Текст книги "А дальше только океан"
Автор книги: Юрий Платонычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В четверг вечером Ветров просматривал планы проведения очередного дня отдыха в подразделениях, которые ему представили офицеры. Не сказать, чтобы эти наметки удовлетворяли его, скорее совсем наоборот – у всех одно и то же: лыжные прогулки, спортивные тренировки, телепередачи, до обеда кинофильм, вечером кинофильм… А какие фильмы будут крутить, что за спортивные нормы хотят сдавать, к каким телепередачам приглашать матросов – никто до таких конкретностей не доходил.
Но, положа руку на сердце, что ты сам, замполит, можешь предложить в такую дремучую пору? Ведь задавило же снегом, вот и приходится сидеть по норам… Так ведь есть еще книги, шахматы, кто-то хочет петь, рисовать, музицировать, кто-то – над техническими новинками поразмышлять. Все это можно наладить, а главное – чтобы не планы-бумажки, а живые люди, матросы, всех нас, начальников, заботили, чтобы формализма в таком деле не было.
Под эти думы Валентину Петровичу вновь припомнилось времечко, когда он служил на подводной лодке. Как ни трудно там приходилось, а жилось куда веселее. Море, океан, автономка. Слова-то какие! С формализмом их не соединишь. Кто хоть один-единственный раз сходил на лодке в автономное плавание, тот до конца дней своих будет вспоминать его, гордиться этим.
Девять лет политработник Ветров был подводником и, если бы не болезнь, век бы плавал. Проклятый желудок положил предел мечтам об атомоходах, а кадровики уговорили: иди, мол, по противолодочной технике, для своих же лодок стараться будешь. Вот он и старается, а все же иногда грусть берет.
Еще в те светлые годы зародилась у Валентина Петровича мыслишка насчет телевидения. Оно ведь как гора, что сама пришла к Магомету, да тот не знает, как с ней быть: любоваться ею или отворачиваться. Конечно, футбол, хоккей, какой-нибудь фильм детективного сериала или там крутящиеся шарики «Спортлото» пусть себе наши моряки смотрят по принципу «хочу – не хочу». Но ведь есть же передачи, которые лучше всего было бы смотреть всем, – «Время», «Служу Советскому Союзу», «Человек и закон». Это же самое нужное, актуальное, да и на самом высоком уровне.
Прошлым летом Валентин Петрович говорил об этом с Николаенко. Тот отмахнулся: дескать, распорядок придется ломать, да и навязывать людям зрелища не стоит.
«Надо бы с Виктором Федоровичем теперь обсудить это», – решил Ветров и, справившись, что командир только что откуда-то приехал, направился к нему.
Павлов сидел за столом, закрыв лицо ладонями, и не сразу отнял их при появлении Ветрова. Выглядел он подавленным, был бледен, хотя всего несколько минут назад вернулся с мороза.
– Как здоровье, Виктор Федорович? – справился Ветров, нерешительно кладя захваченные с собой планы на край стола. – Вы вроде бы не в себе. Или показалось?
Павлов ответил не сразу.
– Будешь тут в себе… – Мельком взглянув на бумаги Ветрова, он спросил: – Не срочно?
Оказалось, что его вызывали к Власенко, куда нежданно-негаданно, видно проездом, нагрянули начальник штаба Волков и Жилин. Волков и Власенко пошли осматривать хранение стрелкового оружия, а Жилин, распахнув шинель, сидел в жарко натопленной комнате дежурного и вертел папку с инструкциями. Перед ним в напряженной позе маялись старший лейтенант Рогов и матрос Наумов.
– Ага, командир!.. – Жилин зыркнул на вошедшего Павлова. – Проверяю вашу дежурную службу. Представляете, жарят без запинки!
Павлова не удивило, что и Рогов, и Наумов хорошо знают то, что им следовало знать. Но почему Жилин отмечает это как некое событие?
– Во-от! – протянул Жилин свое любимое словечко, не предвещавшее ничего хорошего. Он раскрыл папку и вынул два листочка. – Это инструкция дневального, а это инструкция дежурного офицера – и каждая всего на одном листе!
Позавчера Рыбчевский, Малышев и сам Павлов закончили переделывать инструкции, сократив их до минимума. Даже дежурный офицер получил правила, которые умещались на одной странице, а все второстепенное теперь сводилось в дополнения к этим правилам.
– Что же получается? – Жилин не мог успокоиться: – Одинаковый объем обязанностей?.. Абсурд! Помню раньше, берет дежурный свой гроссбух, так один его вид, одна его весомость заставляли уважать. А теперь? – Он досадливо махнул рукой, отодвинул документы.
– Да, – согласился Павлов, аккуратно складывая папку и прикидывая ее на руке. – Весомость, она, конечно, была. Видно, потому никто и не знал на память.
– А зачем «на память»? – переспросил Жилин. – Если памяти не хватает, загляни в сборник. Для того он и служит.
В коридоре протопали приглушенные мягкой дорожкой шаги, и в дверь заглянул Волков:
– Что за шум, а драки нет? – Он весело пожал руку Павлову и уселся к столу.
– Вот, почитайте, пожалуйста, – Жилин пододвинул ему злополучную инструкцию. – Полюбуйтесь на сей странный свод указаний дежурному.
Волков снял шапку, подпер кулаками подбородок и углубился в чтение, а Власенко тем временем довольно выразительным жестом показал Павлову, что у него со стрелковым оружием полный порядок и что он этому весьма рад.
– Кто составлял?.. – Волков состроил на лице грозную мину. – Признавайтесь!
– Я составлял, – как можно спокойнее ответил Павлов, полагая, что ему придется защищать документ.
– Ну и молодец, Виктор Федорович! – заулыбался Волков, довольный произведенным эффектом. – Отличная инструкция! Главное – короткая. А почему «странная»? – Он повернулся к Жилину, и тот повторил, что раньше говорил Павлову. – Петр Савельевич, – Волков лукаво прищурился, – что легче выучить: «У лукоморья дуб зеленый…» или главу из поваренной книги?
Жилин пожал плечами: дескать, какое сравнение.
– Выходит, понял? – тихо сказал Волков. – Ну и хорошо. Да, Виктор Федорович. – Он снова заговорил полным голосом и откинулся на стуле. – Ты просил «добро» на автоколонну. А знаешь, что в твоем распоряжении один-единственный день?
– Знаю. – Павлову было известно, что завтра к ночи ожидается пурга. – Но что делать? Нам поставили волчьи условия. Если материалы не вывезем, получим их только через три месяца. Долговато.
– Стоит ли рисковать? – прохрипел Жилин, круто вздернув левую бровь. – С пургой шутить нельзя!
Павлов и сам сначала колебался, но Городков уверял, что если они не поедут, то потеряют доверие директора завода и отношения с ним усложнятся.
– Надо ехать, – настойчиво сказал Павлов. – До пурги постараемся успеть.
Волков на минуту задумался: он оставался за Панкратова, находившегося в отъезде, и нес сейчас полное бремя его огромной ответственности.
– Добро, – наконец решил он. – Раз уж так командир настаивает…
Вот, собственно, и все, что было: обыкновенный деловой разговор. Но почему-то он оставил у Павлова крайне неприятный осадок. Павлов не может забыть прилипчивый, безучастный жилинский взгляд, от которого делается муторно. Опять какое-то предчувствие?
– Н-да, – Ветров уже проникся настроением командира, – выходит, я не ко времени.
Павлов посмотрел на своего зама, встряхнулся:
– Что значит «не ко времени»? От забот все равно никуда не уйдешь!
– Виктор Федорович, – несколько загадочно начал Ветров, – что вы скажете, если для матросов каждый день проводить короткую, но толковую политинформацию?
Павлов, не ожидавший, что замполит обратится с таким простым вопросом, даже удивился:
– Кто же откажется? Только я что-то не пойму…
– А как вы посмотрите, – продолжил Ветров, довольный, что командир повеселел, – если матросам регулярно показывать, что бывает с человеком, коли он не в ладах с законом?
– Валентин Петрович, вы загадываете мне какие-то загадки, я в толк взять их не могу…
– Так вот, – пояснил смысл своих вопросов Ветров, – и то и другое нам может дать телевизор. Только надо эту телеучебу узаконить.
– И за чем же дело стало? – спросил Павлов так, что Ветрову оставалось только радоваться: командир сразу понял и поддержал его намерение.
– Нужно менять все тот же распорядок, – перешел к главному замполит. – Самую малость, но изменить.
– Да-а, не учли мы этого, когда перекраивали раньше, – нахмурился Павлов. – Один хороший поворот всегда лучше двух полуповоротов. Ладно, давайте думать, как запустить эту телеучебу!
Городков приучил себя вставать в шесть часов пятнадцать минут. Не раньше, не позже, даже будильник не надо было ставить.
Утро начинал с зарядки – на кухне, чтобы не будить Лилю с Вероникой. Отворял шире окно, в него врывалось дыхание океана – то тихое и ласковое, то буйное и колючее, как хлыстом щелкавшее занавесками, оно всегда оставляло на губах солоноватый привкус, наполняло бодростью и еще чем-то непередаваемым, что, пожалуй, выше всего ценил Городков из всех йоговских элементов своего комплекса упражнений.
Отсюда, с третьего этажа, открывалось само раздолье: сопки, бухта, океан, опять сопки… Узкая каменистая перемычка, отделявшая бухту от океана, была настоящей труженицей. Зимой там постоянно суетились синие, зеленые и оранжевые «жуки»: то бульдозеры и шнекороторы вели свою нескончаемую битву со снегом, а верткие автомобили сновали между ними двумя быстрыми непрерывными ручейками. По замерзшей бухте уже спозаранку тянулись длинные светящиеся нити – неутомимые люди с фонариками в руках торопились на службу, сокращая по льду свой неблизкий путь.
«Би-и-и!» – засигналил газик, осторожно катившийся с сопки. В кабине газика Городков увидел командира из соседней части, богатырскому виду которого всегда завидовал.
«Богатырь» так привык к служебному автомобилю, так слился с ним, что пешком не делал ни шага. Когда вчера он обогнал Городкова, возвращавшегося из части, и газик остановился, Городков по простоте душевной подумал, что его хотят подвезти, но оказалось – заглох мотор. Идти за компанию сосед не пожелал, хотя до дома было рукой подать. Городков успел поесть, пробежать почту, даже минут пять «поразмышлять о политике», прикрывшись газетой, и, уже возвращаясь на службу, вновь увидел все тот же газик, волочившийся на буксире у бульдозера. Из кабины выглядывала знакомая физиономия соседа, с носом, походившим от холода на лиловую редиску.
«Вот что такое до конца хранить достоинство! – посочувствовал соседу Городков и вспомнил: – А ведь и мне сегодня в рейс!»
Да, сегодня и ему в рейс – длинный, нелегкий, если не сказать опасный. Командир поручил именно ему, Городкову, верховодить доставкой материалов для спортзала и для баньки. Этим бы по службе сподручнее заниматься Васе Малышеву, но, мол, у Городкова ранг повыше, внешность позаметней, а главное – может выбивать то, чего Васе не выбить ни за какие крендели. Недавно раздобыл такие плиты, что, пока вез, то и дело спрашивали: «Где достал, неужто появились?» Как же, появились, если бы не выменял на списанный трос! Пока все это у него, Городкова, вроде бы действительно получается. Осталось совсем немного, и материалов хватит на все задуманное. Когда-нибудь будут любоваться новым спортзалом и вспоминать: «Между прочим, это из того добра, что Юрий Владимирович Городков, можно сказать, из-под земли доставал!» Только вспомнят ли?..
«Ладно, йог, не хнычь, а лучше считай. Раз, два, три, четыре – вдох… Раз, два, три… выдох».
Морозную тишину зимнего утра разорвал грохот заводимых моторов могучих КрАЗов. Парк тотчас окутался клубами выхлопного дыма, который так же быстро и рассеялся. Сразу за парком, почти от вершины горы, начинался крутой извилистый спуск до самого океанского берега. По обеим сторонам дороги громоздились насыпи сдвинутого серого снега; машины шли по неровному коридору, на поворотах касаясь его мягких стен. Приходилось двигаться малым ходом, кое-где сползать вместе с рыхлым месивом. Для водителей это было началом испытания. Внизу, когда покатились по берегу бухты, Городков подметил, что строй колонны не нарушен. Все девять машин хорошо держали расстояние, словно связанные тросом, разбитым на равные отрезки.
«Вот это кильватер!» – порадовался Городков, сравнивая вереницу автомобилей с кораблями. Ему чудилось, что сзади идут миноносцы, коим он отдал столько молодых лет. Он часто оборачивался, подсчитывал «вымпелы» и убеждался, что отставших пока нет. Правда, задняя машина почему-то не придерживается внутренней кромки струи, то бишь дороги, но не будут же водители руководствоваться морскими правилами вместо дорожных.
Впереди маячила высокая сопка, и наезженный путь казался волнистой, непрерывно колышущейся лентой. Длинные полукружья на подъемах переходили в небольшие пологие участки, созданные как бы для передышек, для разбегов к новым высотам.
Городков уважительно поглядывал на то, как слева от него усердно орудовал баранкой матрос Антон Тульчинский. Он то быстро вращал черное колесо, то вдруг замирал и даже небрежно клал одну руку на рычаг скоростей. Но вот наткнулись на занос – это с ближайшего склона сдуло снег, нагородило метровую сугробину. Тульчинский изо всех сил нажимает на газ, словно дает коню шпоры, и смело бросает машину на вязкий барьер. Сперва она вдавливает глубокую выемку, потом, зарываясь, начинает захлебываться, задыхаться… Антон терпеливо ждет, не отпуская газа. Лицо у него в бисеринках пота, нижняя губа прикушена, и машина, будто из почтения к умелому водителю, выкарабкивается и катит дальше как ни в чем не бывало.
Матрос Тульчинский – земляк Городкова, белорус с синими-пресиними, точно васильки в поле, глазами. Может, поэтому в такой беспокойной дороге всплывают в памяти строки из любимой песни: «Родина моя, Белоруссия…», становится даже немного грустно. Белоруссия… Если бы не море, не флот, ни за что бы не променял свой уютный, утопающий в садах Гомель ни на какое место в мире! Кто-то там похваляется знаменитой Ниццей, Баден-Баденом… «Посмотрели бы мой знаменитый Гомель-Гомель!» – снисходительно про себя отвечает им Городков.
Городков недавно узнал, что он с Тульчинский не только из одного города, но и с одной улицы – той самой, где когда-то стоял его детдом. Там сохранился известный им обоим сад, в котором антоновка – пальчики оближешь. Но и палка у сторожа деда Пятруся мягкостью не отличается…
Колонна взобралась в сопку. Черные тучи зависли прямо над головой и разорванными клочьями липко цеплялись за машины. Поднимись дорога чуть выше – и сразу пропадешь в глухой, дремучей слепоте. Океан, распростершийся под ногами, отливал суровыми, ежистыми красками; угрюмые его волны удручали холодной свинцовой тяжестью.
Впереди показался новый спуск. Городков велел Тульчинскому остановиться. По пройденным километрам отдыхать рано, но это на равнинах. Здесь же, одолев два средненьких взгорья, матросы-водители затратили столько сил, что их хватило бы на день езды по тем равнинам. А как приятно будет глотнуть чистого морского воздуха, подрыгать затекшими ногами, согнуться-разогнуться!.. Минут пять таких сгибаний – и усталость исчезнет.
Из кабин, будто с коней, легко выпрыгивали матросы; степенно покряхтывая, спускались старшие на машинах – мичмана.
– Как, Антон? – Городков усиленно разминал одеревеневшую поясницу. – Не Белоруссия?
– Вначале всегда так, – мягко улыбнулся Тульчинский, намекая на свою усталость. Его глаза-васильки потемнели, а может, это тучи виноваты? Нет, пальцы с сигаретой тоже дрожали.
– Разве дальше легче?
– Не легче… Привыкаешь. – Тульчинский зажег спичку, неловко прикрывая огонек. – Однако переметов дороги сейчас стало больше.
– Да-а, переметов сегодня!.. – Городков покосился на снежные завалы. – Антон, зачем себя табачищем травите?..
– Да я не курю. – Тульчинский вдавил в снег начатую сигарету. – Так иногда, для разрядки.
– Хороша разрядка!
– А вы-то сами?
– Мне, грешнику, уже трудно ломать привычки. Остается вот бесплатные советы раздаривать.
К голове колонны неторопливо приближался мичман Серов. Городков посадил его на концевую машину и знал: раз замыкающим едет Серов, за отставших можно не опасаться. Серов в беде не оставит – подсобит, если какая неисправность, из кювета вытянет, если кто не рассчитал, а при надобности и на буксир возьмет.
– Как жизнь, Иван Фомич?
– Жизнь, она на колесах! – философски изрек Серов, обметая снег с валенок. – Только не знаю, как мы этот спуск переживем. Что-то дюже накатисто…
– Ничего, Иван Фомич, – успокаивающе сказал Городков, хотя и знал, что на спуске им встретятся два крутых поворота. – Иван Фомич, пусть водители протрут стекла.
Снова тронулись в путь. Спуск оказался очень скользким. Машины то и дело ползли вместе с крошевом. Теперь вся надежда на цепи, спрутами обвивавшие толстые колеса, а еще больше – на хлопцев, что держались за баранки и хорошо знали, как их крутить на такой горке. Автомобили продвигались осторожно, натужно урчали – моторам по такой дороге трудно.
Тульчинский плавно вращал руль, опасаясь резким нажимом занести машину, расчетливо выбирал выгодное направление, стараясь избегать кренов.
А вот и обрыв у первого поворота. Только низкий барьерчик из сдвинутого снега огораживает узкую, наклоненную к пропасти дорогу. Рядом отвесная стена, а впереди волнующе клубятся грязные, растрепанные облака. Заглядись водитель, не крутни баранку вовремя, и полетишь по хмурому небу как подстреленная птица… Но не такой Антон Тульчинский, чтобы галок считать! Он смело принял к краю и, когда казалось, машина протаранит слабенькое ограждение, вдруг круто повел ее вправо, едва не касаясь скалы, но удаляясь от откоса. Машина почти на месте описывала плавную дугу. Городков, упершись локтем, все сильнее и сильнее давил на дверцу, полагая, что своими полноценными шестьюдесятью шестью килограммами помогает Тульчинскому вершить поворот и, как на яхте, спасает от опрокидывания. Наконец машина тряхнулась, выровнялась и легко покатила по прямой укатке.
Городков с облегчением глянул по сторонам и отвалился на мягкую спинку. Сколько раз он проезжал этот обрыв и никак не может привыкнуть. Теперь главное, чтобы прошли остальные восемь машин.
Юрий Владимирович поправил наушники и с нетерпением ждал известий от Серова. Тот видел всю колонну и должен был известить, как она одолела поворот. Минута, вторая, третья… Городков стал ерзать на сиденье, проверять питание станции, но тут в наушниках послышалось продувание микрофона – привычка Серова – и заверещал его напевный голос:
– Первый, я Девятый. Покой исполнил!
Серов, конечно, от волнения перешел на въевшийся ему в плоть и в кровь морской лексикон, но для Городкова этот «покой», с густым наплывом на «о», и это «исполнил» звучали ласкающей слух песней. Он махнул Тульчинскому рукой, дескать, можно прибавить, но Антон, хоть и любил, как все молодые шоферы, быструю езду, прибавил совсем немного. Ровно столько, чтобы сохранилась так называемая безопасная скорость, при которой все увидишь, все успеешь, а если надо, сразу и остановишься.
Дальше опять пошли кручи, съезды; осилили еще один поворот с обрывом, но не такой трудный – дорога там шире. Несколько раз делали короткие остановки, на полпути устроили получасовой привал. И вот колонна у цели.
Пока загружали машины тяжелыми мерзлыми шлакоблоками, матросы побаловались сухим пайком, горячим кофе из термосов, захваченных предусмотрительным Серовым. Городков для вежливости поговорил с директором завода, еще раз заручившись его обещанием насчет новой партии материалов и одновременно пообещав катушку списанного троса. Успехи в таких переговорах Юрий Владимирович был не прочь приписать своему умению вести приятные беседы и способности выглядеть достойным партнером, однако на самом-то деле куда сильнее на директора действовали обещания поделиться столь дефицитным в этих местах тросом.
Когда все было улажено, Городков с Серовым обошли всю колонну. Матросы отдохнули, подкрепились, покурили и готовы были повторить то, что совсем недавно проделали.
Правда, Серову не понравилась машина под номером восемь: большую часть груза здесь уложили на заднюю четверть кузова.
– Старший «восьмой»! – позвал Серов, досадуя, что вырисовывается задержка. – Старший «восьмой»! – нетерпеливо повторил он, видя, что на его призыв никто не откликается.
Дверца в кабине «восьмой» несмело приоткрылась, и на землю неуклюже скатился мичман Чулков. Лицо мичмана, как мастика, хранило отпечатки крепкого сна. К сухому пайку он добавил соленых, сдобренных укропом, хрустящих огурчиков с домашним сальцем, вот его и сморило. Ах, как хорошо он прикорнул, пока заполняли кузов!
– Почему так разместили груз? – спросил Серов по-боцмански строго. – Аварии захотели?!
– Да нет, да я… – оправдывался Чулков, хлопая белесыми ресницами.
– Немедленно сдвинуть груз! – сурово прервал его Городков. – Даю пятнадцать минут.
Вскоре Чулков прибежал доложить, что все готово и можно двигаться. В спешке ни Городков, ни Серов не проверили эту готовность.
Сразу за воротами завода почувствовали, что усилился ветер, начинался снег. Видимость ухудшилась. Пришлось зажечь фары.
Городков, веривший прогнозу, что до ночи шторма не будет, теперь все чаще поглядывал на снежные вихри. «Неужто я подвел командира? – начал терзаться Юрий Владимирович, уговоривший Павлова не откладывать рейса. – Ах, прогноз, прогноз…»
Скоро стало ясно, что проскочить обратный путь до того, как разыграется пурга, им не удастся. Плохо, что и возвратиться назад, в заводской поселок, было нельзя: с тяжелым грузом на узкой дороге не развернешься. Оставалось одно – попытаться пробиться хотя бы через самый опасный отрезок дороги, миновать эти дьявольские зигзаги, соседствовавшие с обрывами.
Тульчинский поддавал и поддавал газу, другие не отставали, что время от времени подтверждал Серов. Колонна катилась довольно ходко. Снег начал редеть, смотреть стало свободнее, Городкову даже подумалось, что и сегодня ему повезет, как везло раньше. Моторы гудели ровно, машины двигались дружно, под грузом заметно уменьшилось скольжение. Конечно, все время кренило, подбрасывало, толкало вперед и в стороны и, чтобы не набить шишек, приходилось крепко держаться за баранку или кабинную скобу. Так прошло полтора часа.
– «Первый»! – Наушники вздрогнули тягучими серовскими переборами. – «Восьмая» в кювете!
«Приехали!» У Городкова вдруг невыносимо заныл под коронкой зуб.
«Восьмая» действительно оказалась даже не в кювете, а в глубоком, до краев заснеженном рву. Из снега торчала только крыша кабины, на которой приплясывали от холода Чулков и водитель Проничкин.
На машине Серова имелась про запас лебедка, способная вызволить из любой канавы, но здесь была не канава, а широченная яма, да и перегрузка шлакоблоков заняла бы много времени.
– Как его угораздило? – с досадой выдавил Серов, откидывая сползавшую на лоб шапку, когда они с Городковым увидели, что случилось.
– Предложения? – нетерпеливо прервал его Городков.
– Предложение одно: дать Чулкову с Проничкиным тулупы, валенки, дать харч и пускай дожидаются, покуда за ними приедем.
– Неприемлемо! – Городков вспомнил, что на прошлой неделе вышел приказ о водителе, который заснул в кабине и угорел от выхлопных газов. – Отставить тулуп и валенки, Иван Фомич! Запирайте кабину, Чулкова и Проничкина разместите в других машинах и быстрее в путь.
– Есть! – с хрипотцой гаркнул Серов и уже тише, чтобы слышал один Чулков, добавил: – Будь моя воля, стащил бы с тебя портки, выпорол и оставил заместо дорожного знака.
Было видно, что Чулков груз как следует так и не разместил, оттого и вышла катавасия.
Хоть и получалась немалая задержка, к обрывам все-таки поднялись. Метель даже чуть отпустила, и потому повороты около них укротили, показалось, легко. Но становилось труднее вести машины дальше, труднее следить за дорогой, подступало утомление у водителей. Перегретые двигатели не скупились на душное тепло, рождавшее сонливость.
«Нельзя, не поддавайся. Сзади целая колонна!» Городков встряхивался, опускал стекло, позволяя вместе с ветром влетать и снегу, зорко смотрел вперед, часто оборачивался, слушал приемник. Ему казалось, что он, как и Тульчинский, сросся с машиной, привык к неудобствам рейса. Но это только казалось. Усталость брала свое, и страшно хотелось поскорее добраться домой.
Прошло еще долгих три часа. Впереди замельтешили огоньки. Они были далеки, предстояло еще выдержать спуск и подъем. Но их узнали, от них уже веяло домашним теплом.
Утром непогода кончилась, на этот раз она была непродолжительной, и Павлова с Ветровым вызвали в штаб.
– Почему бросили машину? – Жилин как выстрелил, подавляя Павлова тяжелым взглядом исподлобья.
Волков, все еще остававшийся за Панкратова, по дорожной карте старался определить, как далеко находится «восьмая», а Жилин без конца вытирал платком шею и не спускал с Павлова цепких осуждающих глаз.
– Вы что, забыли наставление? – Жилин перенес платок ко лбу.
– Не хотели подвергать людей опасности, – мрачно сказал Павлов. – Стали бы греться, могли бы угореть от мотора.
– А как вы думаете, имеет право военный водитель бросать свою технику?
– А разве не бросает свою технику военный летчик, вынужденный катапультироваться? – попытался так оправдать решение Городкова Павлов.
– Ну уж ты загнул, Виктор Федорович! – Волков поставил карандаш торчком над найденной точкой. – Летчик покидает самолет, когда не может его спасти. И потом, для летчика существует смертельная опасность, а тут что?
Ветров, примостившийся у стены, проговорил:
– Нашу машину спасать не надо. За ней уже поехали. А вот для людей была прямая опасность замерзнуть или задохнуться. Мы помним приказ о подобном же случае!
– Так то в гараже, – не принял довода Волков. – В наглухо закрытом гараже.
– Едва ли под снегом лучше…
Наступило напряженное молчание. Лишь мерное тиканье старинных настенных часов в кабинете Волкова нарушало его, настраивало лучше подумать, лучше взвесить и уж потом делать выводы.
– Вас предупреждали, что ожидается циклон? – опять холодно спросил Жилин, пристально рассматривая свои ногти.
– Да, именно вы и предупреждали, – согласился Павлов. – Считаю своей ошибкой, что послал колонну, не имея запаса времени.
Держа под мышкой две толстые темно-синие книги, в комнату вошел Терехов.
Волков сообщил ему, о чем велась беседа. Но Терехов не спешил высказать свое мнение. Всеми пальцами, туда и обратно, как по клавишам, проходил он по синему переплету, покачивал ногой.
– Значит так… – Терехов стал перечислять: – Охлаждение слили. Забрали все, что можно забрать. Кабину заперли. Шест с флагом поставили. Что же выходит? Выходит, сделали все, чтобы машина была в сохранности. А что сняли людей, считаю вполне оправданным.
– В общем-то, Иван Васильевич, – согласно отозвался Волков, – дело обстоит именно так. – Он даже пожалел, что поддался уговорам Жилина заслушать «на ковре» Павлова с Ветровым, оторвав их от дела.
Но Терехов поднял палец, будто вспомнил существенную деталь:
– Городков действовал в целом толково, а вот вам, Виктор Федорович, не следовало его отпускать. Пургу не опередишь! Не поехали бы, переждали, не было бы и этого разговора. Плохо, если вы с Ветровым не извлечете ничего из этого урока.
