Текст книги "Октябрь, который ноябрь (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Вместе, уже совершенно по-дружески, вышли в вестибюль. Бра, швейцар и банкетки не желали стоять на местах, неудержимо плыли, но Алексей Иванович напрягся и галантно помог даме надеть пальто. Вывалились на улицу, Екатерина Олеговна удивительно пронзительно свистнула, подзывая извозчика. Бывший литератор осознал, что его загружают первым.

– Позвольте, мне бы пройтись полезно, – вяло запротестовал Алексей Иванович.

– Езжайте, вы классик, вам нужнее, – заверил кузен, упихивая нового знакомого на сиденье экипажа. – Кстати, чуть не забыл! А автограф?! Катенька попросить стесняется, но я-то по своей рыбной прямоте. Уж будьте любезны...

Кузен выдернул из-за пазухи довольно большой цветастый журнал.

– Это что за издание? – изумился Алексей Иванович, пытаясь рассмотреть обложку с какой-то картой.

– Пробный экземпляр, для Рыбопромышленного Союза, – пояснил настойчивый любитель автографов. – Чиркните уж, не кокетничайте.

Алексей Иванович нашарил в кармане пальто карандаш, душевно расписался.

– Другое дело! – восхитился кузен. – И наша третья кузина будет в восторге. Живой классик, это ж редкость!

– Кстати, Алексей Иванович, – вполголоса сказала Екатерина. – Вы прекращайте прогулки с пистолетом. Особенно в эти неспокойные дни. Ваше ли это дело? Еще подстрелят ненароком.

– Подстрелят и именно ненароком?! – Алексей Иванович захохотал. – Прощайте, Катенька, не поминайте лихом.

Он хохотал и не слышал, как кузен сунул извозчику деньги и веско посоветовал "шмонать его не надо, а то так отмудохаю, не посмотрю, что ты парень в доску свой".

Шуршали по мостовой колеса, не в такт клацали копыта, Алексей Иванович все смеялся и вытирал слезы.

– Сидите спокойно, гражданин-барин, – пытался успокоить его извозчик. – Ей-богу, сидите, а то патруль напужаете.

Но бывший литератор, а нынче обреченный боевик ничего слышать не желал. "Ненароком, именно ненароком", да-с!

* * *

Шпионки уселись в пролетку и двинулись в сторону квартиры. Извозчик уютно причмокивал губами, подгоняя рысака, но опытный копытастый пенсионер не особо реагировал.

– Что-то не то... – пробормотала Катрин, размышляя о новом знакомом.

– Ясное дело, не то. Кто ж водку портвейном полирует? Это даже давно непьющим оборотням памятно. Какие-то странные классики пошли. Вот я Карла, Кропоткина или Эдика ни разу бухими не заставала. У них то вдохновение, то тюрьма – некогда зашибать.

– Подожди ты с этой антиалкогольной правотой. Расслабился человек, с кем не бывает. Вел себя прилично. Не в этом дело...

– Как это не в этом?! Набрался, пригласить в номера и вообще койку даже не удосужился. Я бы на твоем месте оскорбилась.

– Не ерунди. Я о ином думаю...

– Чего тут думать? Вечер вышел познавательный, но бессмысленный. Классик нам ни к селу, ни к городу, разве что перед Фло оправдаешься: проводила время не только с асексуальными революционерами и унылыми отставными монархами, но иной раз и интересные люди попадались. Я для достоверности и автограф урвала. В принципе, любезный человек этот поэто-писатель, хотя свинины потребляет ужасающе много. Это ж не селедка, как ее в таких количествах можно жрать?! Впрочем, талантливый человек склонен к самопожертвованиям и иной дури...

– Стоп! Я как раз о автографе думала. Он чем расписывался? – Катрин замерла, прислушиваясь...

Откуда-то из-за Моховой донесся треск очередей.

* * *

Ново-Косой переулок

47 часов до часа Х.

Боевики заняли позиции на третьем этаже длинного дома. Просторное помещение, очевидно, служило чем-то вроде цеха: наваленные кипы войлока, раскроечные столы, шкафы с чем-то непонятным, едко пахнущим. Чего тут производили, Борька так и не понял – пробираться приходилось в потемках: на всю группу имелся единственный электрический фонарик, да и в том батарея издыхала.

Стараясь дышать не слишком глубоко, юный боевик повозился у окна, примериваясь. Как не крути, германский пулемет для энергичной стрельбы был малость тяжеловат. Зато улица как на ладони: до дома на противоположной стороне, казалось, доплюнуть можно. Тоже трехэтажный, но жилой, доходный, кое-где свет пробивается из-за зашторенных окон. Вот будет жильцам ночная побудка! А нечего в квартирах на буржуйский манер квартировать.

Вообще-то дом выглядел мелко-буржуйским, не особо заядлые фабриканты тут ютились. Стены темные, подкопченные, сыростью тронутые. Единственный фонарь на ветру покачивается, теней той копоти добавляют. В Петрограде всегда так – неуютный город.

Привалившись боком к подоконнику, Борька загрустил, вспоминая сады и пруды далекого Арзамаса, где, по правде сказать, в октябре тоже не особо уютно.

– Идут! – не особо сдерживая голос, предупредил Гаолян.

Борька подскочил, распахнул створки – шпингалеты уже были подняты, все подготовлено. Сразу бахнуло в грудь зябким холодом. Ну, сейчас согреемся! Внизу двери на улицу забиты, да еще и завалены-забаррикадированы всякой рухлядью.

Гаолян занимал позицию у первого окна и должен был взять на себя арьергард противника. Засевший слева Андрей-Лев, брал на себя авангард. Борьке досталось самое главное – посечь центр контрреволюционного боевого порядка...

Вот оно – шорох тяжелых шагов, позвякивание амуниции и оружия – армейская колонна, пусть и не бывавшая на фронтах и в боях. Михайловское артиллерийское училище.

Колонна вывернула из-за угла. Следующий впереди всадник-офицер, повернулся неразборчиво скомандовал "шир-рре шаг!". Спешат! Ну, нам тоже невтерпеж.

Шагают по три в ряд, тусклая щетина штыков покачивается за спинами, размеренно, в ногу бухают сапоги, полощутся длинные полы шинелей. Не особо многочисленна юнкерская рота, да и "штыки" в ней вовсе не гвардейского роста и выправки, частью и вообще маломерки. Но в хвосте колонны тарахтит колесиками пара "максимов". Засядут у моста и беги потом на пулеметы – небось, не дрогнет рука у пулеметчиков. Разве ж они нас за людей считают? Белая кость, она насквозь белая, сахарная, дворянская.

Борька помнил, что и сам наполовину дворянин, да и Андрей точно так же – мать у инженера из тверских дворян. Но это ж иное дело! Есть и сознательные трудовые люди в бывшем благородном сословии.

Бах-грох, бах-грох, стучали каблуки сапог контрреволюции. Уже почти под окнами – вон, кругляши фуражек, макушками изнутри продавленные, одна дергается – боится низкорослый юнкерок с ноги сбиться.

Андрей-Лев шепотом выругался, и уже громче попросил:

– Давайте все ж не всех, а?

– Как договорились, – откликнулся Гаолян. – Пли, ребята!

Борька швырнул в шеренги свою бомбу, краем глаза отметил, что Андрей-Лев запустил свой снаряд чересчур далеко от головных юнкеров, почти под брюхо командирской лошади. Эх, пропадет граната почти попусту...

– Ай, это что?! – ойкнул кто-то в середине взвода, крепко схлопотав Борькиной бомбой по загривку.

Вскинулись десятки бледных пятен лиц, закрутились, ища взглядами, что и откуда на них падает.

– Граната! – с опозданием взвизгнул кто-то.

Борька плюнул в окно и нажал спуск пулемета...

Первые строчки пуль погасли в хлопках разрывов бомб – рвануло почти одновременно. Осколок расшиб переплет рамы над головой Борьки, да только юному стрелку было плевать во всех смыслах. Дрожал пулемет в руках, полосовал товарищ Сальков улицу, косил мечущиеся, падающие фигуры, расстреливал мировую империалистическую несправедливость, и заливала сердце волна восторга и чувства всесильной справедливости.

Второй магазин, и длинными, длинными!

Боль Борька почувствовал с опозданием – раскалившиеся подстволье обожгло левую ладонь. Вот дурень, перчатки забыл надеть. А, плевать!

...Щелкнул, занимая место опустевшего, свежий магазин. Обожженный пальцы дернули затвор. Ага, поразбежались?! Нате еще!

На лежащих мертвых и раненых, боевик Сальков не обращал внимания, полоскал по тем, кто отбежал к стене, сгрудился у парадной. Строчка пуль скосила разом троих, вот покатилась фуражка... Кто-то под домом вскинул винтовку, бахнул в белый свет как в копеечку. Сейчас ты, гад, настреляешься...

Борьку отшвырнуло от подоконника. Рука у Гаоляна была цепкой – стрелок чуть пулемет не выронил.

– Оглох? – жестко спросил одноногий боевик.

Ну, да, договаривались же: бомбы, по два магазина, и деру. Филимону на одной ноге бегать непросто.

Скатились вниз, на лестнице дядя Гаолян и, правда, чуть не кувырнулся... Захламленный двор, с улицы несутся крики и стоны, беспорядочно трещат винтовки... Лестница, заранее прислоненная к забору... Помогли взобраться одноногому, переваливаясь на ту сторону, Филимон пропыхтел:

– Что оружье так держишь?

– Руку занозил, – пробормотал Борька.

Прошли двором в арку – срезанный замок мирно висел на своем месте. Андрей-Лев открыл калитку, выглянул на улицу:

– Чисто!

Сложили приклады, отстегнули магазины, спрятали пулеметы, уже мирными обывателями вышли на улицу.

– Тьфу, палку забыл, – спохватился Гаолян.

Он вернулся за припрятанной у ворот тростью, а Андрей-Лев, морщась, покосился на Борьку и спросил:

– Ты зачем столько стрелял? И по раненым. Всех насмерть хотел? Какие они вояки, если подстреленные?

– По раненым я ни разу не пальнул, – угрюмо возразил Борька – ладонь жгло просто зверски. – А что мне на юнкеров смотреть да улыбаться, что ли? Они мою мать пожалели? Меня пожалеют? Или твоих в Торжке пожалели?

– То другие мерзавцы были, – все больше бледнея, напомнил инженер. – Я тебя не виню. Просто понять хочу – мы уже до конца оскотинились, или еще дичаем? Они же там совсем сопляки.

– Ты Бориску еще возрастом попрекни, – ковыляя из подворотни, одернул инженера Гаолян. – Вы вовсе сдурели? Один палит как заведенный, не остановишь, другой вопросы умные задает – самое время нашел. Уходим живо!

Боевики благополучно вышли на Пантелеймонскую. Выстрелы за спиной стихли, где-то выла перепуганная собака, нагоняла уныние. Рука у Борьки болела – казалось, уж до зубов прохватывает. Гаолян велел показать ладонь, ругать не стал, приказал лечить «по-проверенному». Борька отошел к стене, поскуливал, тужился, – жгло еще острое, взвоешь громче того кобеля.

– Довоевался, снайпер обоссаный? – спросил дядя Филимон. – Перчатки-то где?

– Там забыл, кажется, – баюкая ладонь, признался Борька. – На подоконнике. Жарко было, положил, ну и...

Подзатыльник был заслуженным, но все равно обидным.

– Все, поковыляли лечиться, – вздохнул Гаолян. – Выгнать бы тебя, оболтуса, из группы. Да только куда? Вместе начали, вместе и покончим.

* * *

К месту событий шпионки, естественно, опоздали. Сначала извозчик заупрямился, потом лошадь отказывалась «поспешать», и насовать кобыле в шею, по аналогии с хозяином, было делом бесполезным, ввиду преклонного возраста представительницы гужевого профсоюза.

Лошадь делала вид, что рысит по просторной Надеждинской.

– Даже к финалу не успеем, – злобно предрекла Катрин, прислушиваясь. – Нужно было ногами рвануть, быстрей бы было.

– Одинокая дама, бегающая по улицам – вызов общественной морали, – напомнила Лоуд. – Да и вообще, ну, пулеметы, – эка невидаль. Понимаю, ты встрепенулась, вдохновилась, но стоит ли так лететь навстречу любимым звукам? Успеешь еще под пульки. Кстати, эти пулеметки вообще какие-то неурочные, сомнительные.

– В том-то и дело. Это вообще не пулеметы. Вернее, это – ХАРАКТЕРНЫЕ пулеметы. Их здесь вообще не должно быть. Я этот звук неплохо помню.

– Ага, начинаю понимать. Но тем более, нельзя же сразу напрыгивать, вдруг мы их вспугнем? – намекнула крайне предусмотрительная по линии огнестрельных боестолкновений оборотень.

– Да уже упустили, – вздохнула Катрин. – Теперь ищи по следам, а они остывают быстро. Нужен нам нормальный транспорт.

– "Лорен-Дитрих"! Мне рекомендовали – отличная колымага! – немедленно припомнила Лоуд. – Шестьдесят лошадиных сил и никого в шею пихать не надо.

Извозчик на очередной тумак никак не отреагировал – был рад, что стрельба затихла.

Глава восьмая. Маневрирование сил и средств

Ново-Косой переулок

46 часов до часа Х.

– Дальше не пущают, – намекнул извозчик.

– Что значит "не пущают"?! – возмутился л-пассажир. – Не старые времена, чтоб не пущать. Тем более мы для выказывания помощи, а не абы как!

Впереди люди в шинелях толклись вперемежку со взбудораженными гражданскими, видимо, наблюдалась попытка выстроить оцепление, но неубедительная, ввиду полного хаоса и растерянности. К истошным крикам дальше по улице пробивались грузовички "карет скорой помощи", какие-то верховые, бежали солдаты...

– Прапорщик, наш полковник цел? – высунулся из пролетки л-господин, предупреждая попытку шагнувшего наперерез офицера, задержать экипаж.

– Не могу знать, – машинально отрапортовал прапорщик, подчиняясь начальственным интонациям вопроса. – А вы, собственно...

– Ничего-ничего, голубчик, мы его сами заберем, – Лоуд уже привычно двинула кулаком промеж ватных лопаток возницы, и пролетка вкатила в ад...

Крики, стоны, разбросанные винтовки, десятки тел: шевелящихся и неподвижно лежащих, люди, ползающие по лужам крови, склоненные над трупами, загружающие раненых на носилки, блеск осколков разбитых стекол, извивающиеся тени в смутном свете единственного уличного фонаря. «Господи, за что их?! За что?!» – кружилась, заламывая руки, растрепанная женщина в накинутом поверх пеньюара пальто.

Катрин, болезненно морщась, выпрыгнула из пролетки. Не привык еще город к ужасу, все у него впереди. И обстрелы, и вымерзшие квартиры, и,... Но что ж, мать его, так рано началось?

– Дай!

Лоуд вдохнула, но кинула перевязочный пакет – после одного неприятного случая оборотень таскала с собой продвинутый комплект перпомощи, справедливо полагая, что спасение коки-тэно дело рук самих коки-тэно, ибо кровопотерю даркам в районной лекарне вряд ли чем-то возместят.

Юнкер стоял на коленях, упираясь лбом в стену, мычал от боли: ранение в область ключицы, сзади, выходного нет, мается, не видя куда попала пуля, так куда страшнее.

– Замри!

Лоуд помогла расстегнуть шинель. Белоснежный бинт рассекал темноту, ложась точными витками под вспоротую гимнастерку.

– Теперь встаем, – приказала Катрин, закрепляя повязку.

– Благодарю. Благодарю, я... – парнишка, пошатываясь, выпрямился.

– Помалкивай, тодысь быстрее выздоровеешь, – Лоуд вела раненого к пролетке. – Не сомневайтесь, молодой человек, в два счета пульку вынут, вон вы какой усатенький, полнокровненький.

– Ой, коляску закровит, – запричитал извозчик.

– Заткнись, кобылий сын! – почти ласково сказал л-господин. – Или я тебя щас так закровлю... Достал, хамская морда.

Суетливый дворник помог посадить в экипаж второго раненого с простреленной голенью.

– Вы не думайте, сударыня, у нас дом благонравный, никогда чтоб так вот, разбойно... – -бормотал, чуть не плача, дворник. – Порядочный дом, вот истинный крест, порядочный. Это с цеха палить взялись.

– Да уж, удумали мерзавцы, – соглашалась Лоуд. – Террор – истинное злодейство и разорение. На него одних бинтов вон сколько идет.

Откуда стреляли было понятно и без дворницкой подсказки: зияли распахнутые окна на верхнем этаже темного унылого строения, рядом с проемами виднелись отметины пуль – видимо, уже по опустевшей огневой позиции лупили снизу уцелевшие юнкера. Коварные автоматчики наверняка успели отскочить задними дворами, теперь их ищи-свищи.

– А дворы здесь на редкость уродские, – подтвердила невысказанные выводы подруги, опытная оборотень.

Катрин кивнула. Догонять по горячим следам нечего и думать. Особенно в вечернем платье и с единственным пистолетом, который, к тому же, пока на хранении у л-кавалера. Стрелявшие по юнкерам боевики дерзки, терять им нечего, у них минимум три автомата, наверняка и иные козыри найдутся. По идее, у террористов должна предусматриваться и группа прикрытия, и транспорт, и место запасной лежки. Но откуда у них МР38/40? Или это что-то иное, типа МР-18 ?^[11] Едва ли – характерный темп стрельбы, его хрен спутаешь.

– Вознице, уроду, грошей я дала, хотя за что ему вообще платить, не понимаю. И чего мы сюда так спешно неслись, тоже не понимаю, – бурчала Лоуд, глядя как укладывают в ряд на тротуаре убитых юнкеров. – Покойников мы с тобой и раньше вдоволь навидались. Сдается мне, испортят нам революцию. А все этак легендарно проходило, приятно было читать. Наврали, конечно, изрядно, но все-таки... Слушай, Светлоледя, давай, придумывай какой-то план. Мне прежняя революция больше нравилась.

– Мне тоже. По ней открытки красочные рисовали, я по детству помню. Пусть и не совсем по своему детству, – прошептала Катрин. – Слушай, ты видишь, кто приехал?

– Что ж, я вовсе ослепла? – обиделась оборотень. – Начальство. Но тощее какое-то.

Высокий, действительно, очень худой человек в генеральской шинели с полевыми погонами, подошел к лежащим телам. Ему что-то говорили, он, кажется, не слушал, стоял, склонив непокрытую, рано полысевшую голову.

– Похож, – сообразила Лоуд. – Это тот, кого завтра снимут за "неопределенность"?

– За "нерешительность". Видимо, это действительно генерал Полковников. Но нерешительным он сейчас не выглядит, – отметила Катрин.

Действительно, узкое лицо генерала застыло, но ярость, клокочущая под замороженным спокойствием, вполне угадывалась. В общем-то, да, не бой, а откровенный расстрел. Генерал, кстати, тоже Михайловское артиллерийское училище в свое время окончил, сейчас ему болезненно вдвойне.

– Не лезь туда сейчас, – предупредила оборотень. – Бесполезняк. Не в том настроении господа, чтобы слушать. А уж втолковать им что-то дельное... Щас не объяснишь и не обаяешь.

Кто-то из подошедших офицеров указывал на окна, откуда стреляли, потом сунул руку в карман шинели. Горсть гильз на ладони...

– Я все ж попробую. По-деловому. Если диалог пойдет перпендикулярно и затянется, на квартире встретимся, – Катрин двинулась к офицерам.

– Ты ж в платье. Запутаешься, – напомнила в спину Лоуд. – А пистоль?

Катрин помотала головой. Не тот случай. Класть еще кого-то на мостовую с простреленной башкой нет никакого желания. Если задержат за назойливые подозрительные разговоры, оборотень выдернет. Хотя и будет потом попрекать лет десять.

Командующий округом^[12] повернулся, собираясь уходить.

– Петр Георгиевич, – отчетливо окликнула шпионка.

Вот, черт бы его... вот сколько раз приходилось оказываться вот под такими негодующими и возмущенными взглядами. Кажется, только мертвецы головы не повернули. Дура-баба, влезла неуместно, нетактично, нагло.

– Генерал, разрешите два слова по стрелкам, – сухо произнесла Катрин...

Смотрит с отвращением. Ему тягостно и стыдно, муторно, он которую ночь толком не спит. Не до посторонних баб-с.

– Это немецкие пистолеты-пулеметы. Новые, тридцатизарядные^[13], – Катрин смотрела в удивительно некрасивое, лошадиное лицо генерала.

Кто-то из офицеров презрительно фыркнул.

– Гильз я не видела, но это определенно – девятимиллиметровые от парабеллума. На позиции стрелков около двух сотен гильз. Что вас должно немного озадачивать, исходя из соображений скорострельности. Теперь спросите, откуда я знаю детали, не поверьте и арестуйте меня, – Катрин прихватила надоевшую руку, хватающую ее за рукав пальто и пытающуюся оттащить от высоких занятых чинов. Прапорщик охнул.

– Прекратите эти штучки, отпустите человека, – поморщился генерал. – Что и откуда вы знаете? Будьте любезны все изложить вот этому гражданину капитану, он большой специалист по подобным вопросам.

– Поболтать по душам мне и так найдется с кем. Времени в обрез, а ваш капитан мне гарантированно не поверит. Уделите мне ровно минуту.

– У меня нет минуты, – генерал решительно повернулся.

Катрин тоном тише, но столь же отчетливо сказала матерное.

Обернулся в ярости:

– Вы что себе позволяете!? Из гулящих? Шляются пробл... профурсетки.

– Может и так, – зло согласилась Катрин. – Только мы с вами, Петр Георгиевич, столицу и страну нынче вместе прое... профурсетим.

Экие шаги у него длинные, и сгреб за ворот пальто, встряхнул не на шутку. Вблизи генерал оказался даже выше...

– А говорил "минуты нет", – просипела придушенная шпионка, заставляя себя терпеть, не сбивать генеральский захват.

– Ты вообще, что за фря? – прошипел в лицо, взгляд действительно бешеный.

– Спокойнее. А то вообще задохнусь, – предупредила Катрин.

Самой соблюдать спокойствие и не дергаться было сложновато. Кроме генеральских рук – крепких, чувствовалось, что из донских казаков вышел молодой генерал – наличествовали и иные лапы: за плечи ухватили, за кисти бессильных дамских рук.

– Господа, ну что за пошлятина?! Прекратите лапать! – воззвала к офицерской чести шпионка.

Генерал отпустил первым:

– Пардон. Ступайте отсюда, мадмуазель. И поживее! Не до вас.

– Понимаю. Приказ двести пятьдесят первый^[14] уже отдан? Даете противнику достойный повод для решительного ответа? Завтра бои начнутся, господин генерал. А кризис все еще можно разрешить малой кровью.

– Это вот малая?

Катрин глянула на ряд трупов.

– Увы. Это малая. Полагаю, вы ответите примерно тем же – пулеметами, вам возразят вдвойне – артиллерией с Петропавловской крепости и с кораблей, потом... Вы и сами понимаете. Считается, что Рубикон уже перейден, так? Да черт с ней, с речкой это галлийско-италийской. Господа, да оставьте же нас на секунду, нет у меня револьвера в ридикюле, и ридикюля нет, я абсолютно безопасная идиотка!

Иной раз широко распахнутое пальто и неуместное декольте отпугивает действеннее любого мата и угроз. Господа офицеры попятились.

– Петр Георгиевич, действительно несколько слов, но лично вам, – тихо предупредила Катрин. – Я знаю, вы пытались вести переговоры с ВРК. Полагаю, переговоры были не слишком успешны, но они были. Переход к стрельбе на поражение алогичен как для вас и Генштаба, так и для деятелей Смольного. Уничтожение нескольких членов Военно-революционного комитета, налеты, смерть генерала Оверьянова, вот этот расстрел – собственно, а кому они выгодны? ВРК все еще пытается давить политически, зачем им кровь? Объяснение одно – в Петрограде работает третья сила. Доказательства этому имеются лишь косвенные, да и выслушивать их вы сейчас не станете. Но примите как версию. Она многое объясняет.

– Ваша версия не оригинальна. На немцев намекаете? На странное немецкое оружие и провоцирующие диверсии? – Полковников покачал головой. – С какой стати именно вы мне пытаетесь морочить голову? Вы вообще кто? А, это уже не имеет значения. Передайте "товарищам" – не выйдет. Никаких уступок от правительства. Утром в городе будут войска. Это уже не секрет – казачьи эшелоны на подходе. Наоборот, я бы предпочел, чтобы в Смольном об этом знали все, вплоть до самых невменяемых головорезов, убийц и террористов. Ультиматум с требованием о безоговорочной сдаче оружия банд ВРК будет в утренних газетах, вместе с приказом ?251. Иначе заговорят пулеметы.

– Понятно. Но до утра у нас еще есть время. Поясняю – лично я не от ВРК. Отнюдь. Скорее, наоборот. Я – посредник. Товарищи от Смольного тоже здесь – Катрин неопределенно указала в сторону переулка. – Поверьте, это кровавое несчастье для них такая же неожиданность, как и для вас. В Смольном хотят взять власть, а не утопить все и вся в крови и хаосе. Возможна еще одна попытка переговоров?

Полковников щелкнул крышкой часов:

– Жду представителей ВРК в 6:00. Но предупреждаю – разговор пойдет иной. Полки 1-й Донской и Уссурийской дивизии уже будут в городе. Слушайте, я вообще не могу понять, почему вас слушаю. Я вас знать не знаю, абсолютно вам не верю...

– Слушаете, потому что я говорю интересные вещи, – буркнула Катрин. – Да и вообще кого сейчас слушать, если не меня? За мат извините, Петр Георгиевич. Неуместно, особенно когда мертвые рядом. Прошу простить. И приношу свои искренние соболезнования.

Генерал с некоторой заминкой пожал руку в тонкой перчатке.

Катрин вздохнула:

– Ужасный вечер, господин генерал. Всё, в шесть часов будем в Главштабе. Вряд ли делегация будет многочисленной, зато с конкретными предложениями. Как вариант: совместная группа по расследованию "пулеметных" терактов? Вас не затруднит пригласить свидетелей нападений? Взамен обязуюсь предоставить версии по оружию преступников и истинных целях их действий.

– Пустое это. Поздно разбираться в деталях. Некоторые события необратимы, – глухо сказал Полковников и пошел к дожидающейся его машине. Стайка адъютантов устремилась следом...

– С виду генерал – сущий перевяленный рыбец, – отметила Лоуд. – В мужской красе на человечьи физиономии я разбираюсь относительно, но тоже вроде он "не особо". Странно, что тебе понравился. Вот вообще не пойму я твоих вкусов.

– С какой стати он мне понравился?

– По спине было видно. Это ж я твоих вкусов не пойму, а спина у тебя куда как выразительна...

– Уймись. Ситуация хуже, чем мы думали. Казачьи эшелоны на подходе к городу. Полки 1-й Донской и Уссурийской дивизий прутся. Наверное, не в полном составе, но...

– Так казачки вроде и ехали? Но не доехали. Передумали или еще что-то там приключилось. "Овес дорог, красна гвардия хамовата, лучше возвернемся, да обождем".

– Сейчас чуть иначе. Что-то они куда раньше двинулись, в теплушки запрыгнули, и, похоже, большим составом. К самому празднеству будут.

– Может, брешет генерал? Тебя увидел, хвост распустил "у меня стотыщ курьеров и тридцать дивизиев кирасирских казаков".

– Это вряд ли. Похоже, как раз не врет.

– М-да, неприятно правдивая у него рожа была, тут я согласна. Слушай, а казаки нам не к чему. Надо останавливать.

– Как?!

– Нам же твой Полковников пример показал. Нужно встать поперек пути с честным противным лицом и призвать к сознательности. И чтоб пулеметы за спиной имелись. Мне Нестор всегда говорил: казаки, они пулеметов не любят. В этом военно-философском вопросе я с казачками, кстати, совершенно согласна – истинно демоновское устройство эти пулеметки. Как начнут тарахтеть, и тарахтят, тарахтят. Особенно те, что с ленточками... – принялась критиковать оборотень.

– Подожди. Какие у нас шансы остановить эшелон с казаками?

– Что ты так ошалело на меня смотришь? Шансов, конечно, у нас нет. Но какие шансы у эшелона под славным городом Петербургом налететь на опытного оборотня, обладающего профессорской ученой степенью? Тоже никаких! Корову задавить или Анну Каренину эшелон вполне способен, уже натренировались. А оборотня? Нет таких прецедентов! Значит, мы в равных условиях. Идем домой, готовимся, Прыгаем вдоль по местной географии. Сложновато, но в место на карте ты ткнешь, а я поднатужусь.

Готовились в спешке.

– Опять ни чаю попить, ни в теплом сортире посидеть, – возмущалась голенастая оборотень, натягивая термобелье. – "Хватай мешки, вокзал отходит!". Ты, кстати, знаешь, что этот мэм у меня родился, когда мы с Гру по случаю оказались на станции в Пуэрто-Монт, и там...

– Пошли уж, потом доскажешь, – взмолилась Катрин.

– Суета тебя до добра не доведет, – предрекла соратница, силясь вытряхнуть лыжную шапочку: в головном уборе почему-то оказалось полно красных опилок и шелухи от кедровых орешков. – Вот скинула ты платьице, даже парадные чулки не стянула, в штанцы запрыгнула – ах, побежали! А в чем смысл полундры, если тетя Лоуд всегда может полчасика скорректировать даже при поперечно-географическом перемещении?

– Да, я все время этот нюанс упускаю. Недоступно подобная особенность твоего бытия слабому человеческому разуму.

– Ты на хилость вашего разума не кивай. Нашли тоже отговорку! Я сильно надеюсь, что при оформлении пенсии соответствующие инстанции учтут мои сверхурочные переработки. Систематические, прошу заметить! Оборудование ты взяла? Ну и что тогда сидишь, ждешь?

* * *

– И что это у тебя была за карта? – мрачно поинтересовалась оборотень.

Шпионки, оскальзываясь, взбирались по насыпи железной дороги. Оказавшееся внизу болото оказалось на редкость октябрьским, если не сказать ноябрьским, в смысле студености. Хорошо хоть угодили с краю, промокли только до колен.

– Обычная карта, современная. Видимо, при реконструкции сдвинули полотно, – оправдалась Катрин, придерживая ерзающую по спине неудобную сумку.

– "Сдвинули". Небось, ты версты в километры не пересчитала или наоборот, – забрюзжала профессор. – Хорошо, что я телогрейку надела. Отдам немного мокрую, ничего страшного.

– Кому отдашь?

– Бедствующим и страждущим, – туманно пояснила оборотень. – Будка обходчика в ту сторону, или в эту?

– Да кто его знает? Сто лет прошло, автоматика везде.

– Все на компьютеры надеетесь, на джипиэсы. А тут в кроссовках скачи, стельками хлюпай...

Шпионки затрусили по шпалам в сторону ближайшего огонька. Ночь как назло выдалась противная во всех отношениях, в городе эта мерзость не так чувствовалось...

Запихивая растопку в печку, оборотень воспитывала поверженный гарнизон:

– "Двадцать седьмая верста" – это же звучит гордо! А у вас печка не топлена, чайник ледяной, сухари – смотреть жутко, а сахару вообще нет. Ладно, сахар – от него кариес, но протопить-то можно? Придут путники озябшие, вот я, например, а тут стыло, уныло, политически отстало.

Связанные обходчик и солдат, слушали действительно как-то апатично. Понятно, обходчик – у этого подбитый глаз болел. Но солдат мог быть и пообщительнее.

– Спички-то есть? – поинтересовалась оборотень, пиная хозяина негостеприимной будки.

Тот показал глазами.

– Жениться тебе надо, – посоветовала л-матрос, проверяя кляп во рту несчастного железнодорожника. – Уют и тепло, каждый божий день в печи пирог-рыбник и иные интимные радости. А ты сидишь, будто харя нетрадиционной ориентации с обтрепанным солдатиком и не желаешь пролетарскую революцию поддерживать. Допрыгаетесь со своим ревизионистским изоляционизмом.

Снаружи вновь громыхнуло – пленники вздрогнули.

– То ли эхо октябрьской грозы, то ли рыбу глушат, – прокомментировала оборотень. – А что, хлопцы, есть у вас тут в округе рыбные пруды?

Три толовых шашки отработали: два рельса и телеграфный столб приведены в негодность. Опыт в подрывных работах Катрин имела скромный, но сейчас особо сложных задач и не стояло. Мост с имеющимися скромными средствами все равно не снесешь. Ну, так и цель: придержать эшелон и дать шанс сработать напарнице. Конечно, казаки могут разгрузиться и прямиком здесь, бронетехника у них если и имеется, то в символических количествах, а кони в бетонных пандусах и платформах не нуждаются. До города всего ничего, к рассвету сотни дойдут своим ходом. Так что, надежда на экспромты Лоуд.

Диверсантка посмотрела на расщепленное основание столба – докатилась леди-посредник, портите и мелко гадите по инфраструктуре. Осталось листовки чернильным карандашом рисовать да на заборах расклеивать.

Со стороны города донеслось постукивание колес, замерцало пятно прожектора. Что-то быстро на обрыв связи отреагировали...