Текст книги "Дети победителей (Роман-расследование)"

Автор книги: Юрий Асланьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– А ты не верь!

– Кому? Тебе или жене?

– Это другое дело!

– Ты думаешь?

– Леша, дорогой, послушай, я написал стихотворение с контаминацией – тебе понравится, клянусь, только дай прочитать: «Если мне Алохин скажет: «Дайте родину мою!», я скажу: «Не надо, Паша, я пишу, а не даю…»

– Глубокий подтекст… В фамилии «Алохин» зашифрована его не виртуальная, а реальная специальность – лохотронщик. Говорю тебе как филологу: Алохин – лохотронщик! Обрати внимание на звукописный код. Но лохотронщик самого высокого класса! Не грязный наперсточник с привокзальной площади.

– Леша, друг, брат, у меня деньги кончились, – констатировал я, проверяя карманы, – дай червонец взаймы – я про тебя в газете напишу.

– Я тебе дам червонец – чтобы ты не писал про меня в газете…

Наступила пауза моего профессионального торжества. Они берут нас на улице, кидают в камеры и душат по праздникам, а мы молчи?

– А вот это будет стоить дороже, – тихо произнес я по чисто конкретному случаю.

Я вспомнил, как однажды шел по улице и увидел впереди лоток с блоками сигарет, пластиковыми зажигалками и золотистыми пепельницами из металла. «Вы выиграли! Сигареты – ваши! Зажигалка – ваша!» Слова эти, как я понял, относились к мужчине, стоящему перед лотком. Но я ошибался… Выигравший мужик с блоком сигарет, обгоняя меня, повернулся и радостно поделился своей удачей: «Представляешь, мужик, выиграл!» Представляю, я уже понял: все слова, включая последние, предназначались для меня… Лохотронщики дешевые, если б они знали, с какими кидалами мне приходилось работать! И все-таки я нарвался – этот оказался очень крупным игроком. Пашей-кидалой… Ага, а еще его называют «Паша-бандит».

Неожиданно в кафе появился Сережа Бородулин. Среднего роста, худощавый, хрящеватый нос с горбинкой, зеленые глаза. Он шел так тихо и осторожно, будто боялся, что его кто-нибудь заметит.

Но я окликнул Сережу – ему пришлось подсесть к нам. Мы тут же налили другу холодного пива.

– А ты бы полетел в Чечню по своей воле – в командировку или на войну? – спросил я.

– Только по приказу, – ответил Сергей, – знаешь, как у меня менялось отношение к гражданской войне? Лет двадцать пять назад я был абсолютно уверен, что, окажись в те годы на Урале, пошел бы в Красную Армию, к Блюхеру Пятнадцать лет назад я так же был убежден, что пошел бы в Белую армию, к Колчаку Потом Булгаков и другие прочистили мне мозги, кто и как воевал.

– И куда ты пошел бы сейчас? – спросил Леша.

– Думаю, пошел бы к Якову Бутовичу – спасать лошадей…

Удивление выразил только Сиротенко.

– Интересный ты человек, – заметил старый мент.

– Быть интересным – что еще остается интеллигентному человеку? – тут же отреагировал Сережа.

Оперуполномоченный упал – замоченный… А когда пришел в себя, ответил профессионально:

– А я бы пошел в опергруппу Ганьки Мясникова из Мотовилихи, который выкрал Михаила Романова из «Королёвских номеров», расстрелял и сжег в доменной печи, вместе с секретарем-англичанином…

Мент куражился. Он, когда пьет пиво, всегда куражится. Сказал, что «сжег», хотя известно было, что князя с пресс-секретарем расстреляли в логу, в шести километрах от керосиновых складов Нобеля. Хотя все может быть – может быть, и сожгли…

– Придурок мотовилихинский, – заметил я.

– О ком ты? – спросил Леша.

– О тебе…

– Что Банька Мясников… Ни одно крупное дело в Мотовилихе не обходилось без участия Александра Лукича Борчанинова, будущего первого секретаря обкома, – с примирительной улыбкой произнес Сергей. – Большой человек был – умел говорить с народом… Читал его доклады в «Звезде» – он знал местный материал, не то что вы – армяне…

– Э-э, а я тут при чем? – возразил я.

– Ты вообще ни при чем, а вот после Борчанинова прислали руководить областью некоего Мирзояна, кажется, из Баку, на фотографиях – красавец, в русской вышитой косоворотке, с усиками, как у Ягоды, начальника ОГПУ… Именно под руководством Мирзояна прошла успешная коллективизация в Пермской области. Правда, доклады писать совсем не умел – одни цитаты из вышестоящих текстов. Может быть, поэтому его расстреляли в 1937 году, в Казахстане. Не наш человек был, не местный…

Сережа внимательно посмотрел на меня.

– Ты чего на меня смотришь? – возмутился я. – Я родился севернее вас обоих! Придурки. Местных тоже расстреливали…

Сережа рассказывал мне когда-то, что священник на исповеди перед крещением сказал ему: «Почему-то Господь тебе это попускает…» – «Что значит – попускает?» – спросил я Сережу. «Ну, напиваться… Не бережет меня от пьянства», – с улыбкой ответил он.

Я заметил, Сережа за весь вечер выпил только бутылку пива. Он стал другим.

Да и я, кажется, изменился – стал пить еще больше.

Я думал: Яков Бутович спасал лошадей, единицы из великой породы, а по прихоти шизофреников в мировой войне погибло девять миллионов лошадей, только наших, Господи, российских… Как там пела когда-то моя мама: «Вырвались на волю сорок тысяч лошадей…»? Пела – да… «и покрылось поле, и покрылось поле сотнями погубленных, порубленных людей. Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить…»

Споет мне, а потом говорит: «Ты только в школе ее не пой – это запрещенная песня!»

Из обзора

Бывший боевик, 23 года. Ему всё равно, с кем налаживать мирную жизнь, с «гасками», то есть с русскими, или с американцами. Криминальная романтика надоела, а ваххабиты – это война. Хочется открыть магазин, как у родственников в Москве. В чеченской милиции половина ваххабиты. «Хочешь, проедем через любой блокпост. За 50 рублей Басаева пропустят и документов не спросят».

«Тут вообще вслепую редко убивают. Все больше – кровная месть. А ты спрашиваешь, почему мы ваххабитов не любим. Посмотри, за 8 лет половина Чечни кровниками стала… Из всех бандитов только Басаева можно уважать как воина. У него девять боевых ранений. В Чечне в основном ФСБ и прокуратура честно работают. Им люди доверяют, потому что они не беспредельничают».

«Российская газета», 2000 год.

Вдруг я подумал, что Михаил Иванович Соколов, мой главный врач, – однофамилец директора конезавода № 9. А ничего просто так не бывает…

Михаил Иванович не сдержал своего слова. Уже за вторую четверть четыре человека получили по анатомии «пятерки», в том числе и я. Кроме того, я начал писать стихи, посещать радиотехнический кружок и тайно создавать чертеж перпетуум-мобиле – назло преподавателю физики, который регулярно доказывал нам, что это невозможно.

До Неволино я уже лечился в двух санаториях. Врачи в белых халатах окружали меня после ужина, не выпускали из-за стола, когда другие уже покидали столовую. Врачи уговаривали меня съесть хотя бы ложечку рисовой каши, стоявшей передо мной с аккуратной воронкой посередине, заполненной желтым растительным маслом. Я мужественно сопротивлялся насилию – и не ел… На час-два нас выводили на улицу парами, чтобы мы нагуляли аппетит. Но я все равно не ел. «Если он не будет есть, то не сможет выздороветь», – мягко говорили медики матери, сдавая меня с рук на руки после отбывания срока. Но и дома я не ел столько, сколько было необходимо для того, чтобы избавиться от туберкулеза.

И только много позже я понял, что произошло. В Неволино нас не водили парами по кругу во дворе санатория. Нас уводили в лес, будто стаю волков. Мы играли в футбол, волейбол и «картошку». Мы во всю глотку орали: «Гуси-гуси! Га-га-га! Есть хотите? Да-да-да!»

Зимой нас не просто уводили в лес, а проводили через всю деревню толпой в сотню пацанов – и дальше по снегу через поля, до самого елового леса, в котором стояло уже замерзшее озеро. Мы играли в прятки, катались по льду на валенках и валялись в сугробах. Воспитатели гоняли нас по лесу, будто стаю веселых зверей. Нас никто не загонял в тепло, как это делали, наверное, все мамы туберкулезных детей. Нам и так было жарко. Мы возвращались в санаторий в темноте – так поздно, что наши деревенские сверстники уже спали.

Я по-прежнему выбрасывал витамины и таблетки в унитаз, но уже начал есть.

Скоро я начал есть много.

В тот вечер я лег на пол, как бывший моряк Виктор Болотов, не дойдя до кровати четырех шагов. Правда, на пол в своей комнате, но скорость развития личности обещала громкий успех. Я добился признания, теперь мне был нужен успех. А вот Бурашникову и Болотову уже ничего не нужно.

– Папа, – подошел ко мне сынок, – а когда Дед Мороз придет, ты уже деньги получишь?

Я сжал зубы.

– Получу, Сашенька, – пообещал я.

Так живешь – вроде все нормально. А как начнешь заполнять налоговую декларацию… Денег нет, машины – тоже, квартиры не было никогда. Сплошные прочерки. О какой там недвижимости речь? Где галочку поставить, говорите? Какая недвижимость, если у меня все движется – перекати поле, золотая рота, свободный человек. Свободный, понял? Как там сказал Александр Еременко? «Мы свободны, свободны, свободны – и свободными будем всегда!»

Ну, я опять зашел в бар. Женя Матвеев допел «Не грусти на холодном причале…» и подсел ко мне. Глядя на друга, я понял, что он чертовски похож на чеченца – черный и горбоносый.

– Ты похож на чеченца, – сказал я.

Женя молча разглядывал меня – наверно, соображая, что сказать. Я ошибался – он соображал, стоит ли говорить.

– Ты ведь знаешь, что моя бабка родом из Оралово, – медленно произнес он.

– Да, помню…

– Но скорее всего, не в курсе, что там в тридцатых тоже был лагерь…

– Конечно, тогда они были везде.

– В охране лагеря служил один кавказец… В семье считается, что именно он мой дед. Я даже имени его не знаю. Зачем вы подрались тогда с Лешей?

– Наверно, отравились дешевой казанской водкой.

Охрана лагеря? А почему нет? – размышлял я, глотая пиво из кружки. Вспомнил из истории, что восстание мотовилихинских рабочих в Перми во время первой Русской революции разгонял отряд ингушей, которые, как и чеченцы, относятся к вайнахам. Ингуши работали нагайками вместе с казаками – и те и другие верно и с удовольствием служили русскому царю. И так же служат сейчас, разгоняя мотовилихинских рабочих по кладбищам – свинцом и паленой водкой.

Потом я вспомнил, как Паша в закамской школе вылавливал своих обидчиков по одному – и возвращал долги. Он вылавливал – и возвращал, вылавливал – и возвращал…

Вылавливает – и возвращает до сих пор, не в силах остановиться. Честолюбие стало тщеславием, самостоятельность – латентной агрессивностью, а чувство справедливости впало в патологическую мстительность. Со временем ущербность характера начала принимать катастрофические формы самоутверждения: праздник для полумиллионной публики, воздушный шар с аббревиатурой «ДАНАИ», коллекционирование иномарок, нагретое место в Государственной Думе. И почему раньше мне не приходили в голову подобные мысли? Я ответил на вопрос – и снова посмеялся над собой.

Как говорил один мой знакомый, татарин из Ханты-Мансийского округа, я шесть бифштексов не съем и на двух машинах сразу не уеду. Татарин, бывший капитан Советской Армии, был реалистом, а Паша Алохин решил создать сверхреальность. Чтобы компенсировать детские комплексы. Съесть ведро апельсинов, стоя на четвереньках в углу комнаты.

Тут в одной публикации я прочитал, что Сталин, Киров, Ворошилов, Ягода и целая бригада высокопоставленных чекистов принимали Беломоро-Балтийский канал на пароходе «Анохин». Представляете, главные бандиты страны – на одной палубе? Что-то такое в этом звукосочетании, в разнице всего на одну букву… Меня, похоже, преследовала мысль, что Алохин – трансцендентальное воплощение Берии.

Эти занятия боксом в спортзале офиса, эта постоянная, будто хронический насморк, охрана и гипертрофированный интерес к чужим секретам – все следствие детских переживаний, когда он, надо думать, пообещал себе всех сделать, кто встанет на пути: за бедность, за болезни, за обиды. Он двигался к своей цели постепенно, шаг за шагом, никому не уступая и не оступаясь, поднимаясь по трапу на борт белоснежного лайнера «Анохин».

Большинство российских избирателей – женщины, которые по брачно-барачной привычке ориентируются на хорошо одетого трезвенника, спортсмена, прошедшего краткий курс лечения у логопеда. Я подозреваю, что тараканы и клопы давно этот образ вычислили – и уже готовят народу кандидатуру белобрысого самбиста. Конечно, операция внедрения нелегала пройдет удачно. В благодарность российским бабам пошлют прокладки с крылышками – по телевизору. А расплатой станут тысячи молодых жизней – русских и чеченцев.

Подполковник Алексей Сиротенко высказал мне интересную мысль: нападение на меня было организовано людьми Павла Анохина, которые знали, что я таскаю деньги дипломатами.

– Я похороню Пашу, – сказал я Леше.

– Зачем хоронить? – отозвался друг. – Продай…

Я подумал над советом и решил посоветоваться с Жанной Рожковой, известной своей энергией и мстительностью, чего мне сейчас особенно не хватало. Однажды Жанна то ли влюбилась, то ли запила на неделю, поэтому не появлялась в профтехучилище, где преподавала литературу. Скорее, то и другое – влюбилась, поэтому запила. Ну, консервативный педагогический коллектив осудил коллегу на собрании. Жанна ответила женщинам по полной программе: в течение следующей недели Рожкова выходила на работу каждый день в новой кофте, на что спустила всю свою наличность.

– Зачем продавать? – изумилась Жанка. – Это базарный стиль. Ты напиши о нем книгу, чтобы человек остался в истории!

В очередной раз я был восхищен блеском ее ума.

«Правильно прожил жизнь…» – так он сказал о Григории Мелехове. Паша поднимался на корабль по трапу – и в процессе подъема вырабатывал правила и цели: иметь высшее образование, самые дорогие машины, и денег – больше, чем в Сбербанке России. «Обладать лучшим» – некоторые путали это с классическим понятием самосовершенствования.

Неужели этот бандит всех победит, обует и натянет? О, как ты заговорил, когда тебя кинули…

Понятно, Паша идеализировал себя, отвечая на мои вопросы – существует такая бизнес-шизофрения, раздвоение личности, когда человек говорит о том, какой он порядочный, смелый, и сам себе начинает верить, будто в состоянии измененного сознания. Реальные факты вытесняются из мозга, перегревшегося от работы фантазии. А если говорить по делу, делу нашей жизни, то он такой же спекулянт и кидала, новый и совершенно отмороженный, только что не курит посреди дороги, а лежит. И в этой позе его – ленивая претензия на незаурядность, не позволяющая стоять рядом с навороченными бандитами. Поэтому он лежит.

После бесконечных побед Паша начал смотреть на мир глазами священного животного. Такого, как индийская корова, которая лежит посреди дороги, и ее все объезжают, потому что священное животное нельзя ни давить, ни резать. Только индийская корова забыла, что она лежит на российской дороге, а здесь из нее могут сделать китайскую тушенку.

Я приводил неприхотливое Пашино изложение в стилистический порядок, готовя его к печати. Поэтому, думаю, меня можно назвать не черным, а белым пиарщиком. Пиарщик в белом халате! Член координационного совета общественно-политического движения «Наше дело»!

Начались галлюцинации.

«Сегодня в нашей стране существует кризис управления: на ключевых постах сидят не умные люди. А профессионалы находятся в таком загоне, что им не хватает смелости выпрыгнуть из него. Наша задача состоит в том, чтобы раскачать этих людей, привить чувство уверенности в своих силах, показать, что возможности человека думающего необыкновенно велики». Так он говорил. И вот умный человек прошел в Государственную Думу. Не помню, кто это сказал: «Чтобы узнать человека, нужно дать ему власть». Дали…

Несколько спекулянтских операций, которые сопровождались известной долей смелости, позволили ему сделать вывод о собственной исключительности – извечное человеческое заблуждение. И еще: «ДАНАЯ» – когда это мужики называют себя женскими именами?

Убежденный рационалист, он много не пьет – пьянеет от превосходства над людьми – нищими, неразумными, чувствительными.

«Как можно не пить после сорока?» – удивлялся один мой знакомый. Возможно, сначала люди пьют от страха перед жизнью, а позднее – перед смертью. А Паша со страха и горя не пьет, только от радости, на банкетах победы, за столом, вместе с теми, кого завтра скопом продаст. Как бросил профессоров, врачей и студентов из «Нашего дела». Сразу после выборов.

Каждому человеку на этой земле даровано достаточно – кому способностей, кому таланта, а кому вообще гениальности. Но с невероятным упорством мы отказываемся от всего, что перепало свыше, выбирая себе злобу, зависть и жадность. А позднее, когда жизнь жестоко и жестко хватает нас за загривок и проводит мордой по неровному деревянному столу, мы начинаем бормотать сквозь разбитые зубы и губы, сквозь кровь: «А что, что я такого сделал? Я же ничего не сделал…» Правильно, ты ничего не сделал – из того, что надо было совершить. Ничего ты не сделал, кроме нескольких глупостей и мелких мерзостей. Это я о себе…

Конечно, можно носить костюмы от Валентино, часы «роллекс», иметь личный самолет ТУ-134 в Савинском аэропорту, читать и перечитывать «Войну и мир» Толстого, смотреть порнографические фильмы, можно абсолютно все, кроме одного – надеяться на то, что и дальше получится испытывать терпение соседей по бытию. Видно птицу по полету, говорят, а молодца по соплям. Сядет какая-нибудь сука голая за стол – и напишет «черного пиарщика», такого черного, что не отмоешься до конца срока.

И что потом делать? Убивать его, автора этого бурлеска? Избивать? Ни в коем случае! Срочно дать ему круглосуточную охрану Не дай Бог что случится, твоей политической карьере наступит тихая хана: убил, скажут, Алохин борзописца нашего, сначала кинул, а потом заказал. Да и как убивать, если ты «Войну и мир» столько раз перечитывал? Про небо Аустерлица помнишь, наверное… Или ни фига не помнишь – в виду наличия отсутствия?

Из обзора

Для кого живет народ?..

Из предложенной Дудаевым Конституции: «При вступлении в должность президент приносит клятву на Коране или Библии»…

Волк – борзс, помещенный на государственный флаг Ичкерии, по мнению вайнахов, единственное на свете существо, которому суждено пережить грядущее светопреставление…

Пресс-секретарь Масхадова: «В Чечне будут действовать только законы Аллаха и нормы шариата. Перейдя на нормы шариата, мы просто узаконили кровную месть», хотя кровная месть не узаконена ни в одном толке исламского правоведения, более того, Ислам однозначно и безусловно запрещает кровную месть.

«Независимая газета», ноябрь 1997 года.

Я медленно подходил к пятиэтажному кирпичному дому. На тротуаре возле подъезда сидела женщина – интеллигентная такая, поздоровалась со мной, потом попыталась одернуть юбку и срыгнула на снег…

Я зашел к себе, поужинал, почитал книжку, почистил зубы. Я расстелил на кровати простыню, на которой десятки девушек сидели на листьях лилий, распустив золотистые волосы и опустив ножки в воду. Ко мне подошел сынок, потоптался, осмотрел всю эту постельную живопись и сказал: «Папа, ты спишь с русалками!»

Да, блин, у меня большой пятиэтажный дом, во дворе я общаюсь с интеллигентными женщинами, а дома вообще сплю с русалками!

В сентябре мне рассказывали, Паша появился в одной из пермских церквей. Взял горсть свечей и обошел всех святых, вероятно, моля Бога о победе на губернаторских выборах. Он ставил свечи, в одиночестве стоял у икон, душой и мыслями обращаясь за помощью к Иисусу Христу Потом, в третий раз, пообещал священнику, что пришлет железо на церковную кровлю – и ушел.

Железо Паша не прислал. И за свечи, кстати, не заплатил – лохотронщик. Кинул самого Главного…

И Бог его наказал – губернаторские выборы Алохин позорно проиграл. Но тогда он еще не догадывался, что так начинается дорога в никуда, которую живописал норвежский художник Эдвард Мунк и русский писатель Александр Грин.

Конечно, помнится, как в детстве мы, со слезой в голосе, пели такую вот жестокую песенку: «Дочь капитана Джаней, вся извиваясь, как змей, с матросом Гарри без слов танцует танго цветов…» Жестокий мороз по коже. Как весенней ночью в Веденском районе Чечни, за месяц до боя Джаней – Ведено. Эх ты, забытая крошка Джаней… Безумное танго цветов в горах, где растут только бук и орех.

За месяц до того боя федеральные войска взяли город Шатой, что на реке Аргун, вдоль которой тянется Аргунское ущелье. То самое ущелье, в котором 16 апреля 1996 года была расстреляна тыловая колонна 245-го мотострелкового полка, двигавшаяся в Шатой из Ханкалы.

Сводный отряд пермского ОМОНа прибыл в Ведено 3 марта 2000 года. Да-да, через две тысячи лет после рождения Христа. Одна тысяча, вторая, третья…

Военная комендатура находилась в красном кирпичном замке – недостроенном доме Басаева, уроженца Ведено, старой столицы Чечни. 18 марта боевики отметили день рождения Басаева, а 26-го прошли выборы Президента России. При высокой активности чеченских избирателей. Политическая элита рапортовала об окончании второго этапа антитеррористической операции. Поскольку оставшихся боевиков держала за недобитков.

Поэтому 28 марта в Ведено приехали мэр Перми и генерал – глава региональной милиции. Они привезли письма, а также книги и велосипеды для чеченских детей.

Ночью поступил приказ: в Центорое начнется операция, поэтому из Ведено туда должны были прибыть сорок бойцов. Это пятьдесят километров по петляющей дороге, непролазной от весенней грязи.

Сборы начались в четыре утра, но выехали только после восьми, поскольку не могли получить в комендатуре БТР. Всего сорок девять человек: тридцать два сотрудника ОМОНа, десять милиционеров из приданных сил – патрульно-постовой и конвойной служб, семеро солдат-контрактников. Двигались на БТР, ЗИЛе и «Урале» с боекомплектом. Подошли к заброшенному селу Джаней-Ведено, месту крупного скопления боевиков. Пермские бойцы знали об этом, поэтому были готовы ко всему.

Атмосфера напряженная… За селом выехали на дорогу, которая с километр шла круто вверх, под сорок пять градусов. Возле сопки 831 прошли между двух скалистых высоток, в проход, который назывался «ворота», еще его звали «уши». Минут через сорок в «Урале» что-то задымило. Колонна остановилась возле безымянной сопки. Выяснилось, у гидроусилителя какой-то патрубок оторвался. Отряд занял оборону, как положено в таких случаях. В «Урале» остались ручные гранатометы «муха» и другие припасы. Не все надели бронежилеты, которыми при передвижении в машинах укрепляли внутренние части бортовой брони. Правда, у каждом было до восьми автоматных магазинов, гранаты. Каждый пулеметчик нес до тысячи патронов.

Вокруг – поляны, деревья и впадины. Место довольно открытое. Сзади на сопке, метрах в восьмидесяти, виднелась заброшенная кошара. К ней пошли командир колонны майор Валентин Симонов и связист Сергей Собянин, с включенной видеокамерой.

Когда командир вошел внутрь, раздались выстрелы… Начался бой. Длина обороны вдоль дороги составила метров шестьдесят, глубина примерно столько же. Связи с Ведено не было – горы, радиостанция не могла пробиться в эфир. А космическая связь была только у высоких гостей, навещавших родных бойцов в Чечне. Только более мощная радиостанция, бывшая в машине солдат-контрактников, вышла на комендатуру.

«Сдавайтесь!» – раздались крики чеченцев. И дальше – ругань.

Первым загорелся «Урал» с боекомплектом. Вторым – БТР, попавший под прицел гранатомета. Из него сразу выпрыгнули бойцы и заняли оборону у дороги. Но один вернулся в горящую броню и повел огонь из крупнокалиберного пулемета. Тут снова сработал гранатомет, и от башни полетели куски металла. Пуля пробила бензобак машины, которая прикрывала одну из групп. Бойцы поползли вверх, на небольшое возвышение. Только закрепились, как в тыл ударил пулемет. Во весь рост встал Виталий Епифанов и начал бить по «чехам» из ручного пулемета. Вскоре раздалась ответная очередь, и Виталий упал. Вернулись к машинам… Боеприпасы кончались.

Но со стороны Ведено уже подходила вторая, более мощная колонна. В ней было шесть бронемашин. Шли под прикрытием вертолетов, с поддержкой дальнобойной артиллерии.

На пути колонны боевики тут же выставили мощный заслон. Она была остановлена в самом узком месте – тех самых «ушах». А через некоторое время полностью окружена. Большую часть сил боевики, видимо, перебросили туда, поэтому первой колонне стало легче.

С правой стороны дороги одна группа первой колонны обнаружила ущелье с речкой. Шли, скрываясь от «чехов» в кустах, патроны кончились – воевать было нечем. В конце концов бандиты заметили их и начали окружать. Казалось, жить осталось немного. Но тут засвистели мины. Из второй колонны били не прицельно, просто по расположению боевиков. Но ни один осколок не задел наших. А боевиков положили немало.

Прилетели «вертушки», и первый залп, как и минометчики, дали по своим. Бойцы обозначили себя зеленой ракетой, а противника – красной, как полагалось.

Обстрел позиций боевиков с воздуха и земли стал непрерывным. Вторая колонна вкладывала в бой всю свою душу. Но взаимодействия не было. Боевики, зная позывные пермского отряда, не раз пытались отменить приказы по корректировке огня. Военный комендант Тонкошкуров потребовал, чтоб исполнялись только те приказы, что отданы его голосом. Вскоре вторая колонна отступила, остались только «вертушки».

Другая группа первой колонны отошла назад и скрылась в кустах ореха. Лежали тихо, слышали голоса бандитов, среди которых различили и русский говор. До ночи пролежали в кустах, перед основной группой боевиков. Затем проползли между их дозорами и основными силами. Валерий Богданов считал тех, кого можно было увидеть с этого края расположения противника, досчитал до трехсот и сбился.

И только ночью вышли на дорогу – пять омоновцев и один солдат-контрактник. Шумел небольшой дождик, темно – их не видно, им не видно. Все были контужены. Осколочные за ранения не считались. За четыре часа прошли десять километров. Увидели свет и шум машины. Оказалось, рязанские десантники.

Тридцатого продолжалась войсковая операция. В тот день было обнаружено захоронение казненных боевиками десятерых бойцов, взятых в плен ранеными, с пустыми боекомплектами. Поиски погибших начали 31 марта, и вскоре был найден живым прапорщик ОМОНа Александр Прокопов.

Сережа Бородулин писал статью о бое и вопрошал небо: Господи, как случилось, что погибли 36 бойцов, молодых людей, полных жизни и мужества? Скажи, Господи?

И Господь ответил. Боевики были в курсе того, что предпринималось командованием: накануне в радиоперехватах переговоров наши слышали: «Утром пойдет «ниточка» 30–40 человек с одной коробочкой».

А наше командование утверждало, что под Ведено только мелкие группы боевиков, остальные уничтожены, активная фаза операции завершена.

На самом деле всё было иначе. Бандформирование, базировавшееся в районе Джаней – Ведено, было больше батальона. Могло быть и три батальона, до двух тысяч человек, большинство из которых – наемники. Командовал бригадой тот же Хаттаб, что и в Первую Чеченскую. Они уходили от федеральных войск. И группами пришли к Ведено, с мыслью захватить старую столицу Чечни.

Неужели наше командование не знало о таком крупном бандформировании? Конечно знало! Уже фактически обозначенный нашей разведкой, противник сидел в заброшенном поселке как в «слепом пятне». А то, что с ВДВ сняли задачу контролировать дорогу, говорит не столько об оценке опасности командованием, сколько об отношении к опасности. Конечно, по дороге пойдут бойцы, а не смелые генералы.

Но зачем было такому крупному и опытному противнику планировать засаду на полтора взвода? С такими силами в Чечне решали задачи наступления, прорыва, или устраивая свою оборону как систему засад в удобной для того местности. Боевики и не планировали это нападение. Недаром колонна прошла Джаней – Ведено в полной тишине.

Весной 2000 года, 4 апреля, во вторник, хоронили 25 пермских милиционеров из той колонны, что была расстреляна в Чечне боевиками. Было хмурое небо, все таяло. День траура. Сотни людей провожали омоновцев – родители, дети, жены.

А недавно я видел Пашу по телевизору: он превратился в настоящее божество, оброс религиозным жирком, будто Будда, мне даже показалось, что зубы у него стали золотыми, а глаза – бриллиантовыми. Мне почудилось, будто он выглядит еще совершеннее и непобедимее. Там, в области безоблачного существования, там, наверное, он писает португальским портвейном, а ходит исключительно черным налом.

И я порадовался за человека…

Я выключил мотор и начал планировать, чтобы никто не слышал, как я ухожу вниз. Как я ухожу. Как.

Главное – не что, а как.

Я понял: Бог меня любит. И я верю в него – в своего Бога, мерцающего белой звездочкой в самом темном и самом дальнем углу моего сознания. Он заботливо оберегает меня от фактов и поступков, способных причинить необратимый вред, он стережет меня от друзей и врагов, тихо-тихонечко нашептывает мне слова на сакральном языке познания самого себя.

Более того, я заметил, что всякий, кто меня обманывал, вскоре наказывался так, будто срабатывала какая-то программная формула. Я знаю, что Бог меня терпит – за то, что я не жадный, не злобный, не завистливый. Я добрый, я не сильно мстительный человек.

«Запел, сучонок, – приветливо подумал я о себе, – Бог его любит… Лучше бы отдельную квартиру предоставил. Да, он предоставит – на веки вечные… Э-э-э, земляк, нет, лучше моя коммуналка».

Мы ехали с отцом по прямому вишерскому шоссе из Соликамска. Еще в те времена, когда дорога была гравийной – белой от полуденного солнца. Навстречу шли машины с севера. Не доезжая Чердынского отворота, там, где вдоль пути стоят высокие сосновые боры, мы увидели мотоцикл. Он двигался навстречу нам, потом остановился. Один из двоих мужиков начал поправлять бензиновую канистру, прикрепленную сзади. В это время появился зеленый «Москвич-412», который начал объезжать мотоцикл, стоявший у обочины, сзади.

Я видел, но что произошло, понял потом, из объяснений отца. Водитель машины не успел вырулить влево – и сшиб стоявшего у мотоцикла мужчину.

Я увидел легковушку с разбитым лобовым стеклом, медленно проехавшую мимо нас. Отец дал по тормозам и выскочил из кабины рефрижератора, я – за ним.

– Стой, сука! – заорал отец вслед удалявшейся машине. – Стой! Давай назад, сука!

Он соскочил с подножки и побежал к месту происшествия, я – за ним. Второй мотоциклист делал лежавшему на дороге товарищу искусственное дыхание. Лицо его было испуганно и напряжено.

Я обернулся и увидел, как «Москвич» медленно развернулся и покатил в нашу сторону, остановился. Из него появился высокий водитель – рука, которой он держался за дверцу, дрожала. С другой стороны выскочила женщина – со слезами и кровью на лице, она что-то говорила, причитала, плакала. Похоже, ее здорово посекло стеклом.