Текст книги "Дети победителей (Роман-расследование)"

Автор книги: Юрий Асланьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

А. С. Пушкин. «Путешествие в Арзрум», 1829 год.

В кабинете работал редакционный конвейер: Андрей Матлин набивал на компьютере корреспонденцию о Кизеле, где брошенные страной шахтеры занимались отловом и поеданием бродячих собак; Слава Кандалов готовил материал о возможном визите в Пермь представителей царского дома Романовых; Саша Корабельников писал очерк о первых омоновскиих потерях в Чечне. Один я ни хрена не делал, пил чай и мечтал о собственном домике в лесу, с воротами, рядом с которыми установлены два крупнокалиберных пулемета – для встречи непрошенных гостей.

Слава грустно смотрел в окно, вероятно, представляя себе романовских особ, у которых проблем не больше, чем российских рублей в кармане. Зато у нас этих денег – миллионы. Никогда не думал, что стану миллионером.

– Дисфункция ствольных отделов головного мозга, – печально произнес Саша Корабельников.

– Что? – не понял я.

– Я говорю, дисфункция ствольных отделов головного мозга: курить нельзя, пить нельзя, на девушек смотреть нельзя, чтобы не волноваться…

– Смотреть, наверное, можно, – ответил я, – только подключать к этому ничего нельзя, кроме глаз. Я имею в виду органы. А ты что имеешь?

– Так, ерунду…

– Врач будет тобой недоволен.

– Главное, чтобы девушка была…

Тут открылась дверь, и в комнату вошел мужчина в шубе, скромно обшитой синей саржей. Меховую шапку держал в руках. Был он моих сорока лет, блондинистый, со светлыми бровями и ресницами. Обвел взглядом комнату.

– Мне нужен Юрий Иванович…

– Вам сюда, – ответил я, показав рукой на свободный стул у своего стола.

– Майор милиции Неверов, – представился он тихо. – Старший оперуполномоченный управления по борьбе с организованной преступностью.

– Ваше удостоверение, – попросил я гостя.

Мужчина сразу же достал из внутреннего кармана вишневую кожаную книжку и раскрыл ее передо мной. Я почитал книжку, потом почитал еще раз и согласно кивнул головой.

– Выйдем в холл, – негромким голосом предложил майор, – поговорить надо один на один.

Мы вышли и сели в кресла. Я быстро прикидывал возможные варианты беседы. И в прогнозе не ошибся, да и трудно было ошибиться.

– В последнем номере газеты опубликована ваша статья «Чеченский авторитет», – начал он разговор, с непонятной досадой разглядывая женские ножки, толпившиеся у лифтов. – На эту публикацию, конечно, обратило внимание наше руководство. Генерал Полковников приказал провести служебное расследование, каким образом произошла утечка информации о задержании чеченцев.

– Зачем это ему? – спросил я, оттягивая время, чтобы сформулировать безопасный ответ.

– Генерал – дурак, мне его логика непостижима, – произнес майор, по-прежнему глядя на женские ножки, толпившиеся у лифта.

– Чего так? – изумился я откровенности офицера.

– А как можно постичь то, что находится за пределами человеческого разума?

– Я не про то… Почему о генерале так говорите? О собственном начальнике?

– Потому что он всех за придурков держит… Так не скажете, откуда к вам поступила информация о задержании чеченцев милицией?

– Ну, это просто, – кажется, понял я майора, – мне об этом сообщил какой-то мужик, по телефону позвонил, на следующий день…

– Во сколько?

– В три часа дня.

– Голос был с акцентом?

– Нет, – ответил я, не особенно задумываясь.

Потому что догадался: все вопросы майора – формальность. Он воспринял мой ответ о «мужике» как неизбежное.

– Хорошо, спасибо. Не рассказывайте, пожалуйста, никому о нашем разговоре.

Майор пожал мне руку и бесшумно исчез в пространстве, как птица.

Да, а на следующий день в редакции появился человек в армейской офицерской шинели и тоже заявил с порога, что ищет меня. Я глянул на погоны и увидел три больших звезды. Каков эффект публикации – всё выше звания посетителей. Глядишь, сам генерал приедет… Или меня к нему привезут, в наручниках.

– Это я, – отозвался я из своего угла, что справа от входа.

– Полковник казачьих войск Лесовский, – представился он, высокий, красивый, как князь Михаил Романов, расстрелянный большевиками в Перми.

Казачьих войск? У меня даже не появилось желания спрашивать у него документы. Мне уже было все равно. Люди натягивали на себя разную форму, присваивали друг другу звания, награды, должности, реализовывали свои детские комплексы, генную память или иллюзию собственной значимости.

– Слушаю, – проявил я максимальную профессиональную толерантность и указал человеку на стул.

– Я прочитал ваш материал в последнем номере «Пармских новостей». И у меня возникло много вопросов к автору…

– Сочувствую, – кивнул я.

Человек в полковничьих погонах строго посмотрел на меня разумными карими глазами. Он, похоже, пользовался успехом у женщин: полковник, удлиненное белогвардейское лицо…

Да мы таких в Крыму к стенке ставили батальонами!

– Я думаю, что дело серьезней, чем вам кажется, – опять без улыбки сказал казак. – Я тоже недавно вернулся из Чечни – это совсем не то, что нащебетал вам Ахмед Дадаев…

– Если вы собираетесь разговаривать со мной в таком тоне, то я предлагаю вам покинуть помещение. Я сам знаю, как и с кем мне работать. Понятно?

Полковник замолчал, задумчиво разглядывая меня, будто экспонат кунсткамеры. Было заметно, что он немного озадачен ситуацией. Он что-то искал – и, видимо, это что-то обнаружил в своих мозгах, какой-то резон не ссориться со мной. Хотел бы я знать, что это за резон или приказ.

– Извините, – быстро проговорил он, – просто я сильно не согласен с тем, что говорит Дадаев. На самом деле чеченская преступность носит тотальный характер. В Чечне убиты тысячи русских людей!

– Кем?

– Чеченцами!

– А наши бомбы в Грозном падают только на чеченцев? Они что, имеют национальные идентификаторы?

– Это издержки войны.

– Для вас, полковник, человеческие жизни – «издержки», «допуски», «мирные жертвы», а для меня – миры, галактики, вселенные… Извините, но у меня больше нет времени на беседу. Меня вызывают к редактору.

Я встал и направился к двери, жестом приглашая казака следовать за мной. У него не было выбора. Как и у многих других, которых я выпроваживал давно отработанным методом – «меня вызывают к редактору». Это такая форма вежливости. Обычно через три минуты, поболтав в приемной с секретаршей, я возвращался обратно. Эгоизм хорош тем, что не позволяет расходовать себя напрасно. И больше, кажется, ничем.

Что меня удивило в полковнике? Я только потом сообразил: молодость. Он был похож на капитана, переодевшегося в форму своего командира. Ба, ко мне приходят в гражданском оперативники милиции и переодетые в полковников казаки… Или кто? Кто приходит? И главное – зачем?

Ну вот, а на следующий день ко мне явилась женщина – руководитель Комитета солдатских матерей.

– Галина Павловна, – представилась она. – Рукавишникова. Прочитала ваш материал «Чеченский авторитет»…

Я видел: она разглядывает меня. Немного снизу, со своей высоты. Внимательно. Оценивает.

Очередной визитер насторожил меня, как собаку. Я пытался понять: то ли растет моя бренная слава, то ли смыкается кольцо окружения.

– Я хорошо понимаю, о чем вы написали статью, – сказала она тихо, – у меня самой сын служил на афганской границе, когда шла война…

Я кивнул в знак понимания. И подумал: только безумный материнский инстинкт может противостоять натиску столичных людоедов.

– Что вы собираетесь делать в ближайшее время?

– Собирать и отправлять на Кавказ теплые вещи, продукты, медикаменты…

– Это должно делать государство, – заметил я.

– Конечно, – быстро согласилась она, – но оно не делает.

– Тогда оно не имеет права воевать.

– Через неделю мы проведем акцию протеста у здания областной администрации. Сейчас ведем подготовку. Понимаете, нам нужна поддержка прессы.

– Я вас понял. Сообщите, когда будет проходить акция.

Ее лицо горело, светилось лиловым цветом, дышало жарким духом, будто медный таз с только что сваренным брусничным вареньем. Она ушла, а я вспомнил, что в цепочке элементов всегда есть один, который опасен.

В конце дня позвонил Ахмед Магомедович и предложил встретиться в холле гостиницы.

– Есть новости, – объяснил он.

«Наверно, мой телефон уже поставлен на прослушку, – подумал я и отправился на встречу с чеченцем, который, возможно, был „заместителем министра госбезопасности республики“».

Дадаев ждал меня на первом этаже айсберга, как и первый раз, в черном костюме, галстуке и белоснежной, будто вершины Кавказских гор, рубашке. Поздоровались за руку. В левой руке он держал свернутые трубкой газеты.

Публикация очерка объединила нас. Или война?

Спустились по мраморной лестнице вниз, куда чеченец вел меня молча и не спеша. В баре я обратил внимание на пятерых парней явно какой-то кавказской национальности. Они сидели в ряд у стенки, угрюмые, молчаливые, закостеневшие, похоже только что с мороза. Я догадался, кто они: я никогда не видел столько чеченцев сразу, чтобы не на телеэкране, да еще живых…

А в баре играла музыка, посетителей было немного – еще бы, тут, наверное, такие цены, что я сразу вспомнил все убожество своей налоговой декларации. От воспоминаний мысли стали черными, как тот самый нал, которого у меня никогда не было.

– Что будете пить? – спросил Ахмед, усаживаясь и приглашая меня.

Я вопросительно посмотрел на него, он улыбнулся в ответ.

– Пиво, – ответил я.

Дадаев жестом подозвал какого-то мужика от стойки, что-то сказал ему на родном языке. Через минуту на столе появилась упаковка баночного пива и три пакета с фисташками. А еще через минуту Ахмеду Магомедовичу принесли чашку чая.

– Вчера я весь день провел в управлении внутренних дел области, – сказал он.

И я понял, что это та самая новость, о которой он предупредил по телефону.

– Вас задержали? Или арестовали? – оживился я.

– Ну-у, пригласили на беседу, скажем так.

– И чем интересовались?

– В основном тем, почему журналист «Новостей» назвал меня в публикации «авторитетом»… – Дадаев аккуратно взял чашечку и сделал пару глотков.

– А вы? – я взялся за пиво.

– А я объяснил сотрудникам управления по борьбе с организованной преступностью, что у нас в горах «авторитетами» называют самых уважаемых людей.

– А они?

– Они сказали, что здесь, на равнине, «авторитетами» называют уважаемых преступников, а Юрий Асланьян – пермский, не чеченский журналист.

– Да они просто языковеды! – удивился я. – Лингвисты. Не на одном ли факультете я с ними учился?

Ахмед достал пачку американских сигарет, зажигалку, предложил мне и закурил сам.

Он хорошо сидел, а мог бы плохо, например на нарах в камере местного СИЗО. Мог, но не сидел.

– Они спрашивали о том, как я вышел на вас?

– Да, и я сказал, как было на самом деле. Это правильно?

– Конечно. В нашей милиции надо быть как в храме на исповеди…

– Слава Аллаху, я не православный, – засмеялся Ахмед.

– Я тоже, – кивнул я и тут же добавил: – Я хотел сказать, что еще не крещеный…

– У каждого свой Бог, – согласился Ахмед, – или Дьявол…

– Что вы хотите этим сказать?

– Что? А разве вертолетчик, стреляющий с неба по детям, это не Дьявол?

– Пожалуй, да… Даже если у него крестик на шее.

– Или в прицеле, – добавил Ахмед.

Я извинился и вышел в туалет. Возвращаясь, увидел, что напротив чеченцев в вестибюле стоит высокий русский парень блатного вида и что-то резко выговаривает им, с явной претензией на правду. Чеченцы, не вставая, угрюмо смотрели на оратора и что-то цедили в ответ сквозь зубы. Я понял: это еще одна мелкая разборка между крупными этническими группировками.

Ахмед был спокоен, как восточный вельможа. На столе стояли два салата и горячие блюда с тушеным мясом и зеленью.

– Обстановка в городе накаляется, – заметил он, дымя сигаретой. – Может быть, выделить вам двух человек для охраны?

– Что, так все серьезно? – удивился я.

– Война, деньги – дело серьезное.

– Спасибо, – ответил я, – пока не надо.

– Мне звонил человек с телевидения, хотел встретиться… Что вы думаете по этому поводу?

– Он читал мою статью?

– Да.

– Как звать?

Ахмед Магомедович достал из кармана маленькую записную книжку, полистал.

– Сергей Берестов. Что за человек, не знаете?

– Я думаю, нужно воспользоваться случаем. Знаю – хороший парень.

– Тогда я завтра позвоню ему.

Мы посидели еще с полчаса. Ахмед Магомедович рассказал, что передавали его друзья по телефону из Грозного и Москвы. Убийства мирного населения в Чечне принимали масштабный характер.

И когда я вышел на улицу, как-то сразу вспомнил об охране, от которой легкомысленно отказался.

Из обзора

Будьте уверены, что, покуда просвещение не откроет новых средств к довольству и торговля не разольет его поровну во всех ущельях Кавказа, горцев не отучат от разбоев даже трехгранные доказательства ваши (штыки).

А. А. Бестужев-Марлинский, писатель, декабрист, воевал на Кавказе с 1829 года, куда выехал из якутской ссылки.

Я начал менять время выхода из редакции и маршруты возвращения. Мне хотелось идти и идти по этому городу, мимо людей, транспорта и остановок, идти и идти, чтобы выйти, в конце концов, из этого бесконечного запоя. Поэтому я уже третий километр двигался в сторону дома пешком и читал собственные стихи, как молитвы:

«Вот и время пришло – начинается шмон… В нашем желтом бараке разрешается так. Как натянут на фибру суконный погон, так находит пергаментом страх на костяк. В переулках Перми, на прямых перегонах шевелится кожа – сапоги и шубы наших серых мышей и крыс при погонах специальной хозяйственной медицинской службы. А Пермь, как говорил астролог Павел Глоба, – благое место, то есть с большим зарядом! Пермь петроградцы называют ретроградом, я утверждаю – называют зря, поскольку получилась крышка гроба из досок колыбели Октября. Я так отвыкну от одеколона, смотри, опять в ментовском кабинете с армянским коньяком и ломтиком лимона меня приветствует земеля по планете. Ну что сказать тебе, бедный сухумский абрек? Абрикосами можно и проторговать… Я так сильно люблю этот город и снег, что почти разучился прощать папу вашего и вашу мать. Бесполезные слезы мешают писать, тянет левую руку магнитная сила. Хоть бы мне заземлили на время кровать, чтоб железное ложе меня отпустило. Надоело кивать головою над бездной, будто солнце не в космос, а в камеру село… Я загнусь, загрузившись в отсеки Вселенной, по парсекам развеяв молекулы тела. Что мне Пермь, господа! Вот фартовый удел номеров телефонных на мокром погосте… Не суди меня, Господи, как я хотел, чтобы ты не заметил похмелья и злости».

Я двигался так часа два. Пока не появился мой краснокирпичный особняк на триста деморализованных личностей.

За левой стеной нашей комнаты жила восьмидесятилетняя старуха, которую бросил благополучный сын. Нет, он приходил к ней так же часто, как комета Галлея. Для того чтобы успокоить совесть. Успокаивал и уходил. Дисциплинированный такой. А к ней заруливали наблюдательные, внимательные алкоголики и устраивали со старушкой серьезные попойки. Конечно, за ее деньги. Один раз бабку пытались задушить, а другой – изнасиловать. Из-за тонкой стены многое было слышно. Моя жена боялась, что ночью нас как-нибудь сожгут.

За правой стеной жила маленькая, как домашняя собачка, соседка Людка. Она, бывало, вставляла в замок квартирной двери иголку, приоткрывала дверь своей комнаты и прислушивалась в ожидании, когда бабка пойдет на улицу, наткнется, открывая замок в темноте, на острие и вскрикнет от боли.

Из коридора в комнату зашел Сашка.

– Папа, наша соседка назвала своего бывшего мужа полиглотом…

– Да не полиглотом, а троглодитом, – поправила сына моя жена, – я слышала.

Бывший муж Людки сидел на туберкулезной зоне. Он по пьянке рассказывал мне, как они в санчасти делали вскрытие умершим: топором вырубали в грудной клетке квадратное окошко.

– Мой сын сейчас одни пятерки получает, не так, как раньше, при отце-то, – говорила мне Людка, когда мыла за соседней раковиной посуду.

Муж сбежал от нее. Я бы на его месте сделал то же самое, только раньше. В те времена она еще разговаривала с нами, своими соседями. Сейчас молчит, тоской исходит.

Вторым спецсредством, что мы применили против «талибов», стал карандаш-мелок «Машенька», которым наносились белые полосы на шкафах и стенах. Для уничтожения тараканов и муравьев надо было обработать плинтусы, стыки кафельных плит, вентиляционные отдушины, водопроводные и отопительные трубы, под раковинами. Ну я обработал. После этого, как и требовала инструкция, мыл лицо и руки с мылом. Тараканы травились – валялись дохлыми по всему полу, трещали под тапочками. На упаковке было написано, что «Машенька» – отечественная продукция. Это утешало мало, но обнадеживало. Однажды мы вернулись из недельной поездки и остановились в дверях комнаты: пол напоминал поле битвы. Жена не пустила нас туда, пока не вымела погибших веником. Но и «Машенька», девочка, выдыхалась в этой борьбе. Волны мигрантов шли из соседних квартир, будто Мамаевы полчища на Русь.

Я подарил жене книгу «Русская кухня».

– А я из русской кухни больше всего сгущенку люблю, – сказал тогда семилетний Саша.

Денег на сахар и шоколад хватало не всегда. Я только вздохнул. А Сашка смеялся – ему все было в радость.

– Я вот из треугольника и железа построил корабль. Не елки вязать, да, папа?

Господи, какое сладкое слово – «папа»…

Сашка достал из-под стола модель самолета, собранного из конструктора.

– Самолет гуманитарной помощи! – громко объявил он.

– Сашка! – возмутился я. – Ты скоро в первый класс пойдешь, а все как маленький…

В девятиметровой комнате от двери до окна шел узкий проход между раскладывающимся диваном и столом, за которым сидел Сашка. У окна стоял черно-белый телевизор.

Утром ко мне опять зашла женщина из Совета матерей – Рукавишникова.

– Я многое знаю… У меня муж – офицер КГБ в запасе, – шепотом произнесла женщина.

Я опять насторожился, инстинктивно. Хотя единственное, что имел право предполагать: уровень ее информированности может быть значительно выше среднего. Что подтвердилось тут же.

– До меня дошла информация, что против вашего героя готовится провокация. Она может коснуться и вас, будьте осторожны…

– Спасибо, Галина Павловна, – поблагодарил я женщину. – Это вам сказал муж?

– Нет, что вы! – замотала она головой. – У меня своих источников хватает.

Действительно, события начинали принимать характер секретной спецоперации. На следующий день, в шесть часов вечера, ко мне явился Равиль в посверкивающей мехом норковой шапке и длиннопол ом пальто из кашемировой шерсти цвета очень спелой черешни.

– Ахмед Магомедович попросил меня зайти за вами. Он приедет в бар после выступления на телевидении.

– Выступления на телевидении?..

– Да, он сейчас там.

Кабинет редактора, где находился телевизор, уже был закрыт. Я махнул рукой, надел свою двадцатилетнюю дубленку, кроличью шапку, и мы молча пошли по снегу в сторону айсберга гостиницы. Меня, честно говоря, немного утомила шпионская жизнь, но приказа покинуть страну из Центра еще не поступало.

Мы спустились по мраморной лестнице вниз и вошли в бар. Там вообще никого не было. Если не считать бармена. А его никто и не считал.

Равиль притащил три банки пива и чашечку чая. Ну, зато он отыгрался на сигаретах, пьянея быстрее, чем я. Если бы я не знал, что анаша курится с папиросами, то мог бы заподозрить мусульманина в том, что он «забил косяк». Но я брал сигареты из той же пачки. Может быть, мне показалось. Или у него была еще одна пачка. Равиль в черном костюме и белой рубашке, но без обязательного для Ахмеда галстука. Бары, банки, кегельбаны… Как это у них получается? Я не смог бы себе представить, что Ахмед Дадаев где-нибудь в Гайнах грузит лес на баржи. Откуда в них этот индикативный посыл – во что бы то ни стало жить лучше других? Павлиньи перья… «Павлины, говоришь…», – вспомнил я «Белое солнце пустыни», сценарий которого написал азербайджанец Ибрагимбеков.

«Это аморально», – подумал я и начал пить бесплатное баночное пиво.

– Чем сейчас занимаетесь, Равиль? – сделал я бессознательную попытку выяснить источник финансирования аскетической жизни религиозной элиты.

– Общаюсь с богатыми людьми, – ответил он без улыбки, – собираю средства для фонда «Возрождение». Извините…

Равиль встал и направился к молодой женщине, только что во-шедшей в бар. Он тихо приветствовал ее, разведя руки в стороны, будто не в силах скрыть своего изумления красотой. Я осмотрел женщину: приталенная замшевая куртка желтого цвета, аккуратные синие джинсы, сумочка на плече… Да, лицо – чистое, нос с небольшой горбинкой, все остальное – в пределах нормы. Они о чем-то говорили, но о чем, я не слышал, к сожалению.

Раза два женщина посмотрела в мою сторону.

Равиль вернулся на место и закурил.

– Вы знаете ее? – спросил.

– Нет, – ответил я.

– Это Алёна – бригадир гостиничных проституток. – Под Якутом ходит…

Конечно, меня завораживала скорость, с которой комсомолки становились проститутками. Но тут я удивился экзотическому знакомству председателя мусульманского фонда, однако вида не подал. При этом, конечно, ничего не сказал о том, что впервые видел проститутку. Надо думать, я ошибся в том, что не видел. Нет, конечно, видел, но откуда я знал, что это она? Попробуй различи… Алёна была холеной, гладкой, дорогой. Трудно было поверить, что свой долг перед Родиной она отдавала на панели.

Следующая сцена оказалась такой же неожиданной, хоть и долгожданной. Раздался шум – шаги, голоса, и в дверь ввалилась толпа – по крайней мере, мне так показалось. «Толпа вошла, толпа вломилась в святилище души…»

Впереди шел Ахмед Магомедович, веселый, оживленный, чувствовалось – только что с экрана. За ним появился Сергей, редактор и ведущий телевидения, и, к моему дикому удивлению, полковник в казачьей форме. О причудливые формы гражданской войны – от чернозема до шоу! Пододвинули еще один стул и дружно уселись за наш стол. Тут же появилась упаковка пива, орешки, сигареты.

Выяснилось, что в студии состоялся диалог, который периодически охлаждал Сергей – арбитр-ведущий с лысой головой и умными глазами. Полковник играл казака-разбойника. Дадаев ему отвечал – коротко и сильно. Каким образом это произошло? Как казак вышел на телевидение в тот самый момент, когда туда пригласили Дадаева?

Через два дня майор Неверов позвонил мне на работу.

– Есть необходимость встретиться еще раз, – сказал он, всем своим тихим голосом демонстрируя сожаление. – Вы не могли бы сами приехать ко мне?

О, меня приглашают в «башню смерти» – серое здание управления внутренних дел с четырехугольной башней и шпилем, поднимающееся над площадью. Если представить город угольным пластом, то «башня» должна быть похожа на шахту.

– Конечно, – ответил я, – какие проблемы!

– Я выпишу вам пропуск… У вас есть удостоверение?.. Зайдете в бюро пропусков. Кабинет 417… В 16:00 сможете? Отлично!

Армия, университет, социология, сочинительство – этапы большого пути. И все для того, чтобы приобрести опасную профессию журналиста. Одна из главных опасностей – алкоголизм, который приобретается с такой же надежностью, как мастерство.

Ко времени, когда надо было ехать в милицию, я был уже пьян. Немного. В 15:30, как по заказу, ко мне зашел Ахмед. Я объяснил чеченскому другу, что мне срочно надо в «башню смерти»… Дадаев, деловой человек, тут же предложил лично доставить меня в управление. Нормально, чеченец сам отвезет меня на допрос. Какой допрос? Дружеская беседа. Я вызвал такси. И купил три бутылки пива, которыми играл, развлекался всю дорогу, как маленький.

Комсомольский проспект начинается у берега Камы, у здания с колокольней, где до революции находился Кафедральный собор. А противоположным концом проспект выходит на мрачное здание, тоже с башней наверху. Одна и та же дорога вела к храму и к «башне смерти», как в народе называли Главное управление внутренних дел области. В какую сторону пойдешь, туда и попадешь. Правда, собор давно стал картинной галерей, на кладбище, где хоронили священников, расположился зоопарк, в «башне» не допрашивали с пристрастием, только тихо расспрашивали, пугая несчастных до смерти.

Я с трудом открыл тяжелую резную дверь, чтобы попасть в вестибюль управления. И нарвался на гостеприимный автоматный ствол, висевший на плече милиционера в бронежилете. Показал ему корреспондентское удостоверение и только что полученный в бюро разовый пропуск. Начал подниматься по широкой мраморной лестнице, ковровой, парадной.

На четвертом этаже за нужным номером оказалось две комнаты. И первым, кого я увидел, был майор Неверов в кителе со звездами.

– Здравствуйте, Юрий Иванович, простите, что побеспокоили. Служба! Проходите сюда.

Во второй комнате навстречу мне из-за стола поднялся молодой человек в пиджаке и черной водолазке. Правда, со второго взгляда я заметил, что он не так уж и молод – лет тридцати пяти.

– Юрий Иванович, рады видеть вас…

Да, вряд ли он был рад видеть меня, пьяного и разнузданного в своей правоте человека. Но я улыбнулся ему как брату. Мне это ничего не стоило, как и ему.

– Это Владимир Николаевич, – представил коллегу Неверов, – сотрудник нашего управления.

Я без приглашения сел за свободный стол напротив Владимира Николаевича, который, как я быстро понял, будет заниматься моей персоной, пока я здесь и на свободе.

– Поговорите с Владимиром Николаевичем, – попросил майор.

Я кивнул головой. Не дает генерал отдыха своим органам, заставляет допрашивать журналистов, выкручивать им нежные ручки, отрывать профессионалов от беспробудной пьянки.

– Как чувствует себя Ахмед Магомедович? – с улыбкой спросил Владимир Николаевич.

– Отдыхает, – ответил я.

И тут же представил себе, как чеченец сидит в такси: тикает счетчик, а он курит и смотрит в лобовое стекло на серую «башню смерти».

– Общаетесь?

– Регулярно, обсуждаем события в Чечне и возможные варианты их развития.

– Интересно, а зачем вам это надо? – рассмеялся милиционер. – Вдруг он окажется злейшим врагом России, на поверку?

– Профессия такая – рисковать. Подруга моей жены перестала посещать бассейн. Потому что врач-гинеколог сказала ей: если туда ходить довольно долго, то и зачать можно. А вот я не боюсь забеременеть…

Владимир Николаевич улыбнулся. Тяжелая вещь – профессиональная мимика. Кроме того, у милиционера, похоже, были специальные капли, которые делали его глаза особенно честными.

– Понятно… Но некоторым женщинам, наоборот, – захочется туда ходить.

– Наверное… А врагов у России действительно много, особенно среди тех, кто называет ее матерью публично и каждый день. Но любовь – дело интимное, правильно?

– Понятно, – опять согласился мой собеседник. Или не согласился? – Но наша Родина ведет с Чечней войну.

– Справедливую или захватническую?

– Мы восстанавливаем территориальную целостность страны.

– Если я начну воссоздавать границы своей исторической родины времен Тиграна Великого, то знаете, что тут вообще начнется?

– Ну, это когда было…

– В 1828 году.

– Не понял.

– В 1828 году русские напали на Чечню, и чеченцы уже полтораста лет ведут освободительную войну. Напомню, что Русь была под татарами триста лет. Освободилась и стала великим государством.

– Понятно. Но при этом вы чувствуете свою принадлежность Родине? Именно Родине, а не Чечне?

– Войну ведет не Родина, а государство, и даже не государство, а конкретные личности, которые мечтают стать историческими, а станут червями. Как и все мы. Сегодня они греют руки в человеческой крови, а завтра, может быть, будут чистить парашу.

Майор Неверов, до сих пор стоявший у стола и слушавший разговор, тихо вышел из комнаты. Работа началась.

Я попросил разрешения закурить, офицер пододвинул ко мне пепельницу со своего стола, стоявшего впритык к «моему». Он откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на меня. Я прикуривал дешевую «приму».

– Вы знаете, что Дадаев провернул в Ташкенте аферу на несколько миллионов долларов?

– Откуда мне знать, – насторожился я.

– Понятно… Как вы думаете, участники пермских преступных группировок за войну или против?

– У бандитов только одни интересы – материальные, личные. Если они что-то имеют от этих массовых убийств, то за войну. Я так понимаю.

– Скажите, а Юсупов, которого вы упоминаете в своем материале, действительно человек верующий, религиозный?

– О Боге он говорит мало, больше о благотворительности. Но и это для нашего времени неплохо…

Владимир Николаевич открыл ящик стола и достал оттуда большую фотографию – 16x24 см. И протянул ее мне, потом вторую…

На первом черно-белом снимке я увидел ряд людей, стоявших спиной к объективу, с поднятыми на стену руками, надо думать, по команде «руки в гору!». На второй эти же мужчины стояли лицом к оптической вечности. В центре выделялась узкоглазая физиономия известного бандита – авторитета Зайнышева. Справа от него находился Равиль Юсупов… Теперь понятно, для чего мне показали снимок.

– Это было в прошлом году, в ресторане «Аметист». Там Зайнышев отмечал свой день рождения. Вы, Юрий Иванович, не сомневаетесь в том, что он бандит, вот этот авторитет?

– Нет, не сомневаюсь. По-моему, он сам этого не скрывает – прошли те времена.

– Что делает в компании этого бандита Равиль Юсупов, правоверный мусульманин? Занимается благотворительностью?

– Наверное, вам лучше знать.

Владимир Николаевич не улыбался, он смотрел на меня немного насмешливо и торжественно, с превосходством победителя.

– Правильно, он отмечает день рождения бандита, пьет водку и ест свинину, как я в День милиции. Только я делаю это раз в год, а он – каждый день. Кроме того, я не проповедую мусульманство. Разница заметна?

– Заметна… Только в том случае, если все это правда.

– Ест и пьет, еще как пьет… Например, вы не знаете, где он был вчера?

В этот момент я чуть было не ответил, где он был вчера, но вовремя сообразил, что именно этого добивается мент.

– Не знаю, – ответил я, – а почему вас это интересует?

– По оперативным каналам мы получили информацию о том, что в Перми готовится к отправке в Чечню партия оружия.

– Чего-чего? – рассмеялся я в лицо офицеру.

Рассмеялся про себя, конечно. Внешне я сделал изумленное лицо, на котором красным цветом проступила вся важность доверенного мне секрета, государственной тайны и собственной роли в спецоперации российской милиции.

Конечно, я старался не показать, что смеюсь над неловкой попыткой купить меня в качестве осведомителя. Цена меня не устраивала. Да, мало дают… Какие они все одинаковые, полное отсутствие творческого подхода, блеска ума, художественной фантазии. Обида захлестнула меня: за кого держат? Ну как с ними сотрудничать, Господи?

– Владимир Николаевич, – перестал смеяться я, – вы действительно уверены в том, что России надо воевать с Чечней?

Милиционер сложил руки перед собой на стол, сцепив ладони короткими пальцами. То ли он не знал, что сказать, то ли ждал, когда я заговорю сам, то ли думал, как ответить, чтобы не попасть на газетную полосу. Не судиться же потом с этим журналистом… Он молчал до тех пор, пока я не понял его ответа.