Текст книги "Октябрь, который ноябрь (СИ)"

Автор книги: Юрий Валин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

... – Вам, капитан, выдвинуться ротой до Почтамтской. Один пулемет в сторону Большой Морской, другой на чердак. В средствах не стесняться, чтоб и мышь не проскочила...

...– Иван, берешь своих и взвод Крашенинникова, проверишь подход к почтамту. На рожон не прите, с умом.

– Когда мы без ума? Только дай еще бомб, не жадничай.

– Добро, Валдиса пришли, я ему записку черкну, выдадут...

...День то ползет, то скачет, медленный и бешеный, сырой, жгущий зябким предчувствием болезненного перелома мира. Вышли газеты – безумные и истеричные: о немецких агентах в ВРК, о отравленном молоке, о расстрельных списках офицеров, диверсиях на железной дороге, готовящемся убийстве Ленина и Троцкого, дружинах офицеров-добровольцев, о голоде, голоде, голоде... Непрерывно двигаются отряды и колонны, шныряют разведчики и самокатчики. Мало снарядов у одних, считанные пушки у других. Кричит, взмахивает рукой оратор на Дворцовой: "граждане свободной России, в этот грозный час все в ваших руках"! Колеблются в казармах рассудительные казаки – неохота под пули, да видать будет хуже, ежели вообще не выйти. Красная гвардия готова – вот стоит на "козлах" посреди цеха свой товарищ, неловко складывая слова, бьет по рабочим умам великой киянкой правды жизни – сегодня, товарищи, мы в борьбе обретем!

Зависает карандаш судьбы – где-то здесь? Вот он – Главный телеграф. Здесь столкнулись серьезно.

17:10 Почтамтская улица 7. Главное управление почт и телеграфов

– Освободить здание! Приказом Военно-Революционного Комитета, объявляю...

– Самому себе объявляй, герольд херов...

Красногвардейцев и солдат, взявших сторону ВРК, больше, зато юнкера-константиновцы засели за толстыми стенами, вход надежно забаррикадирован. Здание трехэтажное, с куцей колоннадой и крепкими решетками на окнах, зато длинное, слишком большое для такого гарнизона. Но обходить и просачиваться внутрь малыми группами мятежники пока не рискуют, предпочитая "давить на горло". Ждут подкрепление. Вот, стреляя выхлопом, подкатывает символически бронированный грузовик. Сейчас не выхлопной трубой пальнет – на платформе "Руссо-Балта" красуется станина с зенитной трехдюймовкой. Наведут по дверям, и...

Не успели. Пулеметные очереди – не иначе откуда-то с крыши – не с Телеграфа, а с иного дома – и мигом рассыпалась Почтамтская площадь в заполошном треске винтовок, вот вступили станковые пулеметы... Лежат у орудийного грузовика люди-артиллеристы в серых шинелях, выпал из окна Главного Телеграфа человечек в точно такой же, разве чуть посветлее-поновее, шинели. Ширится, раскатывается по кварталу перестрелка...

В 19:20 Телеграф взят штурмом. Среди красногвардейцев нашелся монтер, бывавший в здании, отыскали лестницы, прорвались через дворы и заборы с Новой Исаакиевской. Рвутся в коридорах гранаты, в короткой штыковой переколоты юнкера в вестибюле, кто-то из константиновцев успел уйти по Адмиралтейскому проспекту. Около сорока погибших с обеих сторон, под сотню раненых, горит аппаратный зал...

Атакой с двух направлений взят Балтийский вокзал. У Красной гвардии и матросов четверо погибших и десяток раненых. Силам ВРК удалось блокировать Павловское и Николаевское военные училища, у Владимирского училища юнкера контратаковали – мостовая Гребецкой в пятнах крови, трупы оттащены к окнам полуподвалов...

Почти у всех мостов перестрелки. Взаимные, по большей части нерешительные атаки и контратаки. По ситуации на 19:30: Литейный, Большеохтинский, Троицкий, Биржевой – твердо за ВРК, у Тучкова, Сампсониевский и Гренадерский неопределенность и активные перестрелки, Николаевский и Дворцовый строго за юнкерами и разведены.

В 20:10 отряд Михайловского артиллерийского училища стремительно и лихо атаковал по Литейному проспекту, практически опрокинул красногвардейцев 1-го городского района, но попал под плотный обстрел со стороны казарм Преображенского полка. Атака захлебнулась. Потери сторон неопределенны...

Красная гвардия Василеостровского района пыталась сбить противника с Николаевского моста. Подпущена на сто шагов, затем юнкерами и ударницами 1-го Женского батальона смерти открыт пулеметный и залповый огонь. Потери не подсчитаны...

21:20 Приказ ВРК на "Аврору": "Всеми имеющимися средствами, вплоть до артиллерийского огня, восстановить движение по Николаевскому мосту". Командир крейсера лейтенант Н.А. Эриксон категорически отказывается отводить крейсер от причала Франко-Русского завода. В перестрелке на корабле убиты лейтенант Эриксон и комиссар Балышев, погибло еще трое. Крейсер тщетно пытается отойти от причала...

21:50 Лежат во тьме на Троицком мосту ударницы – атаковали, попали под огонь установленных вдоль стен Петропавловки пулеметов. "Максимы" трещат наугад – прожектора разбиты пулями, но головы залегшим все равно не поднять. Раненых оттаскивать некуда, отстреливаться бессмысленно. От булыжной мостовой прет могильным холодом. Кончается ударная жизнь. Остается молча плакать, слышать стоны и уповать на обещанные броневики.

22:10 Спешит в Смольный бритый человек. Он очень нужен там, в основном штабе восстания, и его ведут трое товарищей с бомбами и револьверами. Тьма улиц, трамваи давно обесточены и составлены в баррикады, эхо близких выстрелов колотится о стены домов. На Нижегородской приходиться пережидать движущиеся казачьи сотни – 1-й и 14-й Казачьи полки все же вышли из казарм, хоть и не торопиться к пальбе.

Четверо неизвестных перебегают улицу – неудачно.

– Эй, а ну стоять! – орет есаул, отставшего казачьего арьергарда.

Подворотня заперта, двое бегут прочь вдоль дома, двое товарищей падают на колено, прикрывая отход, вскидывают револьверы... Трескотня короткой перестрелки. Казаки даже с седел бьют из карабинов точнее. Трупы неизвестных подберут только утром, если повезет. Слишком много в городе трупов...

Пожар на Центральном Телеграфе разгорелся – пылает уже все здание. Горит Адмиралтейство, универмаг "Эсдерс и Схефальс"^[20] горят склады на Варшавской-Товарной – боев там не было, просто день такой – пожароопасный. Кто-то гибнет за идею, кто-то ловит момент, ибо частную собственность еще не отменили и отчаянный-фартовый успеет хапнуть вдоволь.

* * *

Красногвардейцы патруля злы:

– Что ж вы, собаки, революция гибнет, а вы сахар тянете? Сладко ль будет, а? А ну, вставай сюды...

Безжалостно бьют прикладами, сгоняя задержанных к кирпичному забору.

– Да вы что?! – орет сутулый детина, цепляясь за липкий мешок. – Я же детишкам. Голодом нас заморят, во всех газетах то пишут! Насмерть ведь заморют!

– Господа, я здесь совершенно случайно! – в истерике вырывается гражданин в хорошем пальто. – Я же не со складов, у меня и мешка нет!

– Господ тут тоже нету! А твой мешок нам недосуг искать.

Неловкий и торопливый залп полудюжины трехлинеек – задержанных стояло больше, уцелевшие, воя, удирают вдоль забора. Повезло не всем – господин в неисправимо испорченном пальто корчится под забором, зажимая простреленный живот. Осиротел чайный сервиз саксонского фарфора. Прав был хозяин: хватит потакать, решительней нужно, не то погубим Россию.

00:01 Радио с Авроры: "Центробалту. Пришлите бойцов. И больше пулеметов. Восстание в опасности!"

Это все случится сегодня, но еще не случилось.

– Красочно. Но чой-то мне не нравится твоя версия революции. Мало в ней торжественности, – констатирует внимательно выслушавшая оборотень и вытирает селедочные руки. – Хорошо, что еще утро, есть время и силы подправить дело.

– Думаешь, еще не поздно? – Катрин отложила мерзкий карандаш.

– Попробуем, отчего не попробовать. Изложила ты все очень доходчиво и даже слегка достоверно. Как же наш Ильич и так вляпался? На него не похоже. Не-не, в этой сцене мы со Станиславским не верим! Кстати, что, этот саксонский фарфор действительно так хорош?

Ответить Катрин не успела, оборотень завопила "куда понес, живоглот?" и выскочила в приоткрытую дверь. С лестницы донеслось краткое кошачье рычание – отягощенный добычей хышник удирал со всех лап.

– Тебе что, селедочного хребта жалко? – спросила Катрин у вернувшейся напарницы.

– Отчего жалко? Но отчего не испросить селедочку воспитанно? Стаскивает со стола как какой-нибудь чумной грызун. Знавала я таких: оставишь на тропке удилище, через миг все сожрано до самого поплавка. Нет, зверью типа Чона нужна дисциплина!

– С чего котенок вдруг переименовался? – мимолетно удивилась Катрин.

– Обоснованно, поскольку он – Чучело Особого Назначения, – сумрачно объяснила оборотень. – Еще столица называется: не успеешь оглянуться, а тебе уже в кроссовок нассали. Кстати, "Мурзик" – это вообще женское имя.

Уточнять, с какими-такими женственными Мурзиками приходилось общаться напарнице, не имело смысла, да и вообще помыслы были заняты иными проблемами. С кем наводить контакты в Смольном, как вести переговоры с генералом, пока было непонятно. О поисках пришлых провокаторов пока речь вообще не шла. Ситуацию те гады раскачали, видимо, непоправимо, оставалось минимизировать потери.

– Карту убери, – посоветовала оборотень. – Шпионы в нашу роскошь вряд ли забредут, а вот нагадить на карту Чон вполне способен.

– Не имею привычки документы оставлять, – проворчала Катрин, складывая карту. Сгребла карандаши и вдруг замерла:

– Стоп! Давеча, когда ты автограф брала. Твой Алексей Иванович...

– Отчего мой?! – удивилась Лоуд. – Нам, революционным рыботорговцам эти самые писатели не особо близки как по духу, так и...

– Ты с него автограф требовала, так?

– И чего? Что в этом непристойного?

– А ты вот подумай, – зловеще посоветовала Катрин. – Хорошенько вспомни.

– Я "хорошенько" не умею. Я или помню, или не помню.

– Он чем писал?

– Карандашиком. Желтеньким. Да какой с него, с бухого, спрос? Если перо дать, так одних клякс насажает. А шариковых самописок еще не придумали.

– А именно такие желтенькие "кохиноры" с ластиками, значит, придумали?! Нет, карандаши-то были, и с резинками, но таких...

– Ага... – начала улавливать суть оборотень. – Не тем, значит, расписался академик?

– Ну, мы вообще дуры, – уныло признала Катрин. – Что стоило взять за галстук и расспросить? Ведь наверняка что-то знает Алексей Иванович. Мелькнуло же у меня что-то в голове, да отвлеклась.

– У нее "мелькнуло", а дуры мы, значит, обе?! Нет, я с себя ответственность решительно снимаю. Как существо иной цивилизации и мироощущения, я не обязана знать временный привязки образчиков канцелярщины. Не морщись, уладим с переговорами, живо к писателю метнемся – наверняка еще не проспался твой карандашевладелец.

– И куда мы к нему метнемся?

– Строго на Пушкинскую, – снисходительно ухмыльнулась Лоуд. – Я же сама дважды адрес извозчику повторяла, – никуда не денется, ухватишь сочинителя за галстук или что там сподручнее. Но сначала переговоры. Собирайся, собирайся. Враг не дремлет, не дадим революцию загадить!

– Мне кажется, у них, у провокаторов, не так много сил, – сказала Катрин, затягивая тяжелый ремень с оружием.

– Что, еще меньше, чем у нас? – удивилась оборотень. – Слушай, Светлоледя, ты зачем так утягиваешься? Ремень короткий или намек что не завтракала? И вообще, у тебя детей полный замок, а ты все талией фасонишь. Нескромно. Вот у меня талия может еще потоньше, но я же не выставляюсь.

– У палок талий не бывает. Нервничаешь, что ли? Говори что вдруг за колебания?

– Во-первых, да, я нервничаю. А как чуткому образованному существу не нервничать, если революция?! Это у меня всего вторая Октябрьская. Если учитывать, что в тот раз я вообще честной зрительницей шлялась – так вообще первая. Что обязывает! Во-вторых, мы начинаем решительно вмешиваться, и... Я говорила, что не люблю пулеметов? И этих..., снайперов, тоже не люблю. Но догадываюсь, что непременно будет и то, и это, и еще что-нибудь. Ты уверена, что прикроешь мою худенькую, но уязвимую спину?

– Обычно ты мне доверяла, – неподдельно изумилась Катрин.

– Это не вопрос доверия, а вопрос сугубой и глубокой уверенности, – исчерпывающе пояснила оборотень. – Не в тебе дело, ты-то драться за меня, как за единственный шанс спасти ситуацию, будешь до последнего, тут спору нет. Ладно-ладно, не морщись, моя спасательность не главное, ты и так надежная. Но ведь и я должна сосредоточиться, и твердо знать, что ты не отвлечешься и меня ни с кем не перепутаешь. К тому же, раз мы легализуемся, я должна производить приятное впечатление и запоминаться революционным и контрреволюционным массам без всяких там пропусков и оговорок. Образ нужен. Я повспоминала всякие случаи и прецеденты и пришла к единственно правильному выбору. Но сочла своим долгом посоветоваться с тобой. Я тактичная. Базовый имидж будет вот таким...

Катрин онемела.

– Ну и как? – спросил образ, совершая изящный пируэт.

– Не пойдет, – сипло выдавила Катрин. – Во-первых к тебе будут бесконечно клеиться, во-вторых... Сейчас как врежу!

– Не надо! Поняла, с буквальностью перебор. Не вопи, – л-образ живо посадил себе мушку у угла рта, заодно изменил форму губ. – Так сейчас даже моднее.

Образ неуловимо изменился, Катрин перевела дух. Перед ней стояла темноволосая женщина среднего роста, не вызывающе-яркая, но чрезвычайно привлекательная. Но уже не Фло. В смысле, и Фло тоже, но уже не чисто она... Тьфу, черт, как же это объяснить?!

– Не волнуйся, я буду варьироваться по обстоятельствам, – заверила нью-Лоуд. – Возможно, ты будешь эти коррекции улавливать, ну и ничего страшного. Ты психологически стойкая.

– Я категорически против!

– Обсудим это по дороге. Нас ждет Смольный, а потом генерал, а генералы, те ждать не любят.

Шпионки вышли на улицу и неожиданно наткнулись на бодрствующую Лизавету – та стояла в дверях, придерживала у горло пальтишко, с тревогой прислушивалась к стрельбе.

– Екатерина Олеговна, Людочка, вы куда?! – немедля ужаснулась хозяйка. – Пальба же кругом. Говорят, немецкие шпионы в городе, всех генералов как уток стреляют.

– Вранье! – авторитетно заверила оборотень. – Все наоборот, хозяюшка. Это контрразведка и красногвардейцы австрийских шпионов ловят. К обеду управятся – мне писарь знакомый из интендантства по секрету говорил.

– Дай-то бог, – Лизавета посмотрела на нагруженных дам, на переодевшуюся вдову. – А вы-то зачем в такую пору...

– Очередь за пенсией занимать, – неубедительно буркнула рослая шпионка.

– Но пообедать непременно зайдем, – бодро пообещала оборотень. – Как там Нинка, не проснулась на стрельбу?

– Ворочается, но спит, – вздохнула хозяйка. – Вы все же, осторожнее, бочком там...

– Душевная у нас хозяйка, – похвалила Лоуд, удобнее перехватывая корзину. – Видит, что ты вся в маузерах, но игнорирует. Вот оно – петербургское воспитание! Но с котярой они недоглядели. Вот как мне в таком пахучем кроссовке революцию корректировать?

– Кроссовка твоего все равно не видно, а иллюзии не пахнут, – сказала Катрин. – Да и вообще ситуация настолько вонючая, что твоя обувь точно в тему.

Глава одиннадцатая. Переговоры, чайники и иная офисная рутина

Конспиративная квартира на Пушкинской

38 часов до часа Х.

Шамонит снял трубку нервно трезвонящего телефона.

– О, весьма признателен, Петр Петрович, – в голосе Иванова-с-акцентом сегодня было на столько больше акцента, что смысл улавливался с трудом. – Такой славный денек, а у вас никаких признаков жизни. Неужели все спят?

– Увы, – инженер прищурился на пустынную гостиную, на серый сумрак, угадывающийся за портьерами. – Хороший денек, изволите сказать? Будить Алексея Ивановича?

– Не стоит. Я, собственно, с вами словцом хотел перемолвиться...

"Слоуффцом" – Петр Петрович усмехнулся – интересно, понимает ли Иванов насколько забавен со своим русским? Наверняка понимает, весьма неглуп. Полагает, что вызывает симпатию сими милыми неправильностями?

Сам Шамонит не верил равно как людям с акцентами, так и господам с самым чудным литературным русским языком. Химия и физика приучает к языку формул и только формул.

...– через часок к вам прибудет наш общий знакомый и передаст нашу просьбу, – продолжал Иванов. – Полагаю, ваши сотоварищи будут слегка удивлены и слегка недовольны. Вам придется повторить прогулку к институту...

"Фроугулку к интститутфу".

– Если нужно, прогуляемся. Но в чем смысл? – Петр Петрович, вытянув ноги в мягких домашних туфлях, вольно откинулся в кресле и потянулся к ящичку с сигарами.

– Если вы меня не будете перебивать, я все объясню, – кротко напомнил Иванов.

Шамонит вздрогнул – акцент собеседника поменялся. Неужели курс взят к настоящему дельцу?

– У нас абсолютно достоверные сведения – партия товара уже на месте, – сказал Иванов-с-акцентом. – Да-да, именно там, где вы и искали. Посыльный сообщит детали. Теперь о том, чего он вам не сообщит. Вы выйдете с вашими друзьями, но к месту действия не пойдете. Вам будет поручено проверить иной склад, расположенный на совершенно иной улице. Вот это делать не обязательно. День выдастся беспокойным и лично вам разумнее посидеть до вечера дома. Это я вам настоятельно рекомендую. У нас с вами большие планы и мы заинтересованы в вашей безопасности.

– Благодарю. Вернуться и ждать указаний?

– Именно! Вы как всегда чрезвычайно догадливы, дорогой Петр Петрович. Кстати, вам на глаза в последнее время не попадалась некая молодая дама: рост выше среднего, колоритные зеленые глаза, манеры вольные, на грани распущенности, весьма красива, этакая яркая блондинка?

– Увы, ничего яркого, кроме бурления революционных масс, в последние дни наблюдать не довелось.

– Что ж, будьте внимательны. Если вдруг повезет, без раздумий уберите эту фройляйн со своего жизненного пути. Лушче всего известив нас. Если мы ее обезвредим, мир будет вам благодарен. И мы тоже. Особенно если удастся пригласить ее в гости. Пусть и в слегка поврежденном виде. Скажем так: плюс десять процентов к финансированию вашего проекта.

– Ого, даже так? Я внимательно присмотрюсь ко всем блондинкам.

– Учитывая всякие дамские фокусы-хитрости, она может быть и не блондинкой. Но глаза и манеры, надо думать, останутся те же. Действуйте без раздумий, Петр Петрович. Вполне понимаю, и отчасти разделяю, ваш интерес к красивым женщинам, но, поверьте, здесь не тот случай.

Шамонит повесил трубку, размышляя, раскурил сигару. Значит, сегодня надоевшая беготня с револьверами закончится, коллеги исчезнут. Замечательно! Наблюдать глупейшее действо с бесталантными, пусть и искренними актерами надоело. Петр Петрович никогда не интересовался литературой, и уж тем более, премированными, словно племенные скакуны, литераторами. Фантазеры-с. Отхлестали прилюдно по щекам тонкокожего Алексея Ивановича – вот уж трагедия, конец жизни и полная потеря аппетита. Хорошо, пускай гордыня болезненно задета, сочинители – люди особого сорта, не от мира сего. Но Грант?! Талантливейший инженер, надежда российского воздухоплаванья и так легко купился? Естественно, жена молодая, хамски обесчещена, неприятные слухи по Киеву поползли. Так незачем было в этот пошлый, мещанский город бежать из столицы. А теперь мститель он, понимаете ли! Проанализировал бы обстоятельства, очевидно же, что никоей случайности в прискорбном происшествии нет. Наплевать, забыть испачканную жену, уехать за границу, найти приличную службу. Логично же? Мало ли хороших мест и хорошеньких женщин на земном шаре?

О, женщины! Петр Петрович усмехнулся и похлопал себя по карману халата. "Браунинг" ждет. Вдруг повезет? Попутная охота на зеленоглазых таинственных особ – чем не развлечение? Сто тысяч английских фунтов за меткий выстрел – недурной приз. Всадить пулю дамочке в ногу, сдать очаровательного подранка милейшему Иванову... Нет, лучше в руку – так будет куртуазнее. Впрочем, едва ли получится. Сегодня день отдыха, завтра-послезавтра участие в завершающей части операции и отбытие. Не обманут. Не боевик им нужен, не наемный убийца, и даже не чертежи гениального изобретения.

Шамонит пыхнул сигарой, постучал себя пальцем по лбу:

– Мозг! Именно мозг! И именно вот этот!

Проект действительно хорош. И помогут, и денег дадут. Миллион – лишь начальная сумма. Втянутся. То, что ни "Иванов", ни те, кто стоит за ним, не знают истинного размаха проекта, едва ли станет для них разочарованием. Возможно, огорчит и обидит, но не разочарует. Отличный проект, черт возьми! Когда-нибудь, Иванов-с-акцентом будет стоять за креслом хозяина в белых перчатках и подавать яйца всмятку на завтрак. "Изфольте откушать, ффаше Мирофое Диктаторское Ффиличество!"

Петр Петрович тихо рассмеялся. Черт возьми, жизнь прекрасна своей непредсказуемостью!

* * *

Смольный институт

37 часов до часа Х.

Кругом гомонило, топотало, пыхтело и кряхтело. Слева несло чесноком, справа керосином, но все заглушал удушающий аромат алых гвоздик, которые, как выяснилось, в таком количестве хуже любого керосина.

Шпионки забуксовали. Центральному входу в Смольный явно не хватало организованности. Широкие ступени вели к узости дверей, куда нескончаемо перли не только функционеры штаба революции, но и просто за справками, текущими указаниями да и просто поглазеть из любопытства. В принципе, в стороне от входа тянулся длинный "хвост" за пропусками и внутрь пускали с выписанными пропусками и партиями строго по четверо, но время было не обюрокраченное, можно было войти и альтернативно.

– Товарищи, пропустите цветочки! Помнете всю красоту! – призывала, напирая Лоуд.

– Ох, я б тя помял! – немедленно отзывались революционные массы.

Катрин, обнимая охапку гвоздик, обогнула напарницу и двинулась плечом вперед, без церемоний раздвигая-пробивая спины. Народ заохал.

– Да чо ж ты така тверда?!

– Это не я, это вот он винтарем пихается, – объясняла Катрин. – Пропусти, товарищ, видишь – с нежным грузом.

– Груз-то может и нежный, да ты сама чугунная, – обижался пострадавший.

Ступени преодолели, Лоуд вновь юркнула вперед, вздымая цветы и ведерного размера медный чайник, призвала:

– Пусти, народ! Цветы по всему Питеру искали!

– А на кой та ботаника, красавица? Ты и так сладка-ягодка, без цветочков.

– Иностранную делегацию встречать будем, дурила. Не жмись, говорю! – смеялась задорная цветоноша.

Шпионки втиснулись к дверям.

– Эй, а вы куда, цветочные? Пропуск! – сунулся рябой матросик-часовой.

– Щас я тебе зубами тот пропуск вытащу да предъявлю, – возмутилась Лоуд.

– Да хоть бы и так, белозубая, – обрадовался часовой.

– На обратном пути, – пообещала цветочница. – Жди, никуда не сбегай.

Морячок явно был не прочь поболтать за пропуск и вообще, с интересом глянул в лицо Катрин, но тут его прижали к створке двери какие-то чернявые граждане с кавказским акцентом, пылко требующие "кого-то из Исполнительного комитета", и часовому стало не до любезностей.

– Тьфу, чертт, думала, чайник и тот помнут, – отдуваясь, призналась Лоуд. – Дальше я все знаю и помню, давай сюда товар. Я скоро...

Оборотень клялась, что в Смольный можно пройти без толкотни, в любое время и с любой стороны. Некоторый порядок с пропусками, толковым комендантом и упорядоченной системой охраны здесь наведут разве что через неделю, уже после победы революции. Но сейчас шпионкам нужно было легализоваться, что, как известно, лучше делать с центрального входа и прилюдно.

Освобожденная от цветов, но взамен отягощенная чайником, Катрин осталась ждать. Вокруг витал плотный запах мокрых шинелей, подгоревшей каши и махорки. Народа в длиннющем коридоре толклось пожиже, чем перед входом, но тоже плотно. Непрерывный грохот сапог по чутким деревянным полам сливался в однообразный рокот. Спешили местные-смольнинские с бумагами, пачками листовок, стульями, котелками и иными штабными грузами, этих местных пытались остановить и выспросить нужный кабинет ходоки с периферии. На бумажки, пришпиленные к дверям кабинетов посетители не очень смотрели, да и нацарапано на клочках бумаги было наспех и невнятно.

– Кипяток-то где брала? – сунулся к Катрин бойкий низкорослый воин.

– Самой бы буфет найти, – призналась шпионка.

– Говорят, где-то там, за лестницей, – сообщил солдат, с уважением оценивая вместительный чайник. – Но, пожалуй, полный тебе не нацедят.

– У меня ордер есть, – заверила Катрин.

– Так чего стоишь, вот же чудная?!

Солдат исчез, а отставная сержант подумала, что действительно торчит дура дурой. Не в первый же раз по штабам шляться. Этак, неумеренной задумчивостью только внимание привлекаешь. Лоуд как обычно запропадет на час, а тут изображай справочное бюро.

Катрин двинулась к лестнице, но тут как раз сверху сбежала деловитая напарница.

– Так, чего топчешься?! Все на мази. Доставай бюрократию, пока время есть.

Раскрывая сумку, Катрин неуверенно уточнила:

– Что, они согласны выделить переговорщиков?

– Катя, они не согласны – они в восторге. Это ж зависит от постановки вопроса. Раз твой Полковников ищет неофициальный контакт, значит, готов сдаться. Молодец генерал, проникся ситуацией.

– Гм, сейчас мы к нему приедем с этакой смелой мыслью и будем посланы. И как подобный разворот объяснять здешним товарищам?

– Так вновь заколебался генерал. Можно понять: честь мундира, высокомерие военной аристократии, боязнь личной ответственности и все такое. Нужно будет дожимать Полковникова. И идти на символические компромиссы. По дороге обсудим. Да дай ты мне таблички, шмондец их заешь...

Очаровательная оборотень принялась перебирать прямоугольники картона с броско распечатанными названиями отделов и бормотать "где эта Секция связи? Я же сверху клала". Катрин держала пачку и пыталась осознать, что же изменилось в напарнице. "Внутренняя-Смольная" Лоуд отличалась от внешней л-цветоноши. Тот же теплый жакет слегка изменил покрой, ткань длинной юбки стала покачественее, круглолицесть явно поуменьшилась, рисунок скул резче и эффектнее. Даже прядь падающих из-под платка волос чуть изменилась. Само собою, и платок иначе повязан – узел нечастый, характерный. Видимо, из эмиграции товарищ, стильная, образованная, с партийным опытом. Но в целом все та же, узнаваемая цветочница.

– Сойдет или подправить образ? – спросила, не отрываясь от поисков таблички, напарница.

– Не знаю. Наверное, в самый раз.

– Так что за колебания? Давай сюда кнопки.

Шпионки двинулись по коридору, развешивая таблички по высоким дверям. Кнопки в плотную крашеную древесину входить не желали, Катрин отбросив сомнения, приколачивала их рукоятью маузера. На стук из кабинетов выглядывали местные обитатели, восторгались:

– Очень своевременно и распорядительно, товарищи! А то лезет кто попало, отвлекают. Вы из мандатной комиссии?

– Мы из Общего орготдела. Я товарищ Островитянская, – представлялась оборотень.

Ей энергично, но бережно жали изящную ладонь.

– Вот так неформально, но деятельно мы вливаемся в революционные ряды, – с удовольствием комментировала товарищ оборотень. – Прошу заметить – с пользой для дела и истории!

– Кто вливается, а кто вколачивается, – проворчала Катрин, готовя очередную кнопку и "молоток".

Перейти на третий этаж непосредственно к штабу ВРК Общий орготдел не успел – перехватили на лестнице. Машина и делегаты для переговоров были готовы и рвались в бой.

– Это что? – ужаснулась Катрин на выходе.

– Выделенный нам лимузин. А что такое? – озабоченная "товарищ Островитянская" на миг отвлеклась от беседы с коллегами по революции.

Видимо, у ступеней стояла какая-то разновидность "лорин-дитриха": довольно длинный лимузин, в оригинальном камуфляже: местами авто просто блистало бронзовыми деталями и пятнами лака "слоновой кости". Но по большей части машина выглядела не ослепительной, а осенне-грязной. Похоже, шофер успел протереть автомобиль частично, по-детально и выборочно.

Делегаты, с неожиданной галантностью помогая товарищу Островитянской, заняли диван заднего сиденья, Катрин ничего не оставалось, как направиться к переднему.

– А дверь не открывается, – не замедлил сообщить водитель. – Замок заклинило.

Катрин молча ухватилась за растяжку тента и ногами вперед кинула тело внутрь. Кто-то из проходящих мимо красногвардейцев одобрительно присвистнул: полупальто и взметнувшаяся юбка сполна позволили оценить стройные шпионские ноги, обтянутые не совсем аутентичными брюками для верховой езды.

– Вот эта гимнастка – товарищ Мезина, по имени Екатерина, – с опозданием представила соратницу Лоуд. – Девушка с большим практическим опытом, в том числе нелегальной работы. Ну, вы, товарищи, и сами видите. У меня Катя за охрану отвечает.

Товарищи действительно разглядели, что здесь не только товарищ Островитянская, и пожали Катрин руку.

– Стартовать, что ли? – прервал официальную часть юный водитель.

– Давай, братишка, – разрешила Лоуд. – К Зимнему, к штабу Округа. Только не сшиби кого-нибудь.

"Лорин" действительно стартовал: воссияли огромные фары, рыкнул двигатель, гавкнул клаксон-ревун, живо очистилось пространство перед капотом, и пегий автомобиль, подобно быстроходному миноносцу рванул к воротам. Катрин закачало на упругом сидении.

– Ага, кресла тут подрессоренные, – подтвердил шофер.

– Как данный агрегат именуется? – осторожно спросила Катрин, уяснившая, что водитель явно несовершеннолетний, а ремни безопасности на здешних авто отсутствуют в принципе.

– Так это "Лоррейн Дитрих" шестой серии, неужели не видно?! – возмутился шофер.

– Извини, я в этих "лоренах-лоррейнах" не очень сведуща, – призналась шпионка. – А тебя заодно с этой "шестой серией" реквизировали?

– Не, меня владелец из гаража вызвал, я там помощником механика работал, знаю машину хорошо, – признался мальчишка. – Да вы, товарищ Мезина, не волнуйтесь, я у самого Нагеля на подхвате работал, ни вас, ни машину не разобью.

Кто такой Нагель^[21] шпионка не помнила, но рулил юный юноша уверенно, того не отнять. «Лорин» лихо огибал стоящие броневики и грузовики, по делу гавкал клаксоном на самокатчиков и зазевавшуюся пехоту. Катрин прислушалась к разговору на заднем сидении.

...– Генерала убеждать – все равно, что лбом стену прошибать, – говорил комиссар Смольного Чудновский – интересный парень с волнистыми волосами и черными живыми глазами. – Я с ним уже трижды встречался. Собственно, он всецело понимает безнадежность своего положения, но...

– Никаких "но"! – хрипловато отрезал второй делегат. – Не хочет, заставим. Дать пару пушечных залпов по Зимнему для острастки, а уж потом переговоры.

Любителя артиллерии звали товарищем Дуговым, был он из анархистов. Как поняла Катрин, буйный товарищ пару дней как удрал из госпиталя, и человек он чрезвычайно решительный. Заломленная бескозырка и рукояти гранат, нагло торчащие из карманов бушлата, не оставляли сомнений: весьма идейный анархист, такой на переговорах едва ли к месту. В кинофильму бы ему, там такие в самый раз.