Текст книги "Лазарь и Вера (сборник)"

Автор книги: Юрий Герт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

Александр Наумович, слушая, силился сосредоточиться, но чем больше силился, тем меньше понимал. Он только понял, что дела у Фреда плохи, нужна операция... Это он понял. Но дальше он перестал понимать. Он попросил повторить. Доктор повторил, положив кота на стол, поглаживая его по спинке огромной ладонью. Александр Наумович попросил его повторить еще раз, сославшись на скверное знание английского... Доктор повторил снова, улыбаясь толстыми, мясистыми губами – еще добродушней, еще приветливей, потом он пощелкал пальцем по циферблату на толстом, круглом запястье – было пять, начало шестого, пора закрывать...

Теперь уже не Фред, нет – сам Александр Наумович, казалось, был заперт в клетке – такие безнадежно потерянные глаза были у него, вдобавок увеличенные мощными, вывезенными из Союза линзами в роговой оправе.

– Триста долларов... – бормотал он, переходя с русского на английский и с английского на русский. – Триста долларов... Но у меня их нет... Откуда я возьму столько денег?.. – Все, все в эту минуту окончательно рухнуло, обратилось в прах... Восемьдесят два доллара десять центов – это все, что у него было. Даже просто восемьдесят два доллара, десять центов он оставил таксисту. Ноги его не держали, окажись рядом стул, он опустился бы на него, но стула не было, он прислонился к стене.

Доктор, привыкший иметь дело с бессловесными тварями, кое-что понял по его виду. Он сложил руки – ладонь в ладонь, склонил голову и зажмурил глаза... Он предлагал усыпить кота, это будет стоить гораздо дешевле... В том состоянии, в котором он находился, Александр Наумович не сразу сообразил, что значит – усыпить...

Он вышел из Animal clinic в половине шестого. Его покачивало. Он дошел до угла, не думая, куда идет. Он сел на первый попавшийся автобус, не думая, куда едет. Он оставил Фреда в Animal clinic, объяснив, что ему надо подумать, посоветоваться с друзьями. Завтра утром он позвонит. Ему пошли на уступку: он рассказал, что хозяева кота уехали, он сам здесь человек посторонний, случайный, приехал из Кливленда...

Он добрался до дома в десятом часу. Он думал, что ему уже никогда не добраться. Ему охотно подсказывали, на какой автобус нужно сесть, на какой пересесть, где сойти... Но он все путал, поскольку пытался решить, что ему выбрать: стать убийцей или... Собственно, у него не было выхода. Но что скажет Фил? Что скажет Нэнси?.. За окнами мелькали вывески, рекламные щиты, игрушечного вида домики с лужайками, клумбами, шезлонгами, разбросанными по шелковистой, аккуратно подстриженной травке... Зачем он выпустил кота?.. Зачем он приехал в Нью-Йорк?.. Зачем он родился?..

12

Дом, такой ухоженный, сияющий довольством и чистотой, показался ему склепом, в котором он обречен быть похороненным заживо. Безмолвный телевизор в ливингрум, фотографии на стенах, чайник, который он попытался было вскипятить, блюдечко, из которого Фред лакал молоко, – все, все в доме взирало на него с угрюмым осуждением. Он снял чайник, погасил плиту. Он достал из ящика нож с длинным, в острых зубчиках, лезвием, чтобы отрезать кусок хлеба, но тут же его отбросил: ему представилось, что с ножа капает кровь... Впрочем, ему и не хотелось есть...

Было почти 12, когда ему пришла мысль позвонить Игорю Белоцерковскому, с которым он, в числе прочих, разговаривал прошлым вечером. Игорь был его студентом, потом аспирантом, Александр Наумович руководил его диссертацией («Серебряный век» и развитие «свободного стиха» в русской поэзии»). Здесь, в Америке, он прожил около пяти лет, работал на бензоколонке и был рад встретиться со своим учителем, вспомнить прежнее и потолковать о «свободном стихе», которым никто из его нынешнего окружения особенно не интересовался.

Александр Наумович поднял Белоцерковского с постели, смущенно извинился за поздний звонок и попросил совета... Но прежде чем объяснить, какого характера совет ему требуется, он принялся рассказывать, все более волнуясь, о котике Фреде и опоссуме, о прокушенной глотке, о таксисте, который взял с него семнадцать долларов девяносто центов, но это еще пустяки, поскольку за операцию нужно уплатить триста долларов, да, целых триста долларов, а у него нет таких денег, они с женой получают по вэлферу всего 157 долларов в месяц и ни центом больше...

Хотя Игорь Белоцерковский всегда отличался ясным, четко работающим умом, он – вероятно, со сна – не сразу понял, кто такой Фред и на кого напал опоссум, он даже принялся убеждать Александра Наумовича не делать операции, поскольку он, Александр Наумович, вполне свободно говорит по телефону, значит, рана не такая уж глубокая, и когда Александр Наумович объяснил, что речь идет не о нем, а о Фреде, и что Фред – это кот, а не человек, Игорь, очевидно, лишь теперь проснувшись окончательно, долго извинялся за то, что все перепутал, но все-таки, спросил он, в чем, собственно, проблема?..

– Игорь, – сказал Александр Наумович, – мне нужен ваш совет, именно ваш – вы давно в Америке, вы ориентируетесь в здешнем образе жизни... Что мне делать?.. Усыпить кота?.. Но это значит – стать убийцей... Да, убийцей!.. И кроме того – что скажут его хозяева, Фил и Нэнси?.. Какой выход?..

Игорь Белоцерковский долго не отвечал, по всей вероятности погрузившись в размышления. Александр Наумович живо представил себе его длинное, лошадинообразное лицо, высокий, выпуклый лоб с ранними, далеко уходящими залысинами, прямые, сведенные к переносью брови... Александр Наумович терпеливо ждал.

– Так что же? – заговорил он, когда молчание Белоцерковского стало невыносимым. – Что вы мне посоветуете?..

– М-м-м... – Игорь не бросал слов на ветер, что в нем всегда особенно нравилось Александру Наумовичу. – Проблема, на мой взгляд, имеет два решения, выбор зависит от менталитета, самоидентификации...

– Менталитета? Самоидентификации?.. – не понял Александр Наумович. Ему показалось, что кто-то из них двоих спятил. Какая может быть самоидентификация у кота?..

Он переспросил Игоря – что тот имеет в виду?..

– Я имею в виду вашего брата и его жену, – пояснил Белоцерковский холодно. – Кем они сами себя считают – русскими, американцами?

– Американцами, – сказал Александр Наумович не задумываясь, припомнив слова Нэнси: «наплевать и забыть...»

– Тогда нет проблем, – сказал Белоцерковский. – В Америке не убивают домашних животных. Если вы усыпите кота, вам этого не простят. Здесь кот – это член семьи.

Тон у Белоцерковского был твердый, безапелляционный.

– Спасибо, Игорь, – отмякшим голосом произнес Александр Наумович и расслабленно опустился на стул. – Вы меня вывели из крайне затруднительного положения... Поверьте, мне еще никогда не приходилось в такое попадать... – Он и в самом деле испытывал огромное облегчение. Душа его, истомленная переживаниями, жаждала излиться... Но Белоцерковский вежливо извинился: завтра ему в 6 утра нужно быть на заправочной бензоколонке. Александр Наумович снова извинился за свой звонок, и снова поблагодарил, и снова извинился... И только положив трубку, вспомнил, что за операцию нужно заплатить триста долларов, которых у него нет...

13

Обычно сны ему снились редко, но здесь, в Нью-Йорке, они стали его одолевать. Всю ночь ему снилось, что его несет какой-то бешеный поток, он тщетно пытается за что-нибудь зацепиться, но его крутит, как щепку, в каких-то воронках, колотит о камни, тащит все дальше, дальше... Тем не менее проснулся он довольно поздно (что было не удивительно после двух почти бессонных ночей) и в испуге посмотрел на часы. Ему казалось, поток вынес его прямо к телефону...

Он позвонил в Animal clinic, сказал, что согласен на операцию, пускай делают...

– О’кей, – весело, звонким голосом откликнулась секретарша – похоже, она и не сомневалась в его согласии. Потом она упомянула знакомую ему цифру – триста долларов, присовокупив к этому свое жизнерадостное «о’кей?..», на что Александр Наумович ответил, хотя и куда более вяло: «о’кей», и секретарша все тем же веселым, жизнерадостным голоском попросила его подождать и не вешать трубку... Какие только мысли не рождались в голове у Александра Наумовича, пока он ждал!.. Что, если Фред уже умер?.. Или можно как-нибудь обойтись без операции?.. Или вдруг сейчас выяснится, что стоимость операции куда меньше, в конце концов это всего лишь кот – не лев, не тигр, не крокодил... Иначе с чего бы она сказала: «Не вешайте трубку»?..

Ангельский голосок (именно таким голоском, подумал Александр Наумович, должны были разговаривать ангелы) сообщил ему, что на третий день после операции кота можно будет взять домой, «о’кей?» («о’кей» – отозвался Александр Наумович). Так что всего за кота придется уплатить пятьсот долларов...

– Триста, – поправил он.

– Ай эм сорри, – весело извинилась девушка. – Триста за операцию и двести за четыре дня пребывания в Animal clinic, считая и вчерашние сутки, о’кей?..

Александр Наумович не заплакал, не застонал – он зарычал, чего с ним не случалось никогда в жизни. В этот момент ему захотелось убить кота, или секретаршу с ласковым голоском, или рыжего доктора, или, на худой конец, убить себя самого, не важно даже – кого, но кого-то непременно убить...

– Это выходит – пятьдесят долларов за сутки?..

– О’кей..

– Но у меня нет таких денег...

– Нет проблем, – утешила его трубка. – Хозяева приедут и заплатят. А пока они приедут, кот поживет в госпитале... О’кей?..

14

Положив трубку, Александр Наумович кинулся подсчитывать, во что таким образом обойдется котик Фред. Получалось что-то около тысячи долларов. Цифра фантастическая. Он не мог в нее поверить. Он сидел за столом с карандашом в руке и писал, рисовал на листочке, лежавшем перед ним, нули, нули, нули...

Он был один-на-один с огромным домом, с керамическими ботфортами и березовыми лапоточками, с голубым камином и похожем на могильную плиту бильярдом в бейсменте... Ему казалось, мир перевернулся вверх дном. Даже в худшие времена в Союзе не могло и прибредиться такое: тысяча долларов за кота!.. Там было бесплатное медицинское обслуживание, да-да! Бес-плат-ное!.. Впрочем, Александр Наумович тут же уличил себя в симпатиях к тоталитаризму. А 37-й год?.. – возразил он себе. – А лагеря?.. А «дело врачей»?.. А общество «Память»?.. В Америке ничего подобного не было и быть не могло, – подумал он. – «Великая, великая страна», – вспомнились ему слова Фила. Но тысяча долларов... Как быть с ними?..

Мир перевернулся вверх дном... Если бы так! Это бы попросту значило, что верх и низ поменялись местами... Ему пришел на память аттракцион: человек находится внутри конструкции, состоящей из трех сфер, каждая из которых вращается вокруг собственной оси. Как-то раз он испытал это на себе, будучи пристегнутым ремнями к помещенному в центре креслу – потом ему понадобилось полчаса, не меньше, чтобы прийти в себя и сызнова почувствовать, что земля не уходит из-под его ног, небо не валится за горизонт и все вместе не мчится по гиперболической кривой в пропасть...

То же самое понадобилось ему и теперь. Он вышел на улицу и быстрым шагом двинулся вдоль залитой асфальтом дорожки. Улица изнывала от полуденного зноя. Поливальные установки посреди зеленых лужаек пронзали раскаленный воздух веерами тонких упругих струй, переливающихся на солнце, как многоцветные павлиньи хвосты. В тени кленов и сикомор в шезлонгах дремали старики в сквозных, продуваемых ветерком картузах, с кипой газет на коленях, и нарумяненные старушки с завитыми в мелкие колечки серебряными волосами. Малышня гомонила в плескательных бассейнах. В траве и по деревьям беспрестанно сигали не знающие страха белки...

Александр Наумович вернулся домой, ощутив, что какая-то часть душевного равновесия у него восстановилась. Тому же способствовала тоскливая, ноющая боль в желудке – проснулась растревоженная переживаниями язва, она возвращала его к обычным заботам. Обнаружив, что в многочисленных шкафчиках на кухне отсутствуют овсянка и манка, входящие в его ежедневный рацион, Александр Наумович отправился в ближайший магазин, где купил на захваченные из дома фудстемпы и то и другое, сварил овсяную кашу и съел полную глубокую тарелку (есть хотелось, да и язва требовала), запил жидким чаем и достал из дорожной сумки, с которой приехал, голубую картонную папку с завязочками, затянутыми в бантик...

Надо сказать, что чем бы он в тот день ни занимался, о чем бы ни думал, он при этом думал о котике Фреде, которому, бедняжке, зашивают или уже зашили прокушенное опоссумом горло, и думал о Филе и Нэнси – какое впечатление на них произведет необходимость уплаты тысячи долларов... Он думал, не мог не думать об этом, но мысли его, вызывавшие поначалу судорогу во всем теле, немного притихли, приглохли, особенно когда он дернул за кончик ленточки-завязочки и папка раскрылась... Он эту папку хранил много лет, хранил суеверно, поскольку в ней перебывали все его рукописи, впоследствии превратившиеся в научные статьи и книги. Теперь в ней тоже находилась рукопись. Таможенник, придирчиво перетряхивавший вещи, не стал чинить препятствий. Возможно, на него подействовал напечатанный на первой – титульной – странице заголовок: «Все люди – братья».

15

Рукопись была закончена еще в Союзе. Александр Наумович спешил. Он писал ее, когда, припомнив обиды большие и малые, давнишние и недавние, ожесточились и принялись убивать друг друга – армяне и азербайджанцы, абхазы и грузины, молдаване и русские, киргизы и узбеки, когда эстонцы и латыши ополчились на русских, русские – на немцев и все вместе – на евреев, и все стали усердно искать свои корни, своих предков, свой кусок земли, свой кусок неба, свой кусок луны или солнца, который только им – и по праву! по праву! – должен принадлежать!... Вот тогда-то Александр Наумович и засел за свою книгу.

Трудно поверить, но факт есть факт: почти всю огромную страну, где он родился и жил, Александр Наумович изъездил, излетал, исходил – из конца в конец, будь то научные конференции или симпозиумы, дружеские гостевания или туристические маршруты с рюкзаком за плечами. И потому скупые, хитроумно-увертливые газетные сообщения с места событий казались ему вымокшими в крови, а сквозь равнодушную скороговорку радиодикторов слышались ему предсмертные хрипы и стоны. И он больше не мог писать и думать о том, чем отличается стих Северянина от стиха Гумилева, или о том, почему Бальмонт чаще использует мужскую рифму, а Сологуб женскую. То есть нежно любимый Александром Наумовичем «серебряный век» полетел – хотя бы на время – в тартарары. Но начал Александр Наумович, как и положено порядочному ученому, с себя. Так поступали создатели различных вакцин, спасительных для человечества: вначале испытывали их действие на себе.

Отчего, – задумался он вначале, – о Палестине говорят: «наша историческая родина»?.. Ведь слово «родина» обозначает место, где ты родился. А я, да и все мы, родились в России, в Советском Союзе, стало быть это и есть моя, наша родина. Что же до Палестины, то, если уж быть точным, это родина наших предков, причем – отдаленных, и о ней, населенной нашими предками три тысячи лет назад, следует говорить: «родина наших отдаленных предков». В свою очередь мы, то есть наши еще более отдаленные предки, пришли в эту страну из Египта, отвоевали ее у племен, которые не имеют никакого отношения к нынешним арабам, однако и арабы считают эту землю своей исторической родиной... Но если быть последовательными и посмотреть, где находилась когда-то «историческая родина» у славян и германцев, у болгар и венгров, у хазар и варягов, у норманнов и татар, то придется немедленно заняться возрождением Золотой Орды и Хазарского каганата, империи Петра Великого и Казанского ханства, Московского княжества и Мавританского королевства... Но разве не этим как раз и занимаются те, кто ищет и находит поводы убивать друг друга?.. Люди дают замутить свои головы, разжечь кровь, им кажется, что враг идет на врага , хотя на самом-то деле – брат идет на брата...

Об этом и была написана книга, по мнению Александра Наумовича столь своевременная и необходимая, что он полагал – ее удастся издать немедленно. И рукопись в самом деле читали, пожимали Александру Наумовичу руку, поздравляли с прекрасной, исполненной гуманнейших мыслей книгой, но издавать?.. С этим не торопились. Ни евреи, ни русские, ни православные, ни католики, ни мусульмане, ни иудеи, ни потомки хазар, ни потомки гуннов, ни в Старом, ни – уже теперь – в Новом свете. Александр Наумович никак не мог взять в толк – почему. И время шло, кровь обагряла планету то здесь, то там, одни люди делали оружие, другие его продавали, третьи пускали в ход, эти ложились в землю, те подсчитывали барыши, а ему было нечем заплатить за издание, и он только тем и занимался, что правил отдельные фразы, переписывал отдельные листочки – эту свою книгу он любил больше всего, что было написано им прежде, так мать особенно горько и нежно любит свое самое невезучее, неудачливое дитя...

16

Он и теперь довольно долго просидел над рукописью, кое-что перечитывая, кое-что переделывая, но при всем этом ни на минуту не забывая о Фреде. И под конец его, как говорится, осенило... Что, если он возьмет кота из госпиталя, не дожидаясь возвращения Фила?.. Это сэкономит кучу денег!.. Правда, при этом понадобится уплатить пятьсот долларов... Но пятьсот – не тысяча, тем более, что у него еще осталось восемьдесят два доллара, значит, нужно добавить к ним всего четыреста восемнадцать... Эти деньги можно занять... Занять, перехватить... На две-три недели, пока вернется Фил... Слава богу, есть у кого...

Он закрыл голубую папку, завязал тесемки, снова спрятал ее в дорожную сумку, на самое дно. «Все люди – братья», – крутилось у него в голове, когда он обдумывал, кому позвонить первому. Он решил, что позвонит Регине. Первый и единственный раз обратится к ней с просьбой. Может быть, это даже будет ей приятно. «Я всем вам обязана, всем!.. – сказала она, когда они оказались на кухне – в тот вечер обмывали ее кандидатскую. – И знаете, о чем я мечтаю?.. Чтобы вы когда-нибудь о чем-нибудь меня попросили... Я для вас сделаю всё-всё!.. А пока нас никто не видит, дайте я вас поцелую!..» И Александр Наумович снял очки и впервые так близко увидел ее глаза – голубые, сияющие, похожие на пронизанные солнцем льдинки...

Регина была способной студенткой, ее диссертацию, посвященную поэзии Мирры Лохвицкой, на ученом совете сочли незаурядным явлением. К тому же она сама писала стихи, одно из них было посвящено ему, Учителю с большой буквы... Он звонил ей в первый день по приезде в Нью-Йорк, она тут же продиктовала свой адрес, взяла с него слово, что он приедет...

– Ах, я так рада, так рада! – услышал он в трубке ее мелодичный, вибрирующий голос. – Я так рада вашему звонку!.. – Судя по всему, она действительно была рада. Впрочем, он и не сомневался, что так оно и окажется. – Как вы?.. Когда вас ждать?.. Вадим за вами заедет. Правда, он сейчас в России, но скоро вернется. Вадим – это мой муж, у него бизнес... У него, то есть у нас... Вот он и мотается – из Штатов в Россию, из России – в Штаты...

Бизнес... В его представлении это как-то не вязалось с Миррой Лохвицкой...

– Ах, Александр Наумович, милый, это же Америка... Здесь все делают деньги, разве вы не поняли?

– Это я понял, – сказал Александр Наумович, вздыхая. – Какой же у вас бизнес, позвольте узнать?

– Дамское белье, – проговорила она помолчав и с некоторым смущением в голосе. – Александр Наумович, если вам что-нибудь нужно...

– Спасибо, – сказал он сухо, – но я не ношу дамского белья.

– Я понимаю, – сказала она, смеясь. – Но может быть для вашей жены...

– Нет, спасибо, – повторил он. Его ужалило в самое сердце то, что его любимейшая студентка, надежда кафедры, стоит за прилавком, предлагая покупателям бюстгальтеры и колготки. – А что же стихи, Регина? Ваши стихи? Ведь вы писали стихи, насколько я помню?..

– Ах, Александр Наумович, вы еще помните, а я давно забыла...

В голосе Регины прозвучали не то насмешливые, не то жалобные ноты, Александр Наумович не разобрал, поскольку мысли его совершили крутой вираж и от стихов Мирры Лохвицкой скакнули к более насущным проблемам.

– Регина, – произнес он вполне, по его мнению, деловым тоном, каким только и надлежит говорить, когда речь идет о деньгах, – мне нужны пятьсот долларов, на две-три недели.

– Сколько?.. – переспросила она удивленно.

– Пятьсот. И срочно. Через две, самое большее – три недели я все верну, – добавил он, ощутив небольшой зазорчик в их диалоге, этакую легкую, но царапнувшую его паузу.

– Вы меня обижаете, – сказала она, и хотя все – слова, интонация – оставались вроде бы теми же, что-то в голосе Регины изменилось. – Неужели вы думаете, Александр Наумович, что я вам не верю?.. Чем я такое заслужила?.. От вас?..

Он извинился. Он попросил прощения. Он не хотел... Он рассказал ей всю историю, связанную с котом.

– Да, – сказала она, – понимаю... Вам нужны деньги... И срочно...

– Срочно, – подтвердил он. – В том-то и дело, что срочно...

– Как же быть?.. Боюсь, что ничего не смогу для вас сделать, – сказала она. – Пока не вернется Вадим...

– Но тогда будет поздно! Деньги нужны мне сейчас!

– Но сейчас их у меня нет...

– Послушайте, – сказал Александр Наумович, теряясь. – Но у вас бизнес... Неужели какие-то пятьсот долларов... На две недели... Даже меньше – четыреста восемнадцать... Мне этого хватит...

У него сел голос. Кажется, впервые в жизни он говорил таким просительным, умоляющим тоном.

– Александр Наумович... К сожалению... У меня сейчас нет свободных денег... Все деньги вложены в дело, таков закон бизнеса...

Он дал ей выговориться, простился и положил трубку.

17

Меньше всего в тот день ему хотелось вновь испытывать судьбу, кому-то звонить... Но и откладывать он был не вправе, учитывая, что каждые сутки стоят пятьдесят долларов. К тому же, едва он представил себе Арона Львовича, на душе у него потеплело. Вот с кого нужно было начинать! Как он уговаривал, услышав по телефону голос Александра Наумовича, немедленно приехать к нему, как дразнил, перечисляя редкостные книги, которые приобрел за годы жизни в Нью-Йорке: «Снилось ли вам такое, дорогой мой?..»

Александр Наумович несколько раз набирал его номер и, в ожидании, когда поднимут трубку, ощупывал кончиком языка мостик в глубине рта – чудо протезного искусства, на которое во всем городе способен был только Арон Львович: в связи с давним дефектом челюсти у Александра Наумовича за мостик никто не брался... Но помимо зубопротезных дел еще кое-что, и не в меньшей степени, сближало их, а именно – книги по еврейской истории. Арон Львович собирал их чуть ли не всю жизнь и давал читать лишь особо доверенным людям...

Он упорно, с небольшими перерывами давил на телефонные кнопки, но прошло не меньше часа, пока в трубке зарокотал раскатистый баритон, хорошо знакомый Александру Наумовичу:

– Это вы, дорогой?.. Что же вы не едете?.. Я вас жду!..

– Как бы не так, – возразил Александр Наумович, радуясь тому, что Арон Львович наконец отозвался, – к вам не то что ехать – дозвониться невозможно...

– А какой нынче день?.. – зарокотала трубка.

– День? – У Александра Наумовича все спуталось, перемешалось в голове – день, число...

– Что с вами, дорогой?.. Сегодня суббота. И потом – вы смотрели в окно на небо?..

– Нет, – сказал Александр Наумович, обескураженный началом разговора, похожем на неуклюжий розыгрыш. – Я не выглядывал в окно и не смотрел на небо. – Нервы у него были напряжены, ему было не до шуток. – А что случилось?

– А случилось то, дорогой мой друг, – выдержав небольшую, но многозначительную паузу, проговорил Арон Львович, – случилось то, что по субботам теперь я не поднимаю трубки до первой звезды, а она появилась на небе три-четыре минуты назад...

Голос его звучал наставительно, чего не было раньше.

– М-м-м... Вы это серьезно?..

– Абсолютно. Я считаю, каждый из нас хоть напоследок обязан стать евреем... – В тоне, каким это было сказано, Александр Наумович почувствовал явный упрек. – Ну, а как вы сами?.. Что поделывали все это время?.. – Видно, в связи с молчанием Александра Наумовича Арон Львович ощутил некоторую неловкость и смягчился.

Он слушал рассказ о городе, о стране, которую покинул шесть или семь лет назад, без особенного интереса, скорее из вежливости. Впрочем, ему было уже хорошо за семьдесят, мало ли на что были нацелены его мысли... Александр Наумович говорил, но при этом чувствовал, что слова его как бы застревают в трубке... Один лишь раз, когда он упомянул о своей рукописи, Арон Львович оживился и перебил его:

– Послушайте, вы должны приехать к нам в синагогу... Приехать и выступить, рассказать о вашей книге... Мы соберем деньги и вы ее издадите за счет синагоги... Почему нет?..

Сердце так сильно застучало, заколотилось в груди у Александра Львовича, что он попросил извинения, положил трубку, нацедил из крана полную чашку воды, выпил и взялся за трубку снова.

– И вы полагаете, – переспросил он, – что это реально?..

– Что – приехать в синагогу?..

– Издать книгу... Мою книгу...

– Почему нет?.. У нас богатая синагога, богатые люди ей много жертвуют... Это Америка, здесь так принято... Кстати, как, вы сказали, называется ваша книга?

– «Все люди – братья».

– Как-как?

– «Все люди – братья», – повторил Александр Наумович.

– Послушайте, вы же вначале сказали: «Все евреи – братья»!..

– Нет, не так... «Все люди...»

– Да, но тогда причем тут евреи?..

– Как это – причем, Арон Львович?.. «Все люди..», то есть и евреи тоже...

– Ну, нет, дорогой мой, евреи – это вам не «тоже»... Вы ведь читали Тору?.. Когда-то я вам давал...

– Да, – сказал Александр Наумович, с одной стороны продолжая думать про кота, Animal clinic и пятьсот (по крайней мере – четыреста восемнадцать) долларов, но с другой – не в силах удержаться, поскольку речь шла о его книге, – да, я читал Тору – и что же? Разве Исаак не был братом Измаила, а Сим – братом Хама и Яфета?.. Но дело в конце концов не в этом...

– Как раз в этом, дорогой мой, как раз в этом... Выходит, я ослышался... Виноват... Но «все люди»... Нет, для нас это не подходит...

– Ну, что же, – сказал Александр Наумович, – так и быть... Обойдусь как-нибудь (... без вашей синагоги, – чуть не сорвалось у него, но он смолчал).

– Но вы не обижайтесь, – сказал Арон Львович.

– А я не обижаюсь, – сказал Александр Наумович, в досаде на себя за нелепую, вспыхнувшую было надежду.

– Вы не обижайтесь, дорогой вы мой, – повторил Арон Львович и в голосе у него проступила виноватая хрипотца, – но мне запомнилось, как я ставил вам когда-то протез и как вы мне кое-что при этом рассказывали... Про то, каким образом вам сломали челюсть... Вы сами об этом тоже, конечно, помните?.. Да или нет?..

– Да, – нехотя подтвердил Александра Наумович, – помню... – На улице уже стемнело, жидкий свет уличных фонарей вливался в окно. Александр Наумович не поднимался, не включал электричества.

– Как-то раз на улице к вам подошла пьяная компания, один из пьянчуг обозвал вас жидом и ударил так, что вы света божьего не взвидели, упали, а потом, обливаясь кровью, еле добрались до своего студенческого общежития... Так или нет?... Или меня подвела память, я что-нибудь путаю?..

– Нет, – сказал Александр Наумович, – все так и было, память вас не подвела... – Он произнес это так, словно его уличили во вранье, и потрогал языком стальной, во всю щеку протез.

– И после этого вы утверждаете, что все люди – братья?..

– Да, – упрямо проговорил Александр Наумович, – я это утверждаю.

– Бог с вами... Вы в своем уме?..

– Это долгий разговор, – сказал Александр Наумович. – Кстати, Каин и Авель тоже были братья... Но мне бы хотелось,

если разрешите, перейти к более близкой для меня сейчас теме...

– Слушаю вас, дорогой мой... Хотя по моему глубокому, глубочайшему убеждению на свете нет ничего, что было бы нам ближе Торы...

– Мне нужны деньги, – сказал Александр Наумович. – Пятьсот долларов.

Тон у него был серьезен, однако на том конце провода слова его сочли за шутку.

– Пятьсот долларов?.. Почему так мало?..

– Для меня было бы достаточно.

– М-м-да-а... Это что – карты? Женщины?... – Арон Львович и в старости был статен, осанист, а в прежние годы наверняка знал толк и в картах, и в женщинах.

– Нет, – сказал Александр Наумович, – это не женщины и не карты. Это кот.

– Что-что?.. Я не понял...

– Это кот, – повторил Александр Наумович. – Котик Фред. Его покусал опоссум, и мне нужно уплатить за операцию.

– Вы что, привезли кота с собой?

– Это не мой кот, это кот моего брата Фила.

– Так что вы морочите и мне, и себе голову?.. Чей кот, тот пусть и платит!..

Александру Наумовичу пришлось изложить историю с Фредом сызнова – не то в третий, не то в четвертый раз за последние сутки. При этом от раза к разу она для него выглядела все более абсурдной, и чтобы придать ей убедительности, он прибегал к подробностям, деталям, отчего она становилась все запутанней. Арон Львович слушал его все более напрягаясь, пока наконец его не прорвало:

– Послушайте, мы с вами разговаривали о серьезных вещах... Что вы пристали ко мне с вашим котом?..

– Мне нужны деньги, – сказал Александр Наумович, решивший все стерпеть. – Вы можете занять мне пятьсот долларов?.. Я вам их верну...

– Дорогой мой, вы думаете, о чем говорите?.. Откуда у меня такие деньги?.. И вообще – чем столько платить, не лучше ли, чтоб он попросту сдох?..

– Между прочим, – сказал Александр Наумович, – в Торе говорится: не желай ближнему своему того, чего не желаешь себе...

– Не богохульствуйте! – крикнул Арон Львович, и так громко, что Александр Наумович отодвинул трубку на некоторое расстояние, но все равно звуки, рвавшиеся из нее, были оглушительны. – Тора написана не для котов, а для людей!.. И потом – с каких это пор ваш кот сделался моим ближним?..

– Я не хотел вас обижать, – проговорил Александр Наумович, не совсем, впрочем, искренне, – но в Америке кот – это член семьи.

– Так это – вашей, вашей семьи! Не моей!

Под конец Александру Наумовичу кое-как удалось утихомирить старика, но заводить с ним снова разговор о деньгах он не стал. И долго еще, положив трубку, Александр Наумович сидел в темноте, как нельзя лучше гармонирующей с его настроением. Тора, деньги, кот, Мирра Лохвицкая, магазин дамского белья – всего этого было слишком много для одного дня. Прежде чем позвонить Белоцерковскому, своей последней надежде, он должен был кое-как собраться с духом, прийти в себя...

18

Игоря дома не было, он работал на заправочной станции в ночную смену.

– А в чем дело?.. – спросила его жена, когда Александр Наумович представился. – Ему что-нибудь передать?.. – Голос у нее был твердый, властный, низкого тембра, какой бывает у много курящих женщин. Александр Наумович никогда ее не видел, но на кафедре говорили, что она держит мужа в ежовых рукавицах. – Игорь мне рассказывал о ваших печалях. Что ваш кот? Что вы решили – оставить ему жизнь или отправить в царствие небесное?