Текст книги "А дальше только океан"
Автор книги: Юрий Платонычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На экране подрагивает жирная ядовито-зеленая черта. Осциллограф прогревается, только выходит на режим, и потому черта еще расплывчата, с размытыми краями. Рыбчевский плавно подкручивает черную пуговицу. Скоро можно снимать параметры. Вот черта растворяется, плавает по экрану болотной туманностью. Рыбчевский поворачивает ручку вправо, и вдруг из туманности начинает вырастать какая-то фигура. Секунда – и на боку лежит самая настоящая трапеция. Рыбчевский глядит на сетку, что крест-накрест плетется рядом с трапецией, отсчитывает, оценивает. Все. Мощность в норме.
Любит Вениамин Ефимович покрутить электронные приборы. Ох как любит! Да и как не любить?.. Занялся радиотехникой еще в Доме пионеров, теперь мастерит такие штуковины, что сам себе удивляется. Позавчера вот закончил целый комбайн – тут тебе и телевизор, и приемник, и магнитофон. А избирательность, а звук, изображение? По самому высокому классу! Вот бы его сейчас на какой-нибудь конкурс! Хотя бы в тот же Дом пионеров… «Нет, – вздыхает Вениамин Ефимович. – Прошло то розовое время. Великовозрастных туда пускают разве что на правах родителей».
А сыновья – и Вовка, и Левик – уже доросли до пионерского галстука. Но что толку?.. Как ни пытается Вениамин Ефимович приобщить сыновей к технике – ничего не получается. Старший книгами упивается, стихи читает с выражением, а младший… Младший и того хуже – поет, первый запевала в хоре с устойчивой пятеркой по пению; в будущем, как уверяет учитель, его ждет карьера Ивана Козловского. Правда, голос у Левика пока сипловатый, как у петушка. Но это временно. Это скоро пройдет… Хоть нынче и превозносят гены, да не верит Вениамин Ефимович ни в какие гены. Ничего не передалось от него мальчишкам. Ну, ничегошеньки. Что-то они сейчас поделывают, чем занимаются?.. Пятый месяц гостят у бабушки во Владивостоке. Пора бы и домой!
Были у Вениамина Ефимовича годочки золотые… Как служилось в управлении! Конец дня, вспоминал он, – сейф на замок, портфель сдал, свет выключил и будьте здоровы! Никто тебе не страшен, всегда ты на виду, всегда ты наверху. Каким же надо быть глупцом, чтобы от такой благодати уйти «в народ»! То бишь к подводникам, да еще в оружейники. Сожалеет о том Вениамин Ефимович, сильно сожалеет. Вон Петр Жилин, завидует он, почти полжизни прокантовался по управлениям да по отделам и должность получил – ой-ой-ой!.. А ведь когда-то столы напротив стояли, вместе часы высиживали. Теперь о том он не вспоминает при встрече – от силы ручку протянет.
С другой стороны, Вениамину Ефимовичу пофартило, что перебрался на такое место: ведь тут сплошная электроника. Получилось, бросили карася в пруд, где ему знакома каждая травинка, каждая песчинка. И стали у Вениамина Ефимовича хлопцы, что настраивают электронику, пожалуй, лучшими на флоте. Правда, только эти хлопцы, о других подопечных такое не скажешь. До них он еще не добрался. Но доберется! Непременно доберется!.. И работка здесь действительно живая. Бегаешь из группы в группу, из команды в команду, как заправский бегун. Там наладь, там организуй, там проверь, там тебя проверяют… Сидячей болезни тут не наживешь! А то последний год, когда служил в «управе», так засиделся, что пришлось навестить доктора. Хорошо, он успокоил, дескать, ничего страшного, надо только подушку подкладывать и разминку делать чаще. А тут такая разминка, что и присесть некогда!
Все бы ничего, да эта смена командиров. С Николаенко сработался, привык к нему. В строевых делах тот и шагу не давал ступить без своего «добро», зато оружие целиком отдал на попечение ему, Рыбчевскому. Да и сверху особо его не опекали – рули, мол, сам.
И чего, спрашивается, новый командир во все вмешивается? Неужели лучше разбирается, скажем, я радиотехнике? А все с новшествами! Конечно, если положить руку на сердце, у приготовителей Павлов ввел совсем неплохую методу. А распорядок, дежурная служба?.. Что ни говори, путное он уже успел сделать. Теперь явно до «старпома» добирается… Хватит! Не привык Вениамин Рыбчевский, чтобы его тыкали носом в свои же прохлопы. Самому надо взяться, да поосновательней!
На двенадцать часов Рыбчевский назначил встречу с Городковым и Кубидзе. Прямо здесь, у приборов, с ними и потолкует. А пока он крутит и крутит манипулятор. На экране новая картинка: линия превратилась в полосатую рыбку, точь-в-точь как у Левика в аквариуме, только у Левика черно-серая, вроде зебры, а эта зеленая. Красивые рыбки у Левика, говорят, с Суматры, и название их мудреное: барбус усатый…
Рыбка показывает чувствительность аппаратуры. Вениамин Ефимович сравнивает ее с той, что в книжке, – полное совпадение. Значит, чувствительность в норме. Вообще-то, эти трапеции да рыбки – забота аппаратурщика. Тот стоит рядом и ухмыляется. Дескать, ему вовсе не жалко, если начальник немного поиграет… А начальник и не играет, а проверяет, как настроена аппаратура, которую только что закончили регулировать.
Вениамин Ефимович всерьез взялся за качество. Дал себе зарок: каждый день где-нибудь что-нибудь проверять своими руками, своими глазами.
– Не помешаем?.. – Ветров, Городков и Кубидзе уже долго наблюдали за увлекшимся Рыбчевским.
– Отнюдь, – добродушно ответил Рыбчевский, поднимаясь со стула. Хотя, откровенно говоря, ему было очень жаль, что надо прерываться в самом интересном месте. А еще больше он был недоволен, что пожаловал Ветров. Так хотелось разобраться без посторонних свидетелей!.. Конечно, Валентина Петровича не назовешь свидетелем, тем более посторонним, но любил Рыбчевский сначала сделать, а потом показывать в готовом виде, и очень не любил, когда заглядывали в его «рабочую кухню».
– Вениамин Ефимович, – усмехнулся, усаживаясь, Ветров, – ты бы халат снял, а то говорить как-то неловко.
Была и такая слабинка у Рыбчевского: обожал белые халаты. Завел строжайший порядок – все, кто имел касательство к электронике или к другой тонкой технике, непременно должны были облачаться в белые халаты. Конечно, и правила того требовали, но Рыбчевский заставлял держать халаты в предельной чистоте, «на грани стерильности», как зубоскалили аппаратурщики. Недавно санитарный врач признал, что даже госпиталь не всегда может похвалиться подобной белизной своих спецовок.
– Хотим поразмышлять насчет контроля, – пояснил Рыбчевский, с трудом стаскивая с себя тесный халат. – Товарищ Кубидзе, как вы проверяете аппаратуру торпед, когда случается хранить их в готовом виде?
– Как положено, – настороженно ответил Кубидзе. Он, видно, не ожидал такого официального начала и даже встал, подтянулся. – Проверяем, когда сдаем подводникам.
– Другими словами, вы проверяете, когда показываете товар лицом?
Кубидзе не понял, куда клонит Рыбчевский, и простодушно ответил:
– Именно! В эти, так сказать, торжественные минуты мы и глядим на себя глазами подводников.
– Прекрасно! – воскликнул Рыбчевский, будто радуясь, что поймал офицера на слове. – А ежели подводники сразу укажут на дефект?
Кубидзе хитровато засиял, его усики раздвинулись в стороны.
– А разве такое возможно?
– Забыли прошлогодний август? – теперь насупился Рыбчевский. – Забыли, какой был скандал?
Кубидзе не забыл ни август, ни скандал, но он так верил в своих аппаратурщиков и прибористов, что прошлогодняя история казалась ему просто случайностью.
– Отсэ-эда вывод… – Рыбчевский для важности растягивал слова. – Сор из вашей безгрешной избы надо выметать самим. И выметать до того, как за швабру возьмутся подводники.
Кубидзе замолчал, прикидывая, как творить эту «приборку».
– Что-то вы на меня так поглядели, Вениамин Ефимович? – встрепенулся Городков. – Или приглянулся?
– Угадали! – Рыбчевский нажал на пульте какую-то заевшую кнопку. – Приглянулись мне ваши расчеты. Я думаю, через их сито надо пропускать и кубидзевскую продукцию.
– Категорически возражаю! – Городков обратился к Ветрову, рассчитывая на его поддержку. – И так готовим торпеды от восхода до заката, а тут еще одна за другой общественные нагрузки – то Малышеву, то теперь Кубидзе помогай.
Рыбчевский не на шутку увлекся кнопкой: он вжимал ее и отпускал, вжимал и отпускал, но ответ Городкова понял.
– Во-первых, от восхода до заката всего восемь часов. Долой перерыв два часа – выходит, у вас рабочий день подростка.
– Не искажайте! – взмолился Городков. – Вы знаете, когда мои «подростки» кончают работать.
– Во-вторых, – невозмутимо продолжал Рыбчевский, пододвигая к себе прибор с длинной стрелкой, – сия нагрузка не общественная, а самая что ни на есть служебная. И мы будем ее творить в наши обычные трудовые часы. Подходит?
Видя, что Ветров помалкивает, Городков махнул рукой, понимая что от него не отцепятся, раз дело того требует.
– Но и я против такого госконтроля, – откликнулся молчавший до этого Кубидзе. – Получается, нет доверия нашим прибористам?
Ветров шутливо уточнил:
– Государственный контроль у нас давно называется народным… Вот и давайте своим народом, своими матросами, старшинами, мичманами проверять своих же прибористов.
– А как с настроениями? – не соглашался Кубидзе. – Восхищения это сито у моих не вызовет.
– Между прочим, – убежденно сказал Ветров, – для того и существует партийное бюро, существую я, замполит, существуете вы, коммунисты, чтобы недовольство одного бракодела не превращалось в настроение всех.
– Итак, – Рыбчевский встал, давая понять, что ставит точку, – со следующей недели мы и начнем проверять себя своими же глазами. Уверен, что после проверки специалистами Городкова свой товар Кубидзе сможет показывать кому угодно и с какой угодно стороны.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Бум-бум-бум-бум…» – корабельный трап, как соборный колокол, сразу отзывается на каждый шаг. Поручни шершавые, хоть и блестят, руки застревают, не хотят скользить. Рядом дымовая труба сосет воздух, шумит вентиляторами, пышет жаром.
Павлов поднимается на мостик, на площадках останавливается, присматривается, принюхивается. Рубки, палубы – все здесь радует глаз чистотой и свежестью. Теплый запашок машинного отделения, вперемешку с солоноватым ветерком, приятно щекочет и напоминает о милой сердцу корабельной жизни, которая так, наверное, никогда и не забудется.
Сегодня стрельба по подводной лодке. Трудная, заковыристая. Не только надводники станут искать лодку и стрелять по ней торпедами, лодка тоже станет огрызаться своими атаками. Схватка предстоит жестокая – кто кого. Теперь это модно называть «дуэльной ситуацией». А тут зимний океан, с его буйным ветром, с крутой волной, со снежными зарядами! В такой «благодати» учебная торпеда должна быть безотказной, должна найти и поразить цель – пройти от нее так близко, чтобы замкнулись холостые взрыватели, должна в конце своего хода всплыть на поверхность и об этом просигналить: ее еще надо отыскать и поднять из воды.
Павлов задерживается у радиорубки, глядит на торпедный аппарат. Из-за его широко открытой крышки часто показываются то замерзший нос Самойленко, то золотой зуб Молоканова; сверху, на трубе аппарата, у самого куркового зацепа, сидит мичман Серов. Командира, конечно, заметили – у всех зрение единица, все видят далеко, – однако от дела не отрываются, заканчивая подготовку торпед. «Ничего, хлопцы, и к кораблю привыкнете!»
Павлов вспоминает недавний разговор с Городковым, Рыбчевский, Роговым. Как всегда, больше всех кипятился Городков:
– Какой смысл нам, береговикам, ходить на стрельбы? Наша забота кончается автографом, что сдали торпеду на лодку. Дальше пусть отвечают подводники, у нас своих дел по горло!
Его поддержали Рыбчевский с Роговым, и Павлову пришлось доказывать, что только в океане приготовитель по-настоящему узнает, как он потрудился, как подготовил торпеду; что, с другой стороны, лодочные оружейники хорошо знают свои торпедные аппараты, но хуже саму торпеду, и общение с приготовителями им будет полезно.
Нельзя оказать, что Павлов так вот сразу убедил своих оппонентов, но командир кроме средств убеждения может применить и принудительные средства, тем более если он уверен в своей правоте.
Павлову известно, что Николаенко тоже пытался внедрить такую практику, но Рыбчевский с Городковым сумели отговорить его, доказывая, что выход в океан равносилен срыву планов, и начинание заглохло. «Теперь привыкнут…»
На главном командном пункте корабля – ГКП – Павлова встретил знакомый по Балтике командир здешних противолодочников Белов:
– Ого, Виктор Федорович! – Белов крепко тряхнул протянутую ему руку. – Проветриться решил? – В его простуженном голосе звучало едва уловимое сочувствие бывалого морехода к береговому командиру.
– Здорово, Иван Макарыч! – с улыбкой ответил Павлов, который, конечно, уловил знакомые нотки и подумал, что когда-то сам сочувствовал береговым. – Думаешь, решил тряхнуть стариной?.. Нет, надо посмотреть, как ныряют мои штуки.
– Милости просим! – Белов гостеприимно распростер руки и сразу понизил голос: – Как вам задачка? Подкинул командующий…
– На него похоже, – согласился Павлов. – Да и ты мне работенки подкинул. Шеф говорит: «Помоги надводникам. Приготовь им торпеды. Запарились…»
– За помощь спасибо, – сказал Белов. – Хотя «спасибо», как тебе известно, у нас говорят не до, а после стрельбы. Плохо вот, мы ничего не знаем. Знаем только, что авиация поможет и что лодке дали полную свободу… А как ваши штуки? – Белов спешил переключиться на тему, более близкую собеседнику. – Не подведут?
– Кого и когда они подводили? – Павлов отмахнулся, как если бы по мостику пробежала черная кошка. – Наверное, и не вспомнишь. Главное – сработайте вы. Найдите и стрельните. А уж торпеды сработают.
– Обнадежил! – Белов широко улыбался, вынимая пробку-свистульку из переговорной трубы. – Значит, дело за малым: не стрельнуть в обратную сторону.
Так они еще на Балтике подтрунивали друг над другом, наполняясь в то же время запасом уверенности.
На ГКП стрекотали, жужжали, пощелкивали десятки хитроумных приборов, звонили телефоны, свистели переговорные трубы. Вахтенный офицер вихрем метался по мостику, сноровисто принимал доклады командиров БЧ. Заканчивалось кропотливейшее приготовление к сложному плаванию, к бою.
Кто хоть раз выйдет в океан, да еще в свежую погоду, тот навсегда запомнит, что шутить с океаном нельзя. Любой незакрепленный стул на качке превращается в снаряд, бьющий и ломающий все на своем пути. А если что не закрепили на верхней палубе – совсем худо: миг, и ищи-свищи за бортом. Все должно быть под рукой, что-то искать при качке невозможно. И уж совсем не обойтись без полной верности приборов, систем, механизмов. Океан властно требует, чтобы корабль все видел, все слышал и над водой, и в глубинах. У корабля много глаз, много ушей, и горе тому, кто понадеется только на что-то одно, оставив бездействовать другое. Океан тут же подкинет какую-нибудь каверзу – встречное судно, скрытое туманом, рыбацкую сеть, выметанную точно поперек курса, гигантскую льдину, белым призраком маячившую, казалось бы, далеко на горизонте. А уж о всяких странных радио– или световых сигналах и упоминать лишне.
Бывалые моряки говаривают: «Океан живет по закону подлости, – и как бы между прочим добавляют: – но только с теми, кто с ним невежлив!»
Но даже и очень «вежливый» с океаном военный корабль ожидает еще и встреча с «противником», которого надо во что бы то ни стало найти и уничтожить, иначе он сделает это с тобой.
Так думалось Павлову, с интересом наблюдавшему за приготовлениями моряков.
На баке, на юте, в своих ярко-оранжевых, как спелые апельсины, жилетах, копошатся матросы. На носу священнодействует сухощавый, с седыми висками боцман. Он строго осматривает якорное и швартовов хозяйство, сдержанно покрикивает, скупо помахивает рукой. Чувствуется – все им уже проверено, в любую минуту он готов заняться подъемом якоря. Чем-то он напоминает Серова. Наверное, все хорошие боцмана, даже бывшие, похожи друг на друга. Хозяйская деловитость, напускная строгость, выражающая достоинство мастера, знающего себе цену.
С кормы доносится визгливый скрип: втягивают сходню – одну из последних прядей, связывающих корабль о берегом. На сигнальной половине сдержанно колышется шелковистый флаг, готовый взвиться на мачту. Телефонисты, деликатно заслонив рты ладонями, вполголоса проверяют связь:
– Как меня слышите?.. Пять, четыре, три…
По мостику валко прохаживается командир корабля. Он уже отрешился от всякой береговой суетности и теперь сосредоточился на том, как бы ловчее отвести свою махину от берега. На мостике и Белов, и Павлов – офицеры старше его по рангу, но командир их словно бы не замечает. Он видит только предстоящий отход, только его будущие сложности: кто бы из старших ни присутствовал, а в ответе за корабль он один.
Командир подошел к микрофону и зазвучал его спокойный, подчеркнуто будничный голос:
– От-дать кормовые!
Корабль стал медленно отходить от пирса, подтягиваясь с помощью шпиля туда, где в крепком сцеплении с глубоким дном лежал якорь. На ГКП доносились негромкие доклады баковых и ютовых:
– На клюзе триста метров… Двести пятьдесят… Туга якорь-цепь!
– Чисто за кормой! До берега двадцать метров… Сорок…
Шипели водяные струи, омывающие якорную цепь, которая ленивым, толстым удавом выползала из воды, потом встала отвесно: неимоверное усилие шпиля, отрывающего якорь от вязкого грунта, заставляло ее вибрировать, как натянутую струну. Но вот дрожь прекратилась и цепь ходко устремилась вверх. Корабль свободен!
– Флаг перенести! Гюйс спустить! – торжественно понеслось с мостика.
Бело-голубое полотнище стало плавно взбираться на мачту. Сперва оно бойко трепетало из стороны в сторону, но чем выше поднималось, тем колыхалось спокойнее – свежий ветер вытягивал, выравнивал его, – и, когда добралось до самого гафеля, предстало перед моряками во всей своей строгой величавости. Теперь флаг был хорошо виден и на корабле, и далеко в океане.
Душа любого моряка, прослужи он на флоте один год или тридцать лет, в такие минуты невольно наполнялась какой-то значительностью, приподнятостью, гордостью. И ушедший в себя взор боцмана, и задумчивая степенность Белова, и благоговейная восторженность матроса-первогодка, что стоял на сигнальной площадке, отражали чувства, нахлынувшие на моряков с подъемом флага.
– Впере-е-ед, самый малый! – густо пробасил командир, взявшись за машинный телеграф и плавно подавая ручки к носу.
На мостике неожиданно объявился Жилин. Павлов знал, что он тоже хотел идти в океан, но на другом корабле. Жилин часто позевывал, прикрываясь перчаткой, и усердно тер глаза.
– Ну что ж, недурно, – польстил он Белову, оглядывая корабль, а Павлову добавил: – Вот и увидите, чего наготовили. Не насмешите? Мои седины не опозорите?
«Чего это его на высокий стиль потянуло?» Павлов не видел в короткой шевелюре Жилина и намека на седину.
– Откуда такое сомнение, Петр Савельевич? Зарекаться глупо, но думаю, отстреляемся нормально.
– Вашими бы устами… – Жилин поежился от холода и зябко передернул плечами.
– Какой процент успешных стрельб нашими торпедами был в прошлом году? – Павлов тоже плотнее запахнулся шарфом и сам же ответил: – Почти сто. Вот это и придает нам уверенность.
– Почти сто, да не сто! – прервал его Жилин, делая ударение на слове «почти». – И разве узнаешь, когда эти проклятые доли процента себя покажут?
– Будем надеяться, не сегодня. – Павлов озорно блеснул глазами: – Вы же с нами в океан идете!
– Эх, Павлов, Павлов… – Жилин приосанился. – Если бы успех только от меня зависел!
Надтреснутый гудок с потугой засипел, застонал и вдруг взревел над мостиком, заглушая собой все другие звуки.
– Простудился!.. – насмешливо отозвался о нем Жилин и неожиданно перешел к тому, что давно, видно, хотел выяснить: – А какой смысл нам вдвоем болтаться в океане?.. У вас что, на берегу забот мало?
– Я вышел посмотреть на свои торпеды, о чем докладывал вам, – спокойно объяснил Павлов. – Не предполагал я, что мы с вами окажемся на одном корабле. Вы же, Петр Савельевич, собирались идти на другом.
– Собирался, собирался… – проворчал Жилин, будто сетовал на какие-то непредвиденные обстоятельства. – Собирался, да не пошел. – Он снова зябко поежился и, снизив голос, сказал: – Заглянул сюда минера навестить. Вот и прикорнул ненароком в его каюте. Прямо черт попутал!
Павлов слышал, что такие штучки шаловливый черт проделывал с Петром Савельевичем не впервые…
Поисковая корабельная группа проплывала выходные мысы. Из воды, словно монахи, завернутые о головой в черные сутаны, вставали мрачные остроносые скалы. Они последними провожали моряков, уходящих в океан. Сразу подул колючий леденистый ветер, почувствовалась глубокая монотонная качка на мертвой зыби.
Мертвая зыбь… До чего же могучее явление природы! Наверное, только оно в полной мере и показывает, какие силы заложены в океане. Шторм уже кончился, ветрового волнения давно нет, а океан под действием инерции дышит глубоко и мощно, мерно раскачивает свои необъятные толщи. На поверхности тишина и спокойствие, но как обманчива водная гладь! Корабль валко взбирается на невидимую вершину и вдруг опускается в такую же невидимую пропасть. Подъемы и провалы чередуются снова и снова, подавляя своей монотонностью.
Но мертвая зыбь не может помешать противолодочным кораблям, вышедшим на перехват «вражеской» субмарины.
Хорошо смотрелся правый сосед, весь в лучах солнца. Его острый, устремленный к небу форштевень легко резал океанскую волну, образуя пенистые, с плавным изломом усы. За низкой кормой далеко стлался хвостатый бурун, рождавший физическое ощущение огромной скорости.
«Техника!» – изумлялся Павлов скорости, на которой велся поиск. Он хорошо помнил времена, когда охотники ползали, как сонные улитки, и буквально натыкались на подводные лодки. Стоило немного увеличить обороты, как помехи от этого начисто забивали вибратор и охотники становились безнадежно глухими. Сейчас соседи плыли не только очень резво, но и очень далеко друг от друга, что тоже говорило о совершенстве акустических средств. Ведь зоны кораблей перекрывались, иначе бы лодка проскочила между ними. Так как же велики эти зоны, если левый сосед едва различался простым глазом!
Павлов с интересом рассматривал главный командный пункт. В боевой рубке и на мостике стояла чуткая рабочая тишина, никто не произносил лишнего слова. И телефоны, и репродукторы, и трубы со свистульками сдержанно приносили вести от штурмана, от связиста, от информационного поста, от всех, кто видит, слышит, рассчитывает. На эти вести откликался только вахтенный офицер да изредка командир бросал отрывистые приказания. Командира больше интересовал акустик, но акустик лодку пока не слышал и его размеренный, даже напевный голосок настраивал на терпеливое, упорное и, по всей видимости, долгое бдение.
Павлов уселся на разножке по правой стороне мостика. Отсюда весь корабль виделся как на ладони.
Совсем рядом, чуть не задевая рубку, во всех направлениях вращались причудливо изогнутые лепестки радиолокационных антенн. Одни шарили совсем близко у борта, другие проявляли внимание к горизонту, третьи высматривали что-то высоко над головой. Все пространство целиком охватывалось этими дальнозоркими, всевидящими электронными щупальцами.
А внизу, куда ни глянь, всюду какая-нибудь пусковая установка. Ракеты длинные и короткие, толстые и тонкие. Везде ракеты, ракеты, ракеты… А противолодочные ракеты к тому же шевелились. Сначала крутились в разные стороны, потом стали нащупывать какую-то невидимую точку и, наконец, замерли в стартовом положении. «Тренировка», – догадался Павлов.
Сверху торпедные аппараты казались длинными, плотно сжатыми пальцами на руке пловца, готового прыгать в воду. Торпеды сегодня на особом положении. Сегодня стартовать только им, только им показывать свои способности.
Океанская вода стремительно неслась навстречу, незаметно ныряла под корабль, пулей проскакивала у него под днищем и буйно вырывалась из-под кормы, оставляя взбудораженную, шумно клокочущую струю. Струя долго не успокаивалась, пузырилась, потом постепенно сглаживалась, но еще долго не исчезала. Пенистый след нет-нет да и притягивал к себе взоры моряков: лишь он напоминал о береге, исчезнувшем за горизонтом, незримо связывал со всем дорогим, что оставалось там, вдали…
– Эхо-контакт! Пеленг… – громогласно возвестил акустик.
«Есть пташка!..» – Павлов обрадовался, что лодку наконец нашли и что искали ее не слишком муторно.
– Классифицировать контакт! – тут же откликнулся мостик.
Акустик дело свое знал и довольно скоро разобрался, чти это вовсе не скала, не рыбий косяк и не кит-великан, а именно то, что он с таким усердием нащупывал.
– Атака подводной лодки торпедами! – торжественно проговорил командир, деловито оглядываясь на соседние корабли.
Сразу как-то громче защелкали стрелки, макетики в окошках, вращающиеся шкалы приборов, показывающие, куда и как скоро движется лодка, как глубоко и куда надо стрелять, чтобы это движение прикончить раз и навсегда.
– Видите?! – Командир восхищенно указывал на маке-тик в окошечке. – С ветерком бежит, шельма!
Павлову раньше не доводилось видеть атаку такой шустрой цели. Он начал сравнивать ее с торпедой и тут же успокоился: торпеда догонит, не испугается глубины и ни за что не отпустит, пока не догонит.
Лодка стала лихорадочно уклоняться, потом нырнула в какой-то невообразимый слой, потом пыталась создавать помехи, но все тщетно. Белов вместе с командиром хватко разгадывали очередную хитрость подводников и очень скоро давали им понять, что на каждую хитрость всегда находится смекалка.
– Первый аппарат – то-о-всь! – зычно пропел командир, решивший, что пора игру в кошки-мышки заканчивать. Секунда, еще секунда, и вдруг: – Пли!
Торпеда вылетела из аппарата как ужаленная. Дичайшая сила с необычайной легкостью швырнула несколько тонн металла в пасть океану и отметила его падение взрывоподобным всплеском. Корабль тут же кинулся прочь, уклоняясь от подводной лодки, стал петлять, как хитрый заяц. Такова логика морского боя: ударил – сделай все, чтобы избежать ответного удара.
Павлов поспешил в информационный пост и пристально следил за световыми точками на планшете. Получилось так, что почти все атакующие корабли оказались у лодки с правого борта и лишь один, под номером «тридцать», вышел на ее левый борт. Значит, большинство торпед должны всплыть неподалеку друг от друга, а торпеда с «тридцатого» единоличницей вынырнет в стороне. Она-то и рождала беспокойство Павлова, хотя зримых оснований для него и не было, было только предчувствие, а оно еще никогда его не обманывало.
Наступал последний этап. Кораблям предстояло найти свои торпеды, заарканить их тросами и передать катерам. Как назло, стала портиться погода: на гребнях волн уже появились барашки, которые и мешали искать.
Мостик – сплошное внимание. Сигнальщики жадно всматриваются в океанские безбрежья, обшаривают каждый сектор, памятуя, разумеется, как ценят того, кто обнаруживает первым. И командир, и вахтенный, и Павлов тоже глядят во все глаза, а Белов залез на площадку, что на мачте, будто три метра, возвышающие его над мостиком, давали какое-то преимущество. В напряжении не только глаза, в страшном напряжении слух. Динамик включен на полную громкость, но пока лишь потрескивает, как сухой валежник под ногами осторожного охотника.
«…Я – «двадцать девятый», нашел!» – ликует наконец динамик голосом командира, обнаружившего свою торпеду.
– Бенц! – радуется Белов, загибая первый палец.
Донесения посыпались одно за другим, каждое Белов сопровождал своим «бенц!» и еще одним загнутым пальцем. Наконец остался последний корабль, с которого не было известий, и этим последним, как и предчувствовал Павлов, оказался «тридцатый».
Время теперь ползет еще томительнее. Динамик опять сухо потрескивает, совсем сухо. Слезятся глаза, тяжелеет бинокль, но Белов все не отпускает загнутые пальцы, надеется услышать «тридцатку» и прижать последний, предназначенный ей.
– Иван Макарыч, – невесело шутит Павлов, – отогни пальцы, а то не найдем!
– Накаркаешь! – отмахивается Белов.
– Как, Павлов, ваши штуки? – Жилин снова появился на мостике. – Я что-то «тридцатого» не слышал. Или ошибаюсь?
– Не ошибаетесь, – хмуро подтвердил Павлов, опуская бинокль. – Пока молчит. Ищет…
– Вот-вот, – оживленно подхватил Жилин и стал нервно постукивать ногой. – Все ищет. А пора бы найти!
– Подождем, – как можно спокойнее протянул Павлов и подумал: – «Что же могло случиться? Допустим, неисправность… Хотя ее не должно быть – работала как зверюга. Герметичность? Она не вызывала опасений – значит, торпеда должна плавать. А почему не находят?»
Павлову показалось, что последние слова он произнес вслух. Во всяком случае, Жилин повторил:
– Верно, не находят. Буль-буль? У меня было сомнение…
– Рано, Петр Савельевич, панихиду служить. Найдем!
Прошел еще час. Ясно, что с торпедой что-то случилось, но что? А может, не с торпедой? Может, плохо искали?.. Что бы там ни было, наступила пора доносить на берег. Белов, Жилин и Павлов собрались в рубке посоветоваться.
– Предлагаю, – Павлов знал, как составлять депеши, чтобы не вносить лишнее, а главное – преждевременное, беспокойство, – предлагаю донести: «Стрельбы закончили. Производим подъем торпед. «Тридцатый» свою не обнаруживает. Начинаем поиск».
Белов выжидательно смотрел на Жилина. Тот долго топтался, посапывал и наконец хрипло сказал:
– Считаю, надо определеннее: «Стрельбы закончили. Торпеда с «тридцатого» не найдена».
Павлов повторил:
– Петр Савельевич, еще не время отпевать торпеду. Посмотрите, как ухудшилась видимость. Очень может быть, что «тридцатый» ходит где-то рядом и не видит…
– За радиограмму спросят с меня, а я разделяю предложение Павлова, – заявил Белов.
Радиограмму послали, но легче от этого не стало.
Павлов вспомнил, что как раз эту торпеду он лично смотрел и убедился, как хорошо ее отрегулировали: никаких «плюс-минус», никаких допусков – каждый узел был отлажен совершенно надежно. «Если торпеду не найдут – совсем плохо! Только начался год, только ощутили какие-то сдвиги, впервые вышли в океан и вдруг – потеря оружия! Не-ет, эту «единоличницу» надо найти, и точка!»
Павлов заскочил в боевой информационный пост, куда ушел Белов. Он задумчиво смотрел на планшет, мерил расстояния, прикидывал направления и, видно, решился искать до последней возможности. Павлов тоже присмотрелся к паутине линий, точек, надписей. В посту вели прокладку курсов всех кораблей, а когда обнаружили подводную лодку, стали отмечать и ее движение. Но курсы, пеленги сами по себе ничего не говорили, и Павлов с тяжелым сердцем вернулся на мостик.
