Текст книги "А дальше только океан"
Автор книги: Юрий Платонычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
– Поживем – увидим.
«Гм-м, оптимист… – повторил про себя Павлов и опустил трубку на рычаг. – Еще с укором сказал. А ведь это комплимент! Да, да, Петр Савельевич, комплимент!»
Оптимисты, пессимисты. Кто же они такие в среде командиров?.. Павлов еще смолоду разобрался в той прописной истине, что, когда гладко, когда безмятежно, когда служба течет как по маслу, пессимиста трудно отличить от оптимиста. Но вот когда плохо, когда беда, когда надо отвечать, вот тогда люди проявляются, как на фотографии, и отличить их совсем нетрудно.
Павлов знал многих командиров, которые при неудачах не унывали, верили, что в труде все образуется, все перемелется и придут светлые времена. Эти командиры много правили живыми людьми, хорошо их знали, сплотили вокруг себя, заслужили их уважение и верили, что они не подведут, что непременно все поправят; эти командиры-трудяги, как правило, до тонкостей знали свое военное дело, были строги, но отзывчивы, у них можно было учиться, им можно было подражать, короче, они обладали тем, что зовется личным примером. Вот они в глазах Павлова и были оптимисты.
А пессимисты?.. С теми сложнее. Одни из них, раз споткнувшись, впадали в смертную тоску, ибо мало знали подчиненных, по существу, их не понимали, не надеялись на их силы и способности. Чаще это были те, кто мало управлял моряками, – молодые лейтенанты либо офицеры в высоких рангах, но долго трудившиеся в учреждениях, в управлениях, а потом – такое бывает – получившие под свое начало корабли, части. Однако у многих из них растерянность оказывалась временной. Человек толковый, решительный, душевный – откуда бы он ни пришел – быстро вливается в военную семью, завоевывает ее признание, воины начинают верить ему, и он, чувствуя это, сам проникается верой в них. А вот другие… «Другие», бывает, и служат много, и всю жизнь матросами командуют, и все равно остаются пессимистами, потому что сами в своей профессии слабоваты, строги, да не справедливы, усвоили привычку свысока смотреть на младших. Уважать их не за что, учиться у них нечему, подражать им никому не хочется – они пожинают то, что сами посеяли.
«Оптимист! – Павлов возвращался к словам Жилина. – Нашел чем упрекать!..»
Ни второй, ни последующие дни работы комиссии особой радости не доставили: вскрывались просчеты, недоделки, упущения, но и повода к унынию тоже не было – недочеты никто не называл серьезными, большей частью их исправляли скоро, на месте.
Но вот Мосолов столкнулся с ошибкой иного рода. Взрыватели, взрывчатые вещества, святая святых оружейников, всегда на особом учете: сколько хранилось на корабле, сколько на берегу, когда их надо осматривать, когда делать химический анализ, когда их выбраковывать – все это оружейники фиксируют с максимальной точностью. А тут мичман Чулькин взял да и записал эти сведения не туда, куда следует. По смыслу записал правильно, перепутал только строчку – опустился на одну ниже. Однако, порядок есть порядок, и, несмотря на объяснение Павлова, Жилин посчитал ошибку грубой.
В пятницу в клубе комиссия подводила итоги.
На сцене Панкратов, Терехов, Волков, Жилин.
– Товарищ Жилин, вам слово насчет общей оценки, – сказал Панкратов.
Петр Савельевич долго прилаживал очки.
– Товарищ контр-адмирал, товарищи офицеры… – Павлову даже показалось, что он отвесил легкий поклон адмиралу. – Мы проверили торпедное оружие. Скажу сразу: не все благополучно. Возьмем учет. Сам черт ногу сломает! Разумеется, меры приняты и порядок наведен, но сам факт!..
«Сразу разошелся Петр Савельевич. – Павлов открывал у своего начальника новые грани. – Вылепить такого могучего слона да из такой дохлой мухи? Гигант!»
– А дисциплина? – Жилин распалялся пуще. – Ни в какие рамки! Уж если офицер Городков пререкался с проверяющим, что говорить о матросах? В общем, моя оценка – «удовлетворительно». И то с натяжкой.
– Понятно, – бесстрастно отозвался Панкратов, негромко постукивая согнутым пальцем по записной книжке. – Однако вы ничего не сказали о самом оружии.
– Само оружие в порядке. Только учет… – начал было Жилин.
– Постойте! – прервал адмирал. – А что-нибудь новое у них внедрено?
– Кое-что есть, конечно. – Жилин, казалось, не понял, о чем его спрашивают. – Но не такое уж заметное, чтоб отмечать.
– Ошибаетесь! – Панкратов недобро косился из-под колючих, кустистых бровей на Жилина, продолжая постукивать пальцем. – Я видел перевозку торпед по снегу, видел их подачу. А стенд обстановки, а планшет, а фургоны? И об этом следовало сказать. У вас же только один учет… Садитесь! – Он отложил записную книжку и строго взглянул на Павлова. – Какие меры приняты к Городкову?
– Поступок разобран перед офицерами. Городков извинился перед Мосоловым. Я ограничился внушением…
– Поня-а-тно, – по своей привычке протянул Панкратов, хотя было не очень понятно, чего больше в его слове – одобрения или порицания. – Пожалуйста, Иван Васильевич…
Терехов был немногословен, говорил лишь о существенном, не касаясь мелочей, а уж если их затрагивал, то вскоре становилось ясно, что это никакие не мелочи, что эти самые «мелочи» могут привести к тяжелому и крупному.
– Нас радует, – начальник политотдела, заканчивая, повысил голос и закрыл тетрадь, – что вы принимаете облик сколоченного, крепкого воинского коллектива. Отмечаю дружную работу офицеров и хочу пожелать вам работать в том же духе!
– Итак… – Панкратов встал и неторопливо оглядел присутствующих. – Хорошо, что большинство слабин выбрано, пока мы тут проверяли. – Он слегка улыбнулся. – Значит, критику понимаете здраво. Если учесть все оценки, то выходит общий балл хороший. Однако… – Панкратов согнал с лица улыбку и снова внимательно посмотрел на слушателей, как бы готовя их к не очень приятному. Павлов весь напрягся. – Возьмем пример у школы: раз по основному предмету, по состоянию дисциплины, у вас тройка, выходит, и общая оценка – тройка. Впредь будете аккуратнее и вежливее… Надеюсь, к концу года подойдете с лучшим баллом. Очень на это надеюсь! – твердо повторил адмирал. – Желаю успеха!
Офицеры были обескуражены. Уж больно неожиданной казалась общая оценка. Опять троечники! Правда, по мнению Панкратова, троечники перспективные, от которых уверенно можно ждать улучшений. Но это не утешало. Павлов и сам считал оценку заниженной. С другой стороны, надо понять и адмирала. Проверка была не итоговой, промежуточной, «рабочей». Значит, цель ее – подтянуть их выше, а может, и вытянуть наверх. Только так стоило это понимать. Понимать по-другому – было бы большой ошибкой.
«Ничего – выдюжим… Впереди новая техника, впереди самое сложное. Но и самое интересное!»
– Пляшите! – Голос Жилина звучал многообещающе и неестественно громко. Видно, трубка была приставлена к самому рту. – Наука вылетает к вам на следующей неделе. Так что радуйтесь!
– Я и радуюсь, – ответил Павлов, сообразив, что речь идет о специалистах из центра, которые приедут помогать по новой торпеде. – Встретим, как положено.
– А где будете размещать?
– Комнаты найдем, – чуть подумав, сказал Павлов. – Комнаты у нас хорошие.
– Комнаты комнатами, но руководство, наверное, пожелает в гостинице…
– Неужто будут мотаться в такую даль? – удивился Павлов и вспомнил, что приезжающие специалисты всегда любили устраиваться с комфортом.
– Этим их не напугаешь. В гостинице цивилизация, у вас что? Флотский борщ… Им подавай что-нибудь столичное.
– Чего нет – того нет, – усмехнулся Павлов. – Как говорит у нас мичман Щипа: «Що маю – выкладаю!» Однако тишину, удобство и чистый воздух в придачу к флотскому борщу гарантируем.
– Эка невидаль – воздух! – скептически бросил Жилин. – В общем, я вас предупредил. С ними надо ласково, обходительно, все их желания выполнять только бегом.
– Это уж, наверное, слишком. – Павлов улыбнулся такому предупреждению. – Но надеюсь, останутся довольны. Я вот прикидываю, если им ездить из гостиницы, так весь день и проездят. А когда трудиться?
– У, них пропорция, – тоном мудрого наставника пояснил Петр Савельевич. – И на труд хватает, и об отдыхе не забывают.
– Как и у всех.
– Не скажи́те, – с необычной горячностью возразил Жилин. – О нас с вами такого не скажешь. У нас с вами работе – целый божий день, а отдыху – что кот наплакал.
– Живем, Петр Савельевич, по поговорке, – выразил согласие Павлов, – делу – время, потехе – час.
– Вот-вот. Боюсь, теперь нам будет не до потехи.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Наступило долгожданное лето северного Дальневосточья с его утренними туманами и частыми дождями, лето буйных трав, ярких цветов, ягод, грибов. Иногда выдавались по-настоящему теплые дни, но их можно было по пальцам пересчитать. Местные старожилы посмеивались: «Зимой у нас не замерзнешь, летом – не согреешься!»
Почти каждое утро городок тонул в густом молоке тумана. Люди осторожно двигались с фонариками в руках, машины с включенными фарами визгливо скрипели тормозами, надрывно сигналили, заглушая тоскливые завывания маяка.
К полудню туман начинал рассеиваться – проявлялись очертания домов, деревьев, сопок, становилось легче дышать; вскоре показывалось солнце, стоявшее уже почти над головой, оно быстро разгоняло последние клочья тумана, застрявшие в расщелинах скал, в низинах, в складках сопок. Улицы городка оживали, наполнялись беззаботным гомоном ребятни, пением, смехом; в зарослях ольхи и рябины, сразу за Нижней улицей, звонко перекликались птицы…
Велта настежь открывала окна. Из гостиной хорошо был виден чистенький, одетый в асфальт, утопающий в зелени и казавшийся умытым городок. На каждой травинке, на каждом листике алмазами сверкали холодные капли росы.
Весело разбегались с сопки мальчишки, запуская полосатого змея, за ними, высунув розовые языки, неслись их постоянные спутники – собаки. Те еще не забывали мимоходом метнуться в сторону и нахальным, задиристым лаем вспугнуть ленивых, толстых голубей.
Женщины в легких пестрых платьях – с высоты очень походившие на цветы – развешивали белье, спешили в магазин, на почту, в библиотеку, выкатывали на солнышко коляски с младенцами. Дети постарше, передвигавшиеся самостоятельно, старались оккупировать качели, горки, песочницы, заводили первые в своей жизни знакомства, подолгу, с любопытством, всматриваясь друг в друга.
Из кухонного окна виднелась бухта и выход в океан. В зеркальную гладь воды смотрелись изумрудные сопки и легкие, прозрачные облака, а океан, добродушный, спокойный, будто дремал в далекой белесой дымке.
Довольно часто невесть откуда налетавший ветер с дождем поднимал и кружил в воздухе клубы песка и земли, серым вихрем проносился по городку, лучше любого дворника подметал и промывал улицы, не обходился и без озорства: срывал с балконов и забрасывал на деревья плохо защепленное белье, оно запутывалось в цепком плену ветвей и еще долго трепыхалось разноцветными флагами.
Когда туман рассеивался, Велта с этюдником спешила в сопки или к океану. Она уже сделала много зарисовок, но здесь за каждым поворотом, за каждой сопкой открывалось вдруг такое, что она терялась, не знала, с чего начать… Волнистым шелком расстилались безбрежные голубые просторы, зелеными барашками курчавились сопки, дух захватывало от бесконечного раздолья и непостижимой красоты.
«Неужели не передам хоть малую их толику?..» У Велты щемило сердце, она нетерпеливо хваталась за кисть, вечно тревожилась: а вдруг найдут тучи и лягут непрошеные тени, а вдруг начнется дождь, а вдруг…
Как только поспели ягоды, Велта прихватывала с собой лукошко, которое всегда наполнялось очень быстро. Вместе со своей соседкой, Натальей Сергеевной Серовой, полной добродушной женщиной с певучим украинским говором, Велта исколесила все ближние сопки, все тихие бухточки, побывала на дальнем озере, возникавшем внезапно, как в сказке, сразу после головоломного спуска.
– Пойдемте, Велта Яновна, сегодня такое местечко покажу!..
– Что за местечко?
Наталья Сергеевна интригующе подняла ладонь и опустила голову, мол, подождите, скоро сами увидите.
Они долго шли берегом. Под ногами чавкали выброшенные волной медузы. Ржавые голубовато-розовые студенистые лепешки, величиной от пуговицы до зонтика, усеяли все прибрежье. Путь то и дело преграждали старые дырявые буи или рыбацкие лайбы, наполовину ушедшие в песок, – подарок штормового океана. На их белых, отполированных ветрами и водой каркасах черными изваяниями восседали вороны, нехотя взлетали, садились чуть поодаль и долго провожали Велту и Наталью Сергеевну иронически-загадочными глазами-бусинками, отпуская по адресу женщин картавые реплики.
– Ишь ты, – с удивлением заметила Наталья Сергеевна, придерживая шаг. На песке, образуя правильный круг и обратив острые клювы к середине, сидело восемь-девять крупных ворон. – Расселись, как в парламенте. Видно, кумекают, решают свои важные дела…
Велта старалась глядеть под ноги – боялась поскользнуться на медузе, напороться на камень, на ржавую железяку или наступить нечаянно на пугливого, семенящего боком крабчонка. Когда свернули за выдававшийся тупым клином мыс, Наталья Сергеевна остановилась и вполголоса проговорила:
– Теперь смотрите…
Велта подняла голову и отшатнулась. Прямо перед ней громоздились темно-серые скалы, смыкавшиеся сверху и напоминавшие ворота в рыцарских замках. Сквозь их тяжелый, давящий свод особенно сияющими и нежными казались голубое небо и голубая вода. Снизу скалы были сплошь усеяны колониями черных мидий, с неровных выступов свисали жирные бородатые водоросли, прилипшие к камням. Со стороны океана, словно преграда на пути к «воротам», торчали из воды хищные гранитные зубы.
Велта оглянулась. Против «ворот», загораживая собой все небо, угрюмо возвышался треснувший пополам утес. «Веселое местечко!..» Ею овладело странное чувство. Показалось, что не существует больше ничего, кроме этих, пахнувших вековой сыростью, замшелых ворот и этого вздыбленного, почерневшего от времени утеса… Стояла пронзительная тишина. Даже противное карканье ворон сюда не долетало. Океан тоже безмолвствовал. Лишь изредка раздавались какие-то непонятные звуки. То ли капала вода, то ли между камней с шуршанием осыпался песок… Велта долго вслушивалась, но никак не могла определить, откуда доносятся те звуки.
– «Дьявольские ворота»… – таинственно шепнула Наталья Сергеевна, давая спутнице проникнуться настроением.
– Почему «дьявольские»?..
– Если верить легенде, тут была обитель старичка-скитальца. – Наталья Сергеевна указала на глубокую расщелину в утесе. – Помыкался он, сердешный, по белу свету, по берегам-странам, а как пришла пора век доживать, тут и обосновался…
Велта, стараясь не шуметь, приникла к скале и заглянула в узкую трещину. Дальше трещина расширялась, стены уходили в стороны, образуя широкую пещеру. На какой-то миг Велте почудилось, что на нее из темноты уставились два ослепительно белых глаза.
«Мистика!..» Она поспешно отошла от трещины.
– Так о чем легенда?
– А вот слушайте… – Наталья Сергеевна вздохнула и, поджав пальцами подбородок, продолжала: – Жил себе скиталец тихо-мирно, рыбку ловил, вялил, ягоду морошку запасал. В общем, горюшка не ведал. Но однажды земля вздрогнула, загудела, затряслась. Утес пополам раскололся. А скиталец спросонья испугался, да и бежать. Бежал он, немощный, прямиком по скалам, по ущельям, по чащобам и взобрался напоследок вон на ту сопку. Взобраться-то взобрался, а спуститься уже не смог. Так навечно и застыл черным камнем.
На впечатлительную Велту и ворота с треснувшим утесом, и рассказ о скитальце подействовали удручающе. Ей хотелось одного – скорее отсюда уйти.
– Еще не все… – задержала ее Наталья Сергеевна. – Отшельник-то отсюда сбежал, а вместо него здесь поселилось страшилище. Если заглянете сюда в ясный полдень – увидите его глаза.
– Постойте! – Велта начала догадываться. – Только в ясный полдень?
– Да. Только в ясный…
– Все чудеса объяснимы. – Велта с облегчением рассмеялась.
– Точно! – подхватила Наталья Сергеевна. – Там в скале две дырки. Через них попадает свет. Он и отражается в воде.
«Вот тебе и вся мистика…»
– Ну как, Велта Яновна, понравилось местечко?
– Понравилось – не то слово…
– То-то. Не каждый сюда притопает еще разок.
– Я притопаю. Надо же мне Виктора напугать!
Возвращались они домой всегда усталые, довольные, с охапками цветов и черемши, с полными лукошками ягод.
Велта составляла букеты, перебирала ягоды, опускала в миску с водой черемшу, потом – только-только начинало темнеть – устраивалась с цветными карандашами у окна: хотела схватить тот миг, когда последний луч заката еще слегка розовит верхушки сопок, а внизу уже густеет темнота. Проходило несколько минут, и теплая подсветка меркла, сопки тускнели, расплывались, вскоре и вовсе сливались с вечерним небом.
К ночи вся бухта переливалась огнями с идущих мимо судов с высокого противоположного берега, с маяка, а океан… Океан без устали серебрился лунной дорожкой, манил, как и пароходные гудки, в свои дали, сладко волновал воображение. Впечатление волшебства усиливали негромкие звуки музыки, временами доносившиеся из матросского клуба, что примостился у подножия сопки в самом конце улицы. Сейчас там, видно, упорно заучивали вальс, повторяли то отдельные места, то целиком; расстояние скрадывало и смягчало все огрехи…
Умелая и рачительная Наталья Сергеевна научила Велту варить варенье из местных плодов и ягод. Из жимолости получалось нежное, с кислинкой, пришедшееся по вкусу Павлову; Велте больше нравилось из шиповника, оно напоминало цукаты, ну а варенье из морошки, пахнувшее земляникой, и есть было жалко, настолько красивым оно получалось. Велта припрятала его для особо торжественных случаев. Незаметно, шутя, она заготовила довольно большой, как ей казалось, запас: целых восемь банок варенья. Однако Наталья Сергеевна посмеивалась… Уж она-то заготавливала так заготавливала! Счет велся не скромным баночкам, а трехлитровым бутылям да бочонкам. Зато, если заглянете к ней зимой даже ненароком, без вкусного угощения не уйдете – грибы соленые и маринованные были чудом, слоеные пироги и просто пироги со всякими начинками таяли во рту, а чай с вареньем!.. Гостеприимнее и хлебосольнее Серовой в городке никого не было.
Велта диву давалась: «Когда она все успевает?», и в ее душе шевелилось нечто вроде зависти. Кроме хлопот по дому Наталья Сергеевна много времени уделяла школе, где работала секретарем-машинисткой и выращивала всякие диковинные цветы, щедро украшавшие школьные окна. Красовались ее цветы и в окнах соседей. А у самой Натальи Сергеевны – шутка ли сказать! – уже третий год махонькое лимонное деревцо приносило по пять, а то и по семь настоящих лимонов.
– Когда мы сюда приехали, Васильку и двух годочков не было, – вздыхала Серова. – Уж так трудно, так трудно приходилось… Верите, руки опускались. Сколько я слез пролила!.. Теперь рай земной. Сегодня редиски купила, луку зеленого, огурчиков… Дома вон понастроили, автобус до города пустили, летом катер ходит. Нет, теперь грех жаловаться. А раньше?.. Бидон молока привезут, и то радовались. Хоть детишкам малым доставалось. Да-а-а… Вот с тех пор и привыкла запасаться впрок. Вроде и нужды нет, а все равно боязно. – Она знобко поводила плечом. – Вдруг запуржит, да еще надолго. Что тогда?.. Потом, в работе время летит быстрее: туда-сюда, глянь, и день прошел. – Ее большие, с поволокою, немного мечтательные глаза то и дело подергивались грустью.
Наталья Сергеевна очень тосковала по своему единственному чаду. Василек, в прошлом один из лучших учеников Ветровой, уже второй год успешно взбирался по нелегким студенческим ступеням кораблестроительного института в далеком-предалеком Ленинграде.
Велта изредка встречала на лестнице приземистого, средних лет мичмана с медным от загара лицом, на котором грозно топорщились пшеничные усы. Мичман выглядел всегда отменно: то в ловко сидевшем на нем плаще, то в модно сшитой тужурке, всегда при галстуке, всегда в твердо накрахмаленных манжетах и воротничках, выделявших его загар, в щегольской фуражке с верхом из белой кожи, а уж о ботинках, о пуговицах и говорить не надо – в них отражался целый мир. В довершение ко всему, из-под пшеничных усов вечно торчала длинная изогнутая трубка с надраенным до золотого блеска колечком на мундштуке. Про себя Велта называла мичмана не иначе как «морским волком» и какое-то время не знала, что это муж Натальи Сергеевны.
Как-то в книжный магазин обещали привезти новинки. Там уже толпились покупатели: несколько женщин, школьники старших классов, «морской волк» и Наталья Сергеевна, которая, облокотившись о прилавок, неторопливо беседовала с продавщицей.
Вслед за Велтой в магазин заглянул розовощекий, с задорно поднятым носиком матрос, видно, из молодых. Он забыл отдать честь мичману, а скорее всего, подумал, что тот его не видит, листая томик стихов. Мичман, однако, увидел, спокойно повернулся, поманил матроса в сторонку и начал тихо, внушительно отчитывать. Из угла доносился его рокочущий голос – строгий, с металлом, нижайшего тембра. Матрос покраснел, извинился, схватил купленные конверты и пулей выскочил на улицу.
– У-у… Старый черт, – едва слышно пропела Наталья Сергеевна, обернувшись к мичману. – Ну чего прицепился? Не видишь – совсем еще дите!
– Не дите, а защитник Родины! И забывать об этом не должен и во сне!
В тот день Велта купила две хорошо иллюстрированные, потому довольно дорогие, книги. Пришлось даже перехватить пятерку у Серовой. А вечером, когда пришла отдавать долг, снова встретилась с мичманом. Тот сидел на кухне в одной майке, перебирал рыболовные крючки и попыхивал трубкой.
– Знакомьтесь, – представила Наталья Сергеевна, – мой старик.
«Ну и ну, – ахнула Велта, услышав их домашний разговор. – Где же металл?.. Где литавры и трубы?!» В голосе Ивана Фомича пели одни нежнейшие скрипки. И тоже, как у жены, с мягким украинским оттенком.
Не могла знать Велта, что «морской волк» грозным был только с виду. На самом деле это был добрейшей души человек, который пекся о своих торпедистах никак не меньше, чем о своем Васильке. Но и спуску им не давал. Служба такая!..
