Текст книги "Дети победителей (Роман-расследование)"

Автор книги: Юрий Асланьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Ушли?

– Если бы ушли, все началось бы опять – набеги, работорговля…

– А почему князья не оставались в Диком поле? А помнишь генерала Лебедя? Он предлагал просто блокировать Чечню, закрыть со всех сторон. Уже через пару лет они приползли бы к нам на коленях…. Безо всякой войны…

– Я не представляю себе, как можно блокировать горную страну.

– А как положить сто тысяч человек и сделать из них чеченский чернозем – представляешь?

– Мне кажется, чеченцы сами устали от собственных бандитов-работорговцев. Поэтому начали помогать федералам. Горцы согласны даже на такую цену – терпеть наше присутствие. Конечно, они нас не любят, более того – ненавидят. И еще долго будут ненавидеть. Но что будет потом, когда мы поможем им справиться с бедой, которую они уже осознали как беду? Согласятся ли чеченцы остаться в составе Федерации? Поэтому я думаю: надо заключить с ними договор, в котором четко обозначить условия, сроки, что через 50 лет мы расходимся, а сейчас вместе только для того, чтобы справиться с работорговлей. А если захотят остаться, пусть остаются и живут с нами в мире.

Сережа возвращался домой один, как всегда, уже много лет. Он думал об Александре Васильевиче Соколове и представлял его стародавним человеком, при этом таким кротким, будто имевшим «обрезанное сердце», как говорилось в Библии. Вспомнил его взгляд – сосредоточенный, теплый, веселый… Тут же всплыли слова какого-то ипполога в описании лошади: «Веселый взгляд – признак кроткого нрава и усердия в работе». Как похоже на самого Соколова… Когда Сережа беседовал с Александром Васильевичем, становился лучше. Он сейчас это понял. И когда думал о нем – становился другим. Сереже стало страшно и легко. Он боялся того, что скоро станет снова самим собой, когда вернется туда, где Соколова нет. Но боязнь эта не пугала и не принижала его. В такие минуты Сережа был исполнен немногословного веселья и внимания. Являлось настроение, похожее на вдохновение. «Расположение души к какому-либо делу», – вслух произнес он слова Пушкина. Сидевшая рядом с ним в троллейбусе женщина покосилась на него и, видимо, на всякий случай отодвинулась на самый краешек сиденья.

Сергей попытался вспомнить, чтоб хоть раз применил Александр Васильевич иронию или ухмылку в оценках – и не вспомнил. Конечно, стёб хорош против самодовольства и лицемерия, но самого автора он расслабляет и путает, как и слушателей. Говорят, Ельцин обладал харизмой. Когда ты боишься человека или завидуешь ему, он харизматик. Получается, любой, кто готов напасть или отомстить по злопамятству, это харизматик. Одно дело – чужое своеволие, другое – благодаря кому-то вдруг заметишь и удивишься: куда это мои капризы подевались?

Из обзора

Чем удовлетвориться.

В первой кавказской кампании столкнулись еще не знакомые, еще чужие друг другу народы – сила тогда и служила источником права. Сегодня победитель не может рассчитывать на смирение поверженного противника, ибо последний и сам одной милостью не удовлетворится. Слишком многое изменилось в мире.

* * *

Милость победителя.

«Я армии штабс-капитан Клингер» (Иван Клингер, офицер, 2,5 года в плену, в двойных кандалах и с цепью на шее). «В течение двух лет пленные убывали и прибывали, а я все оставался (вначале торговались о цене, потом об обмене на родственников, которых отправили в Сибирь)… Глубокое раздумье овладело мною, я просиживал целые дни с утра до вечера почти неподвижно и вдохновлялся какою-то особенной силой, углубляясь мыслию во все случайности, которые мне могли предстоять. Результат мышления решил мне, что делать, его я поставил себе в обет священный. И потому я положил: не говорить ни слова ни днем, ни ночью даже с самим собою, ничего не писать, не двинуться с места ни на волос по воле неприятеля, покуда на ногах кандалы, а если их когда-либо снимут – не выйти из сакли, покуда не дадут приличной одежды. Если дадут одежду или белье чужие – не брать: оно милостыня, разве насильно оденут. Если даст хозяин и новое, и из своих рук – взять, если старое, хотя бы и починенное – не брать. Если в пищу дадут один хлеб – не есть, хотя бы умер, а если к нему будет приличная прибавка: мясо, чай, сыр, яйца – то есть, но не все, ибо азиатское приличие требует оставлять что-либо. Словом: во всем, что от меня потребуют или мне предложат – действовать согласно своему положению, то есть отвечать до известного времени – молчанием и неподвижностью. Война началась… В Чечню привели, ведите же назад сами…»

Журнал «Родина», 1994 год.

Мы сидели в отделе социальных проблем «Пармских новостей», курили и тихо пытались решить проблему войны и мира. Ну и что? Толстой написал четыре тома «Войны и мира», а Ельцин – указ на одной страничке. И кто победил? Паша Алохин.

В углу Марина Вяткина читала очередное письмо в редакцию. Похоже, она дочитала его до конца, распустила волосы, как Магдалина, и начала каяться. Оказывается, она еще полгода назад познакомилась в поезде с попутчиком, молодым джентльменом, и скрывала этот факт от коллег, как позорный поступок.

– Читайте! – вскрикнула она в отчаянье – и бросила письмо нам. Ну мы сразу бросили Толстого…

«Добрый день, Марина, – писал джентльмен, – помните песню Высоцкого: «Не пройдет и полгода, как я появлюсь»? И вот он – я, бывший транзитный пассажир с популярным именем Ваня. С огромным приветом и букетом воспоминаний.

Марина, довольствуясь тем, что нашу встречу определила ничтожная случайность, я отдаю себе отчет в том, что превратности судьбы порой оставляют неизгладимый осадок в душе человека. Так это случилось в том железнодорожном купе, где произошла наша судьбоносная встреча.

Интивное предчувствие и мужская доверчивость уверовали меня в положительности выбранного варианта. Тем не менее, Марина, нас разделяют многие километры, которые, возможно, сыграют роковую роль в твоем воображении. Но, на мой взгляд, для всего нежного и доброго, чистого и одухотворенного преград не существует. Поэтому, думаю, уже этот год можно считать основоположником того, где, когда и как сойдутся наши исстрадавшиеся души. А пока можно обойтись взаимно-регулярной перепиской, поскольку ничего более предложить не могу: моя транзитная поездка завершена – вагон загнан в тупик. Впредь обещаю быть более откровенным.

Ваня Долгушин из Кунгурской колонии общего режима».

В комнате стояла тишина, будто поезд еще только точкой появился на горизонте.

– Он злоупотребляет вводными словами, – покачал головой Сережа.

– Что такое «интивное предчувствие»? – спросил я Марину.

– Скорее всего, это новообразование – из «интимного» и «интуитивного», – предположила она.

– А «неизгладимый осадок»? – поднял голову Сережа. – Марина, что случилось в том железнодорожном купе?

– Для доброго и нежного, чистого и одухотворенного преград не существует!

Красавица Марина вульгарно хохотала. Грохотал поезд.

Ответное письмо Ване мы написали вместе.

Позднее, когда начались выборы в Госдуму, злые языки утверждали, что на рекламу собственной акции «Учитель года» Павел Владимирович потратил больше денег, чем на годовые стипендии победителям конкурса работников образования. Но я-то знал наверняка: это утверждают они – черные пиарщики Ирины Каслинской, железной леди пермской прессы.

Мы, журналисты, на происходящее не роптали, поскольку ездили много – и не такое случалось видеть. Возвращаясь с какого-нибудь «балла» по случаю предвыборной кампании, в редакции тихо сетовали: «Угощали бедно, зато список спонсоров занял пол сценария…»

Потом коллеги утверждали, что я написал шедевр о Паше – и зря это сделал. Конечно, шедевр – это слишком сказано, а все остальное верно. Одна известная стилистка заметила: «Прочитала – и такое сильное впечатление было, что чуть-чуть не проголосовала за него». А другая демонстрировала мой материал студентам – практикантам как образец профессионального мастерства. Но в ЗС области все равно выбрали не меня, а Пашу. Поэтому, когда пришло время выборов в Госдуму, мой Сашка справедливо заметил: «Тебе, папа, пора баллотироваться самому». Я, понятно, отшутился – не стал выдвигать собственную кандидатуру.

Ну вот и пришла весна, как сказал один умник с экрана – на рынке много цветов и влюбленных. В середине мая под окном расцвела яблоня. Лиза сказала, что прохладно стало из-за яблоневого цвета. Потом наступили черемуховые холода.

Вскоре мне позвонила по сотовому телефону знакомая «морковка» и сообщила, что подъезжает на своем БМВ к стоянке, которая рядом с моей работой.

Она двигалась мне навстречу и улыбалась, подставляя щеку, как я с ужасом догадался, для поцелуя. Я переборол себя – и прикоснулся подбородком к воротнику ее куртки. Господи, с кем только не приходится общаться…

Потом мы сели в салон машины, я попросил сигарету и услышал в ответ, что дама уже не курит. И еще услышал неожиданное предложение: войти в предвыборный штаб Павла Владимировича Алохина, который собрался баллотироваться в Госдуму.

«Здоровье бережет – пожила женщина…» – пожалел я, что не захватил с собой «опал», а вслух произнес нужную и, казалось, неизбежную фразу:

– Хорошо, я буду редактором газеты, но на определенных условиях: если за сделанную работу мне помогут решить квартирный вопрос.

Да, конечно, надо делать то, что требует от тебя жизнь. Я уже давно заметил, что мой Сашка часто рисует в тетрадке дом из кирпичей или вообще средневековый замок, карандашом или авторучкой. Потом я обратил внимание, что тоже нередко делаю это бессознательно – в корреспондентском блокноте, во время пресс-конференций и даже интервью.

Надоели соседи по коммунальной пещере.

Через три дня дама позвонила снова:

– Я говорила с Пашей – он согласился на твое условие.

Валентина Павловна Севруг принадлежала к той категории наших людей, которые из великой русской реки сотворили черную «Волгу» – в Горьком, черную икру – в Астрахани, и черный пиар – в Перми. Чтобы делать свою жизнь сладкой, как белый сахар, она искала негров, черных людей, по всему городу. А теперь она возглавляла предвыборный штаб Алохина, который назывался общественно-политическим движением «Наше дело». Дама стояла во главе команды социальных иллюзионистов. Она, бывший секретарь комсомольской организации пермской обувной фабрики, проложила себе дорогу грудью, похожей на бампер белорусского самосвала.

«С каждым днем все радостнее жить…» Я в короткий срок собрал группу газетчиков, которые умели макетировать и верстать номер, редактировать тексты, знали кому заказать материалы и фотографии. А потом занялся созданием творческой концепции газеты, благо что установки кандидата были далеки от психических отклонений: поддерживать здравоохранение, образование, армию и бизнес.

Текст концепции я начал так: «Напечатанное слово, господа, является великой силой. Обратите внимание – в настоящее время электронные адреса и факсы отделов сбыта публикуются даже на конфетных фантиках, более того – номера телефонов проставляются на шоколадной глазури. Это напечатанное слово! А печатное вообще может сделать человека конфеткой, президентом страны или клиентом бюро ритуальных услуг».

Правда, позже я этот абзац вычеркнул – из политических соображений.

Однажды Юрий Георгиевич Шастин, журналист, когда мы торопились с выпуском номера, спросил: «Чего тянешь?», а я ответил: «Думаю». Старший коллега взорвался: «Никогда не думай, когда пишешь!» Мне это стало великим уроком: с тех пор я вообще не думаю – только пью и пишу.

Пиво, говорил Алексей Сиротенко, бывает теплым или холодным – прохладным оно не бывает.

Мы с Лешей потягивали холодный пермский напиток, и я делился с другом грустными мыслями о современной российской действительности. Лешка, родом из Кривого Рога, который недавно стал заграницей, лениво возражал мне:

– Закрытое акционерное общество… Зарегистрированное в закрытом административно-территориальном округе – ЗАТО «Звёздный»… Я тебе так скажу: ЗАТО мы классно стреляем… Есть только одно общество закрытого типа – это СИЗО № 1, городская тюрьма! И мы когда-нибудь зарегистрируем твоего Пашу в этой офшорной зоне. Если не в этой, то в другой, но обязательно в зоне какого-нибудь строгого режима…

Было заметно, что криворожский начал потихоньку распаляться, мрачновато разгораться, как пожар на чеченской нефтебазе. Конечно, у него тяжелая работа, но нельзя же так, все-таки Паша – уважаемый человек, депутат Законодательного собрания области.

– Ты помнишь Рыбакова? – продолжал настаивать разгоряченный друг. – Когда он из Америки прилетел, колонна встречающих прямо на взлетную полосу выехала! Навороченные, в иномарках, с космической связью… И тут мы окружили их – да с БМВ прямо в автозаки побросали. Там они сразу тихими стали, задумчивыми, как махатма Ганди…

– А зачем ты на презентации к этим бандитам ездил?

– ЗАТО мы все знаем… Следим, допрашиваем… Потом предлагаем клиентам ритуальные скидки.

– Да ты следопыт, Леша…

– От слова «след»?

– Нет, от слова «пытка»…

– Эх ты, Оклахома-Сити… Ты хотя бы знаешь о том, что депутат Государственной Думы Российской Федерации Николай Каменев назвал твоего Пашу «подонком»? – прервал меня Леша, который получил уличное воспитание в городе Кривой Рог.

– Как ты можешь, Леша! – возмутился я. – Человек жертвует деньги на здравоохранение – купил для больниц Пермской области 350 «уазиков» для скорой помощи! Помогает хору ветеранов народного образования…

Про «хор» – это я зря… Я заметил, что Леша смотрит в мою сторону как-то мрачно, не очень приветливо смотрит. Мне захотелось съездить по этой неприветливой морде, но я передумал – а вдруг мы после этого поссоримся? Кроме того, Леша повыше меня, метр восемьдесят три, да и в плечах шире. Конечно, я всегда подозревал, что Леша не склонен поддерживать народное образование… Он склонен пить пиво в больших количествах, и при этом называть народных избранников подзаборными словами. Уличное воспитание… Я только вздохнул. Когда у меня появятся порядочные друзья – кандидаты наук, депутаты Госдумы и президенты компаний? Каждый день приходится пить с отбросами общества.

– Пермь всегда была закрытым городом и территорией зон, – рассуждал Алексей, – а теперь они хотят объявить Пермь «свободной экономической зоной»… Скажи мне, разве зона бывает свободной?

Леша начал свою карьеру в особой дивизии имени Дзержинского – давно это было. Туда брали самых рослых и сильных призывников. Он попал в ту самую роту, которая только и делала, что выступала на демонстрациях силы. С утра до вечера шла строевая подготовка. С песней. К сапогам воинов прибивали специальные железные подковки, не до конца, чтоб они щелкали по брусчатке Красной площади на парадах. Солдаты маршировали по десять часов в сутки. В результате вся мочеполовая система опускалась. В запас уходили инвалидами. Но среди этих орлов Лешка оказался самым низкорослым. Один друг научил: Лешка настойчиво стал путать шаг. Добился – его перевели в другую роту.

– Ты сам только что говорил, будто его называют «Паша – 200 процентов», то есть он все знает и делает на 200, – продолжал настырный Алексей, так и не получивший по своей криворожской морде, – если коллекционирует, то иномарки, а если бабки – то в объеме консолидированного бюджета области, если баб, то теплоходами. И поверь мне: если этот кандидат наук, если этот кандидат в депутаты кого-то кинет, то прежде всего тех, которые верят ему больше, чем другие! Потому что он все делает на 200 процентов! Широкая натура, сиротское детство… Кстати, сиротское детство – один из этих защитных механизмов психики. Фрейда читал? Ничего ты не читал, кроме повесток в суд. Так вот, чтобы совершать гадости, бывшему сироте надо сказать про себя: я натерпелся, а поэтому имею право… Я имею вас всех! «Право иметь» – помнишь Достоевского, «Преступление и наказание»? Ничего ты не помнишь, кроме цены на «Агдам» в 1975 году, когда я учился на юридическом. Поверь старому менту: свои подлости человек забывает с необычайной легкостью, а вот чужие – с невероятным трудом.

– Леша, этот человек читал «Войну и мир» Толстого, занимается боксом, посещает балет…

Я начал волноваться и пить несколько больше, чем обычно в это время суток.

– Балерин, ты хотел сказать… Не женится уже двадцать лет. Потому что жениться, завести детей – это значит полюбить еще кого-нибудь, кроме самого себя.

– Леша, когда придут наши, мы таких, как ты, будем сотнями водить на водопой, под конвоем…

– Пошел глубинку окучивать, пиарщик.

Мой друг смотрелся эталоном нравственности, завезенным в Пермь из-под Парижа наглой контрабандой. Бандой завезенный.

– А все-таки ты, Леша, – сволочь криворожская… Павел Владимирович – глубоко порядочный человек! Я ему верю, он меня не кинет. Что ему какая-то квартира, когда у него консолидированный бюджет… Если Павел Владимирович что-нибудь пообещает, то обязательно выполнит! Мне так Валентина Павловна сказала…

– Придурок, – констатировал Алексей из Кривого Рога, – ты что, и договора никакого не заключил?

– А зачем? Кому и какие договоры помогли в нашей стране? Никакие бумаги не помогут, если Павел Владимирович решит кинуть человека, который на двух выборах помог ему одержать победу…

– Ты – помог ему? Ты сильно перепил, пиарщик… И с чего ты решил, что он победит? С такой-то командой, как у Валентины, только собак хоронить…

Он мне надоел – он оставляет за собой последнее слово, считает себя самым умным, потому что с детства путает мозги с калькулятором.

– Побеждают деньги, а не Паша или Валентина Павловна… Ты сам говорил, что деньги – это свобода, это пиво, вино, водка… – я осекся, я обратил свое внимание на то, что не заметил, когда мы перешли на водку: когда же это произошло?

Вопрос был настолько сложным, что ответ не предполагался, да что там – даже Лешка просматривался уже кое-как… Лешка рассказывал мне про свою последнюю любовь, о которой я запомнил только одну фразу: «И так каждую ночь: ебу ее – и плачу от жалости…»

Ничего не помню… Помню только последнее, что сказал: «Я верю!» Правда, Лешка потом утверждал, будто я сказал «верую!», дескать, все закончилось религиозным экстазом. Но верить криворожскому нельзя. Надо верить Паше Алохину, потому что он настоящий человек – не продаст, не кинет.

Потому что Паша – это радость наша. Парашютист, одним словом.

О, я снова встретился с казачьим полковником… Удивительно, но он был в гражданском костюме.

– Благодари Бога, что менты замели твоего Ахмеда! А то бы сидел сейчас в зиндане и ждал выкупа.

– Ахмед – не мой, – равнодушно возразил я, – а насчет зиндана – может быть. Только выкупать меня некому. У родных денег нет. А родина и копья не даст. Думаю, чеченцы это знают – бывали в моей коммуналке.

– Далеко у вас дружба, однако, зашла…

Я не ответил нелегальному агенту империализма… Я был зол на всех, как всегда с похмелья. Люди говорят, что любят поэзию, музыку и живопись, а реально признают только силу, порождающую тоску, зависть и злобу.

Моя жизнь была так стремительна, что я не успевал переодеваться. Я быстро забыл о старом ловеласе, казачьем полковнике, который написал песню «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым». А зря забыл.

Из обзора

Шамиль и Барятинский.

…Массово чеченцы включились в движение Шамиля только зимой 1839–1840 года, когда российская администрация Кавказа попыталась при помощи карательных войск провести разоружение Чечни…

В 1840-е годы горцы достигли наибольших успехов: у Шамиля появился военный советник из Египта Гаджи-Юсуф, а кузнец Джебраиль Унцкульский научился отливать пушки, которые не разваливались. Экспедиции русских были одновременно успешные и бесполезные: горцы расходились и снова собирались. Наиб Шамиля подчинил северо-западный Кавказ, получил титул турецкого паши, в его армии сражались добровольцы из Европы.

…Чечня в те годы была последним дофеодальным обществом на Кавказе, где не признавалась власть беков и ханов. Мюридизм, провозгласивший всех мусульман равными, нигде не мог найти лучшей почвы, чем в Чечне. Она и была основой всех побед Шамиля. Но стоило имаму под страхом кар потребовать от чеченцев беспрекословного повиновения и (заявить о необходимости) наследственной власти, как Чечня охладела к нему…

…Кончилась Крымская война, Шамиль оттолкнул горцев заявлением о наследственной преемственности своей власти, а Барятинский вернулся к первоначальной тактике Ермолова – созданию просек и крепостей и был доброжелателен к мирным горцам…

* * *

В 1843-м жители аула Чиркей отстаивали свои дома от борцов за веру. Без русских солдат, причем десять женщин были потом награждены русскими боевыми медалями. Мюриды – жителям аула Чох: «Причина вашей столь большой приверженности русским есть богатство, которое вы у них нажили и которое увеличивает гордость вашу и упорство против шариата». Низамы (законы) Шамиля: питие вина каралось смертью (а даже по законам шариата за пьянство – 40 ударов палкой), за курение – бечевка в ноздри, дочерей замуж выдавать по воле наиба. Недаром в штурме Гуниба участвовали 3 тысячи добровольцев – чеченцев и дагестанцев. Очевидец: «Не страх к силе русских, а выгоды, приобретаемые под нашей властью, заставили замкнуть дух ненависти, внушаемой исламизмом, с годами он ослабевал, корысть и честолюбие привязывали к нам все большее число горцев».

Журнал «Родина», 1994 год.

Я начал знакомиться с историей создания самой богатой на Урале коммерческой фирмы. Выяснил, что компания «ДАНАЯ» появилась в городе как Афродита – из белой пены морской. Значит, начинали с торговли спиртом, как бутлегеры, вроде американского семейства Кеннеди. Паша как-то зло обмолвился, что таскали продукт в санэпидстанцию, где на экспертизу меньше шести литров не брали. Бандиты не смогли достать кооператив потому, что ничего не знали о нем – предприятие скрывалось в одном из бесконечных коридоров политехнического института до тех пор, пока не стало таким богатым, что смогло содержать службу безопасности, не обремененную ни моралью, ни уставом, ни кодексом.

Первая крупная шабашка Паши – выполнение проектных работ для строительства гаражного комплекса. Деньгами с ними расплатиться не смогли или не захотели, но дали вместо этого крупную партию мазута, которую кооперативу пришлось реализовывать самому. Подельники, Паша и друг его Миша, продали партию удачно и поняли, что пришла эпоха ребятишек, закончивших математическую школу. Потом стали думать, что бы еще продать. Или – кого. Не строительными же проектами заниматься в стране, которая плавает в нефти! И позднее на мой вопрос, нет ли у него желания перебраться в Москву или США, Паша резонно ответил мне: «А зачем? Я и так вхожу в первую пятерку трейдеров страны…»

Алохин действительно не мелочился – он в буквальном смысле продавал родину железнодорожными составами. Он относился к тем людям, которые упорно и радостно продолжают называть себя бизнесменами, носить то малиновые, то черные пиджаки и путать арифметические навыки с интеллектом. Эти люди совершенно серьезно измеряют объем своего серого вещества количеством вывезенного за границу углеводородного сырья. А в любви к зеленому цвету они могут поспорить только с чеченскими боевиками.

О, Господи, какой был ясный день… Муфтий и его свита ехали в первом автобусе. Во втором находились восемь мужчин, шесть женщин и двое детей. Через пять часов пути, поужинав и помолившись на зеленой стоянке, телохранители муфтия принялись за работу.

Они зашли во второй автобус, пассажиры которого уже расселись. Впереди двигался здоровый, как бык, татарин. Он сделал один шаг далее того места, где сидел Асхат Назмутдинов, потом развернулся и схватил его за шиворот, приподнял. Второй, низкорослый, с широким носом, нанес ему короткий удар в солнечное сплетение, и когда Асхат загнулся, тоже схватил его за рукав куртки. Первый ударил коленом под зад.

Телохранители потащили мусульманина к выходу, где стоял третий мужчина, более интеллигентного вида, в длинном расшитом чапане с яркой чалмой на голове. Он спустился на землю, чтобы не мешать бандитам, которые выкинули Назмутдинова на дорогу, будто мешок с мукой.

В салоне автобуса молча сидели мужчины, женщины и дети, наблюдавшие за происходящим с широко раскрытыми от ужаса глазами. Всю дорогу дети называли муфтия «волшебником» – за чалму.

В конце прохода блеял жертвенный барашек, паломники везли его в город Булгар, что в соседней республике – Татарии.

– Вставай, – медленно произнес муфтий.

Асхат приподнялся, потом взглянул. Зеленое одеяние Рафаэля Кузина уходило к небу. Грудь болела от удара о землю. Осторожно поднялся на ноги. Телохранители отошли к своему автобусу. Вечерело, или темнело в глазах?

– Неужели вы меня, инвалида, бросите здесь, на дороге, в лесу?

– Ты пишешь про меня в газеты… Кто виноват? Посидишь тут ночь-две в одиночестве, подумаешь. Может быть, поумнеешь…

Асхат стиснул зубы. Милиционеры дорожно-постовой службы из двух машин сопровождения с любопытством наблюдали за происходящим. Муфтий направился к автобусу, где сидели его телохранители.

– Когда все это началось? – спросил я Асхата. Он сидел напротив меня – невысокого роста, с правильными чертами лица, мягкий в движениях, похожий на сельского учителя.

– Когда в Пермь из Башкирии прибыл Рафаэль Кузин. Его к нам направил Верховный муфтий России. По нашему уставу нового главу – председателя духовного управления мусульман Пермской области – должен был выбрать меджлис – собрание представителей прикамских общин. Но Кузин вообще не ставил вопрос о собственном избрании. Он начал утверждать, что муфтий не должен избираться представителями общин. Мы ничего не могли понять. Пока не выяснилось, что в управление юстиции Пермской области был представлен фиктивный протокол меджлиса, в котором сказано о принятии нового устава. Действительно, новый устав обсуждался, но текст был принят лишь «за основу». Доработанный специальной комиссией вариант должен был утверждаться высшим органом – меджлисом. В результате Кузина зарегистрировали в управлении юстиции как нового пермского муфтия. Председатели десяти мусульманских общин подали иск в суд, вот это заявление…

Асхат протянул мне листок с копией текста искового заявления. Я начал читать: «Верховный муфтий вправе направлять в регионы своих представителей в любом духовном звании, но он не вправе назначать их председателями духовных управлений…»

Я дочитал до конца. У меня не было оснований не доверять председателям мусульманских общин.

– Куда мы только ни обращались! – покачал головой Асхат. – Ни управление юстиции, ни суд, ни прокуратура, ни ФСБ не отреагировали на наши заявления, обращения, письма… Вот, почитайте еще. Эта бумага подписана муфтием…

Я снова начал читать:

«В мусульманские общины муфтията.

Обязываю вас организовать при мечетях сбор пожертвований Гошер, определенных положениями Шариата. Считаю, что настало время делом доказывать свою истинную приверженность к канонам Ислама. Пусть это будет нашим первым шагом.

…Прошу эти средства собрать при мечетях и 30 сентября уведомить Секретариат о выполнении. После ваших сообщений транспорт муфтията вывезет средства.

Ожиданием милости Всевышнего Аллаха… № 423 от 30.08…»

– В чем криминал этого письма?

– Дело в том, что льгот по уплате Гошер не существует. Она уплачивается от всего объема продукции. Нет условий обязательности в совершеннолетии, в рассудке и состоятельности хозяев. Гошер уплачивается и при том условии, когда хозяева облагаемого имущества – дети, душевнобольные и бедные люди… В общем, одна десятая от произведенной продукции. А самое главное в другом. Кто сегодня даст гарантию, что собранные таким образом средства пойдут в пользу бедных и шакирдов медресе, если пермский муфтий уже продемонстрировал, какие методы работы он предпочитает? Он подделал документы и окружил себя криминальными элементами… Поэтому вполне может случиться так, что завтра очистительная милостыня превратится в обязательный налог, а послезавтра – в рэкет. Почитайте еще одну бумагу… Это председатель мусульманской общины Раис Ахмедов пишет Верховному муфтию России.

Я взял копию еще одного текста:

«26 июня 1998 года мусульмане Пермской соборной мечети изгнали Рафаэля Кузина и его молодчиков из мечети за устроенное ими избиение мусульман после намаза…

В дальнейшем Пермская соборная мечеть не будет подчиняться ни по каким вопросам Пермскому муфтияту.

В случае отсутствия положительного решения и неприятия мер по нашему обращению мы оставляем за собой право искать другие варианты».

– Вы знаете, это обращение тоже осталось без ответа – ни отрицательного, ни положительного не получили, – продолжал Асхат, – копии были отправлены губернатору области и мэру Перми. Что еще остается делать верующему человеку?

– Молиться, – ответил я.

После того как башкир ушел, я позвонил в милицию и узнал, что по факту избиения Назмутдинова и по факту избиения мусульман в мечети было возбуждено уголовное дело. Я решил подготовить материал, хотя вмешиваться в дела наших конфессий – дело хлопотное и небезопасное.

Я сидел и писал, когда мой сын Саша пришел с улицы, в рубашке с африканской расцветкой и шортах. Постоял, поулыбался, поглядывая на меня, а потом резко выдернул подол рубашки, и по полурассыпались маленькие зеленые яблочки. А он стоял и смеялся, как фокусник на арене.

Из обзора

…От Шемахи до Кизляра – на всем огромном пространстве нет сажени, не пропитанной кровью. Христианский крест, символ прощения и забвения, и татарский могильный камень, восславляющий арабскими письменами умершего и призывающий его семейство к отмщению, так часто встречаются по дороге, что все пространство от Кизляра до Дербента похоже на обширное кладбище…

А. Дюма. «Кавказ» (за полгода до сдачи в плен Шамиля).

Через несколько дней я нашел на своем столе конверт с приглашением на презентацию общественно-политического движения «Наше дело» в театре оперы и балета. При чем тут оперный? – подумал. Правда, я помнил, что олигарх неравнодушен к балету. Но это не наше дело – не мое, точнее.

Театр имени Чайковского сиял на двести процентов.

Две вещи совершенно поразили меня внутри оперного. Первая: можно было открыть любую дверь, даже с буквой «М» – и напороться на наряд милиции, с дубинками между колен. На всякий случай я заглянул в туалетную кабинку и вздрогнул – там тоже стоял милиционер. Правда, он уже застегивал ширинку. Кабинка, дубинка, ширинка – поэзия органов. Казалось, оперный зал оцеплен спецбатальоном телохранителей. Или – дело… Делохранителей! Хорошо звучит. Вторая вещь: из оперного зала вынесли все кресла! И поставили там ресторанные столы и стулья. Столы накрыли белыми скатертями, как снегом, по залу передвигались гарсоны в белых перчатках, с подносами.