Текст книги "Октябрь, который ноябрь (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– Недобрая ирония судьбы, – угрюмо подтвердил человек, проходящий по следствию как боевик "Лев".

– Наверное, она, судьба. Я вас воспитывать не стану. Вы люди умные, чрезвычайно талантливые и образованные, наверняка уже все просчитали и прояснили в чем был гадостный "развод" и как вас на смертоубийство подписали. Некоторые ошибки, граждане-инженеры, непростительны. Так что, прощения не будет. Искупайте трудом. России, обстрелянной в спину и вами, и настоящими идейными врагами, нужны опыт и знания профессионалов. И аэропланы нужны, вот прямо позарез и уже завтра. Следственное дело завершено, приговор таков: следуете в Ейск, там создается воздухоплавательный центр. С сегодняшнего дня вы на государственной службе. Из-под стражи освобождаетесь, всякие церемонии и торжественные дачи "честного благородного слова", опустим. Следствие и комиссия Общего орготдела надеется на ваше самосознание. Вот товарищ, – Катрин кивнула на молчащего бойца-"попутчика", – из нижних чинов, но кое-что смыслит по части самолетостроения. Надеюсь, сотрудничество наладите. Счастливого пути, трудовых успехов.

Завели литератора. Алексей Иванович за эти дни заметно прибавил в возрасте. Под ногтями нервных пальцев серели ободки от цементного раствора, пальто в брызгах извести. И густо пропах мертвецкой.

– По сути дела говорить нам уже не о чем, – с печалью признала Катрин. – Исключительно по традиции несколько слов на прощание. Должна признаться, знакомство с вами – одно из самых больших огорчений в данном следственном деле. Всегда ценила ваш литературный талант, и вдруг...

– Если неофициально желаете высказаться, так к чему бубнить тоном заезжей жандармской вдовы? – злобно и язвительно поинтересовался бывший литератор. – Уж пожалуйте откровенно. В свойственной, хамски-революционной манере.

– Извольте. Не поверила я. Искали мы шалых стрелков из-за угла, вроде и улики имелись, а я насчет вас и мыслишки не допустила. Дура, чего говорить. Слепо не могла представить вас с пулеметом в руках. Ладно, пусть мальчишки отчаянные или пролетариат, жизнью замордованный. Бытие определяет, шоры на глазах людей. А вы? Тонко-чувствующий, ироничный, глубокий человек. И откуда такая бездонная ненависть? Вот сидите передо мной, весь такой гордый, непреклонный, с намозоленным на спусковом крючке пальцем. Черт знает, что такое и как это понимать. Воистину жутка наша классическая русская интеллигенция в этой слепой жажде чужой и своей крови. Откуда такая самозабвенная склонность к душегубству и суициду во имя самых светлых радостно-ситцевых целей? Просто счастье, что преимущественно вы криворукие и беспулеметные. Ну, полагаю, мои убогие мыслишки вас не особо интересуют.

– Меня интересует, что со мной будет.

– Да ничего с вами не будет. Что с вами сделать-то можно? Вон, коллеги ваши по пулеметному делу отправятся искупать вину ударным трудом. Добровольно, пусть и немного принудительно. Будут строить ерапланы и всякое иное, быстро летающее. А у вас иной талант. Наверное, много больший, уникальный, но абсолютно не организуемый здравым смыслом. Не ставить же за спинкой вашего писательского кресла контролера с наганом? Сущая ерунда выйдет...

Катрин сказала еще кое-что и оборвала сама себя:

...– Так что, ступайте-ка домой. Перекусите ветчиной, поразмыслите. А потом в деревню, в глушь, в парижи, праги, аль берлины. Напишете что-то от души. Какие-нибудь "Окаянные дни" или "Покаянные ночи". Прощайте, Алексей Иванович.

– Дрянь вы. Изощренная. Умеете унизить. Дрянь, дрянь в начищенных сапогах! Прощайте!

Бывший литератор вышел, чуть не задев теменем косяк – такая уж спина прямая и несгибаемая. Попытался хлопнуть дверью – но новая, еще даже некрашеная дверь успела разбухнуть и бабахать отказалась. Сыро в революционном Петрограде.

Катрин вышла и попросила у доктора папироску.

– Гордыня большого таланта, – анатом кивнул в сторону входной двери. – Не поверите, молчал академик эти дни как обычный наш клиент. А с вами разговорился. Даже раскричался.

– Мы с ним еще до вашего нервного морга были знакомы. Хотя и шапочно, – Катрин с сомнением глянула на совершенно безвкусную папиросу. – В общем, это печальная история. Слушайте, а вы сегодня здесь? На дежурстве?

– Сегодня и ежедневно. За квартиру полгода нечем платить, перебрался на житие в кабинет. Здесь как-то веселее, да и время экономится. Выхожу только побриться и за газетами. Нет, помнится, недели две тому в синематограф ходил. "Клеопатру"^[53] смотрел – весьма душещипательная фильма. Особенно эпизод, когда она со змеей смотрят в зеркало. Слушайте, а давайте я вас в «Пикадилли»^[54] приглашу?

– Благодарю, но, увы, дел многовато. Но вполне возможно, я к вам еще загляну. Как раз обсудим одну душещипательную тему...

Во дворе "лорин" ждал под парами.

– И этого отпустили? Который сочинитель? – возмутился Колька. – Он вышел, чуть лошадь не сшиб. Вне себя от ярости. Сейчас найдет какой пулемет, да ка-а-к...

– Вряд ли. Пулеметы у группы изъяты и пересчитаны. И возможности выхода на главарей-кураторов у гражданина литератора больше не имеется. Так что, ухватит револьвер или винтарь. Это если возникнет большое желание к столь категорическому поступку. Особой уверенности, что нужно его отпускать у нас нет, но что прикажешь с ним делать? Бесконечно держать на подсобных работах известного писателя – бессмысленно. В тюрьму засунуть – заработает ореол романтического мученика. А расстрелять... Нет юридической возможности, да и вреда от подобного решения опять же будет больше, чем пользы. Его горячечное воззвание с призывом "к оружию!" в газетах пропечатали с полным восторгом – получится, что мстят злобные большевики великому писателю.

– Тоже верно. Однако, не в себе он, – вздохнул Колька.

– Что тут поделаешь, тут мы бессильны. Кстати, на вот – разрешение и ствол. Надеюсь, понимаешь, что не для баловства?

– Еще бы! – пилот ухватил новенькую скрипучую кобуру с "браунингом" и ордер на оружие. – Исключительно для самообороны. В нынешние дни всякие сомнительные личности взяли привычку заглядываться на хорошие авто. Мало ли...

– В случае осложнений, ты сомнительных личностей лучше дави колесами, – посоветовала шпионка. – Оно у тебя надежнее выйдет.

Домчались до Смольного. Колька остался цеплять на ремень оружие в шикарной оранжевой кобуре (тесновата, но мальчишке не для ковбойских упражнений), а Катрин пошла в отдел. Оказалось заперто, на часах стоял "попутчик" с автоматом.

– Секретное совещание, – шепотом сообщил он, и условно постучал в дверь.

Узкий круг допущенных лиц планировал операцию по ликвидации.

– Придется вот здесь устраивать, – завотделом вела ногтем (безупречным, словно только что от маникюрщицы) по схематичному плану города. – Хотелось бы поторжественнее, где-нибудь на фоне классической архитектуры, но подходящий митинг только здесь. Опять же женская тюряга рядом. Что символизирует!

– Промзона. Есть свои плюсы, – согласился Гру, сонно клюя носом.

– Вы бы хоть для такого случая на приличную карту перешли, – не выдержала Катрин. – Сколько можно периодику мусолить.

– Так привычнее, Екатерина Олеговна, – пояснил мальчишка. – А по большому плану города мы операцию потом перепроверим.

– Угу, – подтвердил прапорщик Москаленко с довольно противоестественной ностальгией глядя на оригинальный план столицы, по которому традиционно планировал операции Общий орготдел. – Общие решения так гораздо душевнее принимаются. Хотя и странно, конечно.

Боец Василий кивал – ему условно-примитивная схема и картинки тоже были близки.

Большую часть операций военно-политический мозг Общего орготдела разрабатывал по схемам революционных событий, отображенным на страницах журнала "Пионер" ?11 за 1969 год. Хорошие там были картинки, наглядные. Да и статья Митяева^[55] очень доходчивая. Но заниматься серьезными делами, ориентируясь вот на это.... Самокритичный Москаленко абсолютно прав. Чрезвычайно странно.

– Ладно, решение принято. Пока есть время, готовим техническую часть, – решительно поднялась со стула оборотень.

Мрачная как туча товарищ Островитянская снаряжалась в последний путь. Гру и прапорщик Москаленко возились с лейкопластырем, наклеивая хитроумные приспособления. О подобных устройствах имел некоторое представление только мальчишка, приходилось прислушиваться к его лаконичным рекомендациям.

– А если пулька справа, а падать мне наоборот? – нервничала оборотень.

– Для этого несколько сквибов^[56] и ставим, – пояснил спец по спецтехнике. – Определяете отметку от пули – активируете – падаете. Если все пройдет оперативненько, свидетели не сообразят.

– "Оперативненько". Поучи еще, фруктоед несчастный, – ворчала завотделом. – Рухну-то я качественно, не сомневайтесь. Но сколько можно на меня лепить?! Вот и жакетку жалко – привычная, ее бы еще носить и носить. Да, и еще...

Оборотень молча, но очень значительно посмотрела на Василия.

– Буду предельно внимателен и осторожен, – заверил снайпер.

– Будь, – согласилась Лоуд. – Пулька, она, как известно, дура. Но на тебя я крепко надеюсь. Меня из винтовки еще не убивали, а первый раз, он очень волнительный.

Кабинет начал наполняться: немногочисленные, оказавшиеся свободными бойцы-"попутчики", влившиеся в отдел красногвардейцы, высвистанный из Зимнего комиссар Дугов и даже работники местной столовой. Последним прибыл недоумевающий штабс-капитан Лисицын.

– Все, больше ждать некогда, – Островитянская встала у своего стола, поправила немногочисленные оставшиеся в вазе пунцовые розы. – Товарищи, я решилась краткосрочно оторвать вас от дел, дабы попрощаться. Уезжать по-английски как-то не по-людски. Да и вообще недолюбливаю я этих англичан. В общем, мы отбываем, когда вернемся, неочевидно. Да и мало ли... время нынче решительное и бесповоротное.

– Да куда же вы, товарищ Люда?! – ахнула тетенька из столовой ЦИКа. – Как мы без вас?!

– Придется вам поднапрячься, – улыбнулась завотделом. – Обстановка требует нашего незамедлительного выезда в Москву. Ситуация там тревожная, сами знаете. Провокаторов в Москве уйма, а сознательности недостаток. Нужно предотвратить непоправимое. Так что сейчас я на митинг – обещала на "Арсенале" выступить, потом на вокзал и первым же паровозом в так называемую Первопрестольную. Разрешите пожелать всем вам твердости, терпения и бодрости духа! Впереди решение сложнейших проблем, преодоление бессчетных неприступных политических Анд и Гималаев на пути строительства нового, небывалого народного государства. Но мы справимся, товарищи! Главное, единство народа и несгибаемость на пути к нашей светлой цели. Помним, что мы строим новый мир, но не хищнически и безумно уничтожаем старый! Всякое будет в нашей жизни, и врагов будет вдосталь. Но "враг" – это не пожизненное клеймо. Оставим эти крепостнические упоротые ухватки. Работать нужно, превращать людей в единомышленников, в друзей. Вот стоим мы все здесь – недавно еще незнакомые, неделю назад готовые стрелять в друг друга. А ведь делаем сейчас одно общее и нужное дело. Так держать, товарищи! Спасибо всем!

– Вы возвращайтесь поскорее, товарищ Люда, – попросил один из красногвардейцев. – С вами и понятнее и веселее!

– Еще бы со мной было непонятнее, – улыбаясь, Островитянская принялась пожимать руки коллегам и соратникам. – Я ж вас всех люблю, товарищи!

– Именно. Мы вас всех любим, – подтвердила Катрин, прощаясь с моряками-телеграфистами. – И красных, и белых!

– И всех остальных! Особенно, черных и зеленых! – очень искренне и горячо поддержала широко мыслящая завотделом...

– Олег Петрович, Федор, задержитесь, дело есть срочное, – вполголоса предупредила Катрин членов расформированной следственной группы.

Подошла Островитянская.

– Так, вам как проверенным и ответственным гражданам и товарищам особое задание. Со штабом Округа и ВРК согласованно, – Лоуд достала из ящика стола подписанные ордера и командировочные удостоверения. – Срочно следуете в Москву.

– Но кем подписан приказ? – изумился штабс-капитан. – Генерал Полковников подал в отставку, и...

– Вполне понимаю чувства Петра Георгиевича, но, полагаю, ему придется повременить, – строго сказала товарищ Островитянская. – Еще пару дней покомандует. А вы выезжаете немедленно. Федя, ты обеспечишь помощь и поддержку московскому ВРК, вы, Олег Петрович, необходимы для связи с полковником Рябцевым.^[57] Кровь из носу – нужно договориться! Иначе не из носа капнет кровушка, а вообще умоемся. По банному, с головы до ног.

– Понял, – кивнул анархист. – Но вы же там будете? У вас убалтывать офицериков куда лучше получается.

– Нам везде не поспеть, – призналась завотделом. – Вы по своей линии поднатужитесь, мы со своей стороны постараемся не подкачать. Да, еще одна тонкость. Это в большей степени к вам, Олег Петрович. По нашим сведениям в Москве появится одна персона. Внезапно! Не то чтобы особо важная и вызывающая беспокойство – пулеметов за спиной этой одинокой персоны уж точно нет. Но надо бы присмотреть за этим человечком. Опыта по охранно-военным мероприятиям там не хватает. Посему человеку рекомендовали вас. Вдруг сработаетесь?

– Польщен, но отчего такая честь и рекомендации? – насторожился штабс-капитан.

– Ваш послужной список, воспитание и выдержка чрезвычайно уместны. И семейное положение, – кратко пояснила Катрин. – Счастливой дороги!

Убыли командированные, потом, дабы не привлекать внимания, ушли бойцы и Гру. Кабинет опустел:

– Вот и все, – с величайшей грустью молвила завотделом, присаживаясь на свое руководящее место. – Побыла в ответственных товарищах, пора и честь знать.

– Не неси ерунды. Тебе еще университетом руководить. Между прочим, первым планетарным университетом! Это тебе не отдел.

– Не утешай. Масштабы разные. Впрочем, все к лучшему, – Лоуд еще раз обвела взглядом кабинет. – Надоело мне здесь. И вообще, эта работа функционера – истинный цепной корабль. Сидишь тут как гребец на галере...

Кажется, в ясных очах предводительницы Общего орготдела блеснули слезы. Но этого, конечно, никак не могло быть – земноводные революционеры плакать неспособны в принципе.

Товарищ Островитянская тщательно – на три оборота – заперла дверь отдела, передала ключ часовому:

– Бди. От сейфа ключи в нижнем ящике стола. Не теряйте, сейф у нас хороший, доставался отделу непросто.

– Вы будто насовсем уезжаете, – удивился часовой. – Вы там, в Москве, не задерживайтесь, мы же ждем. Да и что в той большой деревне делать?

Лоуд кивнула.

Шли по коридору – было почти пусто. Все в актовом зале – оттуда доносился громовой рокот не желающих умолкать аплодисментов. Потом динамики донесли знакомый, чуть картавый голос...

Лоуд глянула на часы:

– Декреты обсуждают. Раньше графика начали. Ну, ничего, в прениях побуксуют, к историческому хронометражу выйдут. Вообще хорошо, что мы хоть краем уха услышали. Есть уверенность, что оставляем Смольный в надежных руках.

– Есть такая уверенность, – согласилась Катрин. – Да и вообще сделано не так мало. Вон – уборщица с ведрами – сразу иной вид у учреждения.

– На усиление роли хозяйственно-эксплуатационной службы ты не зря нажимала, все верно, – признала Лоуд. – Не только по части маузеров, но и в жилищно-коммунальном направлении ты довольно продвинутая дамочка. Нужны, нужны нам и представители мелкопоместной помещичьей прослойки.

Катрин хмыкнула и кивнула в сторону актового зала:

– А звукотехнику скоро добьют. С таким режимом эксплуатации никакие трансформаторы не спасут.

– Принцип устройства спецами понят, "попутчики" поддержат, изваяют технику попроще, и в дизайне соответствующем духу времени, – рассеянно пробормотала бывшая завотделом. – Слушай, а почему Москву так не любят? Я вот и бываю там часто, и знакомцы на Якиманке есть – пусть и не совсем люди, но заглянуть в гости, выпить чайку завсегда приятно. Приличный город.

– В Питере, кстати, так пить чай не умеют, – поддержала шпионка. – А что не любят Москву, так есть на то такая нелепая традиция. Вроде привычки сморкаться через палец.

– Это что за намеки? Как завотделом я ни разу себе не позволила... Хотя у меня аллергия, общее истощение организма и крапивница по всей спине...

– Я не про тебя в данном случае, а про женишка-недоростка.

– Как не стыдно мальчугана корить?! Парень не спавши, не евши, горит на работе, давеча его так током тряхнуло! Тут разве проводка?! Как раз сопли сплошные, а не проводка...

Катрин отвлекала напарницу от невеселых мыслей, и хотя эти усилия едва ли принесли ощутимый результат, Смольный покинули уже не в столь минорном настроении.

В последний раз прошли по забрызганным грязью пешеходным мосткам у Смольного, сели в авто:

– На Выборгскую рули, к заводу "Арсенал",^[58] – решительно приказала Лоуд. – Дадим прощальную гастроль пролетариату ВПК.

– Какому пролетариату? И почему "прощальную"? – удивился Колька.

– В Москву нас командируют, – кратко объяснила Катрин.

Водитель сообщил, что в Белокаменной отвратительные дороги, а извозчики пребывают в состоянии первобытной самодержавной дикости. Они вообще орангутаны бородатые. Кстати, на случай следующей погони за броневиками нужно усилить рессоры вверенной машины. Вот вернется товарищ Островитянская из Москвы, он как раз подготовит список жизненно необходимых запчастей...

Шпионки слушали, ехали, молчали. Катрин думала, что работа в общих и не очень общих отделах неизбежно накладывает на людей неизгладимый отпечаток. Вон, даже Колька канцелярита нахватался "вверенное мне транспортное средство". Впрочем, в жизни бюрократический образ мышления не самое страшное. Например, Лоуд революционно-организационный лексикон даже шел. Сейчас отдышится и, наверняка, опять всех "шмондюками" начнет крыть. Придется отнестись с пониманием. Умирать, пусть даже не совсем по-настоящему, и оборотням неприятно.

Дощатая трибуна, довольно креативно, практически в традиции супрематизма (явно ткани у строителей не хватало), обтянутая кумачом. Рядом достойный массивный заводской забор, здание цеха – тоже кирпично-революционных цветов, как и корпус женской тюрьмы, что торчал напротив, через улицу. Ворота обеих режимных объектов распахнуты – делегация заключенных гражданок явилась послушать ораторов и смешалась с рабочими арсенальцами. Между прочим, серо-полосатые, халатного покроя, тюремные пальто заключенных выглядят достойно и даже элегантно – нечто подобное шпионке доводилось видеть в актуальных журналах моды ХХI века.

В голову лезли всякие глупости, поскольку Катрин нервничала. Так случается – главное действующие лицо обретает спокойствие, а подыгрывающие актеры второго плана вдруг начинают мандражировать. Шпионка старалась не озираться – в конце концов, ничего особенно сложного, отработаем номер, технически он сложноват, но не опасен.

Эсер закончил говорить, слушатели ему одобрительно похлопали, особенно тюремные барышни – оратор симпатичный, усатенький, и шляпа ему идет.

– Слово предоставляется товарищу Островитянской, заведующей Общим орготделом Петрограда. Товарищ Люда прямиком из Смольного, – со значением провозгласил осипший председатель заводского комитета.

Толпа оживилась, потянула шеи, зааплодировала. Сквозь воодушевление и одобрительный свист кто-то проорал:

– Пусть разом скажет – тока хлеб завозят или и керосин будет?

– Да погодь ты со своим керосином, – немедля одернули нетерпеливого крикуна.

– Не, а чого? Раз из самого орготдела здесь...

– Керосин всенепременно будет, – заверила оказавшаяся на трибуне товарищ Островитянская. – Засор на чугунке мы пробили, график довоза устанавливается. Но сначала решено упереть на хлеб.

– Тожа верна! – одобрили из массы рабочих.

– Не все, товарищи, у нас еще верно, – признала ораторша. – Вопросы будем решать вместе. Вы у меня спрашивайте, я ответов не боюсь, но уж и с вами всерьез посоветуюсь. Но пока несколько общих слов, для освещения текущей обстановки. А то ее, обстановку, пока без керосина не особо и различишь. Сразу должна сказать – непросто нам будет. Пузом кверху лежать не придется. Но когда мы с вами лежали? Двигать дело необходимо, в какую сторону двигать – всем понятно. Поработаем! Кстати...

Товарищ Островитянская оперлась локтями о трибуну, нагнулась к ближайшей группке арестанток:

– Барышни-красавицы, я до вас скажу. Тюряга – дело этакое... понятное. Как говориться, от нее не зарекайся. Но так было в прошлые безнадежные времена угрюмого царизма. А нынче самое время начать с нового красивого листа. Поскольку воровать и жиганить сейчас неинтересно. Имеете шанс выйти в люди. Думайте, сестрицы. Я напрасно намеки не раскидываю.

Доверительный тон и легкая приблатненость обращения явно подействовали. Тюремные сестрицы переглядывались.

Островитянская, молодея на глазах, уже с намеком на улыбку на красивом лице, продолжала, обращаясь ко всем:

– Жизнь-то начинается новая, а болячки и мозоли, у нас, товарищи, былые, застарелые. Нужно это учитывать. Строить новый мир придется вот этими нашими битыми и ломаными руками, другие у нас вряд ли отрастут. Ничего, справимся! А благородное сословие, кряхтя и екая, поможет нам в подсчетах, с чертежами и прочими тонкостями. Некуда деваться бывшим господам. Огромный корабль под именем "Россия" должен плыть...

Катрин вздрогнула – звук выстрела, свежая пулевая отметина на досках трибуны и плеснувшие на лацкан жакета ораторши черные капли, появились практически одновременно. Завотделом пошатнулась, с недоумением глянула в серое, чуть прояснившееся к вечеру небо – над толпой кружилось несколько ворон. Глядя на эти черные птичьи силуэты, юная товарищ Люда безмолвно рухнула.

В толпе закричали от ужаса. Катрин, опомнившись, рванулась к ступеням трибуны.

– Германец! Пулеметчик!

– Ох, боженька, убили же ж!

– Островитянскую убили!

– Меж труб, он, гад, засел! Братцы, окружай!

Крик, топот, визг перепуганного тюремно-женского элемента... Бежали к цеху, щелкая затворами, заводские красногвардейцы. Матерно орал красавчик-эсер, указующе взмахивая короткоствольным "бульдогом", тоже несся к цеху ...

У трибуны толкались, Катрин, минуя лестницу, вспрыгнула прямиком на кумачовый борт. Бледную как мел Островитянскую пытались поднять на ноги, какая-то дамочка в пенсне, всхлипывая, запихивала под окровавленный жакет просторный носовой платок с монограммой.

– С дороги! – рявкнула Катрин, подхватывая под плечи безвольное тело жертвы. – Проход освободите. В машину и в больницу!

Давай проход от ступенек шарахнулись, кто-то поддерживал ноги товарища Островитянской. Тело ее было легким, лицо совсем юное, белое, глаза распахнуты, в них отражалось небо. Катрин невыносимо хотелось отвесить напарнице оплеуху. Не смей, дура! Это вообще не твое лицо, да ты и сама... Нельзя так, практически по-настоящему...

Колька, неистово клаксоня, подгонял "лорин" задним ходом.

– Ничего-ничего, сейчас в больницу, – чуть не плача приговаривал председатель завкома, неловко распахивая дверь авто.

– Поехали, живо! – взвыла Катрин, загружая тело на заднее сидение и отталкивая помогающих.

Сквиб сработал штатно, Лоуд замкнула нужный заряд пиротехники синхронно и безошибочно, рухнула с присущей ей артистичностью. В остальном... Катрин хотелось эту картину немедленно и навсегда забыть.

"Лорин" мягко вылетел в заводские ворота. Колька вел машину ни издавая ни звука, зубы стиснуты, сам белый как бумага. Катрин обернулась к телу на заднем сидении и не сдержала облегченного выдоха – жертва покушения слегка ожила, злобно смотрела вверх, по шевелящимся губам можно было прочесть бранно-шмонюковое. Вот покойница потыкала пальцем верх – над машиной все еще летели вороны. Тьфу, еще это суеверное навязчивое противостояние с представителями семейства врановых. Катрин погрозила напарнице кулаком. Та ухмыльнулась, даже не собираясь убирать с лица пугающую мертвенную бледность.

– Может, в тюремную больничку? – пробормотал Колька. – Там хоть забинтуют.

– Не, в тюремную не надо, – сказала Катрин, догадываясь, что при планировании операции кое-что недодумали. Вот, например, мальчишку нужно как-то срочно успокаивать.

– В госпиталь! Тут есть офицерский, хороший... – вспомнил пилот.

– Нет, в офицерский тоже не надо. Николай, ты меня послушай внимательно. Мы сейчас поедем в морг, тот, что нам вполне привычен...

– Как?! – парень в ужасе попытался обернуться, но готовая к этому Катрин ухватила его за ворот куртки и заставила смотреть вперед.

– Голову не теряй. У нас в машине один официальный покойник. Официальный.

– Катерина Олеговна, вы чего? Разве так можно?! Помощь же надо, докторов...

– Тьфу, Николай, я тебя сейчас слегка ударю. Ты выполняй и не задавай вопросов. У нас тут не богадельня, а серьезный отдел. С разными секретными заданиями и неожиданными поворотами. Не всегда трагическими. Понял?

– Нет, – честно признался мальчишка.

– Ну, и не надо тебе понимать. Просто слушайся. Сейчас заезжаем в мертвецкую, берем там гроб, никого не оставляем, едем по следующему адресу...

– Но она же не умерла! Не может наша Люда вот так сразу...

– Ты в операции участвуешь. В секретной. "Могла – не могла", "умерла – не умерла" – это вышестоящее руководство единолично решает, – сердито сказала Катрин.

– Да не верю я в вашего бога! Давайте в больницу! Что нам в том боге, когда хирург нужен!

Катрин фыркнула, заднее сидение тоже издало чуть слышный звук.

– Ой! – сказал пилот.

Катрин вовремя придержала вышедшую из подчинения "баранку" и с чувством поведала:

– Ты, Никола, не водитель ответственного отдела, а авто-баран какой-то. Ты который раз нас угробить пытаешься? Молчи и никаких вопросов. Теперь понял?

– Э... Да! Но как же она... Все, молчу!

– Слушай, дай я за руль сяду?

– Не-не! Машина с норовом. Да я в полном порядке!

– Тогда на управлении сосредоточься и башкой не вздумай вертеть...

В порядок Колька явно не пришел, но до скорбного заведения докатили относительно благополучно.

– Лежите тут смирно, в смысле, сидите тихо, я быстро, – заверила Катрин, вываливаясь из машины.

Без трости подбитая нога мгновенно напомнила о себе. Шпионка торопливо дохромала до кабинета – к счастью, доктор сидел на месте.

– Это опять я, – сказала Катрин. – С крайне дурной, можно сказать, с трагической вестью. Только что убита товарищ Островитянская.

Улыбка мгновенно сползла с лица патологоанатома.

– Черт, даже не знаю, что сказать. Такая милая, обстоятельная молодая дама...

– Это несомненно. Мы весьма признательны за соболезнования, но в данном случае дело крайне срочное. Нужен гроб и профессиональный взгляд на покойную.

– Сейчас выпишу справку. Что касается гробов, то у нас только из неструганной сосны, не думаю...

– Покойная перед смертью выразила желание, чтобы церемония погребения прошла как можно скромнее и демократичнее. Завещала похоронить себя на малой родине. Так что мы отбываем немедленно. Сосновый гроб будет в самый раз.

– Господи, а что скажет ваше начальство? Все-таки заведующая самым известным отделом. Впрочем, вам конечно, виднее. Сейчас вызову санитаров.

– Не надо санитаров. Справок тоже не надо, ничего не надо Гляньте на тело, дабы в случае расспросов честно изложить, что видели. Быстренько, доктор.

Опытный патологоанатом начал что-то подозревать. Выскочил в коридор за спешащей посетительницей.

– Что собственно, произошло? Перестрелка?

– Злодейский выстрел в спину. Били с крыши, рука мерзавца не дрогнула.

Товарищ Островитянская выглядела очень мертвой и абсолютно недышащей. Жакет распахнут, кровь на блузке уже запеклась, входное пулевое отверстие отлично видно.

– Действительно, прямо в сердце. И она же... – доктор в смятении глянул на Катрин.

– Увы, – Катрин взяла узкое запястье "тела". – Пульса нет. Я уже проверяла.

Доктор принял руку "покойной", попытался нащупать пульс:

– Действительно. Но... Екатерина Олеговна, тогда я не совсем понимаю...

– Давайте без вопросов. Они, вопросы, вам еще надоедят. Где нам гробик схватить?

Анатом помог закинуть в машину легкий некрашеный гроб. От дверей мертвецкой смотрели санитар и еще какие-то сочувствующие граждане.

– Спасибо, док. Прощайте! – Катрин завалилась на сиденье.

– В любом случае, мне очень жаль, – доктор сунул руки в карманы не очень чистого халата.

– Мне тоже. Было бы чуть больше времени, я бы определенно с вами в синематограф сходила. Хотя я слишком семейная дама для киношек. Будь здоров, док!

"Лорин" выкатил в ворота, Катрин помахала на прощание скорбному заведению и стоящим на крыльце не самым плохим людям.

Из-под гроба на заднем сидении, одним глазом, но весьма возмущенно смотрела покойница. Ну да, в такую трагическую минуту и флиртуют бессердечные скорбящие.

– Потеря наша невосполнима, но жизнь есть жизнь, – вздохнула Катрин. – Цепляемся за мирское, тщетно пытаемся утешиться в мелочах. Но скорбим и безутешны!

– Ага! – подтвердил пилот.

– Ты, Николай, серьезнее. Вздумаешь так лыбиться, отгребешь уйму неприятностей.

– Что ж я, не понимаю?

– Если понимаешь, так думай о насущном. Ничего особо веселого сейчас в Питере нет. Кстати, как там сирота?

– Какая сирота? – юный водитель полностью сосредоточился на баранке.

– Та самая. Заезжал ведь?

– Ну, мне по пути было. Крупы малость завез, лампу...

– Это правильно, – Катрин полезла в карман галифе, выковыряла растрепанные банкноты. Сзади передали еще жменю "керенок" и николаевских.

– Что это вы?! – принялся возражать Колька. – Мы и сами человека способны поддержать. Она, вообще-то и сама держится. Стойкая девчонка.

– Это хорошо. С папаней ее нехорошо вышло. Провизии купишь, дров, мы не обеднеем...

Занозистый гроб пришлось прислонить к ограде зажиточного особнячка – наверное, хозяева дурным намеком воспримут, но кому сейчас легко?

К машине Катрин вернулась в компании коренастого матроса.

– Давай, Николай, на Николаевский вокзал взглянем, а потом к Эрмитажу. Есть у нас там дело музейного характера.

Водитель покосился на сурового кронштадтца, но от вопросов благоразумно воздержался.

"Лорин" покрутился на площади Николаевского вокзала, чуть задержался у багажного отделения, гукнул на извозчиков, – патрули известную машину должны запомнить, а уж каким именно образом и куда отбыло тело – пусть останется загадкой.

Катрин глянула на часы – время поджимало. Давно уже в Эрмитаже должны быть. Не засада получается, а ерунда.

По сути, операция против Иванова задумывалась примитивной, основанной на непроверенных предположениях и догадках. Имелось мнение, что раненого "расписного" в кирхе св. Анны добил тамошний служитель культа. Настоящий был пастор или ряженый, уже не суть важно. В тот момент упустили, а отлавливать позже было уже бессмысленно – отопрется, доказательств никаких. Да и смысл вытрясать устаревшие сведения о диверсантах – сомнителен. Странный "Иванов" и его разрисованные люди, о которых толком ничего не знали и кураторы групп боевиков, наверняка сменил место базирования. Конечно, резервы Иванова иссякали – на начало операции у него имелось около десятка или чуть больше татуированных "штыков", малоценных для действий в городе, в связи с безъязыкостью и полным незнанием питерских реалий. Отыскать этих молчунов, практически не выходящих на улицу, было невозможно.