Текст книги "А дальше только океан"

Автор книги: Юрий Платонычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

– Что нового? – спросил Павлов. – Как Власенко?

– Все нормально, товарищ командир, – успокаивающе ответил Щипа и мог бы ничего больше не говорить. У моряков «нормально» означает очень многое. А главное, что все живы-здоровы, что не было никаких ЧП. – Николай Захарович уже в парк выходит.

– Вот это хорошо! – Больше всего Павлова обрадовало, что Власенко стал на ноги.

На лице Щипы недоставало чего-то весьма существенного, но чего?.. Павлов обернулся и некоторое время всматривался в мичмана. Тут подал голос Малышев:

– Не ко двору пришлись? – Он по-гусарски провел у себя под носом.

– Да ну их! – Щипа махнул рукой.

Исчезли, упорхнули как мотыльки мичманские усики. Щипа, конечно, умолчал, что с усиками «для импозанту» случился самый настоящий конфуз. Недавно ему в голову пришел расчудеснейший мотив. Щипа долго его напевал, никак не мог вспомнить, из какого он фильма, а когда брился – вспомнил. В порыве вдохновения Щипа забыл, что в руке у него не дирижерская палочка, а опасная бритва, и на самой верхней ноте сбрил себе правый ус. Он очень огорчился, но выход был один – сбрить и левую половину.

– Вот такая одиссея… – Мичман тяжело вздохнул, возвращаясь к былым переживаниям.

Владислав хорошо знал про «одиссею» и, чтобы не рассмеяться, прикусил губу, сдвинул брови в одну строгую полоску и нарочито пристально вглядывался в серую ленту, стремительно бегущую под колеса.

– Да, еще новость! – Щипа засиял, моментально позабыв о своих усах и о своих переживаниях. – Расчеты Самойленко аж первое место по флоту заняли!

«Выходит, не зря шлепали самолюбивого парня!» Павлов даже раздвинул кашне: от хороших вестей ему стало совсем тепло.

– А как вы?.. К празднику готовитесь? – совсем оттаяв душой, спросил он.

– Больше старое повторяем, но… – Щипа нагнулся к Павлову и, понизив голос, интригующе проговорил: – Вам по секрету, а Валентин Петрович уже знает. Сочинили свою песню. Только для остальных это сюрприз.

У Владислава наружу вырывались какие-то сдавленные звуки, хотя он изо всех сил крепился, старался быть серьезным, – о «сюрпризе», как и об «одиссее», давно уже все знали.

– О чем же песня, если не секрет?

– Какой секрет! – Щипа широко улыбался. – О службе, о дружбе, о крае нашем. В общем, о нашей жизни!

– Завтра же «по секрету» послушаю…

В командирском кабинете, как всегда, бодрящая температура – не любит хозяин млеть в духоте.

Ветров с Рыбчевским только что докладывали командиру, как они тут без него управлялись. По их словам, вроде бы неплохо. Во всяком случае, прямые задания одолели, что намечалось планами, выполнили.

Водился за Павловым такой грешок: убывая куда-либо, непременно вручать своим помощникам «небольшую памятку», в которой те насчитывали иной раз десятки пунктов. На Балтике над ним по этому поводу подтрунивали, дескать, уезжает на неделю, а требует того, что и за полгода не осилишь. Но Павлов к этому был глух. Если матроса мы поощряем мечтать об адмиральских погонах, то заместитель должен спать и видеть кресло начальника – до него только одна ступень. Вот пусть Рыбчевский и водит своей авторучкой по красным плюсикам, отмечавшим, что задания выполнены. В порядке вещей и то, что в его толстой тетради выписан целый перечень дел, которые ему не задавались и исполнены дополнительно.

Павлову приятно было после долгого отсутствия вновь очутиться на своем рабочем месте, почувствовать нити, связывающие его с многочисленными «точками», ощутить биение пульса вверенного ему воинского организма. Не скажешь, что он привык засиживаться в кабинете, наоборот, его чаще видели в лабораториях, на причалах, в гараже; начальство даже высказывало недовольство – никогда-де не застанешь командира при телефоне. Но Павлов считал, что каждый командир должен иметь такое вот благоустроенное место, где бы он мог позаниматься, потолковать с подчиненными либо, когда нужно, связаться со старшими.

Продолжая слушать заместителей, Павлов стал часто посматривать на карту и на схему расположения «точек», коситься на сейф и на шкаф с книгами, открывать ящики стола – никак не мог определить, что же тут изменилось?.. Ветров с Рыбчевским уже начали было опасаться: не дай бог утеряно что-то важное. Так продолжалось минуту-другую, вдруг командир сказал:

– Молчат?! – Он указал на телефоны, поняв наконец, что его так поразило: раньше с ними сладу не было.

– Фокус прост, – с улыбкой пояснил Рыбчевский. – Я переключил связь на Отара Кубидзе. Сейчас он там отдувается. Но могу официально доложить – звонить стали реже.

– Откройте тайну, – заинтересовался Павлов.

Рыбчевский, самодовольно кашлянув в кулак, сказал:

– Недели две назад поднимаю трубку – обращается Самойленко. Верховодит приготовлением оружия и спрашивает, как ему сподручнее положить торпеду: вдоль или поперек участка. Отвечаю, что держу в руках параллельную линейку и мне хорошо видно, как ее положить, а вот торпед отсюда не видно. Вечером собираю наших начальников и довожу до них этот казус. Позубоскалили. Самойленко даже немного обиделся. Зато другие теперь, прежде чем взять трубку, крепче соображают. А если надоедают Кубидзе, тот сам вежливенько отбивается: «Слушай, дорогой, голову имеешь? – тут Отар делает паузу, давая собеседнику самому это определить. Затем продолжает: – Она что, пьет, кушает, сигареты курит, а думать ленится? Нехорошо, дорогой!»

«Молодец!» – отметил про себя Павлов, подосадовав, что не он преподал перестраховщикам наглядный урок. Однако не успел он высказать свое одобрение этому нововведению, как затренькал в полный голос один из телефонов. Звонил капитан первого ранга Терехов:

– С прибытием, Виктор Федорович. Как съездили?

– Не зря, – твердо ответил Павлов.

– Потом поведаете, а сейчас вот о чем: готовьтесь к партийному активу. Рассчитываем на ваше выступление – минут на пятнадцать. – Телефон звучал, как хороший репродуктор. Терехов, поясняя, почему партактиву было бы полезно послушать именно Павлова, сослался на заметный поворот к лучшему в службе оружейников. – Вот и поделитесь опытом…

Рыбчевский, слышавший Терехова, не удержался от восклицания:

– Правильно, пусть другие у нас учатся!

– Тсс! Обождем радоваться, – не принимая похвальбы «старпома», Ветров приложил палец к губам и кивнул на трубку.

– Что там за посторонние возгласы? – спросил Терехов.

– Это, Иван Васильевич, вроде «легкого оживления в зале». Мои замы решили – раз о нас добрым словом вспомнили, значит, одного двугорбого верблюда мы обогнали.

– Не забыли! – хохотнул Терехов и тут же серьезно добавил: – Одного – согласен. Но ведь у вас впереди, так сказать, целый караван. Работы еще много!

– Мы так и понимаем, – ответил Павлов.

Да, они понимали: если предлагают выступать на партактиве, значит, от них ждут такого, что может сгодиться другим.

Конечно, придется оценить себя как бы со стороны, показать, где получилось светлое, а где темное. И самое важное – уразуметь, не упустил ли ты момент, когда на светлом возникают темные пятна, не отстал ли ты от быстротекущего времени…

– А это что за уродец? – Павлов кивнул на подоконник, где из маленького горшка торчали прилепленные друг к другу сизые игластые лепешки.

– Ваш любимый кактус, – сказал Ветров. – На роль громоотвода.

«Притащили-таки! Воспитывают». – Павлов, подойдя к окну, осторожно притронулся к колючкам, которые неожиданно оказались мягкими пушка́ми.

За окном поблескивала иссиня-черными красками бухта. Свежий ветер лохматил ее белыми гребнями, словно она щетинилась от злости. Неприглядный вид бухты невольно напоминал, что вот и еще одна зима на носу. Какой она будет?.. Прошлая отличалась редкой свирепостью; старожилы пророчат, что и предстоящая будет не мягче, а по некоторым признакам даже лютее. До нее оставались считанные дни. Успеешь ее встретить во всеоружии – выдюжишь, не успеешь…

И командир, и его замы перебирали, что они еще не доделали, намечали, куда разумнее направить усилия подчиненных. Беспокоило, что часть снегоочистительной техники пока не вернулась из капитального ремонта, что не закончено утепление одного приготовительного помещения – не хватило материалов. Еще кое-что тревожило. Но они хорошо знали, что в оставшиеся дни будут на работе выкладываться, а тогда непременно найдешь выход из самых трудных ситуаций.

По берегу серела припорошенная изморосью ровная асфальтированная полоса.

– Закончили? – Павлов пытался увидеть из окна, что еще на полосе требует приложения рук.

– Можно считать, строители успели к вашему возвращению, – ответил Рыбчевский. – Правда, досталось мне…

Павлов понимающе сощурился. Кому-кому, а ему было известно, что означает слово «досталось».

Летом, когда еще осваивали новую торпеду, конструктор Бучинский сказал: «По вашим ухабам не то что новое оружие – новые бревна возить нежелательно». Павлова эти слова сильно задели, он долго размышлял, как все же заасфальтировать свои «пути сообщения». Решил воспользоваться помощью тех же конструкторов и, зная, что строители в то время заканчивали асфальтировать подъезды к причалам для подводных лодок, отправился с Бучинским к контр-адмиралу Панкратову. Тот наотрез отказал, даже вывернул для пущей убедительности карманы, показывая, как малы его возможности. Тогда вступил в разговор Бучинский, и Павлов почерпнул о новой торпеде добавочные сведения: оказывается, она такая хрупкая, что по сравнению с ней куриное яйцо – это карельский гранит, а где-то, мол, на испытаниях она, растрясенная на такой вот дороге, взбрыкнула и стала гоняться за самой стрелявшей лодкой. Последний пример больше всего заинтересовал контр-адмирала, он даже сделал вид, что заскучал.

Павлов, правда, заметил, что о подобных страхах конструктор сообщал впервые, адресуя их, конечно, только адмиралу. Тот всю эту игру хорошо понимал, но стоял на своем: денег нет.

После стало известно, что выручил Павлова начальник политотдела Терехов. Он вник глубже в писаные и неписаные законы строителей, найдя параграф, по которому премии выплачиваются не за выполнение, а за перевыполнение плана. Главному строителю был предъявлен «ультиматум»: если до первого декабря дорога по берегу от Павлова не будет покрыта асфальтом, никаких премий строители к Новому году не получат. Капитан-инженер понял, что здесь не шутят, дал обещание сделать, но взмолился насчет срока. Терехов на отсрочку не соглашался, так как-де военные моряки встречают новый учебный год не тридцать первого, а именно первого декабря.

Строители своего обещания на первых порах придерживались, потом стали нарушать график, ссылаясь на объективные причины. Тогда и Павлов проявил характер: пригрозил не пропускать дорожников к причалам через свою территорию, что намного удлинило бы им путь, заставило впустую тратить рабочее время на объезды. «Объективные причины» были отодвинуты, покрытие дороги продолжалось. И вот она готова.

Ветров и Рыбчевский тоже подошли к окну и вместе с Павловым любовались дорогой, представляя, как они тут повезут оружие, а по весне намаришруются и напоются.

– Чем еще хвалиться будете?

Хотелось показать спортзал, но там еще настилали полы, монтировали оборудование.

– Заглянем в баньку? – предложил Ветров.

Новая баня была совсем рядом, но по настоянию Ветрова они свернули на Нижнюю улицу.

«Тоже неспроста, – прикинул Павлов. – Ага, столбов уже нет. Шустры!»

– Кабель под землей, – не без гордости сообщил Рыбчевский. – Теперь в пургу не будем вырубать электричество, а в домах всегда будет тепло и светло.

– Мне, пожалуй, надо чаще ездить в командировки. – Павлов широко улыбнулся. – Кто здесь напоследок постарался?

– Отар Кубидзе, – сказал Ветров. – Вчера Малышев, едва заявившись, уже предложил назвать улицу именем Отара Кубидзе.

– Шутники!.. А что Отар?

– Тот не возражает, но ставит условие, чтобы Малышев по ней не ходил, пока не обретет приличного строевого вида.

Баню, похоже, к «смотринам» приготовили заранее. Едва Павлов шагнул за порог, разом включилось освещение. Потом мичман Чулков с усердием начал демонстрировать, с каким хорошим напором течет горячая и холодная вода.

– Пожалуйста, вот этот крантик, вот этот… – приговаривал он.

В парилке стояла знойная духота, однако Чулков, в шинели и шапке, улегся на полок, всем своим видом показывая, какая благодать – наслаждаться сухим паром.

«Смотрины» прошли бы в целом благополучно, но последний «крантик» вдруг закапризничал, обдав докладывающего сильной струей. Хорошо хоть холодной.

– Не «крантики», мичман, а краны надо произносить, – пытался скрасить конфуз «хозяина бани» Рыбчевский. – А то они, видишь, начинают сердиться.

Когда вышли из бани, Рыбчевский, будто спохватившись, стал рассказывать о курьезном, по его мнению, случае, происшедшем в отсутствие Павлова у торпедистов.

Конструкторы новой торпеды, уже прощаясь, советовали создать для своего детища совершенно отдельный приготовительный участок. Рыбчевский воспринял этот совет очень серьезно, убедил и Городкова занять такую же линию. Пристройка к цеху, и довольно крупная, стала расти не по дням, а по часам, Павлов работу торпедистов всячески поощрял. Ветров добился для них дополнительного питания, которое завозили прямо в цех; здесь устраивали даже маленькие концерты самодеятельности, а наглядная агитация бойко прославляла строительные успехи торпедистов.

Пристройку намечали закончить где-то ближе к весне, но по встречному плану придвинули этот срок к Новому году. Правда, сам Городков тогда оговаривался: «По старому стилю». Завершили же строительство раньше всех наметок и даже успели на днях провести торжественное открытие участка, о чем Павлов уже знал.

Но Рыбчевский вспомнил о том, что произошло вскоре после открытия.

Оказывается, Городков на «торжестве» в присутствии всех приглашенных вручил Самойленко символический ключ, так как именно Самойленко с выделенными расчетами предстояло заниматься новой техникой. Одна символика Самойленко не устроила, и через день он дополнил ее натуральным замком с тройным секретом, сделавшим участок отныне доступным только для избранных. Даже Городкова впускали туда только после переговоров сквозь щелку в дверях. Вскоре Городков снял с пожарного щита ломик и самолично выкорчевал «секретный» замок, заявив, что куркульство – чуждое военным морякам явление.

Павлов и Ветров, слушая Рыбчевского, поглядывали друг на друга и думали об одном и том же. Выходит, столько за год понаделали, что самим не верится, а в людях все какие-то бациллы остаются, как у Самойленко.

А ведь известно: хочешь сотворить что-то путное, прочное, в первую голову начинай с человека. Только с него. И пример тому сам Рыбчевский. «Старпом», возможно, и не заметил, как пришлось его весь этот год подталкивать на правильную дорогу, оживлять в нем ценное, помогать глушить наносное… Разве теперь он стал бы считать своим кумиром Жилина?! То же надо продолжать делать и с Самойленко…

Конечно, будь все такие, как Городков, куда бы легче жилось на свете! Увлеченный, не щадивший себя, он, казалось, поспевал всюду, подбадривая моряков, чтобы все завершить до больших снегов. Но и у него были свои «кактусы». Вчера поутру Городков обратился к Ветрову:

– Валентин Петрович, моя жена еще не прибегала на меня жаловаться?

– Нет, но…

– Прибежит! – Городков, похоже, не обратил внимания на ветровское «но», а ведь оно означало, что разговор с Лилей уже состоялся.

Она встретила Ветрова как бы невзначай у почты, когда тот, пообедав, возвращался на службу.

– О, Лилия Ивановна! – окликнул он Городкову, которая сделала вид, будто углубленно изучает объявления на доске. – Хотите верьте, хотите нет, но я сию минуту о вас думал. Надо окончательно утрясти программу концерта. Под номером пять ваш «Норвежский танец».

– Знаю.

– Готовы?

– По-моему, да.

– Великолепно!.. Ну, а как жизнь?

Лиля, опустив голову, с огорчением промолвила:

– Неважно, Валентин Петрович.

– Опять дражайшая половина обидела?

– Понимаете, мы с дочерью неделями его не видим. Уходит с петухами, приходит – мы спим. Раньше хоть записки оставлял, теперь и их не стало.

– А вы ему отвечали?

– Я?.. Н-нет. Зачем?

– Вот видите! Какая же переписка без ответа? – Ветров добродушно усмехнулся. – Откровенно говоря, мне этот вариант хорошо известен. Думаете, у меня иначе?.. Вот сейчас пришел на обед, а Анастасия Кононовна в школе. Однако записочку оставила, дескать, винегрет в холодильнике, компот остывает на окне, а чистый носовой платок лежит там-то… Ох и попадет мне – опять не поменял платок! – неожиданно спохватился Ветров, потом, придержав Лилю за локоть, показал на вереницу автомашин, доверху груженных цементом. – Чья это заслуга? Юрия Владимировича Городкова. Ваш супруг? Ваш. А для нас он – палочка-выручалочка.

– Да, но…

– Лилия Ивановна, – Ветров решил не упускать инициативу, зная, что лучшая оборона – это наступление. – Запамятовал я, в каком классе проходят стихи:

 
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…
 

Лиля, напряженно сдвинув брови, силилась вспомнить, но вопрос вовсе не вязался с тем, что ее волновало. Она только недоуменно пожала плечами.

– Впрочем, какая разница – в первом или в пятом, – продолжал Ветров. – Суть в другом. Вы тут не первый год живете, не вам объяснять, как важно решить хотя бы с цементом, пока не закрутились те снежные вихри… И на Юрия Владимировича не сердитесь. Наоборот, уделяйте ему больше внимания, больше калорий и витаминов. Для поднятия тонуса. Ну и, что нам всего дороже, – ваших улыбок!

«Странно, – размышляла Лиля о Ветрове. – Как это у него получается? Не сказал ничего особенного, а с души вроде камень снял. Счастливая женщина Анастасия – такого мужа имеет. Это тебе не Городков! Да, не забыть ему к ужину редьку натереть. Для поднятия тонуса…»

А Павлов думал, что сегодняшний разговор с заместителями, пожалуй, и был подготовкой к его выступлению на активе.

И еще он думал о главном в их теперешней жизни – о том, что противолодочное оружие в этом году никого не подводило, значит, хлеб свой трудный они отработали честно и могут с открытой душой говорить об этом своим товарищам.

– Физкульт-привет! – Павлов произнес это, еще не закрыв дверь.

– Ну как? – встретила его вопросом Велта. – На службе, надеюсь, все в порядке?

– Представляешь… – Павлов замолчал, будто не знал, как говорить дальше, чтобы не показаться жене хвастуном. Велта научилась это безошибочно определять по чуть вздрагивающим уголкам его губ, которым не терпелось расплыться в улыбке.

– Не тяни.

– Представляешь, мы обошли Карелина. Завтра Панкратов будет нам кубок вручать.

Велта нарочито долго моргала своими длинными ресницами, неловко отбрасывая наползающие на лоб волосы рукой, в которой крепко сжимала тюбик с синей краской, и даже не замечала, что краска немилосердно мазала ей руку.

– Вай, как это прекрасно! – Она бросила тюбик и стала торопливо оттирать ладони, вся так и светясь изнутри.

– Да, еще… – Павлов хлопнул себя по лбу, вышел в коридор, порылся в тужурке и галантно вручил Велте изящную, с замысловатым тиснением, открытку. – Приглашение на свадьбу!

– О-о!.. Да что они, сговорились? Еще одна свадьба?.. – Велта развернула открытку, поднесла ее к свету и торжественно прочитала: – «Велта Яновна, Виктор Федорович! По случаю нашего бракосочетания приглашаем Вас в кафе «Якорь». Наталья и Отар Кубидзе».

– Ясно! А все же, почему еще одна? – с удивлением спросил Павлов.

– Серова телеграмму от Василька получила…

– Ну?

– Пишет: «Мама, не падай в обморок – я женился».

– Н-да… – Павлов озадаченно покачал головой. – Ну и как Наталья Сергеевна? Упала в обморок?

– Пока не решила.

– Что не решила? Падать или не падать?

– Не смейся. Она просто не знает, радоваться или огорчаться.

– Чего уж теперь! – глубокомысленно сказал Павлов. – Как изрекает мичман Щипа, если кок пересолит кашу: «Постфактум, кума, не падай духом, харчи до дна!»

– Все же не устояла Наташа перед твоим джигитом! – Велте очень нравилось это звучное и задорное слово «джигит». Она знала, что именно таким прозвищем нарекли Кубидзе его товарищи.

– И правильно сделала, что не устояла. Отличный парень!

– У тебя все отличные.

– Само собой. И жена в том числе.

– Не подхалимничай.

– И не думаю, – уже серьезно проговорил Павлов. – Тебя не посещает мысль, что не за горами времечко, когда и мы получим от своего Виктора такую же депешу, как Серовы?

– Чему быть, того не миновать, – раздумчиво промолвила Велта. – Лучше бы без депеш, на наших глазах все это произошло. С нашего согласия.

– Вечная мечта родителей. Как она теперь редко сбывается!.. – Павлов замолк, заглушая остро нахлынувшую тоску по сыну.

Потом они пили чай с рябиновым вареньем, смотрели телевизор, долго говорили о Владивостоке, о знакомых, живущих там, обсуждали, какой подарок лучше выбрать молодой чете Кубидзе, но о кубке больше не обмолвились ни словом. К чему слова, когда на душе было светло, когда его настроение было ее настроением!

Иней плотно покрыл скалы, крыши, деревья, дороги, покрыл, казалось, все на земле. Не тронул он только камни, которые омывала неутомимая волна.

По берегу неторопливо шли на службу своей проторенной дорогой Павлов, Ветров, Рыбчевский. Шли вместе и, как всегда, поначалу молчали. Все было как всегда, хотя день сегодня особенный. Таких дней им еще не выпадало: прибудет адмирал, чтобы самолично отметить их успехи в воинском труде. Наконец-то!.. В памяти одно за другим всплывали события уже кончавшегося года – конечно, самые важные, самые существенные; что-то им удалось сделать добротно, другое не совсем, а иное и вспоминать было стыдно. Но раз сочли нужным наградить кубком, – значит, кое-что полезное они сделали, и это у них не отнять.

Павлов уже придумывал, что бы такое позаковыристей сказать Михаилу Карелину, уступившему им первую ступеньку, Ветров готовился в этом же духе задеть своего коллегу Григория Игнатенко. Но шутливая эта бравада не тешила обоих, и они забыли о ней. Хорошее настроение ввергло их в то непередаваемое словами состояние, когда с удивительной ясностью замечаешь утро, иней, колкую прохладу, замечаешь, что уже пахнет настоящей зимой и конечно же океаном.

– Верите? – Рыбчевский первым выбрался из паутины размышлений. – Иду сегодня, и петь хочется… Да я и пою!

– Что ж это, вы поете, а мы не слышим? – в голосе Ветрова сквозило добродушие.

– Да уж не что-нибудь там… – Рыбчевский повертел пальцами возле своего лица. – Уж не какие-нибудь частушки!

– Между прочим, – с усмешкой напомнил Павлов, – у Щипы как раз солиста не хватает.

– Так это ж не я пою, – поправился Рыбчевский. – Это мой внутренний голос поет, он Щипе не подойдет.

– Хорошо, когда душа поет… – задумчиво проговорил Павлов, вспомнив, что уже сегодняшней ночью им всем предстоит готовить оружие для подводных лодок, уходящих в океан. – Только много ликовать нам не придется.

Опять воцарилось долгое молчание. Знакомый до мельчайших подробностей берег заканчивался. Дальше надо было сворачивать в сопку. Розовая полоска над океаном становилась ярче, выше, багрянее. Вскоре показался и сам огненный шар. Зарождался новый день. Новый мирный день Родины. И в том, что он мирный, была и их немалая заслуга.