Текст книги "Дети победителей (Роман-расследование)"

Автор книги: Юрий Асланьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

Любитель женщин и дорогих автомашин иностранного производства… Тонированное стекло, холодное шампанское, теплая ложь корпоративных праздников, сентиментальные радости сетевых компаний.

Я проснулся на полу, на песочном ковровом покрытии. В углу светился компьютер. Снова закрыл глаза – и вдруг вспомнил яблоневый сад в крымском предгорье, между клубом из морского ракушечника и лесополосой пирамидальных тополей. Однажды я бегал по саду весной, кажется в марте. Отсутствие листвы позволило мне разглядеть под каким-то кустом стержень, торчащий из земли. Я на корточках залез туда, вывозился в грязи, но выдернул его – и глаза мои полезли на лоб – это был штык! Окружившие меня у клуба старшие пацаны авторитетно сказали, что штык – немецкий. Попросили посмотреть – и убежали, захватив штык, с радостным воем первобытных охотников. А я шел за ними и плакал от обиды…

По вечерам, сидя у керосиновой лампы, отец пересказывал маме и нам, детям, последние новости крымских дорог. Я запомнил: один раз в соседней деревне погибло сразу шесть пацанов, нашедших гранату военного времени. Они бросили ее в костер. Вспомнив это, я подумал о родителях тех ребят – и мне стало страшно. Это какое-то фатальное, тотальное, перманентное следствие Большого взрыва, с которого началась наша Вселенная. Я вспомнил мертвых чеченских детей, лежавших на зеленой траве…

Я лежал на полу с закрытыми глазами и плакал, проклиная эту планету и этих выродков, которые каждый день, с утра, думают, что бы им поесть, а потом надеть, как побриться или накрасить губы.

Конечно, я просто переутомился и перекурил. В своей стране – как на войне.

Я снова думал о том, что человек должен проникнуть в тайну своего предназначения, а это нельзя сделать среди людей. Необходимо уединение, которого мне не хватает с самого рождения. Вспомнил, что однажды, во время пьяного бреда, решил покинуть Россию и уйти в горные леса Армении. Правда, потом опохмелился – и побежал на работу, как заводной ишак.

Господи, как хорошо, что я сигареты и корвалол покупаю в разных точках, а то было бы совсем смешно.

Почему они завидуют, обманывают, убивают, переодеваются и подделывают документы, бесконечно красят и завивают волосы? Потому что не знают, для чего рождены. Человек не может достичь предела, но он способен принимать самостоятельные решения. В этом его абсолютная сила. При этом одиночество неизбежно – как плата за истину. Конечно, Бог – это истина.

Из обзора

С 1994 года число похищаемых граждан увеличивалось на 60 процентов ежегодно, с начала 1999 года похищены в сопредельных с Чечней территориях 270 человек, в том числе 17 милиционеров, 80 солдат. Даже введенные Масхадовым законы шариата, предусматривающие за это преступление смертную казнь, не останавливают. Вокруг границ с Чечней орудует около 30 банд, похищающих людей.

«Независимая газета», сентябрь 1999 года.

Я шел по улице и встретил знакомую журналистку Бывает. Но она схватила меня за рукав и быстро оттащила на край тротуара. Так тоже, говорят, бывает, но реже.

– Говорят, ты стал главным редактором у Алохина? Я тебя понимаю. Но сочувствую, сочувствую, – закивала головой Нина Петрова, известная в богемной среде под прозвищем Торпеда, – одного не могу понять – как ты работаешь с Оксаной Шамильевной?

– Я с ней не работаю. Я хочу сказать, она мне мешает работать.

– Да-а? А сколько ты ей платишь?

– Я не работодатель – она пресс-секретарь Алохина!

– Дурак! – всплеснула руками Нина. – Мне рассказывали, ты носишь деньги дипломатами и все раздаешь своим авторам! Это что, правда?

– Конечно, – улыбнулся я Нине.

– Еще и мудак, – кивнула головой она, – я работала с ней в ту кампанию, когда Паша шел в Законодательное собрание. Треть всегда отдавала ей, как и другие… Обыкновенный откат.

– Но ведь суммы выписывает Севруг, – замер я, пораженный простотой мысли и дела. Нашего дела. Общего…

– Ты должен был делать откат обеим, – тут же парировала Нина, – при этом суммы надо было увеличить, естественно! А ты не договорился с ними, и в этом твоя роковая ошибка!

Нина знала об этом городе все и очень редко врала, иначе бы, при такой скорости языка и передвижения, уже скоро утратила бы доверие конфидентов.

И я, тупой-тупой, но уже начал понимать, что меня скоро «кинут»… Севруг вела себя так, будто на Центральном колхозном рынке приобрела сертификат девственницы. Но поскольку расплачивалась с нами исключительно черным налом, я начал регулярно делать копии с ведомостей двойной бухгалтерии, которые попадались в руки.

– Ты придурок, а не главный редактор, – сказал мне Леша Сиротенко из Кривого Рога, наливая пиво в пластиковый стакан, – ты обратил внимание на то, как сформулировано сообщение о машинах «скорой помощи»? Фирма «ДАНАЯ» не купила, а «поставила» технику… О чем это говорит, придурок? Предприятия области рассчитывались с Пермским областным фондом обязательного медицинского страхования векселями и другими делами… А «ДАНАЯ» провела для Пермского областного фонда обязательного медицинского страхования серию взаимозачетных операций, в результате которой и появились машины… Эти машины куплены на наши с тобой деньги, понял ты, главный редактор «Вашего дела»?

– И что, «ДАНАЯ» провела серию этих операций бесплатно?

– А ты что думаешь об этом, придурок? – он насмешливо посмотрел на меня.

Бог мой, я смутился, опустил голову, я вспомнил, что исполнительный директор ПОФОМС Науменко входит в Координационный совет «Нашего дела».

– И почему их никто не остановил?

– А ты не помнишь депутата Золотова? Это он раскрыл «серию этих операций»… А потом произошла автокатастрофа, в которой он погиб. Странная автокатастрофа…

Я сидел и горько печалился за свою молчаливую страну. Промолчала Науменко, когда Паша заявил о своей сомнительной благотворительности, промолчал проректор медакадемии, промолчал главный врач областной клинической больницы, промолчал главный врач областного противотуберкулезного диспансера… Уж они-то знали, какой Паша спонсор и меценат! Все они были членами Координационного совета движения. Они промолчали – и я медленно молчу, сучонок.

В благодарность за общество я решил одарить Сиротенко собственным произведением. Точнее, оно было написано древним баснописцем Эзопом, потом русским Иваном Крыловым, а на последнем этапе переделано советским зэками. Это был настоящий этап… В пересыльной тюрьме вечности присоединился к творческому процессу и я – сделал собственный вариант.

Я начал читать другу шедевр мировой литературы, который создавался в течение двух тысячелетий. Первым автором был грек, а последним – неизвестный армянский поэт:

«Ворона на бону у фрая сыр намылила, но так как штамповитая была, то сыр не схавала она, а села на суку – покантоваться. На ту беду конвой лису таранил – лисица сквозанула с-под конвоя и тихо к дереву на цирлах подошла, и стала ей по фене ботать: «Ворона, вспомни, как с тобой мы на бану ворочали углами, как с понтом мы с тобой атанду разбивали! Куши бы мы с тобой ломали… Ворона, сучкой буду я, твой паханок любил меня!» Ворона свой разинула курятник, сыр выпал – и лисица зажрала… Ворона шухер подняла: «Ах, падла старая, на понт меня взяла? Да если б сыр тебе я не пульнула, ты б точно дубаря дала! Вот я волку скажу – он за меня потянет мазу, он разорвет тебя, заразу! «С чего бы это, – молвила лисица, – волку позорному на зоне не сидится? Не гоношись – ты наших знаешь, ты что мне, птица, предъявляешь? Есть версия, что впала ты в маразм, что путаешь одышку и оргазм. Я не ботаник, чтоб сочувствовать барыге: не щелкай клювом – ты не в Красной книге». Мораль сей басни такова, что сучка рыжая права».

Мы с Лешей тогда здорово посмеялись. Какая разница, кто кого обманул в темном лесу? Надо думать, с кем ты собираешься базарить сегодня за завтраком. Милиционеры, эфэсбешники, армейские офицеры, предприниматели и налоговики, депутаты и бандиты – это одни и те же лица, одетые в разную форму. В мечети – партийный архив, а потом бандитская группировка, в православной церкви – стукачи и гомосеки. В соседнем городе к 50-летию СССР насадили парк, а потом к 100-летию Ленина прорубили в нем сто просек, объявив образцом декоративного искусства, а недавно, к пятилетию Августовской революции, назвали особо охраняемой природной территорией. На этом государственные реформы, слава богу, закончились.

Я снова вспоминал: красивая девушка оборачивается бригадиром проституток, а полковник в казачьей форме – опричником перестройки. Эффект манипулирования сознанием – самое страшное, что ожидает человечество в третьем тысячелетии. Почему я вспоминал? Потому что вывел формулу: на любой вопрос есть ответ – вспомни его.

Если хорошо сосредоточиться, можно вспомнить, о чем думал твой отец, когда первый раз ехал под конвоем по Транссибирской магистрали. Только надо очень хорошо сосредоточиться.

Я даже не знаю, почему так люблю поэзию. Живу в коммуналке, денег на хлеб не хватает, а люблю… Ответ нашел у Варлама Шаламова в «Афинских ночах»: «Разумного основания у нашей жизни нет – вот что доказывает наше время… Я увидел, что формализм Томаса Мора наполняется новым содержанием. Томас Мор в «Утопии» так определил четыре основные чувства человека, удовлетворение которых доставляет высшее блаженство по Мору. На первое место Мор поставил голод – удовлетворение съеденной пищей; второе по силе чувство – половое; третье – мочеиспускание; четвертое – дефекация». И далее у Варлама Тихоновича – о лагере: «У каждого грамотного фельдшера, сослуживца по аду, оказывается блокнот, куда записываются случайными разноцветными чернилами чужие стихи – не цитаты из Гегеля или Евангелия, а именно стихи. Вот, оказывается, какая потребность стоит за голодом, за половым чувством, за дефекацией и мочеиспусканием».

Вчера я до часу ночи смотрел художественный фильм «Арарат» с Шарлем Азнавуром, французским бардом армянского происхождения, в главной роли. Все понятно, но сильно по-западному. Я имею в виду Дикий Запад. Армяне уже настолько похожи на французов и американцев, что не отличить – жестами, интонацией, поведением. Сам Азнавур, как и другие эмигранты, не мчится на свободную родину. Потому что хочется европейского уровня жизни. Грустно, что нация распадается: сотни тысяч армян бросают свою страну на произвол мусульманских соседей только потому, что хотят сладко кушать, мягко спать и ездить в дорогих машинах. Когда комфорт становится дороже родины, тогда страна перестает существовать. Так было всегда – с Карфагеном, Римом и Византией. И так будет с остальными, и так станет, когда к стенам Перми подойдет многомиллионное войско босых, узкоглазых и голодных соседей.

Богатый всегда будет думать, что он умнее и трудолюбивее бедного. Верующий всегда будет гордиться тем, что он порядочнее и милосерднее неверующего. Трезвый всегда будет рассчитывать на то, что он сильнее и устойчивее пьяного.

Так будет всегда. Арарат превратится в пирамиду, а Ноев ковчег – в черный японский джип. Но сигарета дотлеет, и доллары кончатся, и охрана тихо предаст хозяина, продаст конкуренту. Так будет всегда: распадутся нации и все человечество. И человечество, которого уже нет, разрушится на песчинки, рассыплется на пылинки и молекулы – и в один момент будет снесено с лица Земли беспощадным космическим ветром. И до конца Вселенной будут мерцать в бездонной мгле миллиарды несостоявшихся человеческих жизней. Так уже было и будет – потому что жизнь проходит, а смерть – никогда.

Из обзора

В 1990-м отток русских из Чечни увеличился вдвое, в 1991-м – в шесть раз.

Газета «Известия», 1992 год.

* * *

«В ноябре 1994 года родители забирали своих детей из дудаевской армии. Бойцы демонстративно снимали форму и уходили. Казалось, вот-вот дудаевский режим развалится. Однако оппозиция рванулась захватывать город.

А дальше – пошли танки. Но ведь танкам нужна охрана, пехота. Ее набрали из оппозиции. А она разбежалась грабить магазины, и танки остались без охраны. После этого старики стали своих сыновей возвращать в ополчение. И опять поднялось: «Джохар! Джохар!» Три года у русских, да и не только у русских – у всех подряд, но в особенности у русских, отнимали машины, квартиры, дома. В 20-х числах декабря полетели наши самолеты. Никто не верил, что будет такая бомбежка. Стали бомбить и рушить, не разбирая где что. Когда мы с соседом Аликом 23 и 24 декабря ходили по Грозному, то видели, что от бомбардировок пострадали только жилые дома и учебные заведения. Рядом с кинотеатром «Космос» такую бомбу сбросили, что даже и представить себе нельзя. Деревья в скверах Лермонтова и Чехова как косой скосило».

(Александр Карев, работал начальником Заводского ОВД Грозного, начальником ОБХСС ЧИАССР с 1979 года, пенсионер).

«Московские новости», 1996 год.

В следующем номере газеты «Наше дело» должен был идти материал о помощи, которую «Паша – 200 процентов» оказал монастырю на Белой горе. Я вспомнил, что рассказывал мне отец о своей единственной поездке туда – через село Калинино, где много позднее жил поэт Коля Бурашников.

Потом я нашел в своей библиотеке небольшой альбом «Белогорский Свято-Николаевский православно-миссионерский мужской общежительный монастырь» с фотографиями Крестовоздвиженского храма, построенного на вершине Белой горы. Интересно, отметил про себя, что в Крыму мы жили возле Белогорска. Совпадения меня всегда наводят на размышления. Потому что ничего в жизни просто так не бывает.

Уже на титульном листе нарвался на фразу: «Печатается по благословению архиепископа Пермского и Соликамского…» А без благословения нельзя? Разве? Кто бы мог подумать, что именно церковь является матушкой советской власти, если судить по родовым чертам: идейности, нетерпимости, литературе, цензуре и диктатуре… Дочка матушку и придушила.

«Лето было необычайно засушливым. Угроза предыдущих голодных лет нависла и на этот год. Из-за мелководья стояли барки кунгурских купцов Федора и Стефана Шишигиных с огнеупорной глиной для заводов на Сылве, у Константина Лаптева – плоты с лесом на Чусовой. Шишигины и Лаптевы обещали по сто рублей, если духовенство вымолит дожди».

Прочитал – вспомнил первый рассказ Ивана Алексеевича Бунина «Танька» – о том, как голодали деревенские дети до революции. А сегодня запели: царь! Царь! Церковь! Великая Россия! И кто поет… Кто при советской власти ни дня не голодал – бывшие сотрудники обкомов партии, кинорежиссеры и сентиментальные бандиты.

И далее:

«18 июня 1893 года владыка Петр освятил место постройки первого храма будущей обители. Им был также отслужен водосвятный молебен и акафист Св. Николаю Чудотворцу. Во время молебна при первом чтении Евангелия пошел проливной дождь с грозой, который с небольшими перерывами шел три дня. Испытание силы молитв православного архиерея прошло успешно.

Василий Коноплев, знаменитый начетчик и столп юго-кнауфского австрийского согласия, поднес епископу хлеб и соты, владыка из Перми послал ему книгу преосвященного Макария «Догматическое Богословие». Триста рублей, подаренные купцами, пошли в уплату за колокола, привезенные из Москвы. На них вырезали: «Константин, Федор, Стефан».

Ага, сто рублей – и ты на колоколе! А тебе, Варлаам, – золотой наперсный крест, набедренник, скуфья, камилавка и сан протоиерея. Почему раньше не молилися-то? Сколько детей с голоду умерло…

В сентябре 1905 года было совершено освящение скитского пещерного храма в честь Антония, Феодосия и всех Печерских чудотворцев. Пещера была вырыта руками самих скитников в склоне горы. Это в пяти верстах от Белогорского монастыря – Серафимо-Алексеевский скит. Я представил себе, как они роют пещеру – руками, пальцами, ногтями, – мне стало страшно. Не убий, не укради…

Особенно меня поразил устав скитников: лица женского пола допускались в скит три раза в год; запрещено было ходить в баню – по мере необходимости монахи обтирались мокрым полотенцем; спать разрешалось только в рясе; вне трапезы строжайше не допускались еда и питье, даже вода; изгонялись спиртные напитки, чай, курение и нюхание табака; всякий насельник отказывался от своей воли и готов был на любое послушание.

Господи, где я встречал подобный текст? Ну конечно, вспомнил – это же кодекс строителя коммунизма! Тот же аскетизм и безумный догматизм. Особенно это – послушание, и это – запрет на выпивку…

А теперь вот Паша, смиренный наш, вурдалак, решил помочь Белогорской обители. По щеке моей сползла крупная, прозрачная, как аквариум, слеза.

Я готовил последний – ударный номер газеты. Именно он должен был сокрушить бастионы ненавистного врага. Часть работы оставили на завтра. Поскольку Слава устал – он уже не мог верстать, голова болела.

– Где водитель? – спросил я охранника.

– Его нет…

– Как это?

– Шамильевна отпустила…

– Не понял. Почему отпустила?

– Она сказала, что вы будете работать до утра.

– Сучка! – не выдержал я.

Я был взбешен. Разговора о том, как долго мы будем работать, вообще не было, а по предварительной договоренности шофер с машиной должен был дождаться нас.

– Пойдем на Компрос, рядом же – поймаем тачки, воздухом подышим, – махнул рукой Слава.

– Может быть, все-таки вызвать такси сюда? – спросил охранник.

– Прогуляемся, – ответил я, пожал ему руку и взял из кресла свой красный, как кровь, кожаный «дипломат».

Какой был снег в тот вечер – тихий, как в детстве… Большие хлопья медленно выплывали из темного неба на наши головы. Мы решили пойти по короткому пути – между новым домом, в правом крыле которого и находился офис компании «ДАНАЯ», и трущобами старой Перми, похожими на черных барачных старух. Прошли элитное здание и свернули направо, в сторону Компроса. На улице не встретили ни одного человека – даже пьяного, что, конечно, было удивительно. Впереди, метрах в ста пятидесяти, светились огни главного проспекта города. И вдруг сзади раздался странный топот – будто из зоопарка, что находился рядом, выпустили сразу всех парнокопытных и даже единственного слона. Так это или нет, мы убедиться не успели. По крайней мере, я – точно. Потому что тут же, как только начал поворачивать голову, получил страшный удар под колени обеих ног. Чем – я так и не понял. Возможно, бейсбольной битой. По вскрику, донесшемуся слева, я понял, что Слава тоже уже лежит на земле. Вернее, на тротуаре, покрытом наледью и свежим снегом.

Сколько было бандитов, я не понял. Но удары ногами наносились по моему телу со всех сторон – по голеням, бедрам, корпусу, голове… Последним усилием воли я перевернулся на спину и начал вертеться на ней, отбивая нападавших ногами. Еще помню, мне удалось нанести несколько ударов, после одного из которых последовал сокрушительный ответ в лицо. В тот момент я попытался поднять голову – и получил, надо думать, тяжелым ботинком. Я перевернулся на живот и зажал голову руками – в безумной попытке сохранить мозг. Бандиты продолжали бить. Что было со Славой, я не знал, и когда убежали бандиты – тоже.

Очнулся, может быть, через полчаса, может быть, через час или позже. Было темно и холодно. Правда, я видел плохо, поскольку лицо опухло, а глаза заливала кровь. Но я почувствовал себя счастливым, когда пошевелил языком и выяснил, что не хватает только тех зубов, которые были выбиты в других районах Прикамья. Все тело болело – надо думать, оно иссечено ссадинами, украшено кровоподтеками и синяками. Слава Богу, из лекарств достаточно будет настойки бодяка – не наблюдалось переломов, проломов и сотрясения мозга, который все-таки удалось сохранить. В который раз уже – сохранить. И я снова поблагодарил Родину за то, что не убила. Но ни черного, ни белого света не видел. Да и не хотел… Двигался наугад, ощупью, догадками, переулками, поскольку боялся выйти на проспект, откуда меня тотчас взяли бы другие бандиты – в синей форме с золотыми звездами. Но я знал, куда иду – вверх, к кинотеатру «Алмаз», за которым живет инвалид Федя Зубков. Мне надо было дойти живым – ради мамы, папы и всех своих детей. Я должен был сделать это.

Я пролежал на старом диване Феди Зубкова три дня – боли в теле прошли, синяки не совсем, но сошли… Как мало мне надо – я по-прежнему радовался жизни и был счастлив, что зубы целы.

Пришлось руководить выпуском последнего номера по телефону. Верстальщик Слава утверждал, что пытался убежать, но его догнали, избили почти у Компроса. Сейчас он уже попадает пальцами в клавиши. А вопрос, кто совершил нападение, меня не мучил, потому что я жил в стране настолько цивилизованной, что ответ не имел значения. Слишком много желающих убить кого-нибудь сегодняшним вечером.

Главный вопрос, который меня мучил все это время, заключался в том, что мой красный «дипломат» исчез.

Из обзора

Первая Чеченская. Гужбан.

Солдат, в плену был 4 месяца: «Поначалу били не очень, а потом с каждым днем всё зверели и зверели… Среди нас были татары, вроде единоверцы, а так же над ними издевались. Сами курили наркотики и нас заставляли курить.

Как накурятся, начинают нас избивать. Весело им становилось. Кормили один раз в день, лепешка, чай, иногда бросали кости… Офицера бросили в яму и стали кидать камни, потом стали палками толочь его, как картошку.

Учился на учителя младших классов, хотел детей учить. А сейчас не хочу детей учить. Единственное, что сейчас хочется, поехать туда не в качестве военнопленного, а пойти уже с оружием. Хочется отомстить».

«Независимая газета», июнь 1996 года.

Я опять вспоминал деревню Неволино.

Мы слышали нарастающий стук ее каблуков. И вот она входила в класс: белые туфли, белые чулки, белый халат, белокурые вьющиеся волосы, ясные голубые глаза.

Педагоги школы-санатория, как и врачи, обязаны были носить белые халаты.

Инесса Васильевна, учительница литературы и русского языка, приносила на уроки альбомы с рисунками Пушкина и фотографиями музейных экспозиций из усадьбы Михайловское или петербургской квартиры поэта.

Спокойная, уверенная в себе женщина, к предмету преподавания относилась с тайным восторгом, как к личной миссии на Земле. Ее гордая голова и чуть вздернутый нос напоминали мне русский линейный корабль «Гота предистинация» с широкими белыми парусами. Я тогда еще не знал, что это название переводится как «Божье предвиденье». И тем более не ведал, что речь идет о предвиденье моей судьбы. Как не знал того, что именем деревни Неволино названа целая археологическая культура – неволинская, по могильнику, раскопанному на том берегу Ирени.

Уроки литературы Инессы Васильевны были похожи на таинства приобщения к вечности.

В тот день я подумал, что учительнице понадобилось уйти куда-то на те два часа, что отводились по расписанию на литературу и русский язык.

– Я оставлю вас одних, – сказала она, – а вы в это время пишите стихи. Пишите все. После уроков сдадите мне.

Она ушла, и ни один паршивец не вылетел из класса. Все сидели за столами и в абсолютной тишине писали стихи. Все – даже те, кто никогда этого не делал, кто только умел воровать, материться и курить, втягивая тяжелый дым в туберкулезные легкие.

Сегодня я думаю, что это был гениальный урок творчества – неожиданный, доверительный, основанный на первобытной потребности познания мира.

Она не знала, кто из нас будет спровоцирован на всю жизнь, а может быть, и более – на трансцендентное существование в мистическом пространстве поэзии. Может быть, она рассчитывала на кого-нибудь одного…

Гениальный писатель, ветеран лагерей Варлам Тихонович Шаламов умер в доме инвалидов. Наверное, поэтому неволинских одноклассников на стезе поэзии я не встречал. Какие стихи, господи, когда люди каждый божий день разрывают бытие на куски, как жареную свинью? А ведь всем был предоставлен камертон вечности – на целых два часа.

Из обзора

«У комбата убили ротного. С капитана сняли скальп, выкололи глаза, отрезали уши и оскопили. Теперь лишь убитый чеченец на несколько дней успокаивает душу комбата, и он спит спокойно».

«Аргументы и факты», 1996 год.

Потом к Феде пришел Женя Матвеев с гитарой – пел мне песни: «Отцветет и поспеет на болоте морошка, вот и кончилось лето, мой друг…» Я лежал, курил, слушал – и мысли мои уходили по кривой, по ленте Мёбиуса, в которую сворачивалась обычная обечайка гитары, похожая на знак бесконечности и «восьмеричный бой» блатного мотива, фольклорного ритма, фигуру вальса, на три четверти.

Тяжело, когда тебя бьют на улице родного города.

Потом появился Алексей, которого Федор уже предупредил по телефону, что произошло с его другом. То, что и должно было произойти.

– Кажется, мне удалось выяснить, кто это был, – сказал он, усаживаясь в старое кресло. – На тебя напали парни из охранного агентства «Витязи».

– Кто – витязи?.. – изумился я.

В тишине я начал просчитывать всевозможные векторы движения и коэффициенты корреляции. Линии не пересекались. Пока не пересекались. Мозг был сохранен, но ослаблен.

– Обращаться в милицию – последнее дело, – заметил Женя.

– Я обратился к милиционеру, – начал оправдываться я, – а не в милицию… За кого ты меня держишь?

Криворожский все это молча слушал. Он вышел на кухню, слышно было, как звякнула крышка – вероятно, чайника – и загудел кухонный газ. Женя тихо улыбался.

– Женя, зачем ты на лазерном диске сказал такие слова: «…мы споем песню вологодского автора Николая Рубцова. В этом стихотворении есть несоответствие тому, что происходит с морошкой в это время в наших широтах»? Кто тебе сказал, что Рубцов писал о наших широтах, а не об архангельских, где он тоже жил? Там морошка поспевает как раз в конце лета.

Женя мрачно посмотрел на меня, встал и вышел из комнаты – щелкнула туалетная дверь. Мы сидели молча минуты три. Потом Леша вышел на кухню, вернулся со стаканом чая.

– Зачем ты обидел нашего друга? – укорил Алексей.

– А зачем он обидел Рубцова? Покойника любой обидит – он не может ответить…

– Отвечать можно заставить любого.

– Ментовская ментальность…

– Что ты сказал? – привстал Леша из кресла, держа в правой руке ломтик лимона, который только что достал из стакана с чаем.

– Я сказал: ментовская ментальность…

Закончить я не успел: Леша сделал резкий жест рукой, и ломтик лимона полетел мне в лицо, скользнул по щеке горячей оплеухой.

– Урод, – ответил я. – Мент поганый…

Лицо Алексея исказилось так, будто ему всадили иглу в заднее место. Он вскочил и бросился ко мне, схватил за пуловер на груди и одним рывком бросил на пол, плашмя, сел сверху и начал профессионально сдавливать горло длинными пальцами. Я хрипел, но он медленно продолжал пережимать мне дыхалку. Его лицо было искажено ненавистью – он ждал, когда я сдамся и перестану сопротивляться. Но мне не удавалось расцепить его руки на горле. Я решил умереть молча. И еще я надеялся, что зайдет Матвеев, но того почему-то все не было и не было… У меня начало мутнеть в глазах – взор застила вечность… Но я не отпускал ментовских рук.

Неожиданно пошел воздух – я лежал на полу и смотрел в потолок… Потом услышал, как хлопнула входная дверь, догадался, что мой личный мент ушел. Ни Зубков, варивший что-то на кухне, ни Матвеев в комнату не заходили.

Наконец появился Федя, приковылявший на своих несросшихся ногах.

– Что случилось? – спросил он, стоя в проеме дверей на костылях.

– Ничего, – хрипло ответил я, – упал с дивана…

Появился Матвеев, он молча посмотрел на меня и улыбнулся:

– Трезвый, а лежа падаешь… Где Алексей?

– Он ушел…

Я сел на пол, медленно встал, подошел к зеркалу – до странгуляционной полосы дело не дошло, слава Богу. Так, небольшой синяк слева, где мой друг, видимо, слегка пережал.

Наджабил душу, погань…

На следующий день Федя Зубков рассказывал, что когда я упал под стол, Женя Матвеев сказал: «Столько пить – опасная профессия!»

Я попил с Федей пива, начал собираться и через час уехал домой, как побитая собака. Лежал до следующего дня, курил в туалете и пытался заплакать – не получалось. Два раза за три дня, при этом остаться живым и не потерять веру в милосердие – это много даже для моей профессии.

Ничего ценного в кожаном дипломате, кажется, не было, я вспоминал: записные книжки с телефонами, авторучки, визитки, очки в футляре, две папки с бумагами… Особенно расстраивали записные книжки с номерами телефонов. В одной из папок были копии бухгалтерских ведомостей, но кто мог знать о них? Причина нападения расшифровке не поддавалась. Нужели копии?

В памяти всплыло стихотворение «Ермолов в Персии» Якова Козловского, не с начала: «Тут возница поспешил вспомнить в лад рассказа, что с чеченкой дочь прижил властелин Кавказа. Стал усердно понукать бег он лошадиный, и сказал: «А бабы, знать, нации единой…»

Кого он убил там? Господи, что же произошло в Коми округе? Где Коми радио и Коми театр…

Я – катализатор чужой судьбы, человек, ускоряющий процесс, но не определяющий его.

После победы друг Паша Алохин устроил небольшой праздник, на курорте Усть-Качка – подальше от любопытных глаз избирателей. Все было скромно, хотя, конечно, не для внимательных телекамер: мясо, красная рыба, виноград, шампанское, водочка и прочие прелести нашей с вами жизни. Я хотел сказать – деловой жизни, точнее – дела жизни. Блин, совсем запутался…

Приехало всего человек триста – кизеловских шахтеров и кунгурских крестьян среди гостей никто не видел. Пространство перед корпусом курорта было иллюминировано сверкающими кузовами иномарок. Автобус я заметил только один – тот, на котором приехал, «пазик» для прессы. По залу гуляли с бокалами в руках предприниматели, представители власти, бизнеса и другие пермские авторитеты.

Мимо меня, задевая низкими бортами тарелки, стоящие на столах, проплыла Валентина Павловна Севруг. Длинные ухоженные ногти делали ее похожей на членистоногое.

Началось… Паша подошел к микрофону, потупил бериевские глазки в бокал и честно признался, что ориентация у него правильная. Гетеросексуалы и гомосексуалисты поняли это по-своему… Каждый понял по-своему.

А потом грянул «День Победы» – песня о Великой Отечественной войне, переделанная в «Пашин марш» – апофеоз трансграничного спекулянта, прошедшего в Государственную Думу.

Что такое Государственная Дума? Не воровская сходка, а законодательный орган России! В котором депутат Похмелкин будет выступать за отмену депутатской неприкасаемости, а господин Алохин – против. Это значит, что Паша боится попасть в «Белый Лебедь» или на «Красный берег», на жесткие нары, в бетонный карцер.

Рядом со мной сидел Сергей Васильевич, редактор известной областной газеты, мужчина умный и немного угрюмый. Он молчал и чуть покачивал большой головой.

– Ветеранов Отечественной войны не пощадили, варвары, – прокомментировал он «Пашин марш».

Позднее я заметил, что Сергей Васильевич исчез задолго до конца мероприятия, не выпив ни рюмки спиртного.