Текст книги "Октябрь, который ноябрь (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

– По-моему, он измотан. Нездоровится премьер-министру.

– Что, тоже гипертония? Нужно было ему одеяло подарить. Очень уютное. Впрочем, не взял бы, за взятку счел, чистоплюй тщеславный.

Шпионки резво дошагали до здания штаба Округа, оставили самовар под охраной караула, телефонировали насчет вызова автомобиля и поднялись к генералу.

– Прекрасно выглядите, – похоронным тоном сделал комплимент Полковников. – Видимо, окрылены успехами.

– Это у меня всегда так – чем меньше сплю, тем свежее выгляжу, – призналась товарищ Островитянская. – Потом, конечно, обмороки и полное обезвоживание организма. Воды недурно помогают, минеральные. Но не будем о физиологичном, не тот момент.

– Я, собственно, и не о вас, – пробормотал генерал, продолжая разглядывать Катрин.

Шпионка поправила уже не совсем белую косынку на голове:

– Больница, морг, далее везде... В медицинской униформе как-то удобнее. Петр Георгиевич, вы о событиях в Смольном уведомлены?

– Да, штабс-капитан Лисицын мне доложил и, не скрою, у нас есть еще осведомители. Весьма странная история. Полагаю, провокация. Атака хлором в подобных условиях абсолютно бессмысленна. А не происки ли это ваших хитроумных руководителей ВРК, а, товарищ Островитянская?

– Вот у меня специалист по взрывам и прочим армейским мероприятиям, ее и пытайте, – Лоуд, которую в эту ночь систематически оскорбляли недоверием, хмуро указала на напарницу.

– В чем же бессмысленность провокации? – уточнила Катрин. – По сути, устраивали фугас-камуфлет: подрыв взрывчатки выбрасывает бомбы с газом во двор и сквозь рухнувшее перекрытие внутрь здания. Непосредственно от газовой атаки потери были бы невелики, от взрыва жертв куда больше, но главное медий... пропагандистский эффект. "Правительство удушило газами тысячи большевиков и депутатов рабоче-солдатского съезда". Эхо такого взрыва еще долго по стране гуляло бы. Можете указать, что в поднятии волны негодования заинтересованы сами большевики, но сейчас в Смольном полно руководящих членов партии. Едва ли ВРК готов к столь масштабному самопожертвованию. Мне кажется, события подкрепляют версию о третьей силе.

– Допустим. Догадываюсь, что вы оставили на месте засаду. Штабс-капитан Лисицын отправился в Смольный. Надеюсь, ему там ничего не угрожает?

– Без сомнения, он в полной безопасности. Следственная комиссия продолжает работу. Мы пока далеки от положительного результата. Кстати, слухи о прибытии ударных батальонов, надерганных Ставкой, имеют под собой основу?

– Вы же знаете, что отвечать я не стану, – вяло сказал генерал. – Любые сведения по перемещению войск – секретны. Не знаю, кто разносит подобные слухи.

– Керенский ваш и разносит, – отрезала сердитая Островитянская. – Трещит как испорченные телефон: "хамье, вам конец, вот придут славные ударнички, ужо вам будет, ничтожества".

Полковников глянул на шпионку "главную по взрывам", та не стала опровергать.

– Министр-председатель нервничает, – в некотором недоумении признал генерал. – Если вы хотели поговорить с ним лично, то не выйдет. Керенский сейчас отправился на заседание Предпарламента. По слухам, чтобы объявить о своей отставке. Но в личном телефонном разговоре он только что мне заявил, что в отставку не собирается и не уйдет.

– Об аресте Ульянова-Ленина не упоминал? – вновь рассвирепела Лоуд. – Там у них три батальона по дворцу круги нарезают, запарились бедняги. Ищут вроде бы Ленина. Откуда, с какой стати, чего это вдруг?

– Откуда вы об этом знаете? – насторожился Полковников.

– Слухи, ваше высокопревосходительство, исключительно, слухи. Врун этот ваш временный министр-председатель, полное брехло-с, – безжалостно заклеймила личного противника правдивая оборотень. – Владимир Ильич в полной безопасности, это я вам вполне ответственно заявляю как заведующая Общим орготделом! Катерина, пошли отсюда поживее. У нас следственная комиссия, а не посиделки с разговорами.

Почему напарница так резво подхватилась, Катрин не поняла – оборотень стремительно, не прощаясь, выскочила из кабинета.

– Прошу прощения, Людмила тоже на нервах, – извинилась за подругу Катрин. – Раз у нас есть десять секунд, а свидетелей нет, можно я вам напрямую скажу? Петр Георгиевич, давайте ситуацию на тормозах спустим? Есть третья сторона, нет ли ее – в этом ли дело? Если ВРК пойдет на штурм, налетит на пулеметы и картечь ваших трехдюймовок, мы с вами в истории этаким дерьмом останемся, что... Причем молодецкий удар свежих ударников или корабельные залпы революционной эскадры дело лишь усугубят. Допустим, Зимний все равно возьмут, хотя красногвардейцы кровью умоются, вы геройски застрелитесь, Керенский скажет что-то глубоко историческое и пафосное – но к чему весь этот драматизм? Давайте бесславно, но мирно, а?

– Я и пытался "бесславно", – тихо сказал Полковников. – Но приказ и долг не пустые слова. Сдать город я не могу. Да и не поймут, не подчинятся.

– Нет формального повода сберегать жизни, – согласилась Катрин. – Я не в упрек. Вполне понимаю. Некоторым сдаваться трудно, другим наоборот. Ладно, время есть. Надеюсь, телефоны не отключат...

Она сбежала вниз, прыткого оборотня уже и след простыл, зато на посту охраны скандалили:

– Господа, где моя фуражка?! – возмущался маленький поручик. – Еще у самого Норкина шил, в шестнадцать целковых обошлась. Что за дурацкие шутки?! Это недостойно, господа!

Катрин прошла мимо охраны, занятой поисками сгинувшего предмета униформы, вышла на холод. Ночь тянулась бесконечная, темная и липкая, как уличная грязь. Но "лорин" уже урчал перед подъездом.

...– Аналогичную штучку мне подарили под Чонгаром, только там верхушечка была повеселей, цветастенькая, – рассказывала Лоуд.

Оборотень и Колька разглядывали офицерскую фуражку.

– Но и к чему эти фокусы? – поинтересовалась Катрин, забираясь на свое место. – Человек шестнадцать рублей платил, а теперь ушами должен зябнуть.

– Не преувеличивай, это не буденовка, на уши все равно не натянешь, – Лоуд попыталась половчее заломить верх головного убора. – Никола, ты что глядишь?! Опаздываем, газуй!

Автомобиль ошалело рванул с места.

– В Смольный? – уточнил юный водитель, резко выкручивая баранку.

– Какой еще Смольный?! – возмутилась оборотень. – Рано, рано нам к кабинетному труду возвращаться. Гони в Мариинский, говорю же, опаздываем!

– Зачем в Мариинский!? – испугалась Катрин. – Ты добить бобрика хочешь?

– Так уж и добить... Я хочу увериться, что он в отставку подает. И вообще мы еще с ним не договорили. Мы, островной пролетариат, тоже упорны и неуступчивы.

Катрин пыталась выяснить детали плана по проявлению "упорства и неуступчивости", но до Исаакиевской площади долетели мигом – солдаты пикетов и застав, уже привыкшие к мельканию грязно-белого бешеного автомобиля, отскакивали с проезда заранее.

– Фде больной?! – странновато грассируя, осведомился у охраны вбежавший в дверь дворца врач.

– Какой больной? – изумился офицер.

– Э, дорохуша, так вы тут вообще блаходушно дремлете, – возмутился доктор, тростью отстраняя стража со своего пути. – Челофеку дурно, а он "кагой больной, кагой больной". Сестрица, не топчитесь.

Катрин с саквояжем устремилась следом.

Доктор был недурен: немного чеховский, немного айболитовский, но постарше, на манер Преображенского – явный профессор, но заведомо без вивисекторства.

– Фде они тут заседают? – ворчал л-профессор. – Нам наверх надобно. Антресольга должна быть...

Ориентировалась Лоуд со свойственной ей молниеносностью. "Антресольга" во дворце несомненно имелась, хотя и именовалась балконом второго яруса зала.

– Вы что тут делаете? – возмутился уже не доктор, но дородный усач-полковник, вваливаясь в одну из лож балкона. – Здесь для посла забронировано! Освободить помещение!

Свидетелей позднего заседания Предпарламента было не слишком много – Лоуд мгновенно выставила вон четверых возмущенных зевак, заблокировала ручки двери заботливо припасенным обрезком веревки.

Зал на поверку оказался не таким уж большим: высокая широкая трибуна, демократично объединенная для председательствующих и дежурного оратора, ниже секретарская выгородка, далее ряды удобных кресел парламентариев. Зал не так давно перестроили из дворцового Зимнего сада и оборудовали весьма прогрессивно. Но в данный момент членов Предпарламента на своих местах было маловато – усохли фракции. Хотя порой начинали шуметь, перебивать выступающего.

– Уже на трибуне Керенский, – сказала Катрин, глядя вниз на трибуну. – Опоздали. Теперь только винтовка с оптикой даст гарантию отставки.

– У тебя с оптикой есть? – уточнила Лоуд, торопливо потроша саквояж. – Если винтовки нет, значит, убийство не наш метод. Пойдем скучным, но проверенным островным путем. Он, в конце концов, гуманнее.

...– Наша революция переживает труднейшие времена! – пламенно, отчетливо и ярко утверждали с трибуны внизу. – Нас толкают в пучину, в бездну! Но Временное правительство, и я в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим...

– Упорный, упертый и упоротый, – прокомментировала Лоуд, трансформируясь.

– Не поможет, – наблюдая, предрекла Катрин.

– Не каркай. И вообще, если не веришь в творческие силы коллеги, беги, винтарь шукай. Я этого диктатора по-любому сделаю, – процедила оборотень и вспрыгнула на перила ложи.

Ничего не произошло – Керенский попросту не заметил появления нового лица, он кричал, по-видимому, обращаясь к кому-то конкретному в партере: ...– В этот час, когда государство от сознательного или бессознательного предательства уже находится на краю гибели!

– Игнорирует змее-бобрик, – пробормотала Лоуд. – Ничего, мы это предвидели. Светлоледя, там, в саквояже пледик имеется. Разверни и встряхни хорошенько.

– Блох где-то набралась? – предположила Катрин, слегка теряющая логику происходящего.

– Шутишь еще?! В такой момент?! – возмутилась оборотень, бесстрашно стоя на перилах.

Действительно, было не до шуток. В саквояже нашлось одеяльце – опять же лоскутное, очень похожее на утерянное во время героического побега в коридорах Зимнего. Катрин уловила смысл действа, широко развернула порядком измятое одеяльце, встряхнула над перилами и шепотом провозгласила:

– Тинтаджский "Ворон" – чемпион!

...– Я прошу от имени страны, я требую! – яростно бросал в зал министр-председатель. – Может ли мы исполнить свой долг с уверенностью в полной поддержке этого высокого собрания?!

Широкое движение на крайнем балконе привлекло его внимание, Керенский инстинктивно вздрогнул, увидев пестрое пятно, вызывавшее смутные, но определенно неприятные эмоции. Развернутый на мгновение цветастый флаг уже смялся-сложился. Александр Федорович испытал краткое облегчение и тут увидел стоящего на перилах человека. Надвинутая на глаза кепка, скуластое лицо, бородка, сложенные на груди руки... Стоявший казался очень велик ростом. Это снизу он так выглядит. На миг взгляды скрестились – как же пронзителен и презрителен взгляд этих прищуренных глаз. Он, Ленин. Но откуда?! Этого не может быть!

...– Временное правительство упрекают..., упрекают... – сбился голос оратора.

Александр Федорович сморгнул – конечно, никакого Ульянова на балконе не было. И быть не могло! Усталость, галлюцинация, мираж...

– Нас упрекают, упре...

– Александр Федорович, что с вами? – встревожено спросил председательствующий. – Может быть, воды?

– Да. Да, пожалуй.

Керенский принял поданный секретарем стакан. Вода оказалась отвратительно тепловатой. Оратор, с отвращением глотая, взглянул наверх, на тот крайний, опасный балкон. Никакого Ленина, естественно. Стоял там кто-то в военной форме, мирно курил папироску. Вот снял фуражку, огладил широкую, холеную бородку, глянул с неизмеримой печалью.

Разум отказывался верить. Пусть Ульянов, допустим, пусть... Но царь?! Мгновенно вспомнилась встреча со свергнутым самодержцем на Царскосельском вокзале, перед отъездом арестованных Романовых в ссылку. Где он сейчас, беглый Романов? По неопределенным донесениям разведки, где-то на Памире. Или вернулся в Петроград?! Нет, не может быть.

Николай Кровавый глянул с высоты балкона и с печальной торжественностью перекрестил оратора. Широкие благословляющие движения царской длани с зажатой между пальцев дымящейся папироской... Александр Федорович зажмурился.

В зале встревоженно задвигались.

– Вам нехорошо? – настойчиво спросил председательствующий. – Объявить перерыв?

Неужели они ничего не видят?! Проклятый балкон. Это все переутомление, это бесконечное чувство тревоги, ответственности за судьбу страны, боль за несчастную издерганную России.

– Никакого перерыва! – прохрипел Александр Федорович и решительно влил в себя остатки воды. – Я продолжаю. В тот час, когда мы стоим на пороге гибели государства...

– Стойкий, гадюка, – признала Лоуд, туша окурок о пол балкона. – Редкий случай в моей практике. Но мы его доконаем.

Шпионки пригнувшись, сидели за балюстрадой балкона.

– Политики они такие. Слушай, хорош уже представляться, – попросила, морщась, Катрин. – Кукольный театр какой-то.

– Куклы в секс-шопе. А так да, весь мир театр. Красоту убери, фуражку надень. Хорошая фуражка, между прочим, для тебя берегла. Шестнадцать целковых однако!

Катрин, страдая, сдернула косынку, натянула фуражку – оказалась в самый раз.

...– Мы непоколебимо уверены в скором падении шайки предателей..., – рвал правду оратор, а взгляд его неудержимо восходил вправо вверх – к бредовому балкону. Нет там никого, нет. Нужно взглянуть, убедиться, сконцентрироваться на речи...

Были. Оба. По-товарищески укрытые одним пледом, Ульянов-Ленин обвиняющее указывал на трибуну и что-то втолковывал бывшему монарху, тот, склонив голову и облокотившись о перила, согласно кивал фуражкой. Рядом с беседующими стояла бутылка шампанского с невыносимо яркой, пошлой наклейкой. Это заговор. Противоестественный, наглый, чудовищный заговор!

Глядя в глаза оратора со своей балконной вершины, вождь большевиков подмигнул и издевательским помахал-поприветствовал рукой, на кисти – неожиданно широкой, с весло размером – отчетливо мелькнул криво вытатуированный якорь.

В глазах Александра Федоровича потемнело...

– Врача, врача! – кричали внизу, у трибуны копошились люди, пытавшиеся поднять рухнувшего оратора.

– Это, гкстати, нас кличут, – Лоуд поспешно упихивала в саквояж реквизиторское одеяло. – Сестрица, вы бы оптимистичнее на мир смотрели. А то больной вас узрит, так ему вообще "моменто морэ" приглючится.

Бессознательную жертву перехватили уже на лестнице. Павшего на посту министра-председателя несли в два десятка рук.

– Ну куда вы таг, куда? – издали завопил л-эскулап. – Явный гипертонический гриз, а вы головой вперед. Ногами, ногами нужно. Кровь не скгущайте. В автомобиль и мою гклинику немедля! Сестра, дверь шире! Адъюгтант, в сторону! Растрясете, глупый вы человег.

На появление больного Колька-шофер и глазом не моргнул.

– Куда?

– Да в Зимний сначала кати, – л-врач спихнул с подножки адъютанта. – Вы, вашблогородь, во дворце догоните. Больному полотенгце, зубную щетгу, полис медстрахования взять надобно. В нашей гклинике с этим строго.

"Лорин" рванул по мостовой, следом бежали офицеры и парламентарии, что-то кричали.

– А ты откуда про карту медстраховки знаешь? – туповато поинтересовалась Катрин, вновь выведенная из равновесия бешеным аллюром хромоного-скачущих событий.

– Что ж я, вообще туповатое? – оскорбился л-доктор. – В научных целях проходил диспансеризацию и общее обследование. Вообще-то, меня больше УЗИ интересовало, но все равно в регистратуре всякими формальностями замучили. Бюрократы! Попозже расскажу. Вы, сестра, велите кучеру остановиться.

Катрин сообразила, что Колька видит незнакомого пожилого врача, что не совсем удобно.

Остановились, врач, ворча, отправился во тьму.

– Николай, у тебя вода есть? – спросила Катрин, с тревогой глядя на бледное лицо Керенского – тот лежал, откинувшись на спинку автомобильного дивана и в сознание приходить не спешил.

– А как же, – юный водитель пошарил под сиденьем и извлек чудовищного вида жестяную флягу. – Катерина Олеговна, а этот гражданин на кого-то похож. Особенно прической.

– Все мы на кого-то похожи, – пробормотала шпионкой, пытаясь аккуратно плеснуть водой в лицо обеспамятевшей жертве жестоких иллюзий.

Получилось неаккуратно, да еще самой флягой по лбу заехала, но, в общем, помогло.

Александр Федорович зафыркал, слегка захлебнувшись, открыл глаза. Катрин принялась вытирать его лицо косынкой.

– Вы? – без особого удивления уточнил Керенский.

– Я, – призналась шпионка.

– А Ульянов?

– Успокойтесь, нет здесь никакого Ульянова.

– Верно, самого Ульянова мне возить еще не довелось, – с сожалением подтвердил с переднего сидения честный Колька.

– А Романова? – осторожно уточнил министр-председатель.

– Еще чего не хватало?! – возмутился водитель. – Я этих самодержцев вообще презираю.

Слегка успокоившийся Александр Федорович уклонился от рук фальшивой медсестры, достал носовой платок, принялся приводить себя в порядок самостоятельно и поинтересовался:

– Что, собственно, случилось?

– Вы потеряли сознание, прибежал доктор, повезли вас в больницу. Вы совершенно изнурены, вам бы действительно отдохнуть.

– Я не могу позволить себе отдыха! – привычный пафос начал просыпаться в мужественном лидере Временного правительства.

– Вы же почти в отпуске. По состоянию здоровья, – удивились из темноты – к автомобилю подходила товарищ Островитянская. – Так с трибуны и заявили.

– Я подал в отставку?! – ужаснулся Керенский и попытался вскочить.

– Не подали, – Катрин удержала пострадавшего. – Подошли к этому моменту и в обморок ударились.

– Я не уходил и не уйду!

– Это верно. Капитан должен погибнуть на капитанском мостике, – Лоуд забралась в машину. – Пусть корабль идет на рифы, пусть команда жидко обгадилась и бунтует, никакого послабления! Честь! Геройская гибель и прощальная закатная речь героя. В синематографе такое очень любят.

– Вы вообще кто? – заподозрил неладное Керенский.

– Представитель переговорного штаба ВРК, зав Общего орготдела товарищ Островитянская, – оборотень с достоинством развернула мандат.

– Я заложник? – надменно осведомился министр-председатель.

– Вы?! – поразилась Островитянская. – А на кой чертт нам такое счастье... Прошу прощения, я в смысле, не нужны нам заложники. Ситуация и так полностью в наших руках. Зимний пока не берем исключительно во избежание случайных жертв и утери предметов большой художественной ценности. Собственно, вы к нам как раз случайно прицепились. Я вела переговоры в Мариинском, а тут шум, крик – человеку плохо. Доктор суетится, в больницу везти нужно. А где ваша охрана и адъютанты – вообще непонятно. Ну, авто у нас есть, пришлось оказывать помощь и содействие. Считайте как хотите, но мы, ВРК, не лишены гуманизма. Как, вы, кстати, себя чувствуете?

– Я? – Александр Федорович потрогал промокший френч на груди. – Слабость, а так неплохо. Но куда вы меня везете?

– Доктор сказал "в клинику", но потом передумал, приказал "строжайший домашний покой" и слез с экипажа, – исчерпывающе объяснила оборотень. – Вот, общеукрепляющие пилюли передал. Швейцарские, патентованные. Кстати, нам всем не помешает.

Лоуд развернула красно-белую упаковку с пилюлями, все сунули себя в рот по таблетке общеукрепляющего и задумались.

– Так что вы теперь собираетесь делать? – уточнил все еще слегка нервничающий Александр Федорович.

– Как что? – удивилась оборотень. – Довезем вас до дома. В смысле до Зимнего. Ляжете у себя в кабинетике, выпьете чаю, непременно горячего, непременно! И хорошенько выспитесь. Указания врача лучше выполнять, да и вообще с гипертонией шутки плохи. Ну, вы и сами знаете.

– Я не за собственную жизнь опасаюсь, – довольно спокойно пояснил Керенский. – Я спрашиваю, что собирается делать ВРК, Ленин и прочие ваши главари?

– У нас не банда, а партия, следовательно, у нас руководители, – поправила товарищ Островитянская. – Давайте без оскорбительных наездов. Что касается "что делать"... А у нас есть выбор? Власть вы упустили, нам ничего не остается, как взять ответственность на себя.

– Еще ничего не решено! – запротестовал Керенский. – С фронта подходят верные нам части...

– Продлить агонию желаете? – уточнила оборотень. – Ну-ну. И да потекут по Невскому кровавые реки, так?

– Не мы это конституционное преступление провоцируем! – начал повышать голос министр-председатель.

– Граждане и товарищи, – попросила, посасывая таблетку витамина С, Катрин. – Ночь, тишина, сидим в машине, дух переводим. Ну к чему шуметь? Александр Федорович, вы лицо облеченное немалой властью, могу я вас чисто по-женски попросить – давайте приложим максимум усилий и обойдемся без крови?

– От лица автомобильной общественности присоединяюсь к данной просьбе, – счел уместным подать голос поднабравшийся политического ума-разума Колька. – Если вы и вправду Керенский, так давайте как-то выруливать и не газовать. У меня, между прочим, один дядька в Ораниенбаумской школе прапорщиков, а другой в Красной гвардии на "Айвазе"^[28]. Оба пока живы, но мало ли... По Питеру немецкие пулеметчики бегают, а вы тут взялись пушки друг на друга выкатывать.

– Откуда вы вообще набрались этих басен про немецких пулеметчиков? Кто распускает эти слухи? – не выдержал Александр Федорович.

– Помилуйте, какие слухи? – возмутилась Катрин. – Вам, что, вообще ни о чем не докладывают?

– Мне вон – сегодня весь кузов сзади издырявили, – поддержал Колька. – Гляньте, гляньте – как дадут пулеметом из окна. Такая полировка, это ж... Гады, одно слово!

Керенский оглянулся и действительно внимательно осмотрел уродливые дыры на багажнике.

– Третья сила, – вздохнула Лоуд. – Всю игру нам ломает. Между прочим, стреляют по безоружным женщинам. По мне, к примеру.

– Зато ваша соучастница мне бок револьвером продавила, – парировал Керенский.

– Ношу исключительно для самозащиты, – Катрин попыталась отодвинуться. – Время беспокойное, вы уж простите, Александр Федорович.

– Далек от мысли вас обвинять и упрекать. Ситуация в городе действительно ужасная. И мы практически бессильны, – признался министр-председатель.

– Слушайте, а давайте попробуем компромисс подсечь и выудить, – сказала Лоуд, разворачивая остатки витаминки. – Есть же такое красивое греческое^[29] слово. Вы как к такой идее относитесь, гражданин Керенский?

– Давайте уж свой наркотик, – Александр Федорович, сунул под язык большую таблетку. – Как отношусь? Какой компромисс может у нас состояться? Мы покинули конституционное поле, ступили в трясину анархии...

– Передача власти "под давлением обстоятельств"? – предположила Катрин. – Дальнейший открытый судебный процесс, оспаривающий произошедшие антиконституционные события, далее полное восстановление справедливости при избрании Учредительного собрания.

– Ерунда и вопиюще безграмотные формулировки, – поморщился Керенский. – Совершенно иначе нужно подходить к процедуре...

Машина стояла в тени Исаакиевского собора, а в ней сидели удивительно самонадеянные субъекты и пытались решить абсолютно неразрешимую задачу.

Глава шестнадцатая. Последний пулемет

Ресторан «Альберт» Невский 18

29 часов до часа Х.

«...Они побегут, они неизбежно сгинут. Все „они“ эти...,» – перо на миг замерло, тут же продолжило – «...эти мальчишки с безумными расширенными глазами, губастыми и голодными ртами безмозглых горлопанов. Исчезнут матросы с огромными маузерами на поясе, пьяная солдатня, карманные воры, вопящие „о равенстве“, уголовные злодеи с малограмотными мандатами, всякие бритые щеголи во френчах и пенсне. Профессиональные революционеры сожрут сами себя и издохнут в корчах несварения. Сейчас весь огромный город не живет, он сидит по домам. Город чувствует себя завоеванным, изнасилованным каким-то особым народом, который кажется гораздо более страшным, чем, казались нашим предкам печенеги, хазары, раскосые скифы...» Островерхие буквы, бежали из-под пера, в конце слов сходя на нет, словно пустеющий пулеметный магазин. «Изменники России лепечут – „революция – стихия“. Но холера, землетрясение, чума – тоже стихии. С ними можно и должно бороться! Каленым железом, пулями, штыками, динамитом. Да, мы взяли оружие...»

Невзирая на нелепость места и неожиданность предложения, писалось легко, гневные строки сами ложились на бумагу. Давно не писал, истосковался по чистой бумаге. Алексей Иванович усмехнулся. Нет и нет – с искусством бумагомарания покончено. Стрелок не может писать, литератор не может стрелять. Разные миры, несопоставимые. Да и не литература здесь – клич, набатный невнятный нутряной ор – восстаньте, спасите, что еще можно спасти! Отомстите за утонувшую, захлебнувшуюся в бездонных лужах нечистот, Россию. Спьяну, со зла, от воспаления глупости мы издыхаем. Восстанье, последнюю пулю ему – вонючему хаму!

"... Мир, мир – говорите вы?! Но с кем мир?..."

Написать краткий очерк или эссе предложил связник. Встретились в условленном месте, недалеко от Лиговского. Уже было понятно – шпионы большевиков идут по пятам. На Пушкинской случилась перестрелка, смог ли уйти Шамонит – неизвестно. Впрочем, Петр Петрович ловок, дерзок, весел – что еще нужно для удачи?

В "Альберте" сидели совершенно спокойно. Здесь можно было пообедать ухой и яичницей, хлеб подавали нарезанным на манер льежских печений, о былых изысках французской кухни пора было забыть. Беспалый куратор за чашкой дико дорогого, но настоящего кофе назвал адрес новой конспиративной квартиры.

– Но туда только ночью. Уйдет офицерская группа, тогда пожалуйте, заселяйтесь. Добровольцев-офицеров избыток, не хватает серьезного оружия, помещений, транспорта. На днях выступим всеми силами, план восстания готовят опытные люди. Но пока вам с коллегами лучше не сталкиваться. У большевиков везде осведомители, Троцкий и Ульянов очень обеспокоены. Чувствуют, что конец близок, – связник смотрел сурово, искалеченные германскими осколками руки в черных перчатках показно лежали на кружевной скатерти. – Возможно было все решить в два-три дня. Керенский, мерзавец, медлит. Когда все кончится, выжечь на лбу каленым железом – "двурушник" и на каторгу. В шахту, пожизненно!

Гранд поморщился.

– Вы, милейший, не увлекайтесь, – сухо сказал связнику Алексей Иванович. – Злоба ваша наивна и бессмысленна как теплый лимонад. Не смешите. Без вас решат, что с этим авантюристом от адвокатуры делать.

– Я разве спорю, было бы о чем, – явно сдерживая обиду, пробормотал беспалый. – От глубин сердца говорю, как думаю. А так бесталанен, признаюсь. Кстати, Алексей Иванович, вы как один из самый уважаемых и талантливейших писателей Руси, не могли бы написать хотя бы короткую заметку? Буквально десяток строк. После начала нашего восстания выйдет газета с обращением о наших целях и задачах. Очень бы желательно, чтобы наш призыв выглядел не только сухим политическим воззванием. Ваше слово, слово блестящего русского литератора, истинной гордости нации, будет бесценно. Десяток строк, но проникновенно, от души, как вам дано. В Центре очень просили.

– Что ж, если надо. Прикажите официанту подать бумагу и прибор...

Алексей Иванович писал, получалось не десять строк, а больше. Нужно как-то лаконичнее. Не в издательство "Знание" будут отсылать, отнюдь.

"...Петербург пылает. Мы, или сгорим или остановим хаос. Назад пути нет! Мы пойдем туда, к этому чудовищу, ощетинившемуся пулеметами и гаубицами, припасшему бомбы и ядовитые газы, и отрубим его смердящую голову!".

– Чудесно, то, что надо! – вроде бы искренне восхитился связник, забирая исчерканный лист. – Что ж, удачи, господа! О результатах разведки Смольного телефонируйте тотчас. Центр ждет...

– Все-таки липкий у нас связник, недобрый, – сказал, глядя в сторону, Гранд.

Боевики шагали в сторону Кавалергардской – к штабу мятежников следовало выйти загодя, но приступать к делу не раньше двадцати трех. Имелись по этому поводу у Центра какие-то мысли, намекали, что в это время охрана Смольного будет ослаблена. В последнее обстоятельство Алексей Иванович верил мало – ободряет, воодушевляет Центр, а говоря проще – лжет. По поведению связного, именовавшего себя "есаулом Кулаковским", чувствовалось – о многом умалчивает посланник, и даже не считает нужным особо лицедействовать. Черт знает что за человек – повадки малоросского мазурика пополам с душком шляхетского гонора. Хотя что в нем дворянского? Конотопский мещанчик-пустослов. Но видимо, действительно служил, искалечен, большевиков на дух не выносит, так и дышит ненавистью.

– Не то время, Игорь Иванович, – печально пояснил бывший литератор. – Не то время. Нас убивают и унижают, мы мстим. Жестоко и без оглядки. Многорукий и многозевный хам должен быть повержен. И каждый союзник в этом святом деле нам ценен.

– Полагаете? А ведь есаул нам в последнее время через слово врет, – угрюмо сказал Гранд. – Причем, наглейшим образом. Помнится, имелись на нашем госзаводе подобные типы. Но там хоть некие приличия блюли: воровали, врали, интриговали, но тайком.

– Игорь Иванович, ну страннейшие же вы сравнения делаете. Одно дело ваши инженерные воздухоплавательные дела, сложные, но в сущности прозрачные. Другое дело – тайная, глубоко законспирированная организация. Зачем нам знать лишнее?

– Естественно. Нас послали, мы идем, – ядовито подтвердил инженер. – Идем выяснять местонахождение отравляющих газов. Нам всучили новенькие ручные гранаты, крайне смутно обрисовали действия и мотивы противника, но задали строгие временные рамки. Могу ли я задуматься над сей странной конструкцией?

– Центр добыл новые бомбы и поспешил нас облагодетельствовать. Что здесь странного? С заданием лично мне все ясно. Большевики чувствуют, что страна начинает просыпаться и готовят дьявольскую провокацию.

Вообще-то, и самому Алексею Ивановичу ощущение довольно увесистых цилиндров в карманах пальто не нравилось. Гранаты были якобы австрийские, компактные, не лишенные элегантности. В обращении вроде бы чрезвычайно просты. Но всучил их связник едва ли не насильно, со странноватыми ужимками.

– С этими газами вообще все странно, – пробормотал Гранд, поднимая воротник пальто. – И погода отвратительная.

– С погодой ничего не поделаешь, а насчет газов проверим. Не так уж сложно, место известное, подходы проверены, – бывший литератор замолчал, вспомнив о подходах и революционных бродягах. Как-то из памяти выскочило. Все-таки две жизни. Пусть пустых, никчемных, но жизни. Впрочем, никто их туда, к Смольному, силой не гнал. Сбежались на свежую кровь. Клопы, алчные, голодные, безмозглые.

Ожесточиться, всколыхнуть ярость не получилось. Слишком хорошо помнил лицо убиенной девицы. Ничего хищного и клопиного. Просто гулящая дура. Случайная жертва обстоятельств.