Текст книги "А дальше только океан"

Автор книги: Юрий Платонычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

По цеху неторопливо шли Павлов и Рыбчевский. Городков ринулся было представляться, но Павлов поднял руку:

– Продолжайте работать. Мы тут у вас побудем немного.

Крайнюю торпеду всем расчетом обступили матросы. Двое из них, проверяя изоляцию цепей, усердно орудовали черной машинкой, а та взвизгивала, будто собачонка, и словно жаловалась на целость электрической проводки. Кряжистый матрос натруженной рукой крутил рукоятку, зорко наблюдая за прибором. Его товарищ прикладывал штырьки к разным клеммам и сосредоточенно сопел. Еще один матрос, по виду уроженец Кавказа, перебирал инструмент, сложенный горкой на столике, похоже, он никак не находил того, что искал. Остальные моряки то и дело заглядывали внутрь торпеды и что-то там подкручивали, подтягивали, подсоединяли. Все это делалось неторопливо, спокойно, невозмутимо, но как-то разобщенно, что ли…

Командир расчета мичман Молоканов стоял поодаль, опираясь локтем на толстую книжку, лежавшую на подоконнике, видимо, инструкцию, поблескивал золотым зубом и лениво поглядывал на своих подчиненных. Казалось, его совсем не интересовало, чем они тут занимались. Дескать, сами знают, что делать, а когда дойдет до важного, он быстро возьмет все в свои руки.

Дальше, за Молокановым, прохаживался туда-сюда капитан-лейтенант с чуть длинноватыми против других волосами. Судя по всему, как и Молоканов, он без особого внимания наблюдал за тем, что происходило. Губы его шевелились, он часто вскидывал глаза к потолку, словно что-то усердно вспоминал.

И лишь один Городков был в непрестанном движении, лишь ему одному все было интересно. Он появлялся то у торпед, то там, где готовили зарядные отделения, – принимал готовую работу или часть ее, указывал, что не так или не совсем так.

– Всюду поспевает! – одобрительно кивнул Рыбчевский на Городкова.

– Почти как Фигаро, – сухо заметил Павлов.

Рыбчевский не понял, как командир относится к Фигаро, взявшемуся за приготовление торпед, и на всякий случай спросил:

– Разве это плохо?..

Павлов к чему-то прислушивался и ответил не сразу. Рыбчевский тоже прислушался: за стеной, что слева, приглушенно завыла пурга, хоть так, вполголоса, но все еще не унималась.

– Что такое хорошо и что такое плохо? – вопросом отозвался Павлов. – Хорошо, что Городков знает торпеды, умеет с ними обращаться и, как Фигаро, всюду поспевает. Ну… – Он сделал паузу, подыскивая слова: – Ну а плохо? Плохо, что Городков таким образом выключает из работы своего зама, даже командиров расчетов. Это скажется при первом же случае. Представьте себе – Городков заболел. Что тогда?

Рыбчевский не мог представить себе занемогшего Городкова: за два года, что тот служил здесь, болезни его не трогали, даже самый пустячный насморк обходил стороной.

– А я для чего? – тем не менее указал он на возможный выход из гипотетической ситуации.

– Не то, Вениамин Ефимович. Не буду ничего объяснять, но такой порядок надо менять раз и навсегда. Давайте-ка в перерыве скажем об этом торпедистам, распорядитесь на этот счет, пожалуйста.

Войдя в класс, Павлов сразу ощутил на себе любопытные взгляды. Впереди сидели Рыбчевский с Городковым, Самойленко с мичманами, а дальше, до самой тыльной стенки, устроились матросы. Внимание Павлова почему-то сразу привлек румяный крепыш, сидевший, подперев кулаками круглые щеки, в третьем ряду. Серыми немигающими глазами он пытливо впился в Павлова и не отпускал ни на секунду.

– Сразу видно, – негромко начал Павлов, стараясь не глядеть на крепыша, – что вы умеете готовить торпеды. Это хорошо. Но готовит-то их не каждый сам по себе, а только вместе со всем расчетом. И вот тут ничего хорошего нет. Судите сами: вы даже не показываете своему мичману то, что сделали. Значит, не проверяете себя, а он не проверяет вас… – Павлов против воли опять перевел взгляд на крепыша, словно обращался только к нему; это начинало его раздражать, он даже голос повышал. – Так, как вы работаете, расчету можно сделать одну, две, от силы три торпеды. Дальше пойдет брак.

По смышленым лицам заметно – слушают со вниманием, а Городков вытащил пухлый блокнот и что-то помечает.

– Торпедист прежде всего человек. Он может устать, не выспаться, может поссориться с другом или получить неприятное письмо, даже может заработать наряд вне очереди. Бывает?

Матросы заулыбались.

– Всякое бывает, – ответил за всех Городков и строго взглянул на вихрастого парня, который улыбался шире всех.

– Вот и я думаю, что бывает. Между прочим, как раз в таком состоянии и допускаются ошибки. Как же быть?

Сосед румяного крепыша громко чихнул и тут же вздрогнул, получив локтем в бок. Серые возмущенные глаза крепыша воззрились на нарушителя тишины, и Павлов облегченно вздохнул: они мигали! Сразу как-то снялось напряжение.

– Приведу один пример, – продолжил он. – Давно это было. Служил я флагманским минером и к тому же занимался с береговыми торпедистами: они готовили для нас оружие. В то время торпеды были много проще, а инструкция, как с ними обращаться, совсем небольшой. Многие знали ее на память.

Закусив кончик ручки, Городков чувствовал, что командир подходит к главному. Но Павлов не торопился и вспоминал:

– Был там у нас толковый главстаршина Иван Филиппенко. Аккуратный – больше нельзя. Над ним даже подтрунивали некоторые. А стреляли мы учебными торпедами много. Береговикам приходилось готовить их днем и ночью. Уставали матросы крепко! И вот однажды, почти под утро, вижу: выстраивает Филиппенко расчет и громко зачитывает из инструкции описание очередной операции, а потом требует, чтобы матросы обязательно показали ему, как они ее выполнили. Главстаршина смотрит, опять выстраивает, опять читает… Хлопцы из других расчетов посмеиваются: чудит, мол, Иван. А он не обращает внимания, продолжает в том же стиле. Утром подходит ко мне и говорит: «Притомились ребята, спать хотят, вот я и пользуюсь таким способом. По-моему, получается пунктуально» – любил он это свое «пунктуально». Но как точно оно подходит к нашей профессии! Казалось бы, все у нас просто – требуются только собранность, согласованность, а как их достичь? Иван Филиппенко за четыре года не «потопил» ни одной торпеды. Вскоре и другие командиры расчетов переняли его прием… Мы его так и называли «метод Филиппенко». – Павлов помолчал, чтобы матросы осмыслили сказанное, затем так же неторопливо продолжал: – Нынешние торпеды – электронные автоматы… А инструкция? Целый том! Наизусть не выучишь, а как же готовить строго по правилам?.. Вот давайте и перейдем к лучшей, хочу сказать, пунктуальной организации дела. Тем более что в этом году работки ой как прибавится! Вы меня поняли?

Матросы согласно закивали. Закрывая блокнот, поднялся Городков и произнес: «Есть!» Конечно, подобные мысли возникали и у него самого, но стоило ему увидеть торпеды, как сразу он входил в азарт, все хотел охватить сам, чтобы потом приятно было услышать: «Городков готовил. Его рук дело. Городковская продукция!» Так говаривали лодочные офицеры после удачных стрельб.

«Все-таки насколько привычный веник лучше новой метлы! – размышлял Рыбчевский, задумчиво разглаживая гармошку на лбу и критически поглядывая на Павлова. – Опять какая-то новая организация! Доклады, показы, читки… Что это дает?.. А внедрять, по всему видно, придется – заставит! Вон как упрямо насупился!»

– Увидел я и другую «козу», – усмехнулся Павлов. – Измерительные приборы, инструмент вы кладете куда попало. Уже через несколько минут – полный беспорядок. И это на участке, где торпеды! – Павлов заметил, каким взглядом при этих словах смерил Городков Самойленко. Похоже, что и заместитель понял своего начальника. – Представьте себе хирурга, который во время операции ищет инструмент. Улыбаетесь? Конечно, торпеда не человек, но ведь и нам важно время. А вы совсем не стараетесь его сокращать… У кого вопросы?

Взметнулось сразу несколько рук, и первым тут оказался как раз румяный матрос, смущавший Павлова своими немигающими глазами.

– Скажите, пожалуйста, – певуче заговорил парень, одергивая рабочую рубаху, – где теперь Филиппенко? Известна его судьба?

– Известна. После демобилизации вернулся на Полтавщину, работал в колхозе, заочно окончил сельхозинститут. Сейчас – агроном.

– Вот ведь как бывает, – задумчиво произнес пожилой мичман, обращаясь к матросам: – Двадцать лет прошло… Вас еще на свете не было! А какой след человек оставил?! До сих пор помнят и в пример ставят.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Пурга не отступает. Она уже не та, что в первые дни, но снег все валит и валит. Теперь он иногда садится мягко, бережно, щедро насыпая холмистые сугробы.

Павлов зашел к себе только в конце дня: вот-вот должны собраться его ближайшие помощники, а до них новый дежурный будет докладывать о смене. Называется это пятиминуткой. Прошла неделя, как он завел такой порядок, а польза от него уже чувствуется. На пятиминутках узнаешь, что за день наработали, чему радоваться, чему огорчаться, намечаешь, как толковее прожить завтрашний день. Так сказать, коллективный разум в натуре.

Сильно болит нога. Вчера вечером, выходя из КПП, не заметил ледяную стежку, накатанную матросами, поскользнулся, неудачно упал: подогнул стопу, здорово ушиб левую ногу – шапка отлетела в одну сторону, перчатки – в другую. Хорошо, что никто не видел, а то бы конфуз. Хотя мичман Щипа, дежурный но КПП, конечно же видел. Сперва он этак вежливо отвернулся, но, когда Павлов отряхнулся от снега, сразу подошел узнать, не требуется ли помощь.

«Хватит щеголять в балтийских туфельках. Завтра же перейду на сапоги!» – решил Павлов. Нога ноет, а в голову лезет все тот же вопрос: как в пургу подавать оружие? Что все-таки можно делать при таком урагане? Пока что в непогоду мы отсиживаемся в глухой обороне и способны что-то сделать только под крышей. Ну а если поступит неумолимый приказ и потребуется подавать оружие лодкам? Вот этими заботами и решил сегодня поделиться со своими помощниками Павлов.

– Давайте посоветуемся, – начал он с этого пятиминутку. – Слышите? Беснуется, окаянная!.. Так вот, как нам быть, если лодкам вот сейчас понадобится наше оружие?

Первым с легким недоумением откликнулся Городков:

– Пурга есть пурга! В редких случаях мы в такую погоду что-то делали. Приходилось поскорее уносить ноги. – Он развел руки в стороны и пригнул голову, как бы склоняясь перед стихией. – Да и что нам под силу в такую погодку?

– И все же?.. – Павлов придвинул лампу к краю стола, будто хотел лучше рассмотреть Городкова, явно смирившегося с обстоятельствами.

– А чего ради искать приключений? – Брови Рыбчевского привычно поползли к верхней отметке. – Зачем испытывать судьбу? Теперь лодки, слава богу, загружены нашим добром под завязку. А если кому понадобятся, пусть подождут солнышка.

– Действительно, – поднялся Малышев, – есть рогатки, которые не перепрыгнешь. В пургу не могут шевелиться краны, не могут ползать машины. Разве только гусеничные вездеходы?.. – добавил он раздумчиво. – Но что на них погрузишь?

Павлов подавил вздох и холодно проговорил:

– Спасибо за разъяснение. И все-таки нужно придумать, как шевелиться и ползать именно в пургу. В боевой обстановке не будут дожидаться солнышка и чистых дорожек.

Замолчали надолго. Похоже, все только и слушали надоевшую песню пурги.

– Однажды, – Ветров словно только очнулся, – офицер из верхнего штаба – не помню его фамилии – уже поднимал такой вопрос. И потом… – Замполит повернулся к Малышеву: – Василий Егорович, помните, прошлой осенью, вы тогда еще за главного оставались, адмирал настоятельно советовал к кому-то слетать, посмотреть, как там у них сделано…

– Летали. Смотрели. Нам такое не подходит.

– А вообще, согласен – с бездумьем пора кончать. – Ветров чуть повысил голос и, морщась, передернул плечом. – К большому сожалению и стыду, в том числе моему, никто таким вопросом из нас всерьез не занимался. Товарищ командир, сейчас вряд ли мы выскажем что-либо дельное. Нужно подумать, привлечь к этому других. Давайте послушаем офицеров, скажем, в четверг.

– Быть посему! – согласился Павлов. – Только надо настроить именно всех. Уверен, что выход найдем.

Первый толчок дан. Когда-то в училище командир курса говорил: «Шприц получили – теперь думайте!»

Павлов и сам все эти дни думал, перебирал и отвергал множество всяких вариантов. Побывал он у соседей и, к сожалению, убедился, что позаимствовать у них нечего. Тут нужно что-то другое, совсем другое. Но что?..

Полезные мысли, как часто бывает, приходят неожиданно. Уже засыпая, вспомнил прошлогоднюю заковырку на Балтике.

…Песчаный пляж, сосновый бор, в тени могучих сосен моряки готовят торпеды. На рейде корабль ждет оружия. Погодка – красота: в небе ни облачка, в море ни ветерка, раскинулось оно голубоватым шелком до самого горизонта, так и приглашает искупаться. Вдруг, откуда ни возьмись, тучка – маленькая, скромненькая, еле заметная. Вот она ближе, темнее, грознее – и сразу шквал! Засвистел ветер, хлынул дождь, наступила тьма-тьмущая. Корабль раскачивает и раскачивает, еще немного – ни о каких торпедах и речи быть не может. Как назло, вышел из строя автокран, грузить нечем, а подачу сорвать нельзя: двойка не только приготовителям, двойка кораблю! Что делать? Как быть?.. Хорошо – мир не без умных людей. Нашелся один мудрый мичман, надоумил перетащить торпеду волоком, прямо на железном листе, на котором ее готовили. Торпеду перетащили, работу не сорвали, да еще получили от начальника одобрение за находчивость.

И уже совсем засыпая, Павлов подумал: «Конечно, снег рыхлее песка, узкий лист наверняка застрянет. А что, если взять шире?.. Надо попробовать».

Утром, выйдя из дома, Павлов остановился от удивления: стыло мерцали звезды-колючки, торжественно величавились конусы сопок и всюду – ничем не потревоженная, глубокая тишина. С трудом верилось, что только вчера до самой поздней ночи все тут бушевало, стонало, валило с ног…

«Быстрее надо Велту вызывать. Ей здесь понравится. Да и как может не понравиться ей, художнице! Кстати, и обои подберет, а то у меня что-то не получается. – Павлов знает, что Велта любит сдержанные, мягкие тона, а старожилы советуют купить яркие, броские; да оно и понятно: вокруг сплошная белизна, и столько эта белизна держит в своем цепком плену… – Вот пусть сама и подберет!»

Валкой походкой приблизился Ветров, дальше они пошли вместе. Узкая дорога долго теснилась между сугробами, к которым то и дело приходилось прижиматься, пропуская встречные машины. Но вот тропинка вильнула к океану, Павлов и Ветров свернули на нее и зашагали по самому берегу. Берег был мерзлым, скользким, приходилось прыгать через камни, но океанский воздух куда приятней выхлопных газов.

Двери учебного класса были слегка приоткрыты, оттуда слышался возбужденный голос Рыбчевского: «Сани, они и есть сани!» Кроме Рыбчевского и Малышева Павлов увидел в классе еще Рогова и Винокурова. Офицеры стояли у доски, что-то доказывали друг другу.

– О чем спор? – поинтересовался Павлов, подходя к ним. Он заметил на доске два рисунка: на одном что-то вроде деревенских розвальней, только вместо полозьев – широченная плоскость; на другом – явно борт корабля и сверху какая-то стрела.

– Вон… – Рыбчевский иронично мотнул подбородком на доску. – Изобретатели! Не знают, что придумать: то ли колесо, то ли велосипед. Теперь за сани взялись.

Рогов слегка покраснел, на скулах у него забегали желваки. Он недобро взглянул на Рыбчевского.

Павлов внимательно рассматривал рисунки. Вдруг его как кольнуло: кажется, это как раз то, к чему мысленно он приближался все эти дни, но так и не додумал до конца. На широком основании, загнутом спереди как санный полоз, были изображены козлы с полукруглыми подушками – на них-то и можно было положить торпеду.

– Верная задумка! – воскликнул он, потирая руки. – Кто автор?

Рогов смущенно и настороженно, видимо из-за скептических шпилек Рыбчевского, пояснил:

– Сани мои, а как грузить на лодку – Винокуров придумал.

– И расчеты есть?

– Немного не закончил, потому и не захватил с собой…

– Старая песня! – опять насмешливо ввязался Рыбчевский. – В прошлом году он уже приносил такой «пейзаж» и тоже без расчетов. Николаенко тогда изобразил паровоз диковинной формы и утверждал, что он лучше действующих, только нельзя доказать это цифрами. – Рыбчевский деланно поглядывал то на Малышева, то на Винокурова, ожидая от них поддержки, но те оставались серьезными.

– Добре! – Павлов медленно двигал по доске указкой, обводя сани и останавливаясь около надписей. – Ну-ка, автор, срочно тащите ваши расчеты!

Рогов сорвался с места, а Винокуров стал рассказывать о своей задумке. Он предлагал ставить лодки прямо за плавдоком, с той стороны, где не дует ветер, и грузить торпеды доковскими стрелами.

– Лодки будут, – убеждал он, – как за каменной стеной! Ураганы им не помешают. А мощные лебедки доков заменят любые подвижные краны.

Предложение тоже представлялось Павлову дельным, и он решил при первой же возможности его проверить.

Вскоре появился запыхавшийся Рогов с таблицами под мышкой. Развешивая их на доске, он никак не мог отдышаться, потому суетился больше, чем нужно. Видно, лестницы и в самом деле крутые, особенно когда бежишь не вниз, а вверх!.. Рогов подробно остановился на замысловатой формуле, учитывающей, наверное, все обстоятельства, какие могут встретиться при перетаскивании тяжестей по снежной целине. Когда же стал водить указкой по цветастым кривым, означавшим, как глубоко тяжести могут зарываться в сугроб, и объяснил это зависимостью от веса, в его словах зазвучала скрытая гордость, а в глазах пробегали искорки превосходства.

– Так чего вы не закончили? – спросил Павлов.

– Не закончил график плотности снега при разных температурах. – Рогов укоризненно покосился на Рыбчевского. – Между прочим, эти расчеты были у меня и в прошлом году. Просто я тогда обиделся и забросил их подальше…

– Ну что же, теперь надо доделать этот график и в четверг рассказать всем офицерам, – заключил Павлов. – Могу добавить, опытный образец вашей волокуши мы обязательно испытаем.

Когда Рогов и Винокуров ушли, Павлов еще долго ходил у доски, помахивая указкой и недовольно хмурясь.

– Вениамин Ефимович, поняли свой промах? – В тоне его слышалась скорее какая-то неловкость, что приходится поучать взрослого человека.

– Понять-то понял, – после длинной паузы выдавил Рыбчевский, – но расчеты я видел все-таки впервые.

– Чего ж вы хотите? Если не верить, подсмеиваться, то кто перед вами душу раскроет? Так не бывает… Ладно, – тоже помедлив, закончил Павлов, – раз поняли – исправляйтесь, включайтесь в дело! Через неделю жду чертежи. А к концу месяца эти сани должны стоять у ворот мастерской. И вы, Василий Егорович, подключайтесь, – обернулся он к Малышеву. – Это чисто ваше хозяйство, вам и испытывать.

– Есть! – почти одновременно откликнулись офицеры – Рыбчевский сдержанно, опустив глаза, Малышев с охотой, даже радостно, словно и не он утверждал недавно, что такое невозможно.

Рейсовый самолет ожидался точно по расписанию, и дежурный позвонил, что машина ждет у проходной. «Успеть бы только… – заторопился Павлов, надевая шинель. – Еще в гастроном заскочить надо. Вернемся поздно – кафе будет закрыто…»

Газик всю дорогу мчался на пределе дозволенного, однако, когда подъехали к аэропорту, самолет уже приземлился. Цепочка пассажиров тянулась к вокзалу. Те, которые налегке, направлялись прямо к выходу, остальные – туда, где выдают багаж.

«А вот и Велта!..» Павлов увидел немного растерянное лицо и ускорил шаг. Велта перестала озираться и улыбнулась – заметила его, но продолжала идти спокойно, даже как-то независимо: не любит она показывать свои чувства на людях!

– Укачалась?

– Где-то в середине. К концу даже привыкла!

Ожидая багаж, они негромко разговаривали. Велта удивленно поглядывала на ярко освещенные окна, на вереницы автобусов, на нарядный киоск «Союзпечать» с красочными открытками, журналами, набором всевозможных ручек. Все было точно как в Риге, в Таллине или в Москве. Только небо было другим – очень высоким, прозрачным и звездным. Такое небо она видела на юге, а здесь отчего оно такое?.. Это было неожиданно и приятно.

Невдалеке стояла женщина с мальчиком лет пяти-шести. Мальчик капризничал, дергал ее то за сумочку, то за коричневую шубку. Женщине это надоело: она, склонившись, чем-то припугнула сынишку. Раздался громкий плач. В это время из толпы вынырнул мужчина в пыжиковой шапке, и нетерпеливая пассажирка набросилась с упреками уже на него. Ее крашеные губы выкрикивали: «Чудак!.. Чудак-человек!..» Мальчик тем временем завладел сумочкой матери и, размахивая ею, изо всех сил стал бить «чудака» по ногам.

– Ну и семейка! – подивилась Велта. – Сколько можно выдержать такую сварливую жену? Час, час с четвертью?.. На край света сбежишь!

– А мы где находимся? – улыбнулся Павлов.

– Ой, верно!

– Ну и как, не страшно?

– С тобой нигде не страшно.

Павлов отвесил шутливый поклон.

Женщина в коричневой шубке между тем распалялась пуще и пуще. Мужчина в ответ только хлопал глазами.

– Знаешь, Витя, мне ведь тоже от нее досталось. – И Велта рассказала, как вместо бортпроводницы на маленьком диванчике в салоне самолета оказалась эта дама и с томной фамильярностью потребовала:

– Девушка, мне плохо. Дайте лимону.

– У меня нет лимона. Я…

– Что значит «нет»? Что это за «Аэрофлот» без лимона?! – не дослушав Велту, осуждающе воскликнула дама. – Дайте тогда понюхать чего-нибудь!

– И понюхать нет! – теряла терпение Велта, пытаясь объяснить, что она не стюардесса.

Тут дама и вовсе набросилась:

– Какое у вас в туалете полотенце, видели?! Все в губной помаде! Сейчас же повесьте чистое – мне руки надо мыть!

Подошедшая бортпроводница округлила глаза:

– Что здесь происходит? Объясняться будете на земле!

– Эти гневные тирады в ваш адрес, – усмехнулась Велта. – Так что уж вы сами объясняйтесь, где хотите…

Обратно газик двинулся не спеша. Велта хотела сразу как можно больше всего увидеть, благо безоблачное полнолуние ярко освещало землю.

– Как в сказке!.. – без устали повторяла она, когда начались сопки, по которым светлячки-огни взбирались до самых вершин, а над заливом волшебным фонарем повисла луна, заставляя скалы отбрасывать резкие надломленные тени.

«Что ты, голубушка, запоешь, когда подольше проедешь вверх-вниз по этой сказке!..» – с опаской подумал Павлов.

– Сначала тут все восторгаются, – неожиданно отозвался водитель, интеллигентного вида парень, уроженец Красноярска. – А вот посмотрели бы вы наши места! Особенно осенью…

– Хорош твой Енисей, Владислав? – подзадорил Павлов матроса.

– О-о-о!.. Приезжайте, не пожалеете!

Павлов долго говорил с Владиславом о Красноярске, о тамошней жизни, о планах матроса на будущее. Велта сначала прислушивалась, потом ее незаметно потянуло в дрему. После дальней дороги, пересадок, из-за смены времени, когда сутки перепутались окончательно, она устала и крепко уснула. Проснулась уже в городке, да и то лишь тогда, когда Павлов осторожно потряс ее за плечо:

– Проснись, Миклуха, приехали!

– Что-то новое?

– А как же!

Он часто придумывал ей разные прозвища, а нынче, после такого ее перелета, он невольно вспомнил знаменитого путешественника.

Городок спал. Люди вставали здесь рано: к шести утра почти во всех окнах горел свет, а сейчас только уличные фонари бросали на снег зыбкие ожерелья да матово светились плафоны под козырьками подъездов.

Было уже около полуночи, когда Павлов с Велтой поднялись на третий этаж и вошли в длинный коридор. Квартира занимала весь северный торец дома и выходила еще двумя окнами и балконом на восток. Шаги гулко разносились в глубине ее пустых, темных комнат.

– Витя, это наша? – почему-то шепотом спросила Велта.

– Нет, – улыбнулся Павлов, опуская чемодан. – Зачем нам такая большая? В нашей сейчас ремонт.

– А где она, далеко отсюда?

– Совсем близко: только спуститься на Среднюю улицу.

– Как спуститься?

– А-а, – снова заулыбался Павлов, – когда подъезжали, ты же спала… – Он подвел Велту к окну: – Видишь во-о-он тот дом, два окна светятся?

– Вижу.

– Это наш и есть. На Средней улице. А вот здесь, – он указал на неоновую вязь, четко выделявшуюся на фоне ночного неба, – здесь гастроном «Альбатрос». В общем, сплошная экзотика!

– А там, внизу? – Велта приоткрыла балконную дверь и выглянула наружу. Внизу суетились огоньки: белые бежали в одну сторону, красные – в другую.

– Там дорога в нашу часть. Если прямо пойдешь, выйдешь к океану.

– Неужели так сразу и к океану?!

– К нему самому. Кстати, – продолжал Павлов наставлять жену, – в город ходят два маленьких автобуса. Расписание на столбе, у почты. – Он показал на приземистый домишко, хорошо видный отсюда. – Перепишешь завтра, если, конечно, столб откопали от снега. Но в непогоду автобусы не ходят, тогда все рассчитывают только на свои ноги. А расстояния здесь!..

– Ладно, не пугай.

Они распаковали чемодан и дорожную сумку. В сумке, прямо сверху, лежал целлофановый пакет с четырьмя красными яблоками.

– А яблоки зачем?

– Это тебе, Витя, гостинец. В Московском аэропорту купила.

Павлов снисходительно повертел столичный гостинец.

– Я думала, будешь прыгать до потолка, а ты спрашиваешь – «зачем»!

– Лудзю! – из всех латышских слов «лудзю» было первым, что Павлов когда-то усвоил. – Прошу!.. – И жестом гостеприимного хозяина распахнул дверь на кухню..

На столе, из глубокой тарелки, привлекательно выглядывали яблоки, правда, не такие красные, как привезла Велта, но довольно румяные; рядом – рыба в кляре из здешнего кафе, а вместо цветов из банки торчали стрелы зеленого лука.

– Вай, маминя, какая роскошь! Знаешь… – Велта недоверчиво понюхала яблоко, словно сомневалась, что оно настоящее, что это не муляж из елочного набора. – Знаешь, я думала, на консервах будем сидеть!

– С этим здесь нормально. – Павлов уселся на чемодан, подставив жене единственную табуретку. – А если иной раз сильно заносит, то, как говорят, старожилы, хлеб и почту с вертолетов сбрасывают.

Для ужина время было позднее. Съев по кусочку рыбы и по яблоку, решили «пиршество» на этом закончить. За день Павлов изрядно намотался и мечтал скорее лечь спать, зато у Велты сон как рукой сняло. Она во что бы то ни стало хотела посмотреть свою квартиру.

«Ничего не поделаешь, – сонно жмурясь на лампочку, думал Павлов, облачаясь в штормовую куртку. – Надо быть галантным. Сегодня, во всяком случае».

Четырехэтажный дом, в котором жил прежний командир, был не из новых. С широким фасадом, с широкими окнами, он выглядел совсем низким: первый этаж полностью скрывался под снегом. Уличный фонарь хорошо освещал замурованную трещину, поднимавшуюся от основания до крыши. Николаенко рассказывал, что трещину сделало недавнее землетрясение и жильцов на время переселяли в другие дома. Деревья, высаженные вдоль улицы двумя рядами, осторожно высовывались из сугробов своими верхушками, похожими на разлапистые кустики.

В двух небольших комнатах уже начался ремонт. Старые обои сорвали, лишь кое-где висели разноцветные лохмотья. Пахло красками. Было тепло и сухо.

Велте понравилась просторная кухня, широкие окна и особенно вид, открывавшийся из них. Она долго стояла у окна, за которым угадывался океан. Луна спряталась в облако, океан тонул во мраке, но ей казалось, что она видит его по каким-то смутным, едва уловимым очертаниям.

«Скорее бы контейнер прибыл!» Велта мысленно уже все расставила по местам, все развесила, разложила…

Возвращались они довольные, бегом взбираясь по обледенелым дорожкам и запуская друг в друга пригоршни сухого, чуть колючего снега. Встреть сейчас Павлова кто-нибудь из подчиненных – удивился бы здорово!

– Ну хватит, Велта, – с напускной строгостью, слегка запыхавшись, проговорил он. – Для сна мне отпущено каких-нибудь пять часов, а то и меньше. Согласись, на восстановление нервных клеток не так уж много.

– Между прочим, – Велта, привыкшая к равнине, отряхивалась от снега, еле переводя дыхание, – насчет нервных клеток: ученые утверждают, что они не восстанавливаются.

– Вот видишь! Значит, им надо отдохнуть. Сейчас у нас каждый день – битва!

Тихое утро с легким морозцем. Свежо. Хорошо!.. А вокруг – залив. Отсюда, со скалистого мыса, куда ни глянь, всюду залив. Слева, из-под обрыва, торчала одинокая корабельная мачта. Тонкая красная косичка вымпела висела неподвижно, будто натрепалась на ветру и теперь отдыхала. Правее – густая синь бухты перемежалась с неестественно белыми льдинами. Сегодня океан тихий, но какой-то очень холодный. Вода кажется совсем отгороженной от неба черной нитью горизонта. А внизу – настоящая пропасть. Сколько тут будет? Семьдесят, восемьдесят? А может, все сто метров?.. Черные расщелины где-то почти у берега забил снег; сверху ветер обмел снег, и порыжелые каменистые кручи грозно нависали над бухтой.

На самом краю обрыва стояли офицеры. Тут Павлов, Ветров, Рыбчевский, тут и все другие. Шли с утра на службу и завернули к скалам, полюбоваться далями.

Каждый думал о своем. Необъятный простор, высота поднебесная и бодрящая прохлада отодвигали суетные мысли и заботы, природа-матушка властно напоминала, что есть еще на свете красота – разноликая, переменчивая, хрупкая…

– Ну и глыбища! – воскликнул Рыбчевский, стуча каблуком по граниту. – Хранительница наша!.. Знаете, Виктор Федорович, какая тут высота?

Должно быть, эти скалы хорошо защищали от южных ветров, но сейчас и без того было тихо. Павлову слова Рыбчевского по какой-то дальней ассоциации напомнили недавние упреки адмирала Панкратова насчет хранения оружия. «Хранительница. Хранить…» Совсем неожиданно для спутников Павлов предложил:

– Давайте заглянем к Малышеву.

Созерцание красот на этом закончилось. У Малышева даже лицо вытянулось.

К воде вела единственная, к тому же извилистая и скользкая тропинка. Двигаться по ней приходилось боком, как это делают лыжники, взбираясь на гору способом «лесенка». Только грузноватый Малышев спускался прямиком, но вскоре плюхнулся, обдав облаком снега своего друга Городкова, шедшего впереди.

– Валентин Петрович, – отряхиваясь, обратился Городков к Ветрову, – это Петр Великий требовал от военных класть животы на алтарь отечества?

– Чего вдруг Петра вспомнил? – отозвался Ветров, нащупывая ногой очередную кочку.

– Да вот смотрю я на некоторых своих сослуживцев и вижу, что они живут по завету Петра: дабы «положить живот», они его заблаговременно отращивают.

Дружный смех был ответом на шутку, а Малышев добродушно парировал:

– Смейтесь, смейтесь, тощие, но помните, что нет у вас накоплений на черный день!

– Да-а… Чего нет, того нет, – сокрушался Городков. – Но, если так мерить жизнестойкость, верблюд тебя намного переплюнет!