Текст книги "Лазарь и Вера (сборник)"

Автор книги: Юрий Герт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

– И пускай все наши самые безнадежные дела кончаются, как это!.. – провозгласил Пыжов одну из ритуальных фраз тех лет. Ее, впрочем, доводилось нам произносить крайне редко...

Ах, как хорошо, полновесно звякнули, сойдясь, наши стаканы своими толстыми гранеными стенками!..

– А забавно, – рассмеялся Ребров, – как он объяснил свое решение там !.. – он мотнул головой куда-то вбок и вверх, в сторону тополей, окружавших нашу «стартплощадку» и упиравшихся вершинами в наполненное звездами небо.

– Забавно другое, – сказал Дроздов. – «Новый мир» разогнали, «Байкал» закрыли, а мы существуем...

– Русская интеллигенция привыкла больше к поражениям, чем к победам, – заметил Никитин, любивший изъясняться афоризмами. – В кои-то веки ей удавалось выигрывать...

Мы заговорили, как обычно, о судьбах русской интеллигенции, но Ребров перебил завязавшийся было разговор:

– А ловко, братцы, мы его разыграли!.. – расхохотался он, да так, что слезы выступили на его разноцветных глазах. И за ним расхохоталась мы все, вспоминая, как дружно увенчивали Ковальчука лавровыми венками. Только на лице Адриана мерцала тусклая, натужная улыбка.

– Еще не известно, кто кого разыграл, – проговорил он, дождавшись, когда смех наш стал выдыхаться.

– Кто кого?.. Странный вопрос... – пожал костистыми плечами Никитин.

– Ты, Адриан, любишь загибать... – досадливо поморщился Пыжов.

– Ничуть, – с тихим упорством возразил Адриан. – Подумайте сами, откуда нам стало известно, что Федю вызвали в ЦК, направляют к нам главным?..

Все повернули головы в мою сторону.

Что я мог сказать?..

Наверное, лицо у меня выглядело донельзя растерянным и жалким.

– Выходит, не мы его, а он нас обвел вокруг пальца?.. – сокрушенно произнес Дроздов.

– Так ведь нет никаких доказательств и того, о чем говорит Адриан, – сочувственно глянув на меня, сказал Ребров.

– Между прочим, Ковальчук – прекрасная кандидатура, – заметил Никитин. – И попомните мое слово – он еще вернется... – Алексей рассмеялся горьким, сухим смешком.

– А ну его к дьяволу! – тряхнул головой Пыжов. – К черту, ко всем чертям!.. – Он ударил кулаком по столу. – Пока что мы здесь, а Федя в Семиреченске! И нечего травить душу!..

Дроздов разлил по стаканам остатки «гамзы», мы выпили.

Блаженная прохлада, сменив дневной изнуряющий зной, опустилась на город. В арыке играла вода, шелестела о камни, выстилавшие русло. С окрестных улиц доносились молодые, беспечные голоса, заливчатый смех, и звезды над нашей «стартплощадкой», казалось, горели все ярче. Что говорить, нам было хорошо в те минуты, но в черных прогалах, зиявших между стволами тополей, мне время от времени чудилась как бы вылепленная из мрака и тьмы фигура Ковальчука. Вот-вот, казалось мне, он выйдет, чуть прихрамывая, поигрывая тростью, и скажет с улыбкой: «Вы меня ждали?.. А вот и я!..»

СТРЕЛА МАХАМБЕТА

Рабочий день в редакции уже заканчивался, когда Иван Петрович, наш Главный, наш Старик, наш Живой Классик, как мы его называли, пригласил всех к себе в кабинет.

Он сидел за своим столом, насупленный, маленький, седенький, под портретом Горького, когда-то благословившего первый его роман. Грозные морские валы кипели у Горького за спиной, Буревестник реял над головой, едва не цепляя крылом широкополую шляпу.

– Должен сообщить вам, господа, пренеприятнейшее известие, – когда мы расселись, произнес Иван Петрович без малейшего намека на улыбку, опустив голову и упершись взглядом в усыпанную пеплом крышку стола. – Пятый номер идет под нож... Весь тираж... Все двадцать тысяч...

– Под нож?..

– Двадцать тысяч?..

– Вот не было печали, так подай!..

– Эт-то что-то новенькое...

Мы переглядывались, веря и не веря своим ушам.

– Да, – хрипло проговорил Главный и щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету, – под нож... Сейчас Адриан Викторович нам обо всем доложит... Слушаем вас, Адриан. – Пламя в его руке прыгало, сигарета не хотела зажигаться.

– Я только что оттуда, – сказал Адриан, ответсекретарь нашей редакции, на мгновение вскинув заледеневшие голубые глаза к потолку. – Там получили сигнальный экземпляр, учуяли крамолу – и началось... Кто разрешил, кто пропустил, с какой целью?.. Всех уволить! Разогнать всю редакцию!.. «Вам на «Би-би-си» работать, на «Голосе Америки», а не в советском журнале!..»

– Так прямо и сказали?..

– Так и сказали... В ЛИТО при мне звонили, главному цензору... Велели подавать заявление – тому, кто номер подписал, проявил политическую слепоту...

– Да в чем все-таки дело-то?..

– Как это – в чем?.. – пожал Адриан плечами. – Все то же самое – неуправляемый подтекст... На сей раз – «Стрела Махамбета»...

– Ах, вот оно что... – рассмеялся Валентин Ребров, заведующий отделом поэзии. – Докумекали-таки... – Он с торжествующим видом оглядел всех нас. Лицо его светилось, в разноцветных глазах – один зеленый, другой голубой – метались веселые бесовские огоньки.

– Они-то докумекали, – кивнул Адриан. – Теперь нам предстоит кумекать – что делать, как быть?..

На кабинет опустилась погребальная тишина.

Зазвонил телефон, один из трех, стоявших у Старика на столе, красный, «вертушка». Иван Петрович, не поворачивая головы, взялся за трубку.

– Да, в курсе, в курсе, – буркнул он сердито. – Да, сидим, думаем... – И кинул трубку на рычажок. – Это оттуда... – объяснил он, сумрачно сдвинув лохматые сивые брови.

Но мы и без объяснений знали – откуда... И, правду говоря, заранее были готовы ко многому...

Недавно к нам приезжал известный в ту пору московский поэт. Горы... Степи... Горячее, слепяще-синее небо... Домбра... Кумыс... Бешбармак... На прощание он написал у себя в гостинице стихи о легендарном батыре, поэте и воине, который погибает, сражаясь за свободу, но стрела, пущенная из его лука, летит и летит – сквозь пространство и время... Поэт пришел к нам в редакцию, принес несколько свеженаписанных стихотворений, в том числе и о батыре Махамбете, а в сейфе у Старика отыскалась бутылочка отличного дагестанского коньяка, и мы выпили – за поэта, за его стихи, за литературу, которая несмотря ни на что существует и умеет сказать правду, понятную другу-читателю... Выпили мы и за «Стрелу Махамбета», тут же коллективно придумав стихотворению это название и клятвенно пообещав поставить его в ближайший номер...

– Так что станем делать?.. – нетерпеливо спросил Главный, пробарабанив по столу «Турецкий марш» Моцарта, как это с ним случалось в минуты особого волнения.

– А ничего... – прервал томительное молчание глуховатый голос Реброва. – Ничего не надо делать...

– Что же, пускай разгоняют журнал?

– Все равно когда-нибудь этим кончится...

– Может быть, и не «когда-нибудь», а именно теперь, – сказал Адриан. – Больно уж повод удобный. Стрела летит, а в кого она метит?..

– В кого же?..

– То-то и есть – «в кого»... Думай, как хочешь... Это и называется «неуправляемый подтекст»...

Вероятно, не я один вспомнил в тот момент о «Новом мире», о Твардовском, изгнанном из своего журнала, о том, что теперь, после чешских событий, перетряхивают все редакции, наступает и наш черед...

– Какой же ты предлагаешь выход? – спросил Адриана Пыжов, наш редакционный критик. – Говори, не темни... – Плечистый крепыш, круглоголовый, плотно, по-крестьянски сложенный, он не терпел пустых разговоров.

– Давай, Адриан, выкладывай, не тяни, – поддержали его Иван Дроздов (проза) и Никитин (публицистика).

Все были уверены, что у Адриана, как обычно, уже выработан какой-то спасительный план, хотя он не торопится его раскрыть.

– Пожалуйста, Адриан, – сказал Иван Петрович. – Мы слушаем...

Адриан откашлялся, но не произнес ни слова.

– Так что же вы?.. – требовательным и вместе с тем заискивающим голосом проговорила Екатерина Владимировна, зам. главного, единственная женщина в нашей редакции. – Ведь вы наверняка что-то наметили... – У нее было немолодое, но все еще красивое лицо, черные волосы, густые брови, горячие карие глаза. Когда нашего Старика вызывали «на ковер», она шла вместо него, смущая наших «опекунов» – кого до дерзости прямым взглядом, кого лучезарной улыбкой. Она и сейчас улыбалась Адриану, но улыбка у нее получалась напряженной, натужной..

– Хорошо, я скажу, – выдержав долгую паузу, произнес Адриан, как бы преодолевая себя. – Все, что мы можем, это произвести выдерку.

– Выдерку?..

– Что это значит?..

– Это значит, – ровным, тихим голосом, как хирург, говорящий о предстоящей операции и не желающий вспугнуть пациента, объяснил Адриан, – это значит, что мы должны выдрать страницы со «Стрелой Махамбета» и вклеить вместо них другие.

– Что?.. Выдрать?.. Из двадцати тысяч экземпляров?.. – ахнул кто-то обескуражено.

– И всего за один день. – Тон у Адриана был неумолимый, безжалостный. – Мы должны только выдрать, вклейку сделают типографские.

– Может быть, существует еще какой-нибудь выход?..

– Другого выхода нет.

Первым вскочил со своего места Ребров:

– Ну, нет! Пускай они сами выдирают, если так им хочется!.. Без нас!..

– «Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор...» – пробормотал я.

– В самом деле, как-то странно выходит... – усмехнулся Пыжов, достав из кармана платок и протирая снятые с курносого носа очки. – Выходит, мы сами должны... Я сам должен... Своими руками... Взять и уничтожить великолепные, честные, гражданские стихи... Уничтожить... То есть стать палачом...

– Это в принципе невозможно, – сказал Алексей Никитин, закуривая, чего мы никогда не делали в редакторском кабинете.

– Давайте поищем другой вариант. – Он затянулся и, будучи самым высоким в редакции, выпустил поверх голов сидящих тонкую струю дыма из своего маленького, сухого, аристократического рта.

Все недовольно загудели, вскочили, задвигали стульями.

– Другого выхода я не вижу, – тем же ровным, тихим голосом произнес Адриан. – Завтра к восьми утра всем собраться в типографии. Редакция будет закрыта...

Вот как!..

Вот, значит, как!..

Ну, нет! Нет и нет!..

– Мы не рабы!.. – сказал Ребров, когда мы вышли из редакции.

– Рабы не мы!.. – отозвался я.

Помимо прочего, нас объединяло еще и то, что мы были самыми молодыми в редакции.

* * *

На следующий день, однако, все мы встретились в типографии.

Я решил, что как-то неловко отделяться от остальных, другие, думаю, явились по той же причине.

Кроме так называемого «творческого состава», заседавшего накануне у Главного, здесь были наш техред Володя Звонарев, художник Наташа Румянцева и корректор Лиля Марченко, то есть редакция собралась в полном составе, не считая нашего Старика: не хватало, чтобы и он сюда приехал, на радость и потеху нашим исконным врагам...

К восьми утра, как было назначено, сошлись мы у входа в типографию, под высоким, серебрящимся в еще прохладных солнечных лучах тополем. Звонарев, похожий то ли на битника, то ли на анархиста-бомбиста, потряхивая мятежной, свисавшей чуть не до кончика носа челкой, каждому, кто подходил, многозначительно протягивал руку и возглашал, частя и не разделяя слова:

– Даздравствуетсвободасловапечатимитинговисобраний! Даздравствуетсвободасловапечатимитинговисобраний!

– Уймись, Володька... – советовали ему.

– А я что?.. Я по конституции... – невинно таращил круглые глаза Звонарев.

Ровно в восемь пришел Адриан и повел нас в типографию.

Мне всегда нравилось бывать здесь, нравилось вдыхать маслянистый, слабо вибрирующий воздух, пропитанный запахом краски и перегретого металла, нравилось слышать ритмичное, басистое рокотание печатных станков, отрывистое полязгивание линотипов, машинное гудение, перестук, бумажный шелест. Что-то волшебное, почти мистическое виделось мне в том, как неосязаемая, бестелесная, нематериальная мысль превращалась здесь в буквы, строки, страницы, обретала плоть...

Мы пришли в помещение, примыкавшее к брошюровочному цеху. Оно было длинным и узким, посредине тянулся обшитый жестью стол, на нем высились разложенные стопками экземпляры нашего журнала. Остановившись перед одной из стопок, Адриан взял номер, лежавший сверху, развернул на нужной странице, соединил два листа, так что «Стрела Махамбета» и прочие стихи, образующие подборку, оказались внутри, зажал двумя пальцами верхний угол и рванул вниз. Мне почудилось, из журнального корешка, из бахромки, оставшейся на месте выдранных страниц, вот-вот брызнет кровь...

Однако ничего такого не случилось. Адриан провел по бахромке пальцем, поморщился, взял другой номер и повторил операцию. На сей раз корешок оказался гладким, Адриан был доволен.

– Вот как это делается, – сказал он.

Мы разместились вдоль стола, каждый перед своей стопкой. Они, эти стопки, росли на глазах. Работницы подвозили на тележках все новые и новые пачки, перетянутые шпагатом, готовые к отправке в киоски «Союзпечати»... Лица у всех были хмурые, озабоченные: мало того, что тираж возвращался со склада в типографию, им предстояло вклеить в каждый экземпляр новые страницы, эту работу нам не могли доверить.

– Ну, что же, – нарочито бодрым голосом проговорила Екатерина Владимировна, – давайте спасать журнал... – Ее лицо порозовело, на щеках вспыхнули пунцовые пятна. Ни на кого не глядя, она потянулась к ближайшей стопке...

– Ничего не поделаешь... Будем спасать... – вздохнул Пыжов и поскреб макушку, покрытую светлым пушком.

– Кстати, – заметил как бы между прочим Никитин, ни к кому в отдельности не обращаясь, – вчера, придя домой, я перечитал эту самую «Стрелу» и она не показалась мне таким уж шедевром... – Он осторожно, двумя пальцами, словно боясь обжечься, приподнял номер, лежавший поверх пачки, поболтал им в воздухе и опустил на стол.

– Алексей прав, – подтвердил Дроздов угрюмо. – Пришел, увидел, победил... А кто, спрашивается, обязан отвечать?.. В гробу я видал таких пижонов!..

– Ну, нет, я с вами не согласна, – возразила Екатерина Владимировна. – Это прекрасный поэт...

– Но мы-то здесь причем?.. – Дроздов первым вырвал и бросил на пол злополучные страницы. «Чистый» экземпляр он положил перед собой, образовав параллельную стопку, и она стала быстро нарастать.

Я взял из своей пачки журнал, полистал, раскрыл, притворился, будто читаю... Мне вспомнилось, как мы пили за «Стрелу Махамбета», что говорили при этом...

– А вы что же?.. – обернулась ко мне Лиля, наша редакционная красавица, она расположилась рядом со мной. – Смотрите, все работают...

Действительно, сухой треск от вырываемых страниц уже повис над столом, отдаленно похожий на суматошное птичье щебетание, и белые листы все гуще застилали пол, как стаи чаек, накрывающих морскую отмель. Мы с Ребровым переглянулись, он тоже стоял, уткнувшись в журнал, приняв независимый вид. «Только без нас...»

– Что же вы? – повторила Лиля. Она и вправду была красива и, приходя на работу, всегда одевалась, как на праздник. Она и сейчас была ярко одета, в сарафан с разбросанными по черному полю красными маками, ноготки на ее розовых пальчиках, с ловкостью выдиравших страницу за страницей, были тоже покрыты ярко-красным лаком.

– Так что же вы?..

– Да противно... – вырвалось у меня.

Лиля отерла платочком капельки пота со лба и прищурилась, прострелила меня презрительным взглядом:

– Будет вам корчить из себя святошу!.. А другим не противно?..

Я посмотрел на Валентина, он – на меня, хотя до него вряд ли донеслись слова, которые Лиля не столько проговорила, сколько процедила сквозь зубы...

* * *

Мы работали без перерыва.

Мы отправили Наташу Румянцеву и Володю Звонарева в буфет, и они принесли оттуда полное блюдо пирожков с ливером и повидлом и чуть ли не дюжину бутылок минералки.

Мы глотали пирожки не жуя и запивали водой из бумажных стаканчиков. Двадцать тысяч экземпляров!.. Стопки журналов, уже подвергшихся экзекуции, увеличивались перед каждым из нас с нарастающей быстротой. Груды крамольных страниц взбухали под нашими ногами.

Движения мои постепенно приобрели механичность, четкость. Вначале мне никак не удавалось вырвать страницу одним рывком, она то оставляла на корешке зубчатые лохмотья, то рвалась наискосок. Но мало-помалу я натренировался: рывок, понял я, должен быть ни слишком сильным, ни слишком слабым. И пальцы, зажимавшие страницу в правом верхнем углу, следовало класть не у самого края, а отодвигать вглубь на полтора־два сантиметра, чтобы сохранить лист в целости, не оторвать нечаянно лоскуток или клочок. Я обратил внимание и на то, что кое-кто из нас перед рывком прикладывает к корешку металлическую полоску наподобие линейки, отлитую из гарта, это упрощало и ускоряло процесс. Я сходил в линотипный цех, отыскал в отходах полоску нужного размера и прихватил такую же для Лили.

Типографские, грузя готовые номера на тележки, чтобы везти в брошюровочный цех для вклейки, наблюдали за нашим энтузиазмом с уважением и даже, сказал бы я, некоторой опаской.

Не знаю, в какой момент, но нами овладел странный азарт. Мы спешили. Мы не хотели уступать друг другу. Нас подхлестывала боязнь отстать. Нам было некогда смотреть по сторонам, мы только искоса бросали ревнивые взгляды на стопки соседей. Тот, кто вырывался вперед, обогнав остальных, выглядел победителем, ему завидовали... При этом у каждого была своя манера, свой стиль. Никитин работал виртуозно, занося над страницей руку широким, плавным, артистическим жестом. Пыжов действовал с хитроватой ухмылкой, словно стараясь кого-то перелукавить, переиграть. Екатерина Владимировна уверенно, по-хозяйски брала из пачки лежавший сверху экземпляр и затем аккуратно сметала на пол вырванные листки. Дроздов, продолжая безостановочно работать, настороженно следил за кипами громоздящихся на столе журналов и особенно – за Адрианом, который трудился, не поднимая головы, не разгибаясь, как машина, не способная отключиться, пока не кончится завод... И был миг, когда я увидел нас всех вдруг как бы со стороны... Увидел наши красные, потные от напряжения лица, увидел руки, с яростным остервенением рвавшие, мявшие, комкавшие журнальные страницы, увидел острый, жестокий, лихорадочный блеск в глазах...

* * *

Когда мы вышли из типографии, было уже около десяти, улицы обезлюдели, в пустом, беззвездном небе висела яркая полная луна. Женщины торопились домой, мы проводили их до троллейбуса и остановились возле призывно светившегося киоска.

Водка была теплой, сыр поверх зачерствелого ломтика хлеба походил на литую подошву.

– А славно мы постарались, помогли родной партии... – сказал Пыжов, держа в руке граненый стакан с мерцающими на стенках лунными искрами.

– Чтоб они сдохли! – провозгласил кто-то традиционный в те годы в нашей компании тост.

Стаканы звякнули, сойдясь в дружный кружок. Мы выпили.

– Ай, хорошо!.. – с наслаждением проговорил Никитин, занюхивая водку сырной корочкой.

Мы взяли еще по сто грамм, потом еще и еще...

– А кто помнит, – сказал Звонарев, улыбаясь, как обычно, своей невинно-дурашливой улыбкой, – немцы – они как... Они тоже драли книги или на кострах жгли?..

Благостное, разнеженное выпитым настроение, охватившее было нас всех, пропало, улетучилось.

– А хочешь, Володя, – произнес Никитин (остальные молчали) и взял Звонарева за воротник, – хочешь, я за такие слова тебе сейчас рыло начищу?.. – Голос его звучал вкрадчиво грозно.

– А я что?.. – сказал Звонарев. – Я пошутил...

– То-то... – Никитин расцепил пальцы. – Мы спасали журнал, понял?..

– Мы не только журнал, мы и нашего Старика спасали, он ведь на волоске был, – сказал Адриан. – Я только всего не рассказывал... – Он поджал губы, давая понять, что мог бы, но не вправе рассказать нам все, что ему известно.

– Ну, будем, – сказал Пыжов и поднял свой стакан. – И чтоб они сдохли!..

Каждый из нас повторил эту фразу, как заклятие, перед тем, как – уже напоследок – выпить еще раз.

Мы чувствовали себя почти героями.

Я отправился проводить Реброва. Мы все пили на пустой желудок, но Валентин опьянел быстрее всех.

Пока мы добирались до городской окраины, на которой он жил, Ребров молчал и казался сонным, но когда мы вышли из автобуса (кстати, последнего, мы долго ждали его, прежде чем сесть), он вдруг очнулся, остановился возле старого, росшего над арыком карагача, обхватил толстый, корявый ствол, прижался к нему лбом, грудью.

– Господи, какие же мы подонки!.. – простонал он. – Какие подонки !..

Луна светила во всю полуночную силу, вода в арыке журчала, блестела холодным целлофановым блеском, в застывшем воздухе сладко пахло цветущей акацией.

– А что мы могли еще сделать?.. – сказал я, вспомнив Адриана.

– И ты туда же... – Валентин безнадежно махнул в мою сторону рукой. – Самое гнусное – это когда подонки не чувствуют своего подонства! Все виноваты – обстоятельства, черт, дьявол, только не мы!.. Это Россия!..

– Предатели... – бормотал он, пока мы, вихляя из стороны в сторону, брели по обочине дороги. – Все предают всех... Все предают всех...

Я еле-еле дотащил его до дома.

* * *

В заключение этой истории скажу, что акция наша ни к чему не привела, да и не могла привести. Старика нашего вскоре сняли, редакцию разогнали. Что же до «Стрелы Махамбета», то она до сих пор сидит у меня в груди. Впрочем, только ли у меня?..