Текст книги "Багратион. Бог рати он"

Автор книги: Юрий Когинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

Я знаю много храбрых издали и после баталии. Почему в Египте не держался Наполеон, а ушел, и погибель, стало, не невозможна была.

Напрасно вас обманывают и льстят для гибели нашей, что турков немного. Неправда, их очень много. Визирь этот самый, который был в Египте и бил Наполеона, он меня уважает.

Армиею ворочать – не батальоном. В одну позицию влюбляться вредно. Прошу одной милости: дать мне волю или вольность, иначе истинно принужден буду, по крайности духа и тела моего, просить избавления. Вот вам, ваше сиятельство, мое чистосердечие.

Весь ваш князь Багратион».

Хотел отправить тотчас курьером, но отложил: утро вечера мудренее. Только ночью, вскочив в своей дырявой палатке с жесткой раскладной кровати, зажег свечу и, схватив перо, решил приписать слова, которые все еще продолжали стоять в голове и мешали заснуть:

«Мне кажется, общее благо должно совестить каждого. Не быть довольным тем завоеванием, что сделал в короткое время, был в поле, шел донельзя, важные крепости взял, мосты построил!.. Теперь занимаюсь к весне построить суда для транспорта. Три года армия здесь стояла неподвижно. Кроме сплетни и побиения от неприятели, ничего не делали. Флота на Черном море я не имею, хотя и должно…

Виноват ли я, что в двадцать четыре часа не мог победить Оттоманскую Порту? Прежние войны длились по нескольку лет, имея притом союзников, и оканчивались почти ни с чем при мире. А ныне я один, и флота нет…

У меня в армии пятьдесят тысяч, имею двадцать тысяч больных. А должно иметь сто тысяч воинов.

С малочисленною армиею, делая быстрые движения, намерен я был показаться неприятелю сильнее, чем я был; но коль скоро превосходные его силы, пребывающие на всех пунктах, дали ему способ открыть истинное мое положение, то почитал я нужным взять все меры осторожности.

Дайте мне пятьдесят тысяч кавалерии и столько же пехоты, я на будущую кампанию заставлю турок подписать мир.

Для великих дел надо великие способы, иначе далеко не уедешь. Я смело и торжественно скажу, что никому не удавалось такой кампании, как нынешняя.

Я не трус. Но безрассудную отвагу признаю большим в полководце пороком.

Если недовольны, я сожалею и охотно отдам армию другому, а сам останусь как прапорщик. Пусть лучший придет, я докажу, что умею повиноваться».

Знал: у письма сего, кроме канцлера Румянцева, будет и другой читатель. Тот, кому в первую очередь имел честь докладывать о бедствиях армии.

«Пусть же вновь через письмо графу Николаю Петровичу император убедится: гнева его не убоюсь. Ибо не о себе пекусь – о солдате, что под моим началом вынужден терпеть нечеловеческие лишения». – Багратион все еще не мог остыть от тех слов, что вылились на бумагу.

В самом деле, как можно было там, в Санкт-Петербурге, в Зимнем дворце, где столы к обеду, завтраку или ужину ломятся от всевозможной снеди, отписать ему, главнокомандующему, такое монаршее повеление: «Я уполномочиваю в случае необходимости уменьшить порции наполовину».

«Так до вас, ваше величество, – как до Господа Бога, – далеко. А я, главнокомандующий, – вот он, пред глазами солдат. И я знаю, что ни половинной, никакой вообще порции нет подчас целыми днями в солдатском котле, поскольку из оного сам питаюсь, не имея отдельного от них, моих нижних чинов, стола. Так что ж, теперь своим приказом я солдатам паек урежу? «Так куда же и зачем ты, князь Багратион, нас завел? Мы же за тобою как за отцом родным шли…»

Откинул полог палатки, вышел наружу. Темень. Ни костров, ни звезд на низком, готовом пролиться дождем, а то и просыпаться снегом небе.

И вновь беспокойно в голове обозначилась мысль, кою хотелось прибавить к письму:

«Вас, ваше сиятельство, министр иностранных дел, а заодно и императорское величество, заботит: как посмотрят турки, коли российская армия сыграет временную ретираду. Я же рассуждаю, что в глазах не только турок, но и всей Европы прискорбнее для нас будет, коли лишимся в продолжение зимы без всякого действия военного людей и лошадей».

Настойчивость Багратиона возымела успех. Нехотя, будто сквозь зубы, император изволил повелевать: «Позволяю перевести армию на левый берег, но хотя бы часть войск осталась там, куда они теперь уже дошли».

Своим распоряжением Багратион оставил на правом берегу пятнадцать батальонов и пять казачьих полков под начальством генерала от инфантерии графа Каменского-второго. Все остальные войска к началу нового, 1810 года переправились через Дунай.

Левый берег в представлении многих был почти домом. Здесь можно было привести себя в порядок, отогреться. Был здесь и харч. Но середина зимы, что застала армию на новом уже постое, оказалась для нее самым горячим временем для подготовки к весеннему наступлению.

Первое, что Багратион задумал предпринять, совершив поездку по всем полкам, это перегруппировать части армии. Так, он решил передать главный корпус, находящийся в Болгарии, под начальство графа Милорадовича. Теперь Михаил Андреевич находился в Бухаресте и, как доходили до Петра Ивановича вести, жил там на широкую ногу. Говорили, что он в тесной дружбе с известным во всей Валахии греком Филипеску, крупным богачом, и даже влюблен в его красавицу дочь.

Имя Филипеску настораживало: через него, как было известно Петру Ивановичу, турки получали немало сведений о передвижениях русских войск. В бумагах покойного главнокомандующего был даже найден проект приказа, по которому князь Прозоровский предлагал выслать сию неблагонадежную личность за пределы Валахии.

В самые тяжелые для армии дни Багратион убедился, что, ко всему прочему, Филипеску нечист на руку. Если из Молдавии в армию доставлялось продовольствие, то из Валахии ничего не приходило, а выплаченные за поставку деньги оседали в карманах сего тайного агента Оттоманской Порты.

Ныне же, приходили к Багратиону донесения, сей проходимец вольготно чувствует себя под покровительством генерала Милорадовича, вообразившего себя наместником Валахии.

Ко всяким слухам князь Багратион относился с недоверием. И, разумеется, не допускал мысли о корыстной дружбе русского генерала с тайным турецким ставленником. Однако, оберегая действия своих войск от козней вражеских лазутчиков и соглядатаев, дал указание проверить, что за личность Филипеску. Милорадовичу же отослал приглашение прибыть в Гирсово – главную квартиру армии, чтобы получить назначение в Болгарский корпус.

Меж тем шли дни и недели, а Милорадович не появлялся. Наконец от него поступил рапорт: «Я был часто болен. Ныне-таки занемог и не могу командовать по слабости моего здоровья, посему прошу ваше сиятельство назначить командование вверенного мне корпуса кому благорассудите».

Багратион понял: далее служить под его началом давнишний соперник не намерен. И все же, стремясь сохранить отношения, главнокомандующий отписал: «Сколько велико сожаление мое лишиться в вас главнейшего моего сотрудника. Предоставляю вам избрать место вашего пребывания в здешних княжествах, коих бы воздух и прочие выгоды могли бы содействовать к подкреплению вашего здоровья».

Но причина была не в состоянии здоровья. Высокомерие и заносчивость – вот качества характера, которые нередко брали верх над другими его свойствами – личным мужеством и отвагой. Посему он даже не счел нужным ответить на дружеское письмо своего начальника и вскоре добился у государя перевода из армии Багратиона.

У самого же главнокомандующего отношения с Санкт-Петербургом никак не входили в нормальное русло. Его план предстоящего весеннего наступления императором так и не был утвержден. И Багратиону ничего другого не оставалось, как самому подать прошение об увольнении его сроком на четыре месяца для излечения болезни.

Часть III
Гроза двенадцатого года

О, как велик На-поле-он,

Могуч, и тверд, и храбр во брани;

Но дрогнул, лишь уставил длани

К нему с штыком Бог-рати-он.

Г. Р. Державин

Глава первая

Париж ликовал. Приход весны – всегда праздник. Но март 1810 года ознаменовался событием, взбудоражившим весь город. Было объявлено, что император Франции решил сочетаться браком с австрийской эрцгерцогиней Марией-Луизой.

Заканчивалась эпоха безродного правителя великой державы, выскочившего чуть ли не из самых низов. Во всяком случае, хотя из дворянской, но бедной и никому не известной провинциальной семьи. Отныне его трон самым прямым и непосредственным образом становится связанным с одной из самых знатных, веками освященных правящих европейских династий. И мало того – с французским королевским домом. Эрцгерцогиня, старшая дочь австрийского императора Франца, одновременно доводилась и племянницей Людовику Шестнадцатому и Марии-Антуанетте – бывшему королю и королеве Франции, правда казненным по воле революционных масс. Но это не мешало Наполеону хотя с долей шутки, но в то же время и с ноткою гордости говорить о Людовике как о своем «дяде».

На улицах Парижа, в кафе и даже в домах знатных особ в эти лучезарные солнечные дни можно было услышать:

– Теперь пусть Россия пеняет на свою незавидную судьбу. Представьте, какая наглость: отказать нашему императору в невесте! Да разве, в самом деле, можно сравнить русскую принцессу сомнительных татарских и немецких кровей с той, в жилах которой течет кровь Карла Великого и законных королей Франции – Бурбонов! Вот увидите: пройдет несколько лет, и у императора появится наследник, который по всем статьям достойно увенчает собою трон нашей великой державы. Ну а с тою страною, что отказала в невесте, непременно в самом скором времени будет война. И поделом им, этим чванливым русским!

После замужества великой княжны Екатерины Павловны Наполеон, разумеется, обиделся, но не подал виду. У императора Александра Первого, он знал, была и другая сестра, возраст которой подходил к невестиному. Он повелел своему послу в Санкт-Петербурге Арману Коленкуру прощупать на сей счет почву и, если не обнаружится явных препятствий, сделать от его, императора, имени официальное предложение.

В письме послу содержалась целая инструкция: что разузнать о молодой русской принцессе и о чем поставить в известность Париж. Посол незамедлительно отозвался депешей. Великой княжне Анне, сообщал в январе восемьсот десятого года Коленкур, пошел шестнадцатый год. Для своих лет она стройна. Ее стан, грудь, осанка – все говорит о том, что вскоре это будет привлекательная во всех отношениях женщина. Характер ее спокойный и ровный, у нее чувствительное и отзывчивое сердце. В общем, Анна совершенно не похожа на свою старшую сестру Екатерину, надменную и своенравную, которая лишь только по сумасбродству своему вышла замуж за болезненного урода Георга Ольденбургского.

Так согласны ли выдать Анну замуж за него, правителя Франции? Посол сообщил, что император Александр, как и прежде, заявил, что последнее слово за их матерью. Сама же Мария Федоровна в принципе возражений якобы не имеет. Однако, как она дала понять, учитывая малолетство дочери, брак возможен не ранее чем через два года.

Это означало отказ. Наполеон так и расценил вторую уже свою попытку породниться с Санкт-Петербургским царствующим домом. И взор его тотчас обратился к Вене. Он не хотел и не мог терять время – развод с первою женою, императрицей Жозефиной, уже состоялся.

Княгиня Багратион в числе многих знатных жителей австрийской столицы была приглашена на торжественную брачную церемонию. Состоялась она одиннадцатого марта в главном католическом храме Вены – кафедральном соборе Святого Стефана. Однако в роли жениха выступал не сам император Франции, а многолетний шеф наполеоновского генерального штаба принц Невшательский и ваграмский маршал Луи Бертье.

Следом за брачной церемонией предстояла поездка в Париж, где ожидалось уже настоящее бракосочетание с женихом, которого, кстати говоря, восемнадцатилетняя эрцгерцогиня не видела еще ни разу, кроме как на портрете в рамке из бриллиантов, что вручил ей накануне венчания маршал Бертье.

Сопровождать в Париж будущую императрицу Франции должна была сестра Наполеона – Каролина Мюрат, сама уже к этому времени вместе со своим мужем получившая от брата-императора неаполитанский трон.

Княгиня Багратион с неподдельным любопытством и в то же время с изрядной долей ревности наблюдала все эти дни, как вертелся перед Неаполитанскою королевою Клеменс Меттерних. С недавних пор он покинул столицу Франции и получил пост министра иностранных дел Австрии.

Император Франц, дважды за последнее время потерпевший поражение от французов, взвалил на плечи своего ловкого дипломата непростую задачу. Следовало, как и после Аустерлица, смягчить условия мира. Для того и был возведен в ранг министра Меттерних.

В бытность свою послом во Франции он, по правде сказать, переоценил свои возможности сердцееда, способного через постели высокопоставленных особ влиять на политические дела. Напротив, его амурные победы так вскружили ему голову, что он потерял чувство реальности. Слабость женщин он, увы, принял за слабость Наполеоновой Франции. В немалой степени благодаря его самонадеянным расчетам Австрия и полезла на рожон, ввязавшись в середине восемьсот девятого года в войну с французами.

Теперь, после второго поражения его страны, Меттерних уверил Франца, что у него на сей раз есть козырь, с помощью которого можно победить Наполеона. И козырь этот – не просто мирный договор с победителем, а брачный союз.

В ход были пущены все парижские связи, чтобы донести до дворца Тюильри возникшую в голове Меттерниха идею. Первую скрипку в сем деле стал играть князь Карл Шварценберг, назначенный на должность парижского посла. Недавний бравый генерал, он быстро сблизился с французским императором и вскоре стал неизменным участником охотничьих выездов Наполеона.

Но мало этого – к интриге ловко подключилась и жена Меттерниха – Элеонора, у которой установились хорошие отношения с императрицей Жозефиной. Продолжая оставаться в Париже, когда муж уже вынужден был отъехать в Вену, Элеонора была частою гостьей в Мальмезоне, где поселилась разведенная императрица. И получилось так, что Жозефина одобрила мысль о женитьбе бывшего своего мужа на австрийской принцессе. Так закрутилось дело, которое и завершилось браком.

Самодовольная улыбка не сходила с лица министра иностранных дел, когда княгиня Багратион бросала на него свои взоры. На лице Клеменса так и читалось: «Помнишь, что я тебе когда-то обещал – взять верх над Наполеоном? Теперь он – у моих ног. Я наконец-таки свалил этого Голиафа. Но ты спросишь, как же она, Мария-Луиза, будет ли она счастлива? К черту подобные рассуждения! Пусть лучше одна эрцгерцогиня станет жертвой этого сатрапа, чем вся австрийская монархия».

От Клеменса княгиня узнала, что поезд с невестой в сопровождении Неаполитанской королевы направится в Париж в составе восьмидесяти трех экипажей, а на половине дороги, у границы Франции, свадебный кортеж встретят Наполеон и Неаполитанский король Мюрат. Там, в Компьенском лесу, французский император впервые заключит в свои объятия будущую жену.

– И вы конечно же будете в том поезде вместе со своею возлюбленной? – не удержалась княгиня Багратион.

– Ах, Катрин, вы опять за свое! – притворился обиженным Меттерних. – Разве вы не видите, каким триумфом обернулись мои парижские связи? В том числе и с Каролиною Мюрат, нынешней Неаполитанскою королевою, которую вы, моя единственная любовь, готовы обвинить чуть ли не в грязном адюльтере! Вернее, меня, кто так чист перед вами и вам одной лишь верен.

Тем не менее вы ведь тоже поедете во французскую столицу?

– Да. Но только как частное лицо. Например, для свидания с собственною семьею, которая, как вам лучше других должно быть известно, продолжает находиться в Париже. Я, Катрин, не люблю громкой славы. Я, кому по праву должны принадлежать лавры победителя, на сем торжестве предпочитаю остаться в тени.

Катрин насмешливо сощурила глаза. Она знала через Андрея Кирилловича Разумовского, что сам французский император не пожелал видеть австрийского министра иностранных дел в качестве официального гостя, дабы не подчеркивать его роли в свадебной истории. Но мог ли Меттерних признаться в этом своем поражении? Напротив, он никак не хотел расставаться со своим положением вершителя судеб мира, правда прибавив к своей роли образ человека, которому чужда всякая слава.

– Что ж, – произнесла Катрин, чуть усмехаясь, – я не стану прощаться в таком случае с вашим сиятельством. Увидимся в Париже.

– Как? – изумился Меттерних. – Вы тоже, княгиня…

– А почему бы к восьмидесяти трем каретам свадебного кортежа не добавить еще одну? Вы же знаете, граф, как удобно я чувствую себя в собственном экипаже. В нем я всегда – в своем отечестве.

Наконец ликующий Париж увидел свою новую императрицу. Первого апреля в Сен-Клу состоялась регистрация гражданского брака, а на следующий день в соборе Парижской Богоматери – венчание. Затем в Лувре был дан прием для иностранных дипломатов и Многочисленных гостей.

Мария-Луиза, которой едва исполнилось восемнадцать, не была красавицей. Но она обладала приятной Наружностью. Особенно бросался в глаза нежный белый цвет лица с румянцем во всю щеку.

Рядом с Наполеоном юная эрцгерцогиня поражала своею статью. Но все в ней – и выражение лица, и манера держаться – выдавало тем не менее провинциалку. Наполеон же, напротив, выглядел триумфатором который наконец-таки получил не просто предмет сердечных влечений, а боевой трофей.

Собственно, так оно и было: Марин-Луизе, своеобразной песчинке в буре политических страстей, выпала роль «проданной невесты», которая должна была спасти честь родной страны. Это потом она то ли свыкнется со своим новым положением, то ли и впрямь, как она признавалась близким, полюбит супруга и станет ему верной женою. Впрочем, не до конца. Новые бури, которые пронесутся над головою Наполеона, вынудят ее вновь поставить интересы родины выше собственных и совершенно беспечально разлучиться с мужем, предпочтя ему другого избранника сердца.

Теперь же она, эрцгерцогиня австрийская, – приз победителю. Когда она впервые узнала, что император Франции намерен просить ее руки, она заявила:

– Когда дело касается интересов империи, во внимание следует принимать именно их, а вовсе не мое желание. Попросите моего отца, чтобы он прислушивался только к своему голосу государя и не подчинял свои обязанности моим личным желаниям.

Однако император Франц никак не мог смириться с тем, что отныне ему суждено породниться с человеком, которого он люто ненавидел. Отправляя дочь в Париж, он не поехал с нею, а ограничился тем, что послал будущему зятю письмо, напоминающее по своему тону не родственное послание, а скорее дипломатическую ноту, коими обмениваются враждующие державы, заключившие между собою даже не мир, а временное прекращение огня.

«Вкладывая в ваши руки, мой господин брат, судьбу моей дорогой дочери, я представляю вашему величеству самое убедительное доказательство доверия и уважения, какое только могу. Бывают моменты, когда святейшие чувства берут верх над любыми иными соображениями…»

Наверное, чувства австрийского императора передались и его подданным. Да иначе и не могло быть: еще не выветрился солдатский дух французских оккупантов из прелестных дворцов Вены, и снова французы объявились в их столице как хозяева, чтобы выбрать, точно на ярмарке, невесту для своего императора и умыкнуть ее к себе в Париж.

Сестра Наполеона, Неаполитанская королева, так себя и вела – точно плантаторша, купившая девку-рабыню. Она осмотрела наряды эрцгерцогини и презрительно хмыкнула:

– Милочка, украшения, что надеты на вас, постыдилась бы носить самая последняя парижская содержанка. Но вам выпал подлинно сказочный жребий: мой брат, французский император, вас озолотит. Впрочем, и в Париж вы приедете в другом виде. Я предусмотрительно привезла с собою наряды, в которые вы непременно переоденетесь, лишь только мы пересечем границу.

Так и произошло: Каролина Мюрат остановила карету у пограничного столба и приказала названой своей сестре сбросить с себя все австрийские тряпки, включая лифчики и подвязки для чулок, и облачиться во все новое, специально заказанное по распоряжению Наполеона у лучших парижских модельеров.

Теперь в Лувре Неаполитанская королева и ее муж, король Иоахим Мюрат, держались как самые первые лица, словно это в их честь был дан торжественный и пышный прием. Кстати, им не уступал и Клеменс Меттерних. В Париже он начисто забыл о своем намерении скромно держаться в тени, дабы не возбудить среди иностранных гостей, в первую очередь дипломатов, нежелательных для французского императора разговоров о подоплеке столь поспешного брака.

Когда гостей обносили шампанским, Меттерних, окруженный стайкою дипломатов, подошел к раскрытому окну. Он поднял бокал и, обратившись к ликующей уличной толпе, громко провозгласил:

– За будущего Римского короля!

Княгиня Багратион оказалась невдалеке. Услышав странный тост, она недоуменно глянула на Клеменса, словно пытаясь задать ему вопрос, что значат его слова.

Однако тост обратил внимание не одной Катрин. Как раз в этот момент мимо проходили Неаполитанский король и королева, и Каролина, остановив мужа, обратилась к министру, лицо которого еще продолжало сиять возбуждением.

– Браво, граф! – сказала она Меттерниху. – Ваши слова я обязательно передам императору Франции. Ведь вы подняли тост за его будущего наследника, которому по праву будет принадлежать не только французская корона, но и корона древней Римской империи. Не так ли?

– О, ваше королевское величество! – устремился к Каролине польщенный австрийский министр. – Вы верно угадали мою мысль. И я несказанно польщен вашим вниманием ко мне, прелестнейшая королева Неаполитанская!

– Да, вы уж не проведете мою жену, – неожиданно громко произнес Мюрат. – Таким умом, как у моей супруги и королевы Неаполитанской, вряд ли способна обладать какая-нибудь иная женщина в мире.

– Ну что вы, ваше величество, вы вводите меня в смущение. Разве в этих залах нет других женщин, которые с не меньшим правом могли бы заслужить ваши комплименты? – кокетливо произнесла Каролина, обратившись к супругу. И тут же – Меттерниху: – Кстати, граф, что это за особа, которая направляется к нам? Я, помнится, встречала ее недавно в Вене, если не ошибаюсь, в вашем обществе. Представьте ее нам. По-моему, она очаровательна. Австриячка, немка?

– Она русская. Княгиня Багратион, – ответил Меттерних.

– О! – воскликнул Неаполитанский король и подал русской принцессе руку. – Как я счастлив быть представленным такой милой и в высшем смысле восхитительной даме, как ваше сиятельство! Тем более что этой встречи я ждал уже давно. Каким образом? – спросите вы. Я и ваш замечательный муж принц Багратион – мы друзья! Да-да, очаровательная принцесса!

И Мюрат с восторгом поведал о встрече в Тильзите с прославленным русским маршалом, как назвал он Багратиона. Тут же он вспомнил и другого своего друга брата русского императора великого принца Константина.

– Ах, какая досада! – снова воскликнул Неаполитанский король. – Я забыл взять с собою в Париж такие огромные красные штаны, которые носят русские казаки. Кажется, называются шаровары? Мне их подарил друг Константин, и я этим подарком весьма дорожу, хотя мой шурин Наполеон называет меня балаганным шутом из-за моего пристрастия к ярким нарядам.

Каролина только и ждала момента, чтобы прервать тираду мужа.

«Княгиня Багратион, – вспомнила про себя Неаполитанская королева. – Так вот какая она, моя давняя соперница. Прелестна, молода – ничего не скажешь. Но разве я хуже? Говорят, эта ловкая русская потаскушка обзавелась от Клеменса ребенком. Неужели княгиня решилась стать матерью бастарда? Фи, как неразборчивы и невоспитанны эти русские. Слава. Богу, что мой брат не женился на их великой принцессе».

Тем не менее Каролина произнесла:

– Мне, как и его величеству королю Неаполя, было приятно познакомиться с вашим сиятельством. И, конечно, приятно вдвойне, что мы с вами являемся женами таких прославленных военачальников. А вы теперь много путешествуете? Кстати, вам никогда не доводилось бывать в полном солнца и лучезарном Неаполе?

– Я там провела много лет, – улыбнулась княгиня. – Вероятно, в те самые годы, когда ваше королевское величество еще… – С языка ее уже готовы были сорваться слова, которые она, конечно, не произнесла, но так хотела высказать вслух.

«Королева! – подумала она презрительно. – Говорят, твой муж, теперешний король, был в трактире мальчиком на побегушках. А ты, сиятельная королева, в детстве обкрадывала на своей Корсике соседские сады, получая за это синяки на улицах и подзатыльники от матери».

– Мой род по отцу, – меж тем вслух произнесла княгиня Багратион с нескрываемым достоинством, – принадлежал к царской линии – к императрице Екатерине Первой, супруге великого Петра. А в Неаполе я жила потому, что в этом городе представлял Российскую империю мой отец граф Скавронский. Он был полномочным российским министром при тамошнем королевском дворе.

– Ну, теперь в Неаполе королевский двор иной, – не удержалась в свою очередь от шпильки соперница-королева. – Однако я всегда буду рада принять ваше сиятельство в своем королевском дворце.

– Да-да, непременно вы и ваш муж, мой дорогой друг принц Багратион, будете у нас самыми желанными гостями, – подхватил приглашение жены Неаполитанский король.

«Однако тут какая-то запутанная связь, – подумал Мюрат. – Принц Багратион находится явно в сердечных отношениях с сестрою царя и моего друга Константина. А с другой стороны, его жена – в обществе австрийского министра. Надо потом расспросить Каролину, что ей известно об их отношениях. Слава Господу за то, что он дал мне такую верную жену. Не хватало, чтобы из-под моей шляпы, украшенной страусовыми перьями, еще торчали бы рога! А что? Хороший каламбур, надо бы его кому-нибудь подарить. Жюно, например. Говорят, его Лаура изменяла ему вовсю с этим смазливым австрийским министром, когда он был здесь, в Париже, еще только полномочным послом».

В планы Меттерниха входило пробыть в Париже не более месяца, от силы два. Но свадебные торжества, взявшие разбег с самых первых чисел апреля, ничуть не стихая, продолжались и летом. Балы, приемы, праздничные концерты как бы переходили из дома в дом. И из одного дома в другой передвигался в непроходящем счастливом настроении и австрийский министр. Впрочем, в эти шесть месяцев он почти не вспоминал о своих венских обязанностях, поскольку дела министерства на время передал отцу.

Вихри балов закружили и княгиню Багратион. Париж совершенно восхитил ее, но и она покорила этот город. Не было салона, куда бы она не была приглашена. И десятки мужских сердец оказались взятыми в плен ее необыкновенною молодостью и красотою.

Однако, помимо увеселений, ее удерживали в Париже дела, связанные с устройством своей дочери. Марию Клементину она привезла с собою, чтобы устроить ее в какой-либо престижный пансион, дабы дать дочери соответствующее воспитание и образование.

И еще была у нее тайная цель: ввести Клементину в круг семьи Меттерниха, чтобы не только ее отец, но и его жена, Элеонора, признали девочку, дали ей фамилию и в дальнейшем – положение в обществе. Так что ошиблась Неаполитанская королева – далеко не такою простушкой оказалась эта русская принцесса царских кровей!

Наступил уже июль, когда очередь удивить весь Париж необыкновенным торжеством дошла до австрийского посла Карла Шварценберга. К этому времени императорская чета возвратилась из свадебного путешествия в Голландию, и Наполеон с Марией-Луизой охотно приняли приглашение австрийского князя.

Шварценберг и Меттерних встречали гостей во дворце, занимаемом самим послом. Сам же праздник должен был проходить в огромном деревянном павильоне, специально построенном наподобие летнего театра. Там намечались сначала живые картины, а затем бал.

Княгиня Багратион, как всегда ослепительно декольтированная, за что вея Вена называла ее не иначе как обнаженным ангелом, вошла в летний театр в сопровождении русского посла князя Куракина. Дородный, он выглядел еще представительнее и массивнее благодаря своему камзолу, сплошь унизанному бриллиантами.

И дородность фигуры князя, и блеск роскошнейшего его наряда, не говоря, разумеется, о несравненной красоте его спутницы, заставили многих почтительно расступиться.

Музыка гремела вовсю, когда они вошли в зал, и Александр Борисович предложил своей спутнице присесть, чтобы дать ему возможность передохнуть, – так было душно и жарко ему в его одеянии, выглядящем наподобие средневековых рыцарских лат.

К княгине тут же подошли сразу несколько кавалеров, и самому ловкому из них, молодому французскому капитану, выпала честь пригласить гостью на танец. Князь Куракин с завистью увидал, как стройный красавец офицер закружил в вальсе его даму и, достав платок и промокнув им изрядно вспотевший лоб, заклевал носом.

От внезапной дремы князь очнулся, когда в зале послышался шум и из конца в конец раздались крики:

– Пожар! Горим! Спасайтесь…

Там, где был устроен помост для живых картин и стояли декорации, сделанные из деревянных щитов, оклеенных разрисованной в разные цвета бумагой, уже полыхал огонь. Должно быть, одна из многочисленных свечей, освещавших декорации, упала и подпалила бумажный щит, который мгновенно вспыхнул.

Огонь перекинулся на другие декорации, и публика, на какую-то долю секунды застыв в оцепенении, ринулась к дверям.

Тотчас образовалась давка. Но чей-то голос, перекрывая крики, остановил панику:

– Дамы и господа, расступитесь! Позвольте пройти императору.

Княгиня Багратион, стоявшая недалеко от выхода, остановилась. К дверям сквозь расступившуюся толпу шел Наполеон, поддерживая под руку Марию-Луизу. Шаг его был тверд и ровен. И он его не ускорял, всем своим поведением вселяя уверенность и спокойствие в тех, кто до этого панически кричал и ломился к дверям.

Меж тем кто-то в глубине зала не выдержал:

– Да быстрее же, быстрее!

Император лишь на короткое время обернулся и ускорил свой шаг. А за императорскою четою, снова толкая и давя друг друга, бросились все, находившиеся в павильоне.

Княгиня Багратион вряд ли потом могла вспомнить, как она выбралась из объятого пламенем строения. Оказавшись вдруг под ночным небом, она жадно вдохнула в себя свежий воздух и, перекрестившись, прошептала благодарственные слова молитвы.

А огонь уже пожирал то, что еще несколько минут назад являлось театром. Из окон, из дверей выскакивали обезумевшие люди. На многих из них дымилась одежда. Женщин, оказавшихся в обмороке, выносили на руках мужчины.

Какой-то офицер высокого роста и хорошо сложенный выбежал из павильона, держа на руках молодую женщину. Платье на ней было растерзано в клочья, голова безжизненно повисла.