Текст книги "Октябрь, который ноябрь (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

– А ну, гражданки, живо увяли со своим кудахтаньем! – в сердцах скомандовала Лоуд, прохаживаясь по тесной палате. – В городе резко участились злодейства, нападения и беспочвенный бандитизм. Сегодня здесь одна девица рыдает, завтра сотни возрыдают. "Геометрическая прогрессия" называется. Слышали? Нет? Вот я и говорю – совершенствование образование и ликвидация безграмотности при новой власти будет на первом месте. Наравне со здравоохранением. А то у вас тут одной касторкой воняет, да и то прогорклой. Значит так – девица остается на вашем попечении, успокаивайте, чаем отпаивайте, как угодно, но чтоб рассказала, как и что было. Вечером заедем, все детально запишем. Вопрос архиважнейший, государственный. Вот ты за главную ответственную будешь. Грамотная? – оборотень указала на женщину попричесаннее, та испуганно закивала. – Без старорежимной злобы, сердечно, по-товарищески, расспросите пострадавшую, записываете и запоминайте все полезное и бесполезное. Обществу жизненно необходимо пресечь череду жесточайших преступлений. Всем ясно? Следственная группа – на выход!

Торчавшие в дверях мужчины и Катрин охотно двинулись прочь. Товарищ анархист и "его благородие" пребывали в некотором ступоре: расхаживающая по палате Островитянская порядком потеряла во внешнем лоске и изысканности, походила на здешних болящих: такая же городская, насквозь свойская-простецкая, разве что порумянее – осознать такое замороченное изменение было невозможно.

– Да, насчет глаз, – вышедшая Лоуд сунула голову обратно за дверь палаты. – Эй, Глафира, за глаза не трусь – прозреешь. У меня точно так же было, только через сутки отлежалась, веки разлепила. Это бомбы такие жандармские, особой гадости – глаза выжигать. Но нас таким не возьмешь!

В палате дружно ахнули, потрясенные жандармским коварством, а Лоуд повернулась к следователям, и опять была той самой: с точеным аристократическим лицом, таинственной улыбкой, в стильном прекрасно сидящем жакете – просто петербургская богиня. Руководяще-революционная, насквозь поэтичная.

– Теперь в морг, господа-товарищи, – молвила многоликая богиня.

В морге, вернее, мертвецкой оказалось совсем уж нехорошо. К останкам людей Катрин относилась с должным уважением, но относительно спокойно. (К счастью, непосредственно общаться с умершими приходилось редко, боги миловали, для такого образа жизни особая склонность и железные нервы необходимы). Но в здешней мертвецкой было уж очень неупорядоченно. В полутьме под низкими сводами-арками бродили рыдающие родственники, разыскивали близких, пытались ворочать неподатливые тела. Кто-то горланил нечто скорбное, но таким развеселым тоном, что хотелось пойти и дать ему в морду. Назидательно вещал, останавливал ищущих, шепелявый батюшка, которому здесь вроде бы и вообще было не место. У конторки истошно звали пропавшего санитара и нашатырный спирт.

Да, главное, запах. Вроде и осень на дворе, и холодно, а не продохнуть. Тела лежали на столах, на грубых лежаках-нарах, но большей частью прямо на полу вдоль стен: раздетые, одетые, полуодетые, женщины, мужчины, дети – все вместе.

– Словно газом удавливает. Это потому, что тел много, – крепясь, объяснил анархист.

– А тел много, потому что революция началась и все никак не кончится, – пробормотала Катрин.

Штабс-капитан, без церемоний зажавший нос и рот носовым платком, согласно кивнул.

Оборотень, относящаяся к останкам еще проще напарницы, вспомнила, что хотя и в статусе революционерки, но рафинированной, и извлекла кружевной платочек.

– Действительно, много. Но не потому что революция, а строго и абсолютно наоборот. Порядка нет. Если кто скажет, что все нормально и никаких изменений бытие России не требует, пусть сюда заглянет. Ладно, а как нам искать? Подряд, что ли смотреть? Так мы их не узнаем.

Товарищ Дугов мужественно отправился на поиски местного начальства, шокированный Лисицын смотрел на тела в окровавленных шинелях, грудой лежащие под колонной, а Катрин, пользуясь, случаем спросила у напарницы:

– Нюансы проявились?

– Мелкие. Во-первых, не бомбой девчонку ослепило, а гранатой. И не светошумовой, а именно световой

– Гм, а такие бывают?

Оборотень посмотрела с сочувствием:

– Катя, ты лучше временно вообще не дыши. А то нюансов не улавливаешь. Я в ваши оружейные дела никогда не лезу. Браунинги, шмаунинги, мраузеры-браузеры – это как хотите, пока меня не касается. Но ежели в меня швыряют некой заумной шмондюковиной, то я невольно запоминаю. Хорошо, у меня реакция быстрая. Но действительно левый глаз потом дня два плохо видел. Заср... в смысле, метателю это не помогло, я этого гаденыша с его сюрпризами... Впрочем, это я потом расскажу. Значит, граната – короткое шипение, потом белая вспышка. Полагаю, не летальное, но чрезвычайно гадостное оружие. А заостряю я твое благородное внимание на этом факте, поскольку подобные гранатки – очень современное оружие. В смысле, по вашей временной линии его вообще еще нет.

– Даже так?

– Именно. Вот и думай.

– Понятно. Что еще?

– Еще девчонка врет.

– Угу, я тоже так подумала.

Оборотень фыркнула:

– Ты подумала, а я уверена. Явно девка догадывается, кто кого и зачем укокошил. Но вытрясти из нее нужное при таком количестве зрителей не получится. Да и наврет она сходу, недорого возьмет. Характер в этой худобе есть, это я тоже заметила. Нужно как-то в обход к ней выходить. Местный товарищ из Красной гвардии подтвердил что хозяин комнаты был сочувствующий революции, и не только на словах. Конечно, сам одноногий в бой идти не мог по состоянию организма, но ненависть к буржуям испытывал солидную. Предполагается, что помогал оружие в порядок приводить и прочим. Солдатский опыт у него был изрядный. Надо бы все-таки найти этого одноногого, расспросить спокойно, без лишних свидетелей. Да, но сейчас мысль поважнее мне в голову пришла. Если сопоставить все эти пулеметки, карандашики, и особенно гранатку...

Договорить оборотень не успела – появился Дугов, конвоировавший доктора – в прямом смысле конвоировавший, то есть подталкивающий в спину стволом нагана.

Доктор, молодой и на редкость непричесанный, возмущался:

– Хам вы, а не анархист! Я буду жаловаться! По какому праву?! Не смейте меня толкать! Кто здесь главная мадам-комиссар?

– Если по поводу приема жалоб – то я главная, – отозвалась Катрин. – Жалуйтесь. Потом встанете вот к той стене – там посвободнее, и я вам в лоб выстрелю. Устроил десятый круг ада, эскулап вонючий. С людьми, даже мертвыми, так не обращаются. Элементарный порядок трудно навести?! Урод, твою...

– Понятно, барышня, – врач неожиданно успокоился, достал папиросы. – К стене, так к стене. А что товарищам революционерам от меня-урода нужно, кроме как расстрелять?

– Три тела. Привезли утром от Ерорхинской фабрики. Огнестрелы, – поспешно сказал штабс-капитан Лисицын, явно поверивший, что доктора могут немедля кончить.

– Этих знаю, в третьей лежат, – сказал, закуривая, хозяин преисподней. – Их с документами привезли.

– А эти все бездокументные?! – поразился Дугов.

– Вы догадливы, молодой человек. Шестьдесят четыре тела: здесь и в анатомическом зале. Больше мне трупы класть решительно некуда. И у меня один санитар. Было двое, но одного вчера избили. Жив, но два перелома. Остальные разбежались. Нам, видите ли, не платят-с уже месяц.

Доктор довел следователей до двери в небольшую комнату:

– Ваши слева. Впрочем, разберетесь. Тех что справа, топором отработали, внешне немного отличаются. Документы на столе.

Доктор утопал, не дожидаясь ответа, а следователи вошли в комнату.

Трупы лежали тесно, но в относительном порядке, под простынями и с бирками.

– Яаан Лайттонер, мещанин, 35 лет, уроженец города Цесиса... – зачитывал штабс-капитан.

Остальные следователи сличали фото удостоверений личности с малоузнаваемыми мертвыми лицами, осматривали повреждения на телах. В общем-то, во вскрытии нужды не было – и так все понятно.

Мальчик лежал третьим. Круглолицый, глаза закрыты – верхнюю часть головы пули не затронули. В остальном...

– Да, явно не на шальную пулю налетел, – с сочувствием сказал анархист. – За что его так?

– Похож он на кого-то, – в замешательстве, столь несвойственном ей, прошептала оборотень. – Лицо знакомое. С отцом я его виделась, что ли?

– Выписка из метрической книги. Борис Сальков, – зачитал Лисицын, – четырнадцати неполных лет, в январе исполнилось бы. Знаете каких-либо Сальковых, а, товарищ Людмила?

– Вроде бы нет, – Лоуд явно силилась вспомнить.

– Похоже, его почти в упор расстреливали, – сказала Катрин. – Надо бы одежду посмотреть. Может, в карманах что-нибудь найдется. Возможно, его как свидетеля убирали.

– Свидетеля? – оборотень бестрепетно взяла негнущуюся руку покойника, принюхалась. – Не, паренек не из жертвенных был. Сам стрелял. От правой порохом так и разит. Держу пари, как говорили в нашей лондонской эмиграции, он вот того толстого и уложил. Это как раз в комнатушке было.

– Да ладно, мальчишка же совсем, – не поверил товарищ Дугов.

– Порох – субстанция весьма пахучая, – напомнила Лоуд. – Иди-ка сюда, сам нюхни.

– Чего идти, у меня насморк, – уклонился анархист. – Ладно, они, значит, в комнате были, расстреляли друг друга, а снаружи добавили. Но кто тогда уличного мещанина Лайттонера добил? На нем кучно, прямо в корпус. Кстати, кто вообще такие эти эстонцы?

– Видимо, исполнители, – ответила Катрин, прощупывая извлеченную из отдельных мешков одежду покойников. – Шли они кого-то зачищать, но что-то повернулось не так.

– "Зачищать" – странноватое определение, – отозвался штабс-капитан. – Кстати, третьего, того что стоял на улице, могли убрать свои. При условии, что он получил ранения и не мог самостоятельно двигаться. Увы, слышал я о таких фактах у преступников. Шуму нападавшие наделали, народ стал сбегаться, вот и... застраховались.

Предположение было разумным. Больше у следственной группы никаких мыслей не возникло – возня с одеждой оказалась малопродуктивной, никаких писем, шифровок, тайных знаков найдено не было. От одежды вроде бы попахивало оружейной смазкой, но пятен на брюках и рубашках имелось столько, что что-то определенное сказать трудно. Решили изъять ключи покойников – вдруг что-то подскажут.

Следователи поспешили на свежий воздух, а Катрин пошла искать, где можно помыть руки – заскорузлые частички засохшей крови стряхиваться не желали. В коридоре опять начался ад – в "неопознанной" мертвецкой кто-то нечеловечески выл – узнали таки своего, пропавшего. Мигал на потолке желтый свет ламп – опять на электростанции чудят. Навстречу Катрин из засады качнулся батюшка, забормотал:

...– Отпусти ему вся согрешения его вольная и невольная, словом и делом, ведением и неведением coтвopeннaя... Отпеть недорого, обмыть, обрядить. Есть хорошие специалистки, опытные, знающие, монастырские.

Про монастырь это он зря упомянул, шпионка и так была на взводе. Катрин сгребла батюшку за рясу на широкой груди, с силой обтерла о ткань ладони.

– Ты что, дщерь божья?! – перепугался чуткий служитель культа.

Шпионка выдернула из-за пояса маузер, ткнула ствол в поповскую бороду:

– Еще раз здесь увижу, шлепну.

– Да за что, безумица безбожная?! Страждущим утешение надобно, иначе как...

– В церкви утешенья обрящут. А здесь мирское, здесь не душе, а телам последний долг отдают. Нашел место мошну набивать, гадина.

Поп панически фыркнул, вырвался, протопало сводчатым коридором эхо его сапог, сгинуло в полутьме. Катрин, морщась, сунула пистолет на место.

– Стало быть, мне можно не удирать? – спросили из сумрака.

– Доктор? Все опасаетесь?

– Не особенно. Привык-с. А вы всех подряд пистолетом пугаете?

– Нервничаю. Готова извиниться, – пробормотала Катрин. – Но не буду. Толку от моих извинений маловато, да и сама я проезжая, мимолетная, ненастоящая. Но если доведется говорить с людьми, облеченными властью, про здешний ужас непременно упомяну. Невыносимо стыдно для столицы. Даже для переломного исторического момента, очень стыдно. Полагаю, должны помочь людьми и деньгами.

– Практичная вы женщина, – восхитился доктор. – Слушайте, оставайтесь, а? Будете документацию вести, по вышестоящим инстанциям ездить. Сработаемся, потом я вас замуж позову.

– Предложение неожиданное, но лестное, – улыбнулась шпионка. – Увы, я уже очень семейная женщина, даже многодетная.

– Вот так всегда. Очень жаль.

Оставив веселого доктора в его аду, Катрин вышла во двор, вспомнила, что руки так и не помыла. Ладно, о батюшку вытерлись, тоже очистительная, отчасти богоугодная процедура. Следственная группа мрачно курила у автомобиля – возвращение из преисподней требовало паузы на отдых.

– Слушайте, а вы обе и по медицинской части, что ли? – поинтересовался анархист, предлагая папиросы. – Уж на диво хладнокровны.

– И по медицинской тоже, – согласилась Катрин. – Я как-то даже во вскрытии участвовала, но живо осознала, что то не мое призвание. Благодарю, я курить заканчиваю, семье обещала.

– Весьма разумно, мне вот тоже дым горчит, – штабс-капитан бросил недокуренную папиросу. – Что дальше?

– В Смольный, осматриваем оружие, потом имеется на примете еще один адрес. Вроде бы данный человек может что-то знать по интересующей нас теме. Литератор, широкий круг знакомств и общений, ну и...

В этот миг рука товарища Островитянской схватила напарницу за запястье – Катрин чуть не заорала – лапа оборотня оказалась неожиданно холодной и жесткой как стальные кандалы.

– Один момент, товарищи, – сквозь зубы процедила Лоуд. – Я же письмо домой не написала. Прошу прощения, это сугубо личное, семейное.

Она потащила напарницу за машину.

– Что с тобой? – занервничала Катрин. – Ты даже побледнела, в смысле...

Оборотень действительно изменилась в лице. Не бледность, скорее, густая оливковость, но все равно, такого за ней раньше не замечалось.

– Я вспомнила, – прошептала Лоуд.

– Что именно?

– Мальчика. Чертт, не мальчика, конечно. Это он сейчас мальчик. Был. А потом он стал.

– Кем он стал?

Лоуд назвала.

– Да быть этого не может! – не поверила Катрин. – Он же...

Знакомое лицо, ведь действительно знакомое. Только слишком юное.

– Я его в "Артеке" видела, – шептала оборотень. – Подумала, что нашему университету не хватает культурно-досуговых традиций. Дай, думаю, гляну, как это обустраивалось в годы зарождения пионерского движения. Ну и на него посмотрю, познакомлюсь. Все же он легенда. Сидели у огромного костра, пели, яблоки грызли, он отрывки повести читал, дети слушали как зачарованные...

– Поверить невозможно, – с трудом выговорила шпионка. – О боги, вот до чего эти революции доводят. Ничего не успел мальчишка.

– Он успел! – яростно запротестовала Лоуд. – Ну да, меньше, чем в тех длинных мирах. Но он всегда был бойцом. И ты знаешь, что такое боец даже лучше меня.

– Да, но... – Катрин замолчала.

– В Смольном нужно сказать, чтоб похоронили достойно, – Лоуд уже приходила в себя. – Ладно, оставим поминки и церемонии до времени. Я тебе начала говорить о подозрениях, а теперь вот подтверждается. У них план. У шмондюков, что пулеметы притащили. По целям бьют, на выбор. Члены ВРК, теперь он – лучший писатель. Что дальше? Этот твой Бунин? Он хоть и совершенно другой масти, но все равно. А если еще подумать? Кто на очереди? Ильич?! Ведь, если они пришлые, то знают примерно тоже, что и мы? Будут стравливать массы и уничтожать вожаков и знаковые фигуры.

– Тогда, скорее, следующими целями должны быть Троцкий и Керенский, чем... – Катрин неуверенно кивнула в сторону морга.

– Что ты тупишь?! Он-то куда больше сделал для дела революции, чем всякие предревкомы и ЦыКи, хотя некоих должностей не занимал. Ладно, едем, а то коллеги заподозрят в отдельном заговоре. Но думай, Светлоледя, думай! Времени в обрез...

"Лорин" рванулся к Смольному...

Проносились улицы-мосты, заставы с красными лентами на папахах, с бледными лицами под юнкерскими фуражками. Доносилась редкая разрозненная стрельба, толпился жаждущий новостей народ на Невском. Еще спокойно, еще не сорвалась сжатая пружина. Ее старательно выбивают вбок – соскочит, хлестнет по темному осеннему городу, взлетят брызги крови выше Исаакия и шпиля Петропавловки. Где? Где намечен следующий гнойник? Из очевидных целей: Зимний-Смольный, вожди. Но есть больницы, мосты, вокзалы, те же электростанции. Водозабор? Пожары на складах продовольствия? Впрочем, склады уже пусты. Хотя важен не сам урон, важнее слухи, паника. Следовательно: массовая гибель людей, нечто чудовищное, противоестественное. Массированный артобстрел с кораблей? Просто класть снаряды по кварталам, куда угодно, лишь бы горело и громыхало. Но как это могут провернуть Чужие? Центробалт на такое явно не пойдет – "братишки" при всей своей неоднозначности, не зверье. Слишком громоздкое предприятие. Атака бронедивизиона на Зимний – с хаотичной пальбой по окнам, очередями по бабам-добровольцам, по юнкерам и казакам? Организация ударного отряда даже из десятка броневиков едва ли останется незамеченной. Нет, что-то иное. Тоньше, изощреннее.

Катрин понимала, что Чужие вовсе не похожи на слизистых гадов-дарков из старинного фильма. С теми бы у Лоуд имелись бы недурные шансы договориться. Проблема Чужих в том, что они практически свои. Знающие, улавливающие нюансы. Судя по ударам – у здешних Чужих ненависть к Петрограду личная, интимная. Впрочем, в гражданской войне у всех – личное.

Не угадать. Остается только ускориться. Кажется, все это понимают, поскольку Кольку Владимировича никто не останавливает. Прыгает "Лорин" через поребрик, пугает улицу и пассажиров. Вот же мерзавец, осиротит "Две Лапы"...

* * *

На КПП Смольного товарищ Островитянская немедленно убыла на проверку «как цветочки», а Катрин и анархисту пришлось убеждать часовых, что штабс-капитан нужен для переговоров, пропуск он имеет, и вообще, был бы он шпионом так переоделся и усы перестриг. Наконец, следователей пропустили, злой товарищ Дугов высказался в том смысле, что с революционной дисциплиной не все еще гладко. Прошли на третий этаж, анархист убежал узнавать куда делся пулемет, а оставшаяся половина группы осталась курить в коридоре и привлекать ненужное внимание. Вооруженных людей здесь хватало и смотрели они на Лисицына крайне неприветливо.

– Есть предчувствие, что меня сейчас и расстреляют, – обронил штабс-капитан, сосредоточенно затягиваясь.

– Ну что вы, рано еще, – успокоила Катрин. – Вот через полгода, годик...

– Я уже заметил: вы с Людмилой – большие оптимисты, – мрачно кивнул офицер. – Сейчас многие делают вид, что знают больше, чем говорят. А другие, наоборот.

Врать Лисицыну не хотелось, а что сказать утешительного, шпионка не знала.

– Курить – здоровью вредить! – мелодично, но громогласно объявили на весь коридор. – Товарищи, дайте хоть воздуху дыхнуть, работать же невозможно! – призвала товарищ Островитянская, разгоняя дым взмахами немаленькой прокламации. – Мезина, я долго ждать буду? Берем делегата офицерства и бегом в мой кабинет!

– Куда?! – изумилась Катрин.

Оказалось, офисное помещение напористая оборотень успела выбить: в дальнем конце коридора, но вполне себе просторная комната, и даже табличка с названием "Общ.орготдел" на дверь уже прибита, хотя и кривовато.

– Поправь, Катя, а то я не достаю, – распорядилась товарищ Островитянская, заводя офицера внутрь. – И соседям заодно приколоти, а то неудобно перед товарищами.

Пришлось прибивать таблички к окружающим дверям, в "Секции гужевого снабжения" еще и высказали претензии: отчего это в последнюю очередь ими занялись? Катрин заверила, что не все таблички распечатаны – стратегического картона не хватает.

В кабинете "Общего орготдела" деятельная Лоуд проверяла телефон:

– Работаете пока. Большие проблемы у нас со связью. Режут провода правительственные мерзавцы, будто поможет такая манера власть удержать. Напрасные надежды, господин Лисицын, вы им так и передайте!

– Непременно передам. Но это не я режу, у меня и клещей нет, – отрекся штабс-капитан.

В кабинет вперся Колька, с чайником, хлебом и накрытой тарелкой, доложил, что масла дали много, а хлеба мало – не привезли еще ночной.

– Не время чревоугодничать, – напомнила товарищ Островитянская. – Садись, пей-ешь, будь готов к немедленному выезду. А нам нужно ближе к делу. Где, чертт его возьми, наша анархическая составляющая и этот проклятый пулемет?!

Анархическая составляющая влетела со свертком из шинельного сукна и в сопровождении целого хвоста специалистов. Сразу стало шумно, людно, все немедленно закурили.

– Катя, не стесняйся, изучай вооружение, – командовала товарищ Островетянская, освобождая место на столе, сгребая бумаги, вазу с гвоздиками и иное, необходимое для функционирования "Общ.орготдела".

Лежащий на сукне МР-40 от своих многочисленных родственников ничем не отличался. Катрин проверила магазин – пуст. От ствола шибало гарью, сразу ощущалось, что стреляли недавно. Возиться с оружием под взглядами десятков глаз было не очень приятно, но тут дело понятное.

– Полагаю, вполне очевидно, что оружие было ночью в работе, – сказала шпионка, снимая ствольную коробку. – Не мешало бы смазать, а так во вполне исправном состоянии. Маркировка деталей видна, остальные надписи забиты и зашлифованы – это тоже отлично заметно. Снимали надписи определенно не вчера, следовательно, готовилось оружие заранее. В остальном можно сказать, что модель редкая, но не уникальная. Но это явный след, товарищи. Нужно по нему идти.

– Это точно немецкая модель? – спросил кто-то.

– Исполнение, материалы и форма характерные. "Люгер-Парабеллум" так и напрашивается этому стволу в родичи. Какие сомнения?

– Скорее, уточнение. Эта деталь под стволом – она для чего?

– Опорная шина с крюком. Для стрельбы из амбразур, смотровых щелей броневиков и прочих специфических укрытий.

Распахнулась дверь, вошел порывистый человек – жгучий брюнет, с уже тронутой сединой шевелюрой. Пожал руку товарищу Островитянской:

– Работаете? Есть ли успехи?

– Есть, Лев Давидович, но коренного перелома в расследовании пока добиться не удалось.

– Постарайтесь, товарищ Людмила. Еще сутки, и все будет сокрушено безо всяких там переговоров и компромиссов! – Лев Революции с вызовом глянул на штабс-капитана. – Так и запомните: не мы это начали, но мы закончим!

Председатель Петросовета перевел взгляд на полуразобранный пистолет-пулемет и брезгливо указал на него пальцем:

– На какие только ухищрение не идет международный милитаризм, в своем желании продолжить бессмысленную и кровавую бойню! Ничего, очень скоро такие пулеметы окажутся в руках германского пролетариата и застрочат в нужную сторону!

– Удивительно точное пророчество, Лев Давидович, – не удержалась и подтвердила Катрин.

Троцкий кивнул, мельком глянул на шпионку, потом еще раз, уже внимательнее:

– Гм, а я ведь вас знаю? Товарищ, э, товарищ...

– Товарищ Мезина, – подсказала оборотень. – Моя помощница и консультант.

– Понятно, – Троцкий как-то неуверенно одернул полы своего пиджака. – Вы продолжайте, продолжайте, товарищи. Каждая минута на счету.

В дверях он обернулся, еще раз взглянул на Катрин. Так уже бывало. Нет, это не петля времени, не воспоминание о былом. С Троцким шпионке будет суждено встретиться почти через два года, но та встреча уже свершилась, пусть и не в этой "кальке", и не с этим революционным Львом. Собственно, и шпионка тогда была куда моложе, проще и порывистей. И все же... Все же все миры и любые их отражения объединяет нечто неуловимое, но общее... Время – очень хитрая паутина.

Но думать над теориями было некогда.

– Так, товарищи, время уходит! – призвала неукротимая Островитянская. – Пулемет упаковать, опечатать, сдать под ответственное хранение. Я на минуту к руководству и выезжаем по следующему адресу. Пилот "лорина", ты чаю попил?

– Готов хоть щас стартануть! – заверил шофер, успевший во время ознакомления с таинственным пулеметом умять недурную краюху хлеба с маслом.

– Тогда все к машине! Бодрее, товарищи! – вдохновила соратников Лоуд, для убедительности подняла и звучно брякнула трубку телефона и умчалась "по руководству".

Как это у нее получается? Мгновенно становится своей, всем знакомой, причем "в глубоком авторитете". Как-то оборотень пыталась объяснить свои способности, напирая на "эффект свадьбы". Вкратце: впечатлениям людей свойственно "отражаться" и видя уверенного персонажа, наблюдая реакцию на него окружающих, человек делает логичный вывод, что сей персонаж находится на своем месте уже давно, многим знаком и глубоко симпатичен. Он родственник со стороны "другой половины" – мало кто знает всех присутствующих лично, предполагая, что незнакомцы, это гости со стороны жениха. Или наоборот. Революция, несомненно, очень большая и многолюдная свадьба. Впрочем, способностей товарища оборотня данная теория не объясняет, поскольку те способности в принципе необъяснимы.

* * *

Выходя к машине, следственная группа дружно убеждала Кольку ехать быстро, но не безумно.

Глава тринадцатая. Накануне. День.

Улица Пушкинская, конспиративная квартира

31 час до часа Х.

...– В самом деле, Алексей Иванович, вы бы стопочку пропустили для поправки здоровья.

– Прекратите хихикать, Шамонит. Я дурно себя чувствую, но спиртное здесь абсолютно ни при чем, – великий литератор выглядел несвеже и тщательное причесывание перед зеркалом недугу помятости вряд ли могло помочь. Впрочем, рассуждал Понедельник вполне трезво: – Если вечером нам вновь брести в этот проклятый Смольный, никаких стопочек. Схожу в кофейню. Заодно раздобуду газет. Грант, вы со мной? А с вами, Петр Петрович, полагаю, уже утром увидимся.

Вот это и к лучшему – не будут мешать собирать вещи. Петр Петрович запер за коллегами входную дверь, и, насвистывая об отворенной калитке^[22], направился в свою комнату. Утро уже перестало быть утром, пора сказать квартире последнее «прощай» и направиться в запасной приют одинокого странника. Шамонит еще третьего дня предусмотрительно снял номер в «Большой Северной»^[23]. Пора, пора заканчивать с этой никчемной мальчишечьей боевкой.

Собственно, саквояж уже был собран. Ничего лишнего Петр Петрович брать не собирался – всякие громоздкие пулеметы и осколочные бомбы уходят в прошлое. Вот бесшумный револьвер вполне способен пригодиться в будущем. Заодно следует прихватить бритву Гранта – изумительная немецкая сталь, держит заточку просто удивительно.

– Прости, Игорь, тебе прибор уже вряд ли понадобится, – молвил практичный отбывающий, снимая с полки бритву с костяной ручкой...

Вот, собственно, и все. Петр Петрович надел пальто, окинул взглядом столовую: не так уж дурно коротали время, пусть временами и случались утомительные моменты, да-с. Шамонит хлопнул себя по высокому лбу, сходил в комнату литератора и забрал коробку револьверных патронов. Пора, пора уходить. Имелось предчувствие, что события ускорят свой ход. Учитывая намеки связника и звонок господина Иваноффа, кризис близок.

По привычке Петр Петрович выглянул из-за шторы на улицу: серо, мрачно, спокойно. Бредет точильщик, две зрелые барышни семенят под ручку – определенно не филеры. Экая унылость. Эх, в Марсель бы, побыстрее. Или в Цюрих?

Барышни на тротуаре шарахнулись к стене дома – донесся визг и рычание мотора – на Пушкинскую на полном ходу вынырнул длинный легковой автомобиль.

Просто прелесть, а не машина. Петр Петрович к классической механике относился с пренебрежением – шатуны и клапаны это вчерашний день, будущее за химией и чистой физикой. Но подобным экипажем следует обзавестись. Когда-нибудь позже, когда основное задуманное сбудется. Можно заказать бронированный экземпляр. Как славно будет пугать обывателей, разгоняясь где-нибудь в Париже или Нью-Йорке. Там, кажется, широкие авеню.

Шикарное авто остановилось практически под окном наблюдателя. Выскочил офицер, предупредительно подал руку даме. Недурна. Врожденная рафинированная элегантность, сдержанная грация, ей бы собольи меха пошли. Впрочем, могла бы быть и помоложе. Из экипажа выбрался растрепанный субъект в матросском бушлате – по виду из революционных, револьверная кобура напялена нагло, через плечо – задрал голову, глянул, казалось, прямо в глаза Петра Петровича. Шалишь, братец, портьера плотная, не просвечивает. С передней подножки лимузина соскочила высокая баба, странновато одетая, в черной круглой полу-поповской шапочке.

– Однако! – вот теперь Шамонит вздрогнул.

Она! Определенно, она! Рост, прядь светлых полос прижатая плотной шапочкой к щеке. Цвета глаз не видны, но и так...

Петр Петрович метнулся в соседнюю комнату. Пулемет лежал под раскрытой газетой, готовый к бою. Инженер сдернул затвор с предохранительной прорези, сшибая стулья, кинулся обратно к окну. Деньги, деньги сами шли в руки! Можно будет дополнить проект лаборатории. Пусть живьем взять эту долговязую колибри не суждено, все одно...

Прибывшие все еще стояли около мотора, разглядывая дом. Изящная дамочка указывала на дверь соседнего подъезда. Да, дом трехподъездный. Забавно, но как они вообще смогли вычислить? Впрочем, не важно.

Второпях Петр Петрович распахнул раму окна слишком резко – кто-то внизу повернул голову. Черт, откинуть приклад уже нет времени. Шамонит вскинул увесистое оружие и дал длинную очередь...

...Пулемет ритмично стучал, дергался в руках. Мостовая у автомобиля опустела, иногда по булыжникам вспыхивали мелкие искры рикошетов, в тенте и на корме лимузина появлялись отверстия. Магазин опустел, пулеметчик отшвырнул горячее оружие под кресло. Снизу, донесся отчаянный, кажется, мальчишечий вопль:

– Ты что, скотина, творишь?!

Петр Петрович засмеялся – зацепил, наверняка, зацепил – так ужасаться и голосить можно только по страстно возлюбленной бабенции.

Подхватив саквояж, Шамонит пробежал к черной лестнице, закрыл за собой дверь, дважды повернул ключ снаружи. На площадке было тихо и дремотно, даже кошачий запах попритих. М-да, прохладный денек. Петр Петрович сбежал вниз. В дверях попалась баба с корзиной белья. Инженер вежливо придержал дверь.

– Ой, барин, а что за треск на улице-то? – встревожено спросила соседская прислуга.

– Пустое, революционное баловство, пошумят, погорланят, да уймутся, – засмеялся Шамонит.

Смежные проходные дворы были ему отлично известны. Идти недалеко, гостиница на Лиговской, но лучше не спешить, сделать солидный крюк для проверки...

* * *

Там же, улица Пушкинская, две минуты назад.

– Три подъезда, надо бы одновременно проверить, – распоряжалась товарищ Островитянская. – Вообще архитектурный размах непременно погубит наш Питер. Вечно какие-то башни норовят выстроить и фонари побить. Как здесь преступников прикажете разыскивать?