Текст книги "Закат Пятого Солнца (СИ)"

Автор книги: Юрий Штаб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 69 страниц)

Сказать по правде, Педро сейчас практически все раздражало. Слишком уж явно ацтеки окружали испанский лагерь, подбираясь с каждым днем все ближе. Как голодные волки к ослабевшей жертве. Альварадо ждал удара в любой момент и понимал, что, скорее всего, ему не хватит людей, чтобы отбиться.

Несколько высших жрецов шли невозмутимо и молча. Один держал в руках деревянный жезл с мишурой, еще несколько несли таблички с намалеванными чудовищами, а кто-то сжимал в ладонях местную книгу с иероглифами. Украшены они все были сверх меры. Высокие тюрбаны из пестрой ткани с плюмажами наверху, у каждого на плечах минимум по три плаща, браслеты, серьги, ожерелья… В хвосте процессии шагали певцы и музыканты, оглашая окрестности голосами и ревом раковин. Педро подумал, что, наверное, и сам Папа Римский не окружает себя большей помпезностью.

Он собрал эскорт из пяти солдат и вышел навстречу делегации. Слуги-ацтеки тут же подбежали с поклонами, поставили с двух сторон от испанцев пузатые глиняные курильницы, бросили в каждую по пригоршне застывшей смолы. Курильницы грозно зашипели и охотно изрыгнули по клубу сладковатого серого дыма. Педро закашлялся.

Жрецы рангом пониже подходили, кланялись, касались пальцами земли, затем подносили их к устам. Высшие жрецы ограничились лишь поклонами. Конкистадоры ответили тем же.

– Приближается великий праздник, Тонатиу, – торжественно произнес самый богато украшенный из гостей. – Вся столица с нетерпением ждала этого дня. Такого вам еще не доводилось видеть. Представь несколько сотен самых благородных людей нашей земли, украшенных, подобно священной птице кецаль. В бирюзовых, зеленых, розовых, алых плащах они собираются вместе. Над головами реют плюмажи из перьев и знамена. Шеи их украшены ожерельями из нефрита, золота и раковин. В ушах и губах сверкают серьги. Прекрасные браслеты сияют на руках. Над огромными, пестрыми курильницами поднимается дым драгоценной смолы. Грозно и единодушно ревут трубы. И вот с заходом солнца начинается танец. Факелоносцы снуют по площади, освещая танцующих, подобно светлячкам. Огонь играет отблесками на веерах и накидках, отражается в золоте и драгоценных камнях. И мир преображается. Как будто радуга спускается с небес на землю и обнимает танцоров. Как будто сами боги нисходят в наш мир и веселятся вместе с нами.

Педро слушал внимательно, стараясь ничем не выказать нетерпения. Красноречие ацтека откровенно выводило его из себя. У Альварадо сейчас было с полчаса свободного времени, чтобы хоть немного отдохнуть. Вместо этого приходилось внимать языческому жрецу, у которого, похоже, и дел больше нет, кроме как языком трепать! К тому же, Педро не так уж хорошо знал ацтекский язык, поэтому часть этих великолепных метафор он просто не понимал.

– Хорошо, что ты остался в столице, и сможешь своими глазами увидеть эту церемонию, Тонатиу.

– Я благодарю тебя за приглашение, но я человек военный и мало смыслю в церемониях. К тому же, мой командир, которого вы называете Малинче, строго приказал мне не покидать пост. Я вынужден оставаться на территории дворца, в нашем лагере.

– Разумеется, – с энтузиазмом ответил жрец. – Именно поэтому я и говорю, что рад твоему присутствию в городе. Ты сможешь полюбоваться праздником. Ведь этот танец мы должны провести именно здесь, на центральной площади дворцового комплекса нашего легендарного уэй-тлатоани Ашаякатля, где вы и живете.

«Этот бессовестный дикарь совсем уже обнаглел! – возмутился Альварадо. – Распоряжается здесь, как у себя дома. Неужели действительно надеется, что я впущу сюда сотни одних только танцоров. Не считая слуг, факельщиков и еще черт знает кого!»

Педро в этот момент ничего так не хотелось, как дать жрецу хорошую оплеуху. Однако он сдержался. Капитан обезоруживающе улыбнулся и постарался сохранить любезный тон.

– Во дворце расположен испанский военный лагерь, и я не могу впустить сюда так много людей. Теночтитлан ведь столь велик. Неужели в столице не найдется другого подходящего места, где можно потанцевать?

– Это особенный танец, который обязательно нужно исполнять перед взором уэй-тлатоани, – снисходительно ответил жрец. – Если ты не можешь позволить нам праздновать перед дворцом Ашаякатля, то выпусти нашего повелителя Монтесуму в город. Мы проведем церемонию перед центральным храмом. Вас тоже приглашаем посмотреть.

– Танцуйте лучше на какой-нибудь большой площади неподалеку. Я лично сопровожу Монтесуму на крышу нашего дворца. С такой высоты открывается хороший обзор и он сможет полюбоваться церемонией. Да и я вместе с ним.

Жрец лишь коротко поклонился, опустив глаза. Он явно обдумывал предложение испанца и пытался найти подходящий ответ. Через несколько секунд он выпрямился. Во взгляде светилось неприкрытое торжество.

– Боюсь, Тонатиу, что ты не совсем понимаешь важность этого праздника. В Теночтитлане двести тысяч жителей и все они с нетерпением ждут нашего танца. Из ближайших городов также придут бесчисленные толпы людей. Это священная церемония. Если горожане узнают, что Монтесума не присутствует на празднике лично, то они могут возмутиться. Это надругательство над нашими богами! Вы и так слишком часто выказывали им свое неуважение. Если горожане, оскорбленные такой выходкой, устроят беспорядки, то с ними вряд ли кто-то справится. Малинче будет недоволен, если за время его отсутствия ты поставишь Теночтитлан на грань войны.

– Послушай, жрец, ты же знаешь, что между моим народом и твоим сейчас крепнут дружеские отношения. Неужели ты позволишь произойти расколу в нашем союзе? Пойми, если начнутся беспорядки, то на это уже нельзя будет закрыть глаза. Я командую лишь гарнизоном, а ты имеешь влияние в городе. Малинче будет очень недоволен тем, что жители столицы вышли из-под контроля. Подавляя бунт, он вынужден будет принять самые суровые меры. Я верю, что тебе хватит авторитета для того, чтобы усмирить горожан и не допустить волнений. Монтесума останется в нашем лагере, а праздник вам придется провести где-нибудь в другом месте.

– Я сожалею, что нам не удалось договориться, – нахмурился жрец. – Впереди еще несколько дней. Надеюсь, ты передумаешь, Тонатиу. До встречи.

«Ну да, как же, великий праздник! – мрачно думал Альварадо, еще раз обходя укрепления. Мысли о кратком отдыхе моментально выветрились у него из головы. – Великий праздник освобождения Монтесумы! Пускай дикари не надеются пробраться в наш лагерь!»

Буквально через пару часов возле дворца стали собираться индейцы. Недовольные горожане стекались сотнями. Они что-то бурно обсуждали между собой, сдабривая речь активной жестикуляцией. Разобраться в их криках было нелегко, но главное испанцы уловили – жители столицы возмущены решением Альварадо.

Сам Педро, спешно вызванный часовыми, смотрел на это собрание со стены. Гомон сотен людей напоминал ему угрожающий шум прибоя перед бурей. И теперь Альварадо угрюмо ждал, когда же это море вздыбится волнами и накроет испанский лагерь.

– Коварная тварь! – выругался Педро. – Жрец сразу после разговора со мной наверняка разослал глашатаев по всему Теночтитлану. Теперь каждый дикарь в столице знает, что Тонатиу в очередной раз оскорбляет богов, и за это индейцев постигнут всевозможные кары. Меса, если они пойдут на приступ, пали по ним изо всех пушек.

– Да, сеньор капитан, – кивнул главный артиллерист. – Но, боюсь, это индейцев вряд ли остановит. Я смогу сделать всего один залп. Перезарядка займет много времени. Враги успеют добраться до стен.

– Если до этого дойдет, то забаррикадируемся во дворце. Пока что приказываю в разговоры с дикарями не вступать, на провокации не обращать внимания. Если будут кричать, угрожать или бросать камни, то ни в коем случае не отвечать. Даст бог, они не решатся пойти на приступ.

Альварадо, постаравшись принять беззаботный вид, пошел проведать Монтесуму.

– Я рад тебя видеть, Тонатиу, – сказал император. – Присоединяйся к моей трапезе.

Пока император и капитан конкистадоров ужинали, гул на улице нарастал.

– Что там за крики? – с невинным видом поинтересовался Монтесума. – Они доносятся даже сюда. У меня сегодня были сборщики налогов из Тлателолько и они сказали, что народ в столице неспокоен.

– Это преувеличение, уэй-тлатоани. Горожане возбуждены из-за предстоящего праздника.

Произнося эти слова, Альварадо лихорадочно пытался сообразить, не имеет ли смысла обратиться к Монтесуме за помощью. А если император согласится выйти сейчас на парапет дворцовой стены и прикажет индейцам разойтись? Вряд ли горожане ослушаются своего уэй-тлатоани. Испанцы видели, с каким истинно благоговейным трепетом относились подданные к своему повелителю. Но стоит ли показывать Монтесуме то, в насколько бедственном положении находятся осажденные конкистадоры? Он ведь только и ждет проявления слабости с их стороны.

Император умело тянул время. Он старался увлечь Альварадо беседой, дотошно расспрашивал собеседника о жизни в Европе, пытался вести полемику и о религии. Педро сидел как на иголках. Ему казалось, что гомон на улице превратился в настоящий рев, а индейцев в окрестностях лагеря собралось уже несколько тысяч. Хотелось поскорее выйти отсюда, чтобы своими глазами увидеть масштаб угрозы и понять, не пора ли командовать отступление во дворец. Хорошо, хоть пушки пока молчат! Значит, штурм еще не начался…

Монтесума понимал, что собеседнику не по себе, но виду не подавал. Уэй-тлатоани вел себя, как и обычно, дружелюбно. После еды он предложил сыграть капитану партию в местную азартную игру. Тут уж Альварадо не выдержал. Извинившись и сославшись на дела, он покинул повелителя ацтеков.

Педро вышел на улицу. Уже стемнело. Вокруг лагеря пылали сотни костров. В Теночтитлане и без того по ночам хватало огней. Они горели во дворцах и храмах, да и просто возле домов. Но сегодня это было похоже на настоящую стену пламени, которая старалась окружить ненавистных чужаков, лишив их шанса на отступление.

«А куда тут можно отступить? – думал Альварадо. – Из этого гигантского лабиринта, состоящего из сотен каналов и мостиков, невозможно выбраться против воли местных жителей. Да и разве для того Кортес оставлял меня в Теночтитлане, чтобы я покинул город при первых признаках опасности? Нет, дворец нужно удержать…»

Всю ночь испанцы и тлашкаланцы провели на стенах, вглядываясь в темноту, нарушаемую неверным дрожащим пламенем костров. Ацтеки вели себя вызывающе. Что-то кричали, размахивали руками, спорили между собой, указывая на дворец, в котором засели конкистадоры. Но на штурм не решались. Педро вспомнил дни, когда испанцы оказались перед угрозой полнейшего истощения во время войны с Тлашкалой. Теперь перед ним встала та же проблема. Он утешал себя тем, что даст солдатам отоспаться днем, когда хотя бы обзор будет нормальный. Сейчас же ему нужны все люди, способные стоять в карауле.

Утром во дворец прибыла все та же делегация жрецов. Ацтеки строго соблюдали пышность церемониала. Снова начались поклоны и воскурения благовоний. Альварадо, обычно утонченный, самоуверенный и приветливый, был уже мало похож на себя самого. Злой, подозрительный и не выспавшийся, он еле сдерживался, чтобы не применить силу.

«Какой смысл от всей этой дипломатии? Все-таки зря Кортес так нежничает с дикарями. Язык силы они понимают куда лучше! Приказать, что ли, пленить всех этих расфуфыренных негодяев?! Чем больше ценных заложников, тем лучше!»

Все же Педро удержался от этого шага, надеясь, что разгорающийся конфликт еще можно решить мирным путем. Хорошо брать в плен вождей Семпоалы во время свержения идолов, когда под рукой пятьсот конкистадоров. Совсем другое дело, если испанцев всего сотня, а ацтеков в тысячу раз больше, чем тотонаков.

– Тонатиу, прояви благоразумие, – сказал главный жрец. – Пойми возмущение паломников. Тысячи людей из окрестных городов пришли в Теночтитлан ради предстоящего праздника, а теперь они встревожены и ждут проявления гнева богов. Вчера вечером мне едва удалось утихомирить самых буйных, которые уже хотели ворваться во дворец.

– Когда ваш праздник? – хмуро спросил Альварадо.

– Через три дня.

– Передай людям, что я разрешаю провести эту вашу чертову церемонию на площади перед нашим дворцом. Монтесума, разумеется, будет смотреть на ваш танец, раз уж вам без этого и жизнь не в радость. А теперь сделай так, чтобы толпа, окружившая наш лагерь, убралась ко всем чертям! Не нужно доводить меня до крайностей. Если индейцы не разойдутся, то я прикажу стрелять из пушек!

– Я постараюсь утихомирить горожан, – с подчеркнутым смирением поклонился главный жрец.

– Да, еще одно. Чтобы никаких жертвоприношений.

Жрец, уже развернувшийся и собиравшийся уходить, застыл, как будто натолкнулся на стену. Потом медленно оглянулся и смерил испанца удивленным взглядом. Как будто не понимал, как человек, окруженный многотысячной толпой врагов, осмеливается еще и условия ставить.

– Тонатиу, в мире царит определенный порядок. И ни я, ни ты не имеем права его нарушать. Вы и так грубо и настырно вмешиваетесь во все аспекты бытия этого мира. Человеческая жизнь – это великий дар и я не могу отказать в нем богам.

За неполный год, проведенный испанцами в Теночтитлане, здесь сотни людей были принесены в жертву. Конкистадоры понимали, что им не хватит сил принудить ацтеков отказаться от этой традиции. И потому терпели. Но здесь для Альварадо существовала четкая грань. Одно дело – не выступить против жуткой церемонии из-за невозможности ее прекратить. И совсем другое – допустить проведение такого ритуала на территории, на которой считаешь себя хозяином. Педро, как ревностному католику, разрешение на человеческое жертвоприношение в испанском лагере казалось настоящим соучастием в этом дьявольском культе. После такого его душе прямая дорога в ад.

Альварадо выпрямился во весь свой немалый рост, сдерживая гнев. Только в глазах он плескался, грозя вырваться наружу и выжечь все вокруг. Кто смог бы выдержать взгляд разъяренного Педро де Альварадо? Наверное, Кортес. Возможно, Монтесума. Но уж точно не этот жрец. До самой столицы докатились слухи из Табаско и Тлашкалы, в которых говорилось, сколь свиреп в ярости золотоволосый Тонатиу. Индеец понял, что перегнул палку и потупился.

– Жрец, я не буду с тобой спорить. Ацтеки за последние дни уже много раз показывали свое недружелюбие по отношению к нам. Но ты еще не знаешь, как конкистадоры могут ответить тем же. Это когда-то в полной мере ощутила на себе Чолула. Я запрещаю во время праздника жертвоприношения! Если ослушаешься, то пощады не жди! Здесь начнется такая битва, что и сам Теночтитлан уйдет под воду!

Ацтек лишь поклонился и дал команду своей свите уходить. Делегация покинула лагерь. Жрецы, растворившись в бескрайнем море горожан, видимо, передали им весть о том, что праздник состоится. Толпа действительно постепенно начала рассасываться. Глядя на то, как индейцы расходятся, Альварадо вздохнул с облегчением. Как бы то ни было, но три дня он выиграл. По крайней мере, можно немного отоспаться и собраться с силами. А там, чего доброго, и от генерал-капитана добрые вести придут.

32. Великий праздник Тошкатль

Три дня пролетели очень быстро. Это было время относительного затишья. Солдаты поочередно стояли в караулах, следя за недружелюбным внешним миром. Ацтеки такими большими толпами под стенами дворца не собирались, но все же не позволяли осажденным забыть о себе. А вестей от Кортеса все не было…

В день праздника Теночтитлан, и до того многолюдный, еще заметнее ожил. Горожане ходили веселые и нарядные, размахивали цветами, с важным видом носили флаги и глиняные изваяния богов. Отовсюду звучало дружное пение, поддерживаемое рокотом барабанов и гудением труб. Испанцы видели величественные каноэ под пестрыми балдахинами, рассекающие воду в широких каналах.

Монтесума тоже явно повеселел. В этот день император не принимал никаких послов, чиновников или сборщиков налогов. Он устроил настоящий пир еще с утра, пригласив на него несколько родственников и самых влиятельных испанцев из тех, что оставались в Теночтитлане. Особенного гостеприимства удостоился, конечно, сам Педро де Альварадо.

Капитан не мог проигнорировать приглашение. Педро, постаравшись скрыть всю свою настороженность, сидел возле Монтесумы, пробовал разные блюда, пил какао, смотрел на выступление акробатов и жонглеров. Но чем веселее становилось застолье, тем больше Альварадо мрачнел. Он никогда не доверял ацтекам. И от Монтесумы неизменно ждал подвоха. И, как оказалось, не зря.

– Тонатиу, сегодня большой праздник. Ты знаешь, что в этот день ауианиме посещают воинов. В Теночтитлане много девушек, мечтающих сблизиться с твоими непобедимыми соотечественниками. Позволь своим солдатам в полной мере отдохнуть. Ауианиме тоже ждали этого дня. Тебе нужно только дать разрешение и они прибудут во дворец в достаточном количестве.

Альварадо, услышав такое предложение, поперхнулся. Ауианиме были одной из каст проституток, но весьма высокого ранга. Они пользовались определенным уважением, оказывали свои услуги воинам и считались самой подходящей компанией для молодых мужчин. В предложении Монтесумы не было, казалось, никакого злого умысла. Всего лишь обычное гостеприимство. Но с этого момента Педро окончательно уверился в том, что ловушка для конкистадоров готова. Это явно попытка отвлечь испанцев и ослабить их бдительность.

– Прости, уэй-тлатоани, но по нашей вере сегодня тоже особенный день. И нам нужно удерживаться от плотской любви, – быстро выдумал отговорку Альварадо. – Я знаю, что и у вас есть подобные дни, когда вы поститесь и соблюдаете очищающие ритуалы.

– Правда? – с невинным видом поинтересовался Монтесума. – А мне один из моих племянников говорил, что утром, когда он входил во дворец, то видел, как кто-то из твоих солдат заигрывал с ауианиме, подошедшей слишком близко к его посту.

– Это все потому, что человек слаб и ему сложно выполнять предписания веры, – с досадой сказал Альварадо. – Но я же не могу сбивать солдат с пути благочестия и своими руками толкать их на совершение греха. Пускай потерпят немного.

«Например, до прихода Эрнана Кортеса!» – подумал он.

Вечером к испанскому лагерю стали стягиваться индейцы. Сразу было видно, что на священный танец собрались самые знатные вельможи империи. Ацтеки шли в сопровождении больших свит, укрытые от косых солнечных лучей опахалами из перьев, на плечах лежало по несколько пестрых плащей. Лица индейцев, у кого-то строгие и задумчивые, у других надменные, у третьих любопытные, были украшены золотыми и нефритовыми серьгами, торчащими из ушей, нижних губ и носовых перегородок. Еще больше драгоценностей несли они на руках и шеях. Золотые и серебряные ожерелья с инкрустацией из бирюзы, рубинов и изумрудов, кулоны, подвески, браслеты, кольца.

– Да у дикарей еще вдоволь добра, – произнес кто-то из конкистадоров, не скрывая алчного взгляда. – Когда уже и на нашу долю перепадет что-то стоящее? Почти все золото то королю уходит, то Кортесу и его любимчикам.

– Не трепать языками! – резко оборвал болтуна Альварадо. – Следите лучше, чтобы никто из ацтеков оружие с собой не пронес.

Впрочем, копий и мечей с обсидиановыми вставками ни у кого не было. Зато многие индейцы несли в руках круглые деревянные щиты, расписанные узорами и украшенные по нижнему краю перьями. Расставаться с ними вельможи отказывались, ссылаясь на то, что щиты нужны для ритуального танца. Пришлось пропустить.

Аристократы сбрасывали с плеч плащи и накидки, оставляя их слугам, а сами, в одних расшитых многослойных юбках и украшениях, смело входили во двор дворцового комплекса. Гордо вскинутые головы венчали сложные головные уборы из замысловато закрученной ткани с плюмажами из перьев наверху. Следом за вельможами шли жрецы с курильницами, веерами и трещотками. Еще несколько человек тащили глиняные раскрашенные изваяния богов. Замыкали шествие музыканты с трубами и барабанами. Уже почти стемнело. Совсем скоро должен был начаться священный танец…

Альварадо лично сопроводил Монтесуму на крышу дворца. Вид отсюда открывался великолепный. Сотни сияющих украшениями ацтеков бродили по площади, разбивались на группы, пили что-то дурманящее из принесенных с собой тыквенных фляг и веселились. Несколько десятков человек торопливо зажигали факелы и разносили их по всему двору. Пляшущих желто-оранжевых языков становилось все больше. Они разгоняли подступающую тьму, окольцовывая площадку для танца, как будто отгораживая ее от остального мира.

– Разве ты не останешься со мной, Тонатиу, чтобы полюбоваться представлением? – спросил Монтесума, увидев, что Альварадо собирается уходить, оставив на крыше лишь свиту из пяти испанцев. – Поверь, перед нами развернется незабываемое зрелище. Этот праздник отмечается раз в год. Ждать следующего придется долго.

– Благодарю, уэй-тлатоани, но я не могу пренебречь своими обязанностями. Я буду смотреть на танец откуда-нибудь снизу.

Педро спустился и чуть ли не бегом кинулся обходить посты. Ацтеков в окрестностях лагеря собралось очень много. Примерно полтысячи толпилось на площади, готовясь к церемонии. Еще раза в два больше он насчитал слуг, которые остались ждать своих господ за воротами. А на Теночтитлан как раз опустилась тьма. Альварадо цепким взглядом скользил по укрытому темнотой городу, пытаясь понять, сколько же индейцев сейчас стягивается к испанскому лагерю со всех сторон. Тщетно. Нигде в окрестностях дворца не горело ни одного костра. Взбудораженное воображение рисовало перед взором Педро тысячи и тысячи отборных воинов-орлов и воинов-ягуаров, вооруженных и ждущих сигнала к бою.

– Сеньор капитан, кажется, вон там люди собираются, – поделился соображениями один из часовых. – В той стороне должен быть канал и обычно он по вечерам блестит в свете звезд и факелов. А сейчас там такая мгла, как в угольной шахте. Похоже, перед водой толпятся дикари.

Альварадо всмотрелся в указанном направлении. Ничего не видно! Канал далеко, даже если ацтеки там и собираются, то пока они добегут до стен дворцового комплекса, их успеют обнаружить. Но если индейцы разом ринутся со всех сторон, то конкистадорам их не остановить.

А на площади начали выбивать пульс танца барабаны. Низкий и грозный звук наполнил воздух. Музыкантов было много и действовали они на удивление слаженно. Через равные промежутки времени вступали трубы, как будто призывая к действию. А Педро стоял возле ворот дворцового комплекса и ждал. Ждал возвращения лазутчика.

Один из самых отчаянных, ловких и отважных тлашкаланцев вызвался побродить по ночному Теночтитлану и разведать обстановку. Одетый в невзрачную накидку и простую набедренную повязку, он ничем не отличался от какого-нибудь бедного горожанина. В обычное время на такого вряд ли кто-то обратит внимание. Но это время нельзя было назвать обычным.

Педро ждал с возрастающей тревогой. Если ацтеки и в самом деле хотят напасть, то они, скорее всего, оцепили дворцовый комплекс по периметру. В таком случае любого входящего и выходящего остановят и проверят. Шпиона наверняка заметят и ликвидируют. Тлашкаланец обещал обойти окрестности лагеря и поспешить назад.

– Пора бы тебе уже и вернуться! – еле слышно прошептал Альварадо.

Как будто услышав его слова, прямо из темноты в круг света, очерченный ближайшим факелом, вступила одинокая фигура и двинулась в сторону капитана.

– Тонатиу, вокруг дворца много ацтеков! – настороженно доложил разведчик.

– Вооружены?

– Не знаю, возможно. В темноте сложно рассмотреть! Я не стал близко подходить, чтобы на меня не обратили внимание. Стоило бы им о чем-то меня спросить, и любой местный уроженец сразу же по говору определил бы, что я из Тлашкалы.

– Где они располагаются? – спросил Альварадо, лихорадочно пытаясь сообразить, не пора ли трубить тревогу и готовиться оборонять лагерь от штурма.

– Целая толпа прячется в саду слева от входа во дворец. Справа человек двести собралось за оградой вон того храма, – тлашкаланец указал рукой на вздымающуюся совсем неподалеку пирамиду. – Еще много мужчин стягивается к нашему лагерю на лодках. Каналы ведь со всех сторон! Я насчитал около семидесяти каноэ. Гребут осторожно, чтобы не плескать веслами.

– Вот уж явно лишняя предосторожность! – рассмеялся Педро. – Да за этим адским грохотом барабанов можно даже пушечный выстрел не услышать. Ты отлично справился, друг мой! А теперь ступай к своим землякам. Готовьтесь к штурму.

После этого Альварадо собрал несколько помощников.

– Сеньоры, ситуация критическая. Разведчик сообщил, что наш лагерь тайно окружают ацтеки.

– Сколько их? – спросил кто-то из испанцев.

– Сложно сказать наверняка. Не забывайте, что у нас прямо на территории лагеря минимум полтысячи молодых и здоровых мужчин выплясывает свой танец. И кто знает, безоружны ли они. Обсидиановый нож можно и под юбкой пронести. Да еще около тысячи человек из их свиты прямо за воротами. В темноте тут и там хоронятся многие сотни ацтеков. Видимо, вооруженных.

– Как наш шпион сумел пробраться обратно в лагерь?

– Дикари все-таки не слишком толковые солдаты, – заметил Педро. – Нормального оцепления не сделали, стоят группами, разбросанными далеко друг от друга. Просветы между ними довольно большие. Вот наш лазутчик и проскользнул.

В этот момент он обратил внимание, что грохот доносится уже не только с площади. Барабаны, как будто перекликаясь, начали звучать отовсюду.

– Объявляйте полную боевую готовность, – решительно сказал Педро. – А я пока пойду и посмотрю, чем там дикари на площади заняты.

Зрелище ему открылось завораживающее. Танец, видимо, репетировали очень долго. Сейчас он выглядел слаженно, как марш солдат на параде. Примерно сто ацтеков, шагая по большому кругу, одновременно поднимали щиты в воздух с коротким криком. Еще столько же, двигаясь по меньшему радиусу в обратную сторону, вращались вокруг своей оси, синхронно поднимая руки над головой. Десятка три кружили по двору с целыми связками пылающих факелов в руках. Удивительным образом им удавалось никого не зацепить и не поджечь. Барабанщики и трубачи выводили свою буйную, энергичную, вызывающую мелодию.

Отблески пламени сверкали в гранях изумрудов и рубинов, сияли на полированных золотых украшениях. Колыхался над человеческим морем настоящий лес высоких плюмажей. Красные, зеленые, желтые и белые перья вздрагивали, качались, клонились то в одну, то в другую сторону. Жрецы сновали повсюду, громко выкрикивая слова, непонятные для испанцев, сжигая в курильницах ароматическую смолу и какие-то травы с терпким запахом. Глиняные идолы стояли недалеко от центра площади, освещаемые жаровнями.

В этот момент музыка как по команде стихла и где-то за пределами дворца слаженно запели трубы, как будто давая некий сигнал. Альварадо, чертыхнувшись, со всех ног кинулся обратно к воротам. Там, встревоженные до крайности всеми этими событиями, стояли во всеоружии конкистадоры. Педро видел, что они уже готовы вступить в бой.

– Что у вас здесь? – тревожно спросил он.

– Пока тихо, сеньор капитан, – ответил один из солдат. – Когда трубы заиграли, так мы уж было подумали, что на нас сейчас дикари попрут.

А тем временем на площади опять возобновилась музыка. И, судя по всему, продолжился танец. Альварадо с досадой подумал, что ему не помешало бы знать всю процедуру сегодняшнего праздника. Может быть, все именно так и должно происходить? И нет тут никакой подоплеки готовящегося штурма испанского лагеря? Возможно, у него просто разыгралось воображение? Он снова отправился посмотреть, чем там занимаются танцоры.

В голове билась навязчивая мысль о том, что испанцы уже оказывались в подобной ситуации. В Чолуле. Тогда они тоже, окруженные бескрайним морем врагов, ждали нападения в любой момент. Не пришло ли снова время нанести упреждающий удар? Или, может быть, хотя бы взять в заложники жрецов? Альварадо старался отогнать эту идею, утешая себя тем, что все еще обойдется. Но чувство подступающей опасности с каждой секундой все больше выводило его из себя.

Выйдя на площадь перед дворцом, Педро увидел, как четверо жрецов обстоятельно и со знанием дела раскрашивают синей краской нескольких индейцев. Те не сопротивлялись, но вели себя как-то странно. Раскачивались в такт музыке, закрыв глаза, и послушно, как одурманенные, поворачивались, чтобы жрецам было удобнее их красить.

Альварадо, взяв с собой пять солдат, начал пробиваться сквозь толпу танцующих. Ацтеки, явно возмущенные таким вмешательством, что-то кричали и размахивали руками. Некоторые как будто специально толпились на пути у конкистадоров, мешая им пройти. Музыканты, шокированные тем, что испанцы вторглись на площадь и мешают проведению церемонии, стали сбиваться и играть невпопад. Кто-то из индейцев попытался схватить капитана за рукав куртки, что-то недовольно вопя.

– Прочь с дороги, мерзавец! – огрызнулся Альварадо и отпихнул танцора. Тот упал, увлекая за собой еще кого-то из ацтеков.

Педро пробивался сквозь толпу, расталкивая и сбивая с ног самых упрямых или неповоротливых. Вокруг звучало все больше злых и яростных голосов. Барабаны смолкли, зато трубы продолжали издавать низкое, угрожающее рычание. Испанец не мог сообразить, то ли так и должно быть, то ли трубачи подают какой-то сигнал, хорошо понятный местным жителям. В этой какофонии звуков сложно было сориентироваться. И Педро с ощущением подступающего отчаяния осознал, что ситуация выходит из-под контроля.

Он все же пробился к идолам. Под конец пришлось поработать кулаками и нескольких самых ретивых ацтеков посбивать с ног. Навстречу ему шагнул главный жрец во всем великолепии своего богатого наряда, сжимая в руке угольно-черный обсидиановый нож. Взгляд индейца прожигал насквозь. Педро, наверное, впервые в жизни увидел, как в зеркале, ту безграничную ярость, какую видели в его собственных глазах люди, дерзнувшие вызвать гнев Альварадо. Но капитана сложно было запугать чужой свирепостью.

– Как ты смеешь, дикарь?! Я же приказывал, чтобы никаких жертвоприношений!

Но жрец, окруженный сотнями единоверцев, в полном осознании своей священной миссии, одержимый религиозным порывом, вовсе не собирался уступать.

– Убирайся с площади! – прогремел его голос. – Сегодня совершается великий обряд, который ты, в своей глупости, не в состоянии даже осознать. Если не принести жертву, весь мир может ждать катастрофа. И тогда не спасется ни один человек. Наш уэй-тлатоани по своей милости впустил вас в Теночтитлан, а вы, безумцы, изо всех сил стараетесь вызвать гнев богов.

Вокруг вопили оскорбленные ацтеки. К спорящим со всех сторон стали пробиваться обеспокоенные конкистадоры. Альварадо почувствовал, как сзади за него цепляются сильные и многочисленные руки. Окружавшие своего капитана испанцы принялись расталкивать индейцев. Педро выхватил клинок. Ацтеки шарахнулись в стороны. Но главный жрец, казалось, лишь еще больше разгневался. Даже тени страха не мелькнуло у него в глазах. И только предназначенные в жертву мужчины так и стояли, запрокинув лица вверх, покачиваясь из стороны в сторону, пребывая в плену грез, вызванных каким-то дурманом.