Текст книги "Дети победителей (Роман-расследование)"

Автор книги: Юрий Асланьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Тебя вызывали в областное управление? – спросил он.

– Было дело, – ответил я.

– Почему не доложил? Дело-то общее, – пожурил он. – Мне звонил полковник Макаров, сказал, что Дадаев не был заместителем министра госбезопасности Чечни… Получается, что врал Ахмед Магомедович?

Я внимательно посмотрел на Олега Владимировича: похоже, редактору было приятно произнести последнюю фразу, так приятно, что чувствовалось – ему хочется повторить ее, а потом еще раз, и еще, и…

– А мне полковник заявил, что они ничего не знают, в МВД России вообще нет данных о герое моего очерка.

Последние три слова я интонационно выделил. Я хотел подчеркнуть, что жанр материала с документальной основой, но художественный, это во-первых, а во-вторых, это мой текст, личностный, выражающий мою точку зрения, мою, а не ментовскую.

– Ладно, забудем о нем, – кивнул Олег Владимирович, скрывая за щедрым великодушием скромное самодовольство.

А я сидел и прикидывал, когда изобьют меня и выбьют зубы, все равно не нужные в голодной стране.

Наверно, я старею. Все чаще стал вспоминать о Крыме – почему? Может быть, потому, что там я впервые осознал себя человеком и обрел память. Об Урале осталось две-три картинки перед отъездом. Вот я уткнулся в колени матери и плачу, спрашивая и спрашивая ее, когда мы поедем к папе. Накануне отъезда братан Шурка украл у меня звездочку с зимней шапки, и с этого, может быть, началась его известная уголовная карьера. Потом была долгая дорога в кабине грузовика ЗИЛ-157, мы ехали с горы на гору (как мне показалась), с Вишеры до Соликамска, сопровождаемые братом отца, Армянаком Давидовичем. Я запомнил его голос. Потом поезд. И цветные огни светофоров в вечернем Симферополе, на пути в малоснежные предгорья Крыма.

Вспомнил свою последнюю поездку в Крым, давно, пятнадцать лет назад, когда был молодым, с университетским дипломом в кармане. Бывший командир партизанского отряда попросил помочь ему – написать книгу о войне, вот и поехал. Семья отца была связана с этим отрядом.

В купе со мной оказался высокий молодой мужчина, на глаз – старше меня лет на пять. У него, похоже, было много денег и мало радости. Он всю дорогу водил меня в вагон-ресторан, угощал, поил вином и водкой. Напиваясь, он рассказывал мне, что воевал в Афганистане, пилотом, летал туда на военно-транспортном самолете. Однажды они доставляли на родину «груз-200». Просматривая сопроводительные документы, он обнаружил в списке имя своего друга, соседа по улице детства. Нашел в самолете его гроб со стеклянным окошечком напротив лица убитого.

Вышел летчик в Джанкое, больше я его никогда не видел. Джанкой… В эти желтые степи северного Крыма ходил мой дядя Гурген взрывать железную дорогу, по которой шли немецкие эшелоны, а теперь вот ехал я. Фашисты убили Гургена за одиннадцать лет до моего рождения.

Я вернулся в бар над эспланадой и был уже довольно пьян, когда ко мне подсели двое подозрительных. Первый, в нутриевой шапке, быстро представился вертолетчиком. На лацкане второго я заметил депутатский значок.

Они бросили меховые куртки в одно из кресел и подсели ко мне, потому что остальные столики были заняты.

– Их надо убивать, бомбить, стрелять, стрелять, стрелять…

Нутриевая шапка делала вертолетчика похожим на какого-то неведомого зверя. Нет, вертолетчик с миллионом белесых ворсинок на голове, торчащих во все стороны, будто антенны, напоминал мне пьяного марсианина. Белое сухощавое лицо и никого не видящие глаза, точнее, ничего, кроме креста в прицеле. Он пил пиво и смотрел в черную полировку стола.

– А почему не стреляете? – спросил я.

– Меня списали, после контузии, – ответил вертолетчик.

– Иначе бы он всех духов перебил… А вы кем работаете? – обратился ко мне депутат, похоже, чтобы перевести разговор в другую плоскость, менее опасную.

– Я журналист. А вы?

За столом нависло молчание. Пауза затянулась. Я понял, что они неприятно удивлены, поэтому второй называть свое место работы не торопился. Вдруг этот парень напишет что-нибудь, упомянет имена, должности, место интервью, даст комментарии. Эти корреспонденты, они…

– Я предприниматель, – наконец ответил второй.

Вертолетчику врать было поздно.

– Ненавижу журналистов, – не стал он врать.

– А я – убийц, – ответил ему я.

– Что ты сказал, урод? – вертолетчик вскочил, перегнулся через стол и попытался притянуть меня двумя руками за пуловер.

Депутат схватил его за руки, но было поздно…

– Спокойно, милиция! – представился высокий мужик, демонстрируя вертолетчику раскрытое удостоверение.

Пилот разжал руки и медленно опустился на место. Депутат садиться не стал, выпрямился, поправил пиджак.

– У нас тут внутреннее недоразумение, – начал объяснять он, – считайте, что все уже кончено… Это у вас кончено, – строго сказал милиционер, демонстративно разглядывая значок, – вы, двое, можете идти, а с этим (тут он указал на меня) я разберусь в отделении. Мои собеседники исчезли так быстро, что я не успел попрощаться, и это было невежливо с моей стороны. Все-таки вертолетчик и депутат городской думы… И так всегда – не успел я подумать, а он уже тут, сидит за столом.

– Леша, надо было арестовать их как врагов народа, – заметил я другу.

– Будет время, и ты станешь командиром конвойной роты…

– Будет только то, что будет, а не то, что надо. О депутаты! Вот тебе пример. Купленная пресса начинает работу по манипулированию общественным сознанием: проезд в транспорте будет стоить четыре рубля вместо двух! Четыре рубля! Четыре! Но вскоре городская дума принимает решение: три рубля. И граждане облегченно вздыхают: какие у нас порядочные депутаты! Не осуждают, а благодарят за работу. Ты понял?

Мы сидели с Алексеем Сиротенко в баре и медленно напивались. Но с каждой рюмкой, как я сумел заметить, мента все больше тревожили профессиональные вопросы.

– Почему тебя не волнует достоверность, я понял, – говорил Алексей, – но почему тебя не колышет оперативность? Почему в газете ты рассказываешь о том, что произошло полгода назад?

– Потому что на войне, которую веду я, главное не скорость, а ракурс взгляда и вектор движения.

– Вектор движения… Если ты движешься, то почему не соблюдаешь правила дорожного движения, зачем пьешь в дороге, скотина?

– Потому что у меня постоянное психическое напряжение, связанное с исполнением профессиональных обязанностей. У меня опасная профессия, соображаешь?

– И чем же она опасна? – ухмыльнулся подполковник.

– Алкоголизмом. Самое важное в жизни – научиться проигрывать, а самое главное в России – научиться правильно пить.

– Да, ни того, ни другого ты не умеешь.

– Ты тоже.

Алексей глянул на меня с улыбкой, провисшей, как бельевая веревка. Он был похож на ребенка, который уже давно стал большим, но каждый день продолжает демонстрировать окружающим свою силу, ум, доброту и правоту. И очень сердится, если кто-то начинает сомневаться в этих его качествах.

– Ты читал мой материал о чеченском авторитете? – спросил я друга, чтобы разрядить атмосферу. – А то тебе все не нравится, что я пишу…

– Извини, – обронил он голосом мэтра, у которого только одна точка отсчета – настолько безупречный вкус, что приходится постоянно объясняться за него, за вкус. – Читал. Бандитов пиаришь?

Я ничего не ответил. В это время в кафешку вошли черные в кожаных куртках.

– Понаехали… – мрачно прокомментировали.

– А ты что, белый, да?

– Моего отца привезли сюда под конвоем, из партизанского отряда. И все армяне уже схлынули, сбежали, кроме папы, который один из них остался жить в тайге.

– Ты не любишь армян?

– Я люблю своего отца, армянина. Мне этого достаточно.

– Ты любишь отца, но не любишь армян! А ведь они первые приняли христианство. Создали каменные храмы… Ты забыл, что Армения – самая древняя цивилизация на территории СССР – величайшей из существовавших когда-либо в мире империй?!

Беда Алексея в том, что он увлекается историей. Ну, скажите, зачем менту история? К чему ему знать, что такое опричнина? Работать не сможет?..

– Блевать! Хочешь, я расскажу тебе об этой армянской цивилизации? Помнишь, я работал в строительном тресте? После землетрясения в Армении туда поехали наши люди, чтобы помочь восстанавливать города. Представляешь, все здания разрушены, а одно в центре – стоит! Знаешь, почему? Потому что его строили чехи, которые не воровали со стройки цемент. Потому что чешское здание стоит на растворе, а не на песке! А ты – строители каменных храмов, православие! Кара Божья, понял? Наши крановщицы уже через неделю начали спать в своих башенных кабинках, на высоте, потому что благодарные армянские мужчины ломились к ним в вагончики, пытались изнасиловать… Однажды наш главный инженер зашел в магазин и положил на прилавок четвертной билет. Колбасу ему дали, а сдачу – нет. Он сел в машину, спросил у водителя-армянина: «У вас так принято?» Шофер зашел в магазин и вышел с четвертным билетом. Инженер зашел в магазин и швырнул палку колбасы по прилавку – ударом в «городки».

– Ты, друг, похож на янычара. Помнишь, они вывозились с родины детьми и воспитывались турками в ненависти к своему народу, армянам?

– Помню.

Появился музыкальный ансамбль из трех человек. Двое, с гитарой и аккордеоном, сели у стенки, неподалеку от нас. Высокий музыкант, ставший у микрофона, тихонько запел и вдарил только на припеве: «Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет Отчизна нас! Из многих тысяч батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину – огонь! Огонь!»

Многочисленные посетители начали удивленно вращать головами. О, всех поразил голый, нескрываемый патриотический пафос. И тут я вспомнил: господи, сегодня же 23 февраля! День Советской армии…

Неожиданно в баре, который находился на первом этаже большого промтоварного магазина, появился сильно поддатый мужчина – вероятно, тайно проник из внутренних помещений. Он подошел к музыкантам и начал вести подозрительные речи, в духе американского империализма, с претензией на мировое господство.

Мы с Лешкой хорошо слышали, чего он говорил: давно здесь играете? Кто вы такие? Да вы знаете, кто я такой? Да я вас… Кончилось все это тем, что мужик предложил музыкантам выпить. Он махнул рукой, и перепуганная официантка подлетела с подносом с коньяком и закуской.

– Мы на работе не пьем, – ответил высокий, смуглый солист, исполнявший «Марш артиллеристов».

– Я разрешаю, – сказал поддатый мужчина, – я хозяин этого бара и этого магазина. И нескольких других. Это все мое!

– Нет, мы на работе не пьем! – вежливо отрезал музыкант.

– Да ты знаешь, кто я такой? – завелся мужик. – У меня два высших образования! А мне всего 35 лет! Я богатый человек! Я все это создал! Я здесь хозяин!

Но на высокого певца слова не произвели никакого впечатления, он был непреклонен. Разговор на глазах превращался в боевой конфликт. Охранник тихо ретировался.

– Выйдем, – кивнул хозяин магазина в сторону двери.

Музыкант аккуратно поставил гитару к стенке. За всем остальным мы наблюдали уже в окно. Поддатый бизнесмен попытался нанести музыканту удар ногой, но почему-то не дотянулся. Солист обладал такой комплекцией, что мог сбить нападавшего движением одной руки, но не стал делать этого.

– С завтрашнего дня ты здесь не работаешь! – орал хозяин, удаляясь в недра магазина.

Конечно, молодые люди, сидевшие в баре, никогда не бывали в окопах, как и сорокалетний солист, исполнивший военную песню «назло врагам народа». Он, этот солист, вообще любит Родину, в отличие от меня, я больше люблю выпивку и курево.

– Как твоя Верочка? – спросил я Лешу.

– «Стать на дистанции трудно не первой, если не трусишь ни макси, ни мини, только не стать тебе замшевой стервой с тонкой продажностью филологини…»

– Чьи стихи?

– Мои.

– Обижаешь моих сокурсниц. О какой тонкости ты там говоришь?

Солист подошел к нашему столику, сел на свободный стул.

– С нами тоже пить не будешь? – спросил Леша.

– С вами – буду, – ответил Женя Матвеев, – наливай!

Алексей разлил по стопкам водочку, и мы быстренько выпили за встречу высоких сторон.

Потому что Женя Матвеев – земляк и друг моей беспечной молодости. У него университетский диплом историка. Он прочитал тысячи книг, в том числе и военных. Он знает тысячу песен, не только «Битлз», но и весь репертуар Советского Союза. Он, этот Женя, играет на нескольких музыкальных инструментах. Занимается каратэ и водным туризмом. Владеет английским. Объездил всю страну и половину Европы. Написал более трехсот песен. Имеет пять лазерных дисков. В барах, где он играет, мало кто знает, что перед ними тот самый Евгений Матвеев, более известный в Москве и Санкт-Петербурге.

Поэтому сиди и слушай, что тебе играют, а если хочешь что-нибудь заказать, плати за музыку.

В одном таком баре до них играла команда музыкантов, а в зале постоянно сидели криминальные пацаны. Коллеги, уходя, предупредили: «Однажды они весь вечер заставляли нас играть «Мурку» и «Про зайцев». Гринпис, общество защиты животных, кружок юных натуралистов.

Женя Матвеев, Саша Некрасов, Юра Хотько сидят, играют что-то. Подходит бык с барсеткой: «Давайте «Мурку»! – «Нет», – покачал головой Женя. Подходит снова: «Играйте!» – «Платите деньги». – «Будут деньги, играйте!» – «Нет», – отвечает Женя.

Охранник не вмешивается.

Клиент замахивается сумочкой-визиткой. Матвеев осторожно ставит гитару к стенке…

Ни «Зайцев», ни «Мурки», ни других животных в тот вечер не было. Весь вечер звучала инструментальная музыка.

К нашему столику подошел поддатый мужчина:

– «Подражание рок-н-роллу» знаешь?

– Нет, – ответил Матвеев.

Я не удивился, хотя знал, что именно Женя написал эту песню на стихи Владимира Высоцкого.

Он вообще свои песни в барах не поет. Только однажды согласился – девчонки какие-то попросили – на стихи Николая Рубцова: «Стукну по карману – не звенит, стукну по другому – не слыхать. Если только буду знаменит, то поеду в Ялту отдыхать…» Помню, когда мы ехали с ним в такси, Женя тоже спел эту песню, так шофер от денег отказался.

Да я сам видел: иногда в бары заходят бывшие и нынешние деятели КСП – клубов самодеятельной песни, там начинал ансамбль Матвеева. Иные подъезжают на иномарках – разбогатели гормональные романтики. «Опустился», – думают они, глядя на Женю, сидящего у стенки. Они знают, что Матвеев не может позволить себе пива за такие цены, живет с женой и сыном в однокомнатной квартире, ездит из пригорода в центр и обратно на электричке. Далеко-далеко, в глубине души, на самом ее дне, им становится теплее от чувства собственного превосходства. Они с удовольствием жалеют старого товарища за кружкой немецкого пива.

Да разговаривал я с этими скороспелками. Мало кто из них способен сносно сыграть в кабаке, а Женя и здесь чувствует себя комфортно, потому профи. Душевно тронутые пением клиенты выставляют стаканы с водочкой, целые подносы посылают. Но Женька не я, он не пьет.

Юра Хотько пахал аппаратчиком на химзаводе. От вредных выбросов стало перехватывать горло. Ушел вовремя, а то потерял бы свой сильный голос. Поет и играет на перкуссии. Я заметил: когда Женя и Саша работали вдвоем, в игре чувствовалась отстраненность, холодность, гораздо большая дистанция от публики, чем позднее, когда появился Юра, который беспощадной эмоциональностью, пролетарской непосредственностью сократил это расстояние.

– Выйду на пенсию, – поделился мечтой Юра, – книгу напишу, и первой фразой будет такая: «Вода – как покрывало. Легкий качок поплавка, резкая подсечка – и лещ без пяти граммов пять килограмм висит на крючке…»

Он произнес это с закрытыми глазами.

«Как упоительны в России вечера…» Все вечера пьют, и вечера, и ночи. К Саше Некрасову подошел клиент из тех, которых гитаристы называют «кротами» – высокий, здоровый, в очках и с портфелем. Подошел, кинул три червонца: «Пой это… “Бессамэ мучо”».

Матвеев встал, вернулся к инструменту Музыканты сыграли один куплет: сколько заплатил, столько послушал.

Это они таким наглым образом восстанавливают ценностное равновесие в мире: за квалификацию надо платить, а иначе слушай один куплет, без припева.

Восстанавливайте равновесие… Я тоже все время пытаюсь определить центр собственной тяжести и разработать личный закон равновесия. Сложно без денег. Деньги раньше мало имели смысла, а нынче вообще его потеряли. Инфляция обгоняет жизнь.

Тут шел по центру Перми в сторону редакции – солнце, грязь и сверкающие джипы с тонированными стеклами. И вдруг сбоку: «Мужчина…» Посмотрел: пацан, совсем молодой солдат в бушлате, говорит: «Дайте, пожалуйста, мелочь… на булочку…» – «Сколько?» – спросил я. «Она пять рублей стоит…» Я дал и пошел дальше. Помню, в армии мы постоянно голодали, но деньги на улицах никогда не просили. Убогую страну опустили ниже канализационных сетей. И я опять потерял равновесие.

Мы с Лешкой сидели, молчали, пили и курили. Я вспомнил, как вчера зашел в фотомастерскую Вячеслава Бороздина. Он показал мне черно-белый снимок, сделанный им еще в 1987 году в Киргизии: овец ведут на пастбище козлы. Козлы натренированы водить овец не только на пастбище, но и на бойню. При этом они максимально разгоняют стадо, а когда приближаются к воротам, ныряют в небольшие дверцы сбоку, сделанные специально для них, отправляя своих последователей на смерть всей отарой. Я сразу вспомнил случай со Сталиным, который, глядя на идущих по площади солдат, тихонько назвал их «баранами»… Об этом писал кто-то из его соратников. Куда ведут нас эти козлы? И где находятся те дверцы, в которые нырнут они в последний момент?

Вячеслав Бороздин улыбался мне со своей высоты – благообразный, белобородый, как бог. Понимающе качал головой. Недаром в пермской богеме он известен как «резиновая скала».

Лешка смотался раньше меня, как всегда. Я сидел и смотрел, как Саша Некрасов играет: незаметно переходят пальцы по струнам, ничего лишнего. Они с Женькой вообще эффективно используют гитару. Матвеев рассказывал, как ругал Некрасова за выпивку на работе и как Саша ему ответил: «Я и пьяный играю лучше тебя». Матвеев рассказывал и довольно смеялся при этом. Ну, Некрасов вообще классика. Продал машину, чтобы купить первый компьютер, как только ПК появились. Изучил досконально, засыпал у монитора.

Редко, но и в пермских барах случаются клиенты, которые что-то понимают в жизни. Однажды ансамблю надо было уезжать на выступление в другой город – машина ждала у входа. Зашел мужик, послушал игру, дал тысячу рублей, послушал – еще дал тысячу. Сидит, слушает… «Может быть, к черту гастроли?» – мелькнула мысль. Но нет, поехали.

Остальные говорят: «Давайте, ребята, сыграйте, давайте!» – «Давайте-давайте», – отвечают мои музыканты, имея в виду деньги и ценностное равновесие.

А недавно с одним клиентом эпилептический припадок случился: Женя держал мужика за голову, а Юра засовывал между зубов барабанную палочку. Была музыка…

Уходя, я слышал, как ворчал Саша Некрасов: «Да не лезьте вы со своими стаканами. Кто там заказывал Гершвина? Давайте-давайте, восстанавливайте равновесие, а то на ногах едва держитесь, уважаемый».

В тот вечер, 23 февраля, я, кажется, шел по улице и читал стихи:

«В твоих киосках и такси мне не дадут – сочтут за труд… Тебе дадут – ты попроси, спроси, куда они берут? И ты оставил бы следы в каком-нибудь Афганистане, но разве знаешь ты, кто ты? И что ты знаешь об Афгане… Пускай поэта пуля ранит, но он не туз для пистолета, хотя не он воспел в романе вино Клико или Моэта. Не матерись – ты не в театре, подвинься и налей вина напарнику по школьной парте, стоявшей слева – у окна. Мы проиграли, мы в азарте спустили лиру королей, осталось по козырной карте, точней сказать, по сто рублей. Нам не хватило фонарей, чтобы найти последний кров. Налей, напарник, не жалей свою рябиновую кровь. На землю золотых крестов спустилась бережная ночь, но никому не хватит слов, чтоб даже ближнему помочь. Стихами душу не морочь, не говоря о песне той, умчавшейся на крыльях прочь, с воздушно-транспортной звездой».

Помню, шел по улице, держа кроличью шапку в руке, небритый и пьяный. Не помню, Господи, как добрался домой.

Из обзора

Бранное житье.

Железом и кровью создаются царства, подобно тому, как в муках рождается человек». «В Европе не дадут нам ни шагу без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам», – утверждал Ермолов. Для него порядок был синонимом прогресса. Порядок: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись», «Лучше от Терека до Сунжи оставлю пустынные степи, нежели в тылу укреплений наших потерплю разбои».

Журнал «Родина», 1994 год.

Основателем и первым директором пермского конезавода № 9 был Виталий Петрович Лямин. Незадолго до своей кончины он передал Раисе Григорьевне Соколовой, жене своего преемника, пятьдесят общих тетрадей. Это были рукописные воспоминания Якова Бутовича – знаменитого дореволюционного коннозаводчика. «Это не для Александра Васильевича, – сказал он, – это для Андрея». Надо думать, Лямин понимал, что Соколов-старший – человек внешнего действия, экстраверт, которому недосуг будет читать, вникать в профессиональную и литературную ценность рукописи. А самое главное, время Бутовича еще не подошло. Лямин надеялся, что Андрею, сыну Соколовых, повезет больше.

Сорокалетний Андрей жил отдельно от отца – в трехкомнатной благоустроенной квартире, с женой и двумя детьми. Начкон повел Сергея Бородулина к себе домой и показал рукопись, которую лет семь назад, в начале 1980-х, мать передала ему. До этого тетради хранились на чердаке отцовского дома, в мешках и коробках. Александр Васильевич был в курсе дела, но, поскольку знал о завещании Лямина, сам их не трогал. Андрей тоже не сразу понял, что это такое. Наверно, думал он, старинные записи, наблюдения старого специалиста, мнение которого при современных способах ведения коневодства уже мало что значит.

Со временем Андрей начал менять взгляд на рукопись. Он все более внимательно вчитывался в округлый почерк Якова Бутовича. Но что делать со своим кладом, не знал. А тут Бородулин – журналист, профессионал.

Сергей долго перелистывал старые тетради, местами читал, перечитывал, все яснее понимая уникальность попавшего в руки материала. В раздумье уехал он в Пермь. И на следующий день принял совершенно неожиданное для себя решение: он вернулся к Андрею Соколову.

История мира в биографии отдельно взятого человека… Известный помещик Яков Бутович создал в Тульской губернии Прилепский конезавод, со временем ставший одним из самых знаменитых в империи.

Всероссийская конная выставка, 1910 год. Со всей страны соберутся профессионалы, конники, аристократы. Чем удивить их? Вы-думка Бутовича была блистательной: перед изысканной публикой предстало гнездо маток – одиннадцать белых кобыл орловской рысистой породы, украшенных красными уздечками, голубыми попонами с гербом дворянина, миллионера, коннозаводчика Якова Бутовича. Помещик получил Большую золотую медаль, о его предприятии писала английская «Таймс» и все издания России, посвященные конному делу.

В начале XX века офицер Яков Бутович участвовал в Русско-японской войне. После революции, спасая завод от крестьянских погромов, он добился национализации своего конезавода и того, чтобы его поставили возглавлять предприятие.

Сергей читал, вникал, расспрашивал специалистов… Орловские рысаки – легкоупряжные лошади, первая культурная порода в России и первая рысистая порода в мире. Ее создал граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский. Тогда, в конце XVTII века, возникла необходимость в лошади, способной преодолевать российские расстояния. Полученная в результате селекции порода отличалась крупным ростом и сухостью конституции, силой и костистостью, темпераментностью и способностью жить в любом климате. Орловские рысаки стали делом жизни Бутовича.

Яков Иванович не только остался во главе предприятия, но и впервые в послереволюционной России организовал бега и выставку орловских рысаков в Туле. Пригласил наркома земледелия Муралова. Собрал громадное количество зрителей.

Бутович начал писать свои воспоминания на свободе, в 1925 году. К этому времени он был уже отстранен от руководства заводом и поставлен заведующим музеем, который сам и создал. Еще великий Илья Репин благословил его на это святое дело. Бутович собрал несколько сот картин, писаных маслом хорошими художниками, фотографии, литографии, литье. Всего три тысячи единиц хранения. Такой лошадиной коллекции в мире не было и нет по сей день. Свой дом в Прилепах он перестроил таким образом, чтобы музей расположился в нем. Отдельный зал – под галерею.

Большевики освободили Бутовича от руководства заводом как «бывшего человека», дворянина. До революции «бывшими» называли нищих бродяг, золотую роту, которую в современной России окрестили бомжами. Дело в том, что Бутович сохранил помещичий уклад жизни, что вызывало у советских начальников приступы классовой ненависти. Каждый вечер он диктовал повару меню. И жил в том же барском доме.

Бородулин подумал вот о чем. Видимо, Бутович решил обыграть советскую цензуру, закончив первую часть воспоминаний Февральской революцией. Чтобы иметь возможность опубликовать книгу. Рассказал о своем детстве, учебе, участии в войне, о том, как ему помогали купить Прилепы два ушлых еврея, поскольку имение это было к тому времени заложено и перезаложено. В России в те годы расстояния измерялись не от усадьбы до усадьбы, а от конезавода до конезавода. И после революции даже партийная большевистская пресса регулярно сообщала об очередных бегах.

Бутович перешел ко второй части своих воспоминаний – «Архив сельца Прилепы», описанию ста лучших заводов России. И когда дошел до середины, был арестован первый раз.

Шел 1928 год. К этому времени он уже был в разводе с Александрой Романовной Вальцевой, которая перебралась в Ленинград. Накануне он купил своей маленькой дочери Таничке черные и белые ленты – подарок, который девочка получить не успела.

Бутовича обвинили в том, что он украл табуретку и старый шкаф. Сам у себя украл. Дали три года по уголовной статье. До «Шахтинского дела» оставалось полгода, политические процессы в стране еще не начались.

Бутовича посадили в Бутырку, а потом перевели в Тульскую тюрьму. Человек, привыкший к высшей степени независимости, оказался в переполненной камере. Где находилась в это время рукопись Бутовича, неизвестно. Только через четыре месяца он смог выйти из шока и, чтобы привести в порядок душевный строй, начал одну за другой записывать родословные своих лошадей.

Незадолго до ареста Бутовича лошади Прилепского завода были разведены на Московский, Хреновской и другие заводы, несколько лошадей попали на Урал, в далекую Пермь, город, который не забудет Бутовича. Ну понятно, о себе писал, тосковал по барской жизни, но зачем составлять родословные лошадей? Потом Бородулин понял: для того, чтобы помочь специалистам лучше влить прилепских лошадей в маточное гнездо, в производящий состав заводов. Через несколько лет от прилепских лошадей будет получен европейский рекордист и чемпион породы по типу и экстерьеру Улов, прилепская Безнадежная-Ласка станет основательницей лучшего маточного семейства породы.

Наконец-то Бутовичу удалось вернуть себе спокойное состояние духа и продолжить работу над воспоминаниями. Начал с отдельных очерков о Прилепском заводе и музее времен революции. Затем перешел к упорядоченному описанию происходившего там – до его ареста. Из Тульской тюрьмы его перевели в Одоевскую, а потом отправили в знаменитые Соловецкие лагеря. Позднее сослали в Архангельскую область, где предложили работать в так называемых ремонтных комиссиях, занимавшихся пополнением конного состава армии. По словам Лямина, в это время Бутович прятал рукопись у какой-то женщины. События в рукописи обрываются описанием Одоевской тюрьмы.

Господи, как они встретились? Бородулин выяснил, что в 1920-е годы Виталий Лямин работал на Урале, а Яков Бутович – в ГУКОНе, главном управлении коннозаводства. Надо думать, что там они и познакомились, на каком-нибудь совещании или инструктаже, а позднее, возможно, встретились в Архангельской губернии, где Бутович и доверил рукопись своему молодому коллеге. Разбирался он в людях – не ошибся.

Вторично Яков Бутович был арестован в августе 1937 года, а 17 сентября «тройкой» при УНКВД Курской области приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 17 октября. Место захоронения не зафиксировано.

17 мая 1989 года Указом президиума Верховного Совета СССР Яков Иванович Бутович реабилитирован.

Все эти годы рукопись хранилась в Перми, спасалась от времени и чужих глаз. Люди рисковали свободой, чтобы сохранить эти тетради.

– Это хорошо, что я три года не мог очерк закончить, – сказал мне Сергей Бородулин, – иначе о Бутовиче ничего не узнал бы.

Четвертое спецсредство, что мы приобрели, называлось «Глобол» – коричневая паста, которую надо выжимать из тюбика и намазывать на объекты труда и отдыха «талибов»: «Излюбленные места обитания тараканов – это темные и теплые укромные уголки вашего жилища. Легко дозируемая паста от тараканов GLOBOL позволяет быстро и экономно обрабатывать труднодоступные места пребывания тараканов, щели и полости… При сильном нашествии тараканов мы также советуем использовать аэрозоль и бокс-приманку GLOBOL».

О, наконец-то тараканы начали дохнуть сотнями и покидать нашу жилплощадь в спешке, забывая фамильные драгоценности. Весьма эффективное средство, немецкое. Мы вздохнули свободно, как после длительной оккупации.

Соседка по квартире постоянно держала на своей газовой плите старые ржавые ножницы, на которые я никогда не обращал особого внимания, пока Лиза не объяснила мне, что это против колдовства. Соседка оборонялась от нас. Потом я заметил: когда я умывался и сплевывал в раковину, она делала то же самое – сплевывала в свою. И так каждый раз. Лиза объяснила мне, в чем дело… И еще, если соседка ставила на газовую плиту кастрюлю или чайник, никогда не уходила в комнату, ждала, когда закипит или сварится. Ну, тут я догадался сам: боялась, что мы чего-нибудь подбросим. Насколько надо было знать человеческую природу, чтобы написать в инструкции: «…только для борьбы с вредными насекомыми». Соседка оценивала нас как людей, способных ее сглазить или отравить. Моя ровесница… Бедная тетка, инвалидка.

Из обзора

Инструкции.

Ермолов и Вельяминов, его ближайший сподвижник, раньше других оценили реальную ситуацию: в этой кампании. Смехотворна даже мысль о каких-то цивилизационных рамках; что той самозабвенной партизанской войне, которую вели под защитой гор кавказские народы, должно противостоять равной безоглядностью и вседозволенностью. Равной готовностью драться до бесконечности.