Текст книги "Багратион. Бог рати он"

Автор книги: Юрий Когинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

– Благодарю ваше высочество, – обнял его Суворов. – Позвольте мне так и отписать благословенному нашему монарху: благоверный государь великий князь, из усердия к пользе общего блага внушая войскам храбрость и расторопность, командовал вверенными ему войсками с великим мужеством и умением. Сочту за честь, если ваше высочество соблаговолите остаться при мне.

– Ваше сиятельство, удостойте высшей для меня чести – позвольте находиться при первой колонне…

Тем временем с главными силами подошел сам Макдональд. Он с удовольствием принял известие, что перед ним – вся армия Суворова. Но сколько в ней сил, он не знал. Потому, не вступая в бой, решил подтянуть отставшие на один переход резервные дивизии.

Суворов подозвал своего племянника генерал-майора князя Андрея Горчакова:

– Ты и князь Петр нанесли отменный удар по авангарду Шарпентье, Рюска и Домбровского. Нынче надо кончать со всею армиею Макдональда, Ты пойдешь в обхват, князь Петр – в лоб. А за вами – двумя колоннами пехота.

Он оборотился в сторону великого князя:

– Полагаю, откроете путь его императорскому высочеству – ему вести первую колонну.

Багратион вполголоса произнес:

– Ваше сиятельство, вчера весь день кавалерия и подошедшая пехота были в деле. Я подсчитал: в ротах не наберется и по сорока человек.

Фельдмаршал поманил его пальцем и, делая вид, что говорит ему на ушко, произнес, чтобы услышали все:

– Говоришь, в наших ротах нет и по четыре десятка? А у Макдональда и по двадцати солдат не наберется. Атакуй, князь Петр, с Богом!..

И – с места, с гиком и свистом – понеслись казаки. За ними со знаменами, с музыкою развернутою цепью, двинулась пехота…

Три дня, с семнадцатого по двадцатое июня, шла схватка с превосходящим по силе неприятелем. Особенно отчаянно дрались польские легионеры.

Врезавшись с ходу в их строй, князь Петр заметил, как в самом центре схватки казаки окружили могучего всадника. Багратион тотчас повернул лошадь к нему, узнав в кавалеристе Домбровского. Когда-то в Варшаве Суворов разговаривал с этим отважным польским генералом. Тогда он последним из повстанцев сложил оружие. Теперь снова, как и сотни других бывших повстанцев, покинув родину, решил продолжать борьбу.

До генерала Домбровского оставалось шагов пятьдесят, не более, когда Багратион увидел поразившую его картину. Генерал был в крови, под ним была убита лошадь, но он, стоя на земле, пробивал себе путь саблей. Кто-то из казаков ударил его пикой, но он устоял. И вдруг, схватив чью-то свободную лошадь, он вскочил в седло и ускакал от своих преследователей, которые полагали уже генерала своим пленником…

К девяти вечера последнее сражение с армией Макдональда завершилось. Противник был отброшен на всех пунктах, и остатки разгромленной армии перешли за речку Треббию. Поутру Суворов бросил свои войска вдогон. Казаки окружили сначала остатки дивизии Рюска, затем – легионеров Домбровского, который и во второй раз чудом избежал плена. Армия же Макдональда потеряла шесть тысяч убитыми, пять – пленными и семь тысяч ранеными, оставленными в госпиталях на попечение победителей.

Глава двенадцатая

Заседаний военных советов Суворов не любил, сочинять подробные диспозиции – тоже. Решение о том, как действовать, он принимал, когда прояснялась вся расстановка сил, и решение это было, как правило, единственно верным в сложившихся условиях.

И получалось: не сами события, не обстоятельства вынуждали его отдавать тот или иной приказ, а его собственная воля подчиняла все вокруг и вынуждала события как бы идти тем путем, какой был выгоден ему.

За три месяца армия Суворова вытеснила французов из всех владений Венецианской республики, Ломбардии и Пьемонта. И почти каждое сражение было проявлением стремительного марша и неслыханного маневра. Так, полностью подчиняя себе обстоятельства, прославленному русскому фельдмаршалу и его самому первому помощнику в сей Итальянской кампании князю Багратиону предстояло действовать и далее.

Из окна небольшого домика, который притулился почти на склоне гор, на самой окраине города Нови, в ясное июльское утро хорошо были видны узкие, точно тропки, дороги, что серпантином поднимались ввысь. Туда через увеличительные линзы подзорной трубы направлял свой взгляд старый фельдмаршал.

Разъезды уже доложили, что там, за горным перевалом, вся армия Моро, к которой из Парижа прибыл новый главнокомандующий Жубер.

– Говорят, Жубер – самый юный французский генерал. – Суворов обернулся от подзорной трубы к Багратиону. – Что ж, коли пришел поучиться – дадим ему урок. Только как к нему подобраться? Ты, князь Петр, горный орел: на Кавказе родился, там же оставил и свою боевую молодость. Что скажешь?

– В горах, ваше сиятельство, каждый, кто хочет верх одержать, скорее не орлом, а ужом обязан оборотиться. А ужи, известное дело, внизу, в долинах и на склонах, живут.

– Так, так! – вскочил на ноги и Александр Васильевич. На нем, как всегда, одна полотняная рубашка, и та раскрыта, точно расхристана, на впалой груди. – Значит, говоришь, на равнине сподручнее?

– А как же иначе? – Большой, с горбиною, Багратионов нос уперся в окуляр трубы. – Глядите, Александр Васильевич: где развернуться на сих тропинках батальонам и ротам? Я уж не говорю о такой махине, как полк, еще пуще – дивизия. Иное дело, ежели ты – в патруле. Офицер или, к примеру, капрал да два нижних чина. Даже больше – возьмите взвод. С такою малостью, знамо дело, карабкайся выше и выше. Укройся за камнем, за выступом скалы – ты невидим. А заметил врага – кубарем ему на голову! Целая армия – иное дело. Зачем ей самой с ровного места да лезть в гору, прямо в раскрытую пасть войска французского?

– Помилуй Бог! Крамолу, крамолу ты произносишь, князь! – завертелся волчком фельдмаршал и, подбежав к Багратиону, уставился на него, замахав руками. – Изыди, изыди! Не дай Господь, до гофкригсрата дойдет, а там и до всемилостивейшего императора нашего Павла Петровича: Суворов не вперед идет, а… на камушке сидит да на Жубера все глядит. – И тут же: – Аль ты другое что удумал, а?

– Так точно, ваше сиятельство. Не сидеть, а – идти. – И, так же как Суворов, Багратион хитро прищурился. – Отойти чуть назад, чтобы Жубера с гор вот сюда, на равнину, выманить.

Хитрил, хитрил Суворов! По всему было видать, что наводил князя Петра на сей ответ, чтобы на нем, ведающем о горной войне, проверить свою задумку. Да, только так, выманив французов из-за перевала, можно будет их полностью разбить. Но как их заставить спуститься?

– Город Нови я буду сдавать у них на глазах, – еще более оживился Багратион, обрадовавшись тому, что так удачно сошлось решение главнокомандующего с его собственными мыслями. – Посмотрите, Александр Васильевич, вон там, повыше серпантина, – французские патрули: стрелки и даже две пушки. Слева и справа – снова дозоры. Пусть увидят нашу ретираду и заволнуются: куда это мы, не в обход ли? Бьюсь об заклад – клюнут!

– Ох, как бы хотелось, князь Петр, чтобы сии твои слова оказались вещими! Ты брал Нови – тебе его теперь и сдавать. Не жалко? – И, перебив самого себя, Суворов отрезал: – Верю: ты все рассчитал верно. Даю тебе добро на ретираду. Но прикинь, князь: Жубер – не дурак. Неужто он нас глупее и прямо головою кинется в расставленную нами западню? Да делать нечего – трус в карты не играет!..

Для Моро приезд Жубера к армии явился полной неожиданностью. А когда он вскрыл пакет, лицо его побледнело: его, заслуженного генерала, снимают с должности и предлагают выехать на запад, где сформировать новое войсковое соединение. Что же произошло, отчего такая немилость?

Новый военный министр объяснял свое решение военной целесообразностью: вместо двух армий, Макдональда и Моро, отныне в Италии остается одна, объединенная под командованием Жубера. Его же, Жана Виктора Моро, переводят на Рейн в видах еще большего укрепления важного оборонительного рубежа.

Однако ясно: это немилость. Вернее, расплата за последние поражения. Но как назвать поступок министра, который тому, кто выдержал самые тяжелые бои, прописывает розги, как нерадивому школяру, другому же предназначает лавры?

Что ж, так всегда: свой тянет своего. С Бернадотом Моро не был близким другом. Скорее, каждый из них был сам по себе, независим и горд. И у каждого был общий соперник – Наполеон Бонапарт. Но Моро не какой-нибудь выскочка и хитрец, как тот же Жан Бернадот. Он не покинет солдатскую службу сначала ради посольского кресла в Вене, ныне же – ради кабинета военного министра. Даже теперь, обиженный и оскорбленный, он не хлопнет дверью, оставив своих сослуживцев в трудный момент. Он не себялюбец и карьерист, как тот же Бонапарт и его почти что родственник Бернадот. Судьба тех, с кем он делил все тяготы и опасности походов и сражений, для Жана Виктора Моро важнее собственного благополучия.

– Вы не стали бы, гражданин генерал, возражать, если мы не будем спешить с передачею дел? – пересилив обиду, обратился вчерашний командующий уже к сегодняшнему. – Тем более к этому обязывает серьезность сложившейся обстановки. Перед нами – вся армия Суворова.

– О, я буду несказанно благодарен вам за те дни, что проведу в вашем обществе! Уверен, ваш исключительный опыт, ваш талант и ваши советы для меня, начинающего командующего, обернутся целой школой. Итак, что вы хотели сказать о Суворове?

– Что можно сказать о генерале, который обладает стойкостью выше человеческой? – произнес Моро. – Мне кажется, он скорее погибнет и уложит свою армию до последнего солдата, нежели отступит на один шаг.

Заметим здесь как бы в скобках. Через несколько лет человек, который и сам в душе считал Моро своим соперником, Наполеон Бонапарт, вышлет его из Франции. А еще какое-то время спустя Моро с нынешними своими противниками, русскими, примет участие в борьбе против своего главного обидчика и врага – Наполеона. И его, павшего на поле боя в Битве народов у Лейпцига, предадут земле в городе, где до этого похоронят Суворова, – в Санкт-Петербурге. Теперь же…

– Вы в самом деле такого высокого мнения о русском генерале? – удивился Жубер. – Но посмотрите: он как раз сейчас от нас и уходит!

– Уходит, – повторил Моро, – именно уходит, но не отступает. Вот что, признаться, меня озадачивает. А что вы думаете об этом маневре, генерал? Иначе говоря, что вы сами собираетесь предпринять?

Он вдруг почувствовал облегчение и одновременно неожиданное удовлетворение. Жубер ехал сюда, будто летел на крыльях за славою, а тут тебе первый орешек – разгрызи-ка! Конечно, если новым командующим будет принято совершенно глупое решение, которое повлечет бессмысленные жертвы, Моро попробует его остановить. Но каким может быть правильное решение?

Выражение лица Жубера, еще минуту назад несколько заносчивое, если не сказать самодовольное, изменилось. Из мальчика, которому нежданно выпал жребий учителя, он снова стал школяром. Мало того, что маневр Суворова его ввел в определенную растерянность. Он вдруг испытал ненависть к тому, кого с такою радостью и чувством явного превосходства ехал сменить.

«Ты рад, ты умываешь руки! – подумал он, стараясь не встречаться взглядом со своим собеседником. – Но я не доставлю тебе возможности в первый же день ткнуть меня носом в дерьмо, как какого-то напаскудившего щенка».

Однако прилив злобы, как понял вдруг Жубер, у него вызвал не Моро, а он сам. Разве не он всего несколько дней назад с пафосом заявил военному министру о том, что непременно станет героем или погибнет в бою? Вот же эта возможность: спуститься с гор на голову врага и разбить его целиком и полностью.

Конечно, у Суворова перевес в силах. К нему после Треббии подошли завершившие взятие крепостей полки, и армия его насчитывает более пятидесяти тысяч солдат. У Жубера только тридцать пять тысяч. Но разве не подобное соотношение было в сражении Суворова с Макдональдом? Только тогда меньше было русских. Тем не менее именно он, Суворов, вышел победителем.

«Что ни говори, а само Провидение дарит мне поистине небывалый поворот в судьбе – стать победителем победителя! И – именно в первом же сражении. С этой битвы я начну свой блестящий поход по всей Италии, и зарвавшийся враг побежит от меня, покрыв свои знамена позором».

Теперь красивое лицо Жубера вновь обрело черты уверенности: и превосходства. Однако он пригласил к себе генералов Сен-Сира и Периньона. Первый командовал правым, второй – левым крылом войск.

Оба они неожиданно отвергли мнение командующего; следует не атаковать, а, напротив, возвратиться к Генуе, чтобы соединиться с остатками армии Макдональда.

Жубер быстро взглянул на карту.

– Уходить? А вдруг, прознав об отступлении, Суворов развернется и начнет преследование? Здесь, в горах, недостаточное количество дорог, по которым можно увести армию под натиском противника. Нет, это гибель! – презрительно повел он плечом, оставляя про себя фразу, которую он хотел высказать не столько своим генералам, но главное – себе: «Гибель не только армии, но гибель всей моей блестящей карьеры».

Начальник штаба Сюше попытался найти компромисс:

– Наши позиции в горах неприступны. Суворов же, пока внизу, как на ладони – только успевай выбирать цели, как в стрельбе по мишеням. К тому же у русского фельдмаршала – немало австрийцев. Их-то чего бояться? Чуть сунутся – и назад, только пятками засверкают.

Поднять глаза на Моро Жубер не решался. К чему? Что бы ни сказал теперь Моро, с ним как раз и не следует соглашаться. Он, снятый с должности, обязательно натолкнет на неверный шаг. Разве не видно по его отсутствующему, блуждающему взгляду, что вся душа бывшего командующего ликует: «Что, испугался западни, в которую угодил, как только принял армию? Теперь выбирайся сам из дерьма. А мы поглядим, на что ты, выскочка и зазнайка, способен».

– Я приму решение к утру, – закончил Жубер совещание. – Спасибо вам, граждане генералы, за ваши искренние и честные слова.

Но только прилег, в памяти возникла Николь, теперь уже не невеста – жена. Он задержался в Париже с отъездом на неделю, чтобы сочетаться браком с любимым существом. Это прибавит уверенности и сил – обещать не просто обрученной, а жене вернуться героем.

Но ведь то, в чем он ей и военному министру поклялся, имело и другое значение: не пощадить себя, не вернуться домой трусом.

«Да, мои генералы правы, – мучительно искал теперь решение Жубер, – наступление губительно». Или отходить к Генуе, а там ожидать подкреплений, или укрыться в горах, не давая противнику ни малейшего шанса самому атаковать. Но, Святые Отцы, это же и есть жалкое поведение труса, думающего не о победе и славе, а лишь о том, как сохранить свою жизнь! Как же встретит его гордая Николь, что он расскажет ей о первом же своем сражении и первом подвиге, которых, не было и которых он, в ее глазах рыцарь без страха и упрека, позорно испугался?

Еще до рассвета его разбудил адъютант:

– В русском лагере мало костров. Всю ночь они их гасили один за другим.

«Нет, меня не оставило Провидение!» У Жубера исчезли остатки сомнения, и он вслух произнес:

– Значит, Суворов уходит!

– Определенно, русские и австрийцы снимаются со своих позиций, – укрепил решимость командующего адъютант. – Ночью, мой генерал, с их стороны слышался скрип телег – они снимаются. Хотя их боевое охранение – прямо перед нами, цепи стрелков залегли на равнине в кустах.

– Все верно! – Жубер окончательно укрепился в решении. – Стрелки – боевое охранение. Они снимутся последними. Мы их к тому ж еще поторопим. Передайте командирам левого и правого крыла – спускаться со склонов. Сам я поведу центр.

Суворов тоже провел ночь без сна. К вечеру он велел во всех полках и батальонах сварить кашу и затем, через одно-два кострища, начать гасить огни. Потом приказал патронным фурам произвести движение по кругу – взад-вперед до самого рассвета. Войска же с обозом отвел несколько назад, оставив впереди цепи егерей.

Перед тем как отдать окончательный приказ на начавшийся день, он с Багратионом, Вильгельмом Христофоровичем Дерфельденом, Андреем Горчаковым, бароном Михаилом Фридрихом Меласом, Розенбергом, Милорадовичем и другими, генералами выехал вперед, к егерям. Неожиданно откуда-то из засады, наперерез свите бросились драгуны числом до двух взводов.

«Свои, австрийцы!» – отлегло от сердца, когда всадники подъехали ближе и великий князь Константин Павлович обратился к Суворову:

– Далее, ваше сиятельство, я бы не рекомендовал вам направляться – французы, смотрите, колоннами движутся к Нови, а от города – сюда, на равнину.

– Благодарю ваше высочество за доклад и совет, – ответил фельдмаршал и, обернувшись к сопровождающим: – Ну, что я обещал? Выкурил, выкурил их на ровное место! Теперь только одного я боюсь: как бы сей мальчик Жубер не одумался и не стал бы уходить. А для того чтобы его ретирады не произошло, пора по нему и ударить. Ввяжутся в дело его передовые роты – тогда и остальные резко и споро станут спускаться ко мне, навстречу своей гибели. А тогда уж мы встретим их, желанных!

– А встретить у нас есть чем! – воскликнул великий князь. – По вашему, Александр Васильевич, указанию я уже успел расставить артиллерию в передовой цепи. Все батареи – в укрытиях! Вон, видите? Одна батарея – там, за рощицею, другая – подалее, в лощине. Потом – третья, четвертая…

Сморщенный, изжеванный ночными бдениями лик Суворова оживился. «Ловок, ловок оказался государев сынок! Верно подталкивал меня своими советами князь Петр – дать ему, бездельнику, дело. Чтобы у других из-под руки не хватал, а свою ношу нес. Силы-то в нем, августейшем, на таких, как князь Петр, или на тех, кто постарее летами, хватит на двоих и троих. Только что в голове, что в сердце – пустоты немало. Шефом хотел князь Петр его к себе определить. А вот должности такой у меня нет. Коли понадобится мне князь Багратион на какое самое важное спешное дело, в коем никто иной его не заменит, пожалуйте, ваше высочество, окажите честь, примите начало над Багратионовыми полками. Но – на время. И более – когда они не в сражении, а на марше… Однако он, Константин Павлович, не робок, верно мне передавали: в бою пуле не кланяется. И вот теперь с этими пушками правильно распорядился – и быстро и выгодно их расставил. Пущай же при них тут и остается – в самое пекло все ж не пущу»:

– Хвалю сноровку и воинскую грамотность вашего высочества, – обратился к сыну государя Суворов. – Полагаю, что лучшего начальника артиллерии мне и не сыскать: дело важнейшее, от коего и урон неприятелю будет отменный, и дух у своих наступающих колонн поднимем… А двинем мы теперь на них так. На тебя, князь Петр, главная у меня надежда. Иди вперед первым. Ввяжись в дело – и терпи до последнего. А я ударю, ударю, дорогой, когда увижу: самый момент. Ну с Богом, князь!

Лошадь под Багратионом, почувствовав волю всадника, взяла с места в карьер. За ним, командиром, двинулись его войска – казаки и гренадеры. Проворно выскочили из засад и бросились вперед егеря его собственного шестого полка.

– Ур-ра! – разнесся громкий клич наступающих, я они – сначала всадники, затем стрелки – набежали с ходу на синемундирную колонну французов.

Впереди французской колонны, размахивая саблей, на целых, наверное, четыре конских корпуса опережая остальных, скакал генерал. Он был безус, высок и сравнительно молод. Он что-то выкрикивал, иногда поворачивая голову назад, к скакавшим за ним, очевидно одобряя их в атаке. И они, летящие следом, отвечали ему дружными кликами, несясь вперед во весь дух.

Багратион подозвал Андрея Горчакова, скакавшего поодаль, и приказал ему взять егерей и два батальона гренадер полковника Ломоносова и подполковника Санаева, чтобы обойти французскую колонну слева. Сам же он со своим Шестым егерским, двумя батальонами гренадер подполковника Денбригина и майора Калемина решил ударить в середину французской колонны.

Но только успел князь Горчаков отъехать со своим отрядом, как первые наступающие, и среди них молодой генерал, были сражены ружейным огнем.

Скакавшие за генералом, выпрыгнув из седел, склонились над упавшим.

– Жубер! Сам Жубер! – донеслось до Багратиона и его товарищей.

«Их главнокомандующий убит? Неужели!» – пронеслось в голове князя Петра, и он увидел, как французская пехота перестроилась в каре, а несколько офицеров и солдат быстро унесли генерала, накрыв его чьим-то плащом.

– Убит! Жубер убит! Видите, они его накрыли, чтобы уберечь войска от паники, – громко прокричал в ухо Багратиону кто-то из подоспевших офицеров.

Это оказался штабс-капитан Львов.

– Голубчик, – приказал ему Багратион, – бери свою роту и останови их кавалерию. Я же с остальными пойду на прорыв.

Под рукою штабс-капитана оказалось, не более трех десятков егерей, но они смело бросились со своим командиром на всадников. Схватка была отчаянной – пало двадцать гусаров от штыковых ударов и ружейного огня. Сам Львов достал саблею генерала Горо. Он обернулся к своим, возбужденный и схваткою, и такою для него самого удачею:

– Давай, ребята! Наша берет! Гляди, князь Петр уже к Нови подходит! А я генерала завалил…

И только успел сказать, почувствовал сильный удар в грудь. В глазах враз померк свет, а голова загудела. Более он уже ничего не почувствовал: упал на руки своих солдат.

Нет, князь Петр не смог с ходу пробиться к Нови. И князь Андрей Горчаков лишь потеснил часть синих Колонн к склонам, где шпалерами тянулись фруктовые сады. А из них шли и шли новые цепи наступающих.

– Ну что, батюшка князь, придет ли к нам подкрепа, аль тут нам с тобою и головы сложить? Нам что ж, нам свои не жалко. Твоей смерти, сердешный, не хотим. Другого такого, как ты, отродясь у нас не было и не будет… – подполз к своему командиру залегший рядом в ложбине фельдфебель Мурашкин.

Мундир на Багратионе расстегнут. На лице – ошметки грязи. Губы сведены. Только голос не выдает и намека на волнение:

– Рано, Мурашкин, и тебе и мне помирать. Мне вот недавно наш Дивный говорил: жениться тебе, князь, пора. Вот у него, сказал, дочь. Наташей зовут, а он ее так: Суворочкой.

– Знать, больно уж любит, души не чает в своем дите, – подхватил фельдфебель и достал кисет с трубкою и табаком. – А уж вашему сиятельству мы такую бы пожелали жену – первую красавицу и дивной души. Дай Бог вам счастья и всего самого доброго. Редкой души вы человек…

Багратион быстро обернулся назад, заслышав, как кто-то бежит во всю прыть. Но нет, не корнет Дирин, которого он послал к главнокомандующему с запиской.

«Что ж предпринять? – думал Багратион. – Второй уже адъютант ушел с тревожною просьбою о помощи, а ответа нет. Бросить ребят еще в одну атаку? Негоже даже за пятьдесят или целых сто лишних сажен людские жизни терять. Вот подойдет подмога, тогда уже наверняка и город возьмем, и их, французов, расколошматим. А мне, видать, надо самому к Александру Васильевичу. Сказал ведь: «На тебя, князь Петр, у меня вся надежда». Теперь у меня – только на него, нашего Дивного…»

Еще издали увидал свиту главнокомандующего. Вон Вильгельм Христофорович Дерфельден, Розенберг и Мелас… Так им же по диспозиции предписано уже вести свои колонны на штурм! Что же случилось, где сам фельдмаршал? Вот тут князь Петр вышел из себя:

– Где, где Александр Васильевич? Меня там вот-вот сомнут!..

– Кричите громче, ваше сиятельство, – выкатился навстречу Дерфельден. – Александру Васильевичу пора вставать. Он спит. Нам, видите ли, приказал его ни при каких обстоятельствах не будить, а то, пригрозил, накажет. Вы же – из самого пекла. К вам – встанет.

Только теперь Багратион рассмотрел: прямо на земле, завернувшись в старый плащ, спит фельдмаршал. Но, заслышав разговор, Суворов вскочил на ноги.

– Что у тебя там, князь Петр? Говоришь, пора твой почин поддержать? Полагаю, теперь вот – в самый аккурат. А еще час и полчаса назад было рано. Как князь Андрей там, под твоею рукой, как сам ты?.. Ну, о Богом, генералы. Выводите свои колонны, как и условились. А я с тобою, князь Петр, тоже на конь… Погляжу, как там юный Жубер постигает мою науку.

– Убит. На моих глазах, – произнес Багратион, вскакивая в седло.

– Царство ему небесное, – перекрестился Суворов, садясь на свою неказистую казачью лошаденку. – Жаль: на одного ученика у меня сделалось менее.