Текст книги "Дети победителей (Роман-расследование)"

Автор книги: Юрий Асланьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Потом Папян рассуждал об «элите» страны, показывали снимки, где он стоял в обнимку с заместителем председателя Госдумы России, ученым, путешественником, столичной знаменитостью армянского происхождения.

«А вот мой отец не мог учиться, поскольку в пятнадцать лет он воевал с немцами, затем двенадцать лет был «под комендатурой» – выезд за пределы пермской тайги запрещался, – подумал я. – А этот даже не удосужился съездить на сотню километров севернее Николаевска, найти могилы армян, героев самой великой в истории человечества войны, не знаменитостей».

Я с улыбкой отметил, что только в одной главе шикарно изданной книги о заводе пять фотографий Папяна.

Папян неторопливо, не выпуская из рук сигарету, перебрал на столе пачку газет – и протянул мне одну из них, тыча пальцем в фотографию пожилого мужчины с орлиным профилем и густыми волосами, откинутыми назад. Мужчина походил на Данте Алигьери. Чувствовалось, что снимок сделан давно – может быть, полсотни лет назад. Это был известный армянский писатель, один из руководителей нелегальной организации, созданной партией «Дашнакцутюн». Об этой партии мне еще папа рассказывал. Армянские нелегалы в двадцатых ликвидировали главных руководителей младотурков, ответственных за уничтожение полутора миллионов армян в начале века.

– Почитай, – кивнул Папян на газету, – возьми с собой…

Договорились, что к следующему разу мы разработаем программу проведения предвыборной кампании.

– Я думаю, мы должны быть не только разведчиками, но тактиками и стратегами – тоже, – сказал я на прощание. – Один мой знакомый, опытный спортсмен, чемпион рукопашного боя, говорил, что самое главное в схватке – сделать неожиданный ход… Именно этот ход должен стать основой нашей программы.

В завершение мы все прошли на собрание сотрудников заводоуправления. Выступал только Папян. И закончил свою речь великими словами: «Благодарите меня, что я у вас есть».

Перед отъездом нас проводили на первый этаж, в банкетный зал, который находился в помещении, смежном со столовой. Салфетки, приборы, минеральная вода, виноград, груши, бананы, опять красная рыба, изумительная мясная поджарка, ну и так далее. Но наглости моей не было предела – я поинтересовался вином. Такой любознательный. Официантка тут же принесла бутылку красного французского «Вольнэ от бушар» из винограда пино нуар, я откупорил ее собственноручно. Да, 1500 рублей бутылка, как раз к мясу.

Мы хорошо пообедали, но мне было мало – я попросил у официантки пакет, поставил в него недопитую бутылку, и мы отъехали на машине, которую нам предоставил Папян.

Конечно, я вел себя немного развязно и даже нагло, пил в машине из горлышка и позволял себе думать все, что приходило в мою нетрезвую голову. Я, наверное, полагал, что историческая родина передо мною в долгу. Я был доволен земляком и почти не сердился на него за то, что он так много говорил перед обедом.

Через неделю мы приехали снова. Опять за свои деньги. Привезли программу, которой я честно отдал три рабочих дня. К этой поездке Нина уже узнала, что мы у Папяна не первые – первой была та самая Каслинская, еще весной приступившая к подготовке предвыборной кампании. А потом мой дорогой друг, большой человек Армен Григорович Папян, пнул ее под зад, как того подрядчика – с «температурным режимом» фундамента.

– Это он зря сделал, – покачала головой Нина. – Каслинская перешла на другую сторону, а она – серьезный противник!

Мы опять сидели под фонарями среди гладиолусов.

Подъехал навороченный джип зеленого цвета, из него вышел и направился в здание высокий широкоплечий мужчина в зеленом пиджаке с желтыми металлическими пуговицами.

«Отстает провинция», – мелькнула мысль, поскольку в столицах новые русские уже перестали подражать попугаям. Сейчас они подражают пингвинам. Через минуту он появился снова и направился к нам.

– Вы ко мне? – приветствовал он, пожимая мою руку. – Подождите, пожалуйста, десять-пятнадцать минут, я сейчас съезжу, постригусь – и буду.

Волнистые седые волосы, челюсть бульдозера. Ну, мы готовы были простить ему провинциальность и самодовольство. Не бесплатно, конечно.

– Но это же не Папян! – пропела Нина, когда машина отъехала.

– Какая тебе разница! – возмутился я. – Человек ради нас завод бросил, подстригаться поехал.

– Он ради тебя из кресла не встанет, – заметила Нина.

– Ты думаешь, ради тебя? – удивился я.

Петрова смотрела на меня с наглой ухмылкой. Среднего женского роста, стройными ножками и двумя высшими образованиями, она была ничего, но эти занятия айкидо, йогой, гимнастикой… Невозможно, чтобы в нормальной женщине было столько энергии, это тревожит мужчин и порождает у них комплекс неполноценности.

Потом мы снова пили чай в приемной. Папян приехал минут через пятнадцать, поздоровался, как с родными, и прошел в кабинет. Вскоре появился высокий в зеленом пиджаке – и тоже прошел туда, в кузницу золотых монет.

– Кто это? – спросила Нина.

– Генеральный директор, – ответила симпатичная секретарша.

– А у Папяна какая должность?

– Он – председатель совета директоров!

– Понятно, – кивнул я.

Потом появился еще один – тоже высокий, но припудренный какой-то, будто комсомольский вожак.

Нас пригласили. Ха-ха, это был совет директоров. Генерального звали Петром Васильевичем Савельевым, «комсомольца» – Николаем Викторовичем Плотниковым, он оказался директором по социальному развитию и кадрам.

Кабинет был большой, как цех интеллектуального труда. Мы сели за боковой стол, передо мной, за плечом гендиректора и белыми жалюзи, стены заводских корпусов стекали вниз стеклом водопадных окон.

Все, кроме Нины, курили, они – какие-то заграничные сигареты, я – свои, из Санкт-Петербурга.

– Юра Асланьян, – представил меня Папян подчиненным, и после паузы многозначительно добавил: – Земляк…

Я сказал, что подготовил программу проведения предвыборной кампании и готов представить ее совету директоров.

– Я читал ваши журналистские материалы – они мне нравятся, – кивнул головой Петр Васильевич.

Мне это польстило, но я скрыл досадное чувство – конечно, не только от себя. Начал излагать программу, компьютерная распечатка которой лежала передо мной. Я предложил положительный алгоритм действий, отвергая использование компромата, черного пиара, негативного потока информации.

– Я считаю, что программа хорошая, – оценил мою работу генеральный директор.

– Я бы посоветовал подключить к работе молодежную организацию предприятия, – добавил директор по социальному развитию и кадрам господин Плотников.

– Сагласен, – казалось, поставил точку председатель совета директоров Папян, – но чемодан кампрамата падгатовить нада. А использавать его не в нашей газете, а в абластных… Мы далжны быть чистыми! Делайте все, что необходимо. Проблэм с деньгами не будет.

Он разрушал саму идею… Но мы не стали спорить с председателем совета директоров, уже имея черный опыт: у этих людей нет логики – только желание, деньги и темная вера в собственную правоту. Откуда у них темная вера? От верблюда. Аргументы бессильны, когда людей может остановить только одно – страх за деньги или собственную жизнь.

Директора нашу программу приняли. А куда они денутся? Документ разрабатывал социолог, журналист, писатель… Я все продумал и был абсолютно уверен в успехе. Осталось решить последний вопрос… Конечно, я представлял себе, что это такое – два месяца экстремальной работы. Я не собирался делать ее во имя солидарности с исторической родиной.

– Когда мы будем говорить об оплате нашей работы? – спросил я Папяна.

– Решите этот вопрос с генеральным директором, – тихо ответил армянин, – а я сейчас уезжаю – завтра мне надо быть в Норвегии.

Я сидел за столом и курил третью сигарету подряд. Количество чашек потонуло в глубине выпитого чая. Кончики пальцев подрагивали.

Мне надо было назвать такую сумму, которая не испугала бы заказчика и не обманула нас. Я вспомнил, сколько берут команды политтехнолов, прикинул объем работы, время на ее исполнение – и вывел нужную цифру.

Кабинет генерального директора был в два раза больше, чем у Папяна. «Потому что он здесь проводит заводские оперативки», – догадался я.

Кроме того, я понял, что Петр Васильевич Савельев ждал меня. Он сидел один за громадным столом, пиджак накинут на спинку высокого кожаного кресла.

– Армен Григорович сказал, что решать вопрос об оплате мы будем с вами, – объяснил я свой приход, усаживаясь в предложенное мне кресло. На лице хозяина кабинета ни улыбки – ничего лишнего.

– Да, – кивнул директор, – какую сумму вы хотели бы получить?

Я закурил – наверное, десятую сигарету подряд.

– Двадцать пять тысяч долларов – мне, и двадцать пять тысяч – моей коллеге…

Директор молчал, курил, глядя в стол.

– Это большая сумма, – наконец произнес он.

– Большая, – согласился я, – но и работа серьезная.

– Я должен посоветоваться с Арменом Григоровичем, – поднялся он, – подождите, я сейчас вернусь.

Я сидел и думал о том, что в этот момент решается моя судьба: за такие деньги в Перми можно было купить двухкомнатную квартиру. Я чувствовал, что давление мое поднялось… Директор появился минут через пять, сел в кресло и посмотрел мне в глаза.

– Армен Григорович согласен, только не по двадцать пять, а по двадцать.

– Ладно, – облегченно кивнул я головой, – только первую половину через неделю после начала работы, вторую – за полмесяца до ее окончания, договорились?

Нина Петрова и Николай Викторович Плотников ждали меня внизу, у машины. Директор по кадрам смотрел на меня так, будто чего-то ждал. Правда, я это понял потом.

Нина похвалила благоустроенную территорию перед заводоуправлением: фонарики, цветы и прочие прибамбасы. Николай Викторович Плотников ответил с косой улыбкой:

– Да, горожане здесь любят гулять. Сначала мы никого не хотели пускать сюда, но потом забоялись, что люди в отместку перебьют нам фонарики».

Уральский заводчик Григорий Максимович Походяшин в конце XVIII века целое состояние пожертвовал на книгоиздание в России. Глазом не моргнул, а эти боятся, что у них фонарики перебьют… Когда-то этот завод уже принадлежал армянам – Лазаревым, прямым потомкам армянских царей. Наверно, именно поэтому Папян решил приобрести предприятие. От царских аристократов осталась одна вилла в Италии да смутные, как воспоминания, портреты в провинциальных музеях Чёрмоза и Ильинского.

Когда мы сели в машину, у меня сжало в груди – я побледнел.

– Сердце, – сказал я.

– Откинься назад, – скомандовала Нина, – расстегни куртку, дыши спокойно…

Нина схватила мою левую руку и надавила большим пальцем выше запястья. Кофе, сигареты, переговоры… По боли я понял, что там находится какая-то точка, регулирующая давление. Нина работала несколько минут, с силой вращая палец, как пестик в ступе. Другой рукой она открыла окно с моей стороны, чтобы свежий воздух шел прямо в лицо.

Через десять-пятнадцать минут я уже был здоровым человеком. Ну, почти здоровым. Нет, не зря она занимается единоборствами, что-то в этом айкидо есть.

Потом мы думали, обменивались между собой фразами так, чтобы водителю не было понятно, о чем говорим.

Армен Григорович окончил автомобильный техникум и отслужил срочную на Дальнем Востоке. Десять лет назад появился в Николаевске и создал первое частное дорожно-строительное предприятие. Мы прикинули возраст капиталиста и попытались выяснить, куда делись еще десять лет, аккуратно избегаемые в официальных биографиях.

Позднее я догадался – куда.

В тот вечер 1977 года мы с Валерой Южаниновым выпили две бутылки водки – с хлебом и сыром, а утром решили съездить в Кунгурскую ледяную пещеру. Сели на электричку и через два часа были на месте – у каменного портала, ведущего в подземелье.

Когда-то здесь было Пермское море, в котором вызрели первые акулообразные хищники. Потом к небу поднялись горы, известные миру как Уральские, ставшие границей между Европой и Азией – от Ледовитого океана до Каспийского моря. Сама пещера, как говорят ученые, молодая – всего двенадцать тысяч лет. Когда-то здесь прятались местные жители от набегов сибирских татар из-за хребта, а позднее скрывались староверы.

Пещера освещалась разноцветными лампочками, как космос – звездами. Экскурсию вела энергичная женщина, краевед-фанатичка, без умолку твердившая о своей каменной дыре. Дошла до того, будто мы все из нее, из каменной дыры, вышли. Хорошо, прежде чем выйти, мы выпили.

– Только полтора километра из пяти с половиной, изученных на сегодняшний день, доступны экскурсантам. Характерной чертой грота Бриллиантового является богатое убранство ледяных кристаллов, поскольку здесь круглогодично стоит отрицательная температура. К Бриллиантовому примыкает Полярный грот, где можно наблюдать ледяные сталактиты и сталагмиты. За ним следуют гроты Склеп и Крестовый, названия которых связаны с находками здесь убежища, где были кресты, иконы и другие староверческие реликвии. Далее, по протяженной галерее, попадаем в грот Руины Помпеи, представляющий собой причудливое нагромождение камней и гипсовых глыб. В гротах наблюдается значительная разница температур, обусловленная особенностями циркуляции воздуха, наличием расщелин и так называемых «органных труб».

Экскурсовод остановилась.

– Посмотрите вверх! – сказала она. – Вы видите органную трубу, нижнюю часть образования, напоминающего песочные часы…

Ну, я резко вскинул подбородок вверх, как приказали. И почувствовал, как мой затылок ударился обо что-то – не настолько твердое, чтобы быть камнем.

Господи, «что-то» оказалось носом женщины – самой интеллигентной из тех, что мне приходилось встречать в жизни. Она была в белом пальто и белом кашне. Я бросился извиняться. Я вспомнил весь лексический запас пардонного ряда. Правда, он оказался небольшим. Потому что я вырос в поселке Лагерь, лечился в деревне Неволино, а служил на станции Решёты.

После того как перестала выть, женщина начала ругаться. Она делала это так долго и искусно, что я подумал, не с одной ли мы станции. Я снова бросился извиняться – правда, уже сквозь зубы. Стоявший рядом с женщиной мужчина в строгом пальто утешал ее как мог. Я ему сочувствовал. Женщина не останавливалась. Колонна аккуратно двинулась дальше, поскольку было скользко. Мы с Валерой нарочно отстали, чтобы скрыться с глаз интеллигентной женщины. Теперь она шла метрах в трех впереди нас. «Дорогая, успокойся…», – ласково приговаривал мужчина. «Сучка!» – добавлял я про себя. И в то же мгновенье увидел, что теперь вверх вздернулась ее голова, и она плашмя легла на пещерный лед экскурсионной тропы, стукнувшись о него затылком так, что над нами завыли все спиралеобразные трубы господа Бога. Женщина лежала в белом пальто в жидкой грязи и выла. Тут дрогнуло даже мое каменное сердце. Ну кто еще захочет стать в России интеллигентом после очевидного доказательства существующего проклятия?

В гроте Великан была установлена новогодняя елка.

– Благодаря уникальным микроклиматическим условиям елка остается зеленой и не осыпается в течение всего года, – продолжала экскурсовод. – А этот грот называется Вышка, потому что находится выше всех участков пещеры. Здесь, как видите, лежит каменная глыба, по форме напоминающая силуэт мыши.

Я смотрел на одухотворенное лицо экскурсовода, и даже оно напомнило мне интеллигентную женщину, хорошо владеющую лексиконом сибирской станции Решёты.

До деревни Неволино мы с Валерой добирались пешком, по весенней распутице. Выяснилось, я даже не знал, в каком доме живет Инесса Васильевна.

Это был обыкновенный деревенский дом на берегу Ирени, мимо которого проходишь, направляясь к подвесному мосту через речку.

– Здравствуйте! – сказал я женщине, открывшей мне тяжелую деревянную дверь.

– Здравствуйте! – ответила она. – Проходите, ребята, проходите!

Я переступил через высокий порог, Валера – тоже.

– Проходите в комнату! – приглашала она.

Мы стояли и не двигались. Не двигался я, ожидая, узнает она меня или нет. Я узнал ее сразу – за пять прошедших лет Инесса Васильевна, конечно, не изменилась, но я впервые видел ее в домашнем платье, без белых туфель.

– Вы меня не помните? – не выдержал я.

– Не помню, – улыбнулась она в ответ. – Проходите в комнату!

Мы сняли обувь, прошли и сели за круглый стол, накрытый белой скатертью. Достали из пакета бутылку шампанского.

– Куда ты? – услышали сердитый голос хозяйки. – Иди обратно! Быстро!

Инесса Васильевна резким жестом развернула выпавшего в комнату мужчину в трусах и майке. Я не сразу понял, Господи, что это был ее муж. Он попытался что-то сказать, но не успел, поскольку она быстро вытолкала его в другую комнату.

– Напился, – коротко прокомментировала Инесса Васильевна и скрылась в других дверях. Она так и не присела, не сказала ни слова, пока на столе не появилась вазочка с вареньем, печенье, конфеты, чай, чашечки и бокалы для шампанского.

– Ну и как тебя звать? – спросила она, наконец-то сев напротив.

– Юра Асланьян, – ответил я.

– Юра? – воскликнула она. – Это ты?

Мы молча разглядывали друг друга. Я понял, что гости из прошлого приходят к ней часто. И все-таки чувствовал, я был в этом уверен, какое-то особенное отношение к себе…

– Ты сильно вырос… Чем занимаешься?

– Отслужил в армии. Поступил в университет, на филологический факультет, по вашим стопам пошел.

– Я не сомневалась. В армии… Значит, выздоровел…

Мы просидели у Инессы Васильевны около часа, потом попрощались с чувством сожаления. Кажется, у нее были серьезные семейные проблемы.

С висячего моста я оглянулся на дом женщины, которой удалось сделать из меня человека.

Подполковнику Алексею Сиротенко стало известно, что муфтия Пермского края вынудили сложить полномочия путем угроз. В милиции знали, что муфтий пользовался поддержкой татаро-башкирского населения региона и проводил политику мирного сосуществования религиозных конфессий и сотрудничества с местной властью. Может быть, именно этим не угодил он Верховному муфтию? Вскоре был прислан новый муфтий – Рафаэль Кузин, как выяснилось, родственник Верховного муфтия.

Подполковник читал полученную информацию: «Рафаэль Кузин окончил филологический факультет Башкирского университета и медресе при Центральном Духовном управлении мусульман в Уфе. Вскоре Кузин начал планомерное вытеснение сторонников бывшего муфтия из мусульманских организаций края, используя для этого методы запугивания и дискредитации, в том числе с помощью правоохранительных органов. В настоящее время Кузин и лица из его ближайшего окружения пытаются получить в свое управление здание Соборной мечети Перми, отреставрированной в 1996 году на пожертвования верующих. С этой целью им развернута широкая пропагандистская кампания по обвинению руководства Соборной мечети в проповедовании идей ваххабизма и религиозного экстремизма».

Подполковнику стало известно, что большинство мусульман из числа татаро-башкирского населения поддерживают сторонников бывшего муфтия – председателя и имама Соборной мечети. Кроме того, в окружение нового муфтия входят люди, достойные пристального внимания правоохранительных органов. Один из них, татарин по имени Рустам, помощник Кузина по экономическим вопросам, занимается незаконными операциями с недвижимостью. Второй, русский Василий, дважды судим, в том числе военным трибуналом. Является близкой связью Рустама и начальником службы безопасности Кузина. Известен под прозвищем Белый Имам. Третий, по имени Хасан, 1965 года рождения, имеет судимость.

С помощью уголовников муфтий продолжает атаки на Соборную мечеть. Однако проверка не подтвердила тех фактов, что приводились Кузиным в заявлениях – о ваххабитах, окопавшихся в мусульманском храме.

Из обзора

Во время войны они изображали государство, но как она закончилась, анархизм снова вышел наружу. Они способны воевать и побеждать, но мало способны подчиняться государству, даже своему, даже правовому государству, по той же причине, которая делает их страшными для врага и храбрыми на войне.

…Традиционный уклад формировал свободолюбие, приоритет защиты очага, семьи, уважение к женщине, почитание воли старейшин, а также разбой, грабежи и похищение людей. Легче было ограбить, даже соседа, чем разбогатеть трудом. В советские времена в республике всегда существовала проблема рабочих мест, которая становилась еще острее из-за высокого уровня рождаемости. А стремление к государству – следствие субъективных факторов: для борьбы с врагом нужна армия, для армии – государство.

«Независимая газета», ноябрь 1999 года.

Я радовался, что наконец-то встретил нормального армянина, обаятельного, а главное – щедрого.

В третий раз мы взяли с собой еще двух журналистов и выехали на микроавтобусе Николаевского машиностроительного завода, который возвращался из Перми с ответственными работниками предприятия.

Сидели рядом с Ниной, разговаривали.

– Шакалы и грифы окружили Россию, – тихо говорил я, – они чувствуют – зверь приболел, ждут удобной минуты, чтобы накинуться на него и разорвать на куски… Ты представляешь, как по этой земле ходят арабы, китайцы, турки?

– Азеры уже ходят… – сказала Нина.

– Ходят, но до поры до времени, как и чеченцы. Это чуждое нам сознание.

– Ты сам армянин, – тут же добавила она.

– Ни один человек на свете не имеет права определять мою национальность, – кротко ответил я, – кроме меня самого, конечно.

– И кто же ты? – нагло ухмыльнулась Нина, принявшая меня за армянина.

– Я русский пермяк… – пустил я длинную слезу. – У меня отец армянин, а сам я представитель крохотной народности, имя которой – язьвинцы, чалдоны, живущие по реке Язьве, притоку Вишеры. Как раз в том самом месте, где Территория Бога граничит с Николаевским районом. Когда русские пришли на эту землю, язьвинцы назывались «пермяками». У них отняли все, даже имя. Сегодня их всего две тысячи человек. Мой дед, охотник Павел Сергеевич, расстрелян по приказу латыша Берзина, моя бабка, Лидия Никаноровна, была сослана по указу грузина Сталина, мой дед, армянин Давид Акопович, и моя бабка, гречанка Анна Михайловна, конвоировались войсками НКВД, которыми командовал абхаз Берия. Не этим уродам говорить об имперском сознании русских. Я могу допустить, что буду жить на родной земле с французами или немцами, с армянами или волжскими татарами, но не с турками… Таково мое историческое, языческое, православное сознание. Россию никто победить не сможет, но потом, значительно позже, все народы, все нации северного полушария объединятся. А когда остальные выберутся из пещер, объединятся все – в человеческую нацию. Две сотни лет рядом с русскими не сделали чеченцев хлебопашцами и сталеварами, как были бандитами, абреками, так и остались… Еще Шамиль печалился, что чеченцы воровали из его армии лошадей и подводили его в крутых военных ситуациях. Я русский, имеющий греко-армяно-язьвинское происхождение. Я русский по духу.

– Но русские, покорявшие и покоряющие горцев, – тоже бандиты, только в другой форме! – возразила Нина.

– Но их в России меньшинство, а в Чечне – большинство. Речь о тенденциях и дефинициях!

– Меньшинство, но – в Кремле.

Слава Дрожащих, журналист, знаменитый поэт-метаметафорист, знаток русского языка, сидел сзади, рядом с Сашей Ковылковым, бывшим командиром разведроты СА, а теперь журналистом, прошедшим все горячие точки империи. Добрые, они могли замочить, засолить или завялить кого угодно.

Было уже темно, когда микроавтобус въехал в Николаевск, и на подъезде к профилакторию пассажиры предупредили: будьте осторожней, там живет медведь…

Мы добродушно улыбнулись шутке. Нас, четырех асов пера, высадили из машины. В вестибюле ждали двое мужчин – один тощий, подвижный, суетливый, второй – невысокого роста, с настойчивой корпоративной улыбкой.

Нас провели на третий этаж совершенно пустого здания и показали один номер для журналистов-мужчин, и еще один – для женщины. Правда, я думал, что у каждого будут отдельные апартаменты. Мало того – наш номер был занят! Он был битком набит мухами. Профилакторий оказался фермой! Мухи бились о стены, звенели, зверели, с разлету стукаясь металлическими, наверное, головами о плафон под потолком. Господи, как живут они здесь, без воды и хлеба? Вскоре на этот вопрос нам пришлось отвечать самим.

– У вас хоть чайник со стаканами имеется? – спросил я суетливого.

– Нет, – честно ответил он, – но я попробую поискать…

У меня в сумке была буханка белого хлеба и кусок копченой колбасы – решили обойтись этим, но пить хотелось.

Конечно, нам приходилось спать на земле, в лесных избушках и на вокзалах, но такого мы еще не видели: у славян принято предложить гостю стакан чаю («У нас, у славян, так принято», – подумал Асланьян).

У татар – тоже, вспомнил я семью Раиса Шарафиева. В их доме детьми мы пили чай с коровьим молоком и ели большие куски белого хлеба со сливочным маслом.

А начальник охраны заповедника «Вишерский» Радик Гарипов? Когда он стоял еще на своих ногах, наливал так, что было хорошо, если к утру доберешься домой. Это уже потом, когда у него ампутировали одну ногу, он стал наливать меньше. Моей злости не было предела, когда человек, убежавший за чайником, так и не вернулся.

И вдруг он появился – человек с первого этажа, второй, тот, что с настойчивой улыбкой.

– Что, не нравится? – пошутил он.

– А вы что, лучше живете? – еще больше разозлился я.

– Да, – скромно отозвался он, – приглашаю всех на чай.

У нашего соседа, который жил этажом ниже, имелся отдельный номер, громадный душ, гостиная с холодильником, в котором было все, что надо для цивилизованной жизни: сухое красное, белое, водочка, армянский коньяк, мясо и красная рыба. Мы сразу почувствовали себя людьми второго сорта, третьего или четвертого… Да нет – мы вообще перестали чувствовать себя людьми.

Мне было совестно – в Перми я рассказывал коллегам о трудовых подвигах и армянском хлебосольстве хозяина Николаевского машиностроительного завода.

Мы начали ужинать, благодарно слушая человека, который снизошел до нас, гнусных пиарщиков, и решил накормить.

– Саша, – представился он, – я командированный из Москвы.

Хозяин расспрашивал нас о секретах профессии, вникал в тонкости пера, говорил о тенденциях и дефинициях, размышлял о судьбе державы и «дальнобойной» политике президента.

– Я бы сказал – скорострельной, – профессионально заметил Александр Ковылков.

– Что вы имеете в виду? – удивился москвич.

– Пистолет Стечкина, – назвал Саша марку оружия агентов спецслужбы.

Хозяин номера сдержанно улыбнулся, оценив шутку провинциала. «Господи, неужели вернулось время метафор?» – устало подумал я. Хотя, как старый поэт, должен был бы этому радоваться.

Мы сдержанно отвечали на вопросы Саши-москвича, пытаясь ответить на другие: откуда такая щедрость? А самое главное, куда подевался человек, убежавший за чайником?

Последнее казалось таким же загадочным явлением, как знаменитый «пермский треугольник» неподалеку от деревни Молёбка, где летали огненные шары, гантели и даже вращающиеся тарелки.

– Угощайтесь, – приглашал хозяин, – это все приготовлено для меня, но я завтра уезжаю.

Мы молча ели и вслух вопросов не задавали. Зато Саша, имеющий моральное и материальное право говорить, не стеснялся, говорил и, возможно, ожидал-таки каких-нибудь вопросов.

– А как вы думаете, кто я? – не выдержал он, в конце концов, нашего скромного молчания.

– Наверное, разведчик, – ответил я.

– Почему так думаете?

– Осторожно расспрашиваете и настойчиво проводите свою линию.

– Правильно, – согласился Саша, – я служил в спецподразделении «Факел» КГБ СССР, воевал в Афганистане. Теперь, знаете, всюду наши…

Мы были удивлены. Не фактом ужина с кагэбистом, а его откровенностью и некоторой навязчивостью. Саша вел себя так, будто принимал нас на работу, проверяя глубину знаний, надежность мировоззрения и степень вменяемости кандидатов.

– Вот вы – пиарщики! А знаете, какая средняя зарплата на Николаевском машиностроительном заводе? – неожиданно спросил он.

– Мы – пиарщики, поэтому знаем: четыре с половиной тысячи рублей, – ответила Нина.

Похоже, Саша был недоволен правильным ответом.

– Да-а, правильно, – кивнул он головой, – а теперь скажите, какие автомашины имеет Папян и сколько они стоят?

Никто из нас на коварный вопрос ответить не смог. Саша начал перечислять названия иномарок и их цены – я запомнил, что самая большая равнялась 120 тысячам долларов, остальные меньше – пятьдесят тысяч, тридцать, двадцать… Я сбился со счета.

– А теперь скажите мне, как это сочетается – средняя зарплата, на которую человеку нельзя прожить, и стоимость конкретных иномарок? Вы же понимаете, что эти деньги можно было бы направить на развитие того же металлургического производства, где рабочие гробят свое здоровье.

– Это по московским меркам четыре с половиной тысячи рублей – небольшие деньги, а по местным – нормальные, – заметил Саша Ковылков.

– Правильно, потому что Москва высасывает из регионов кровь, в столице сосредоточено 99 процентов российских рублей. Знаете, сколько получает моя секретарша? Четыреста долларов. А знаете, сколько получаю я?

Над столом нависло мрачное молчание. Все это, конечно, мы знали. Мы получали столько же, сколько рабочие Николаевского завода. Хохотливый москвич начинал вызывать раздражение, которое с трудом сдерживалось бесплатным ужином. Никто на вопрос хозяина не ответил – сколько он получает, никого не заинтересовало.

– Простите, а кем вы работаете? – не выдержала Нина Петрова, видимо, пораженная зарплатой секретарши.

– Я заместитель директора одной московской фирмы.

– А чем занимается ваша фирма в Николаевске?

– Мы спонсируем Папяна…

Над столом опять нависло молчание – на этот раз недоуменное. Мы считали, что николаевский армянин сам себе господин и никто его «спонсировать» не может. Известно: спонсировать – финансировать какое-либо мероприятие, которое полезно для общества, но не прибыльно для бизнеса.

Московский предприниматель, откинувшись на спинку стула и заложив пальцы за ремень, наслаждался нашим молчанием, не скрывая своего корпоративного удовольствия. Он раскрывал тайны бизнеса в присутствии четырех журналистов! Свидетелей.

– Допустим, Папян может получить выгодный заказ, – продолжал откровенничать Саша, – но денег на его выполнение нет… Откуда они у него? Деньги на работу завода даем мы! Инвестируем… Другими словами, он от нас полностью зависит.

В это время зазвонил сотовый телефон москвича Саши и он вышел из номера, чтобы поговорить без свидетелей.

– Вы заметили, что у него крашеные брови? – прошептала Петрова, самая наблюдательная из нас.

– Ну и что? – спросил Ковылков, бывший командир разведывательной роты, а ныне военный журналист.

– Брови красят тогда, когда покрашены волосы, чтобы скрыть разницу!