Текст книги "А дальше только океан"
Автор книги: Юрий Платонычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
Новая торпеда появилась месяц назад. Еще предстояла встреча со специалистами из центра, которые будут проводить занятия с торпедистами, учить их, как новое оружие готовить и использовать в боевых условиях, как его хранить.
Но Павлов потребовал от Городкова и всех его расчетов, не ожидая приезда инженеров и конструкторов, ознакомиться с торпедой, ее тактико-техническими характеристиками.
Торпеду установили в учебном классе, и все, кто имел к ней прямое касательство, под руководством Городкова провели здесь немало часов. Рыбчевский тоже не отходил от торпеды, пока коротко с ней не освоился. Ему, как и Павлову, хотелось, чтобы на занятиях со специалистами разговор шел не об азах, а о самом сложном, о тонкостях, до которых трудно добираться самостоятельно.
А торпеда понравилась.
Городкова особенно удивляла глубина ее хода:
– От этой акулы можно спрятаться разве что только в Марианской впадине!
Рыбчевский восхищался чувствительностью аппаратуры. Даже ему, специалисту, не верилось, что на таких неправдоподобно больших расстояниях торпеда сама может наводиться на цель.
– Что вы хотите, – комментировал он свои же восторженные оценки, – тончайшая электроника, кибернетика, сверхмощная энергетика! Как же ей, голубушке, не отыскивать недругов!
Словом, пришли к единодушному мнению, что сделан новый и крупный шаг в отечественном торпедостроении.
Рыбчевский внес Павлову предложение устроить Городкову и его офицерам предварительный экзамен, пока специалисты еще не приехали. Павлов его поддержал, но решил, что достаточно будет проэкзаменовать одного Городкова, зато основательно – «от» и «до».
– Пусть он потом сам проверит знания своих офицеров, а те – мичманов и матросов, – добавил Павлов. – Кстати, такая проверочная беседа с Городковым и для экзаменаторов будет полезна: он человек головастый, наверное, увидел в торпеде то, что не всякий подметит…
После монтажа «стенда обстановки» и показательного занятия, о котором не раз с похвалой вспоминал капитан первого ранга Волков, Павлов стал несколько по-другому смотреть на своего старпома. Оказывается, Рыбчевский может быть и инициативным, и увлеченным, особенно когда дело касается всякой «электрики». Вот и сейчас Вениамин Ефимович даже просветлел, как только Павлов сказал, что он и будет главным экзаменатором Городкова.
– Потрясите его по-дружески, – говорил Павлов. – Пригласим Жилина, еще кого-нибудь из штаба. Пусть знают, как наши торпедисты новое оружие осваивают.
Упоминание о начальниках несколько ослабило энтузиазм Вениамина Ефимовича, но командир успокоил его, – мол, новую торпеду и они не успели еще познать и диалог Рыбчевский – Городков будут слушать с удовольствием.
Перед торпедой собрались Павлов, Ветров, Рыбчевский, еще несколько офицеров. Из штаба приехал капитан третьего ранга Мосолов, обещался и Жилин, но вот что-то задерживается.
Пришлось пока что полюбоваться учебным классом Городкова, выглядевшим из-за обилия всякой зелени чуть ли не оранжереей. В иных местах это показалось бы в строгом служебном помещении излишеством, но на севере любому зеленому листочку или цветку рады-радешеньки.
Мосолов не утерпел и, подойдя к незнакомому растению, стал осторожно расправлять шершавые, будто из толстой шерстяной ткани, листья.
– «Бегония рекс», – многозначительно произнес Ветров ученое название растения.
«Рекс» или не «рекс» – кто знает, но листья и в самом деле очень красивые: крупные, с волнистым овалом, с серебристым отливом, с красной узорчатой опушкой. Рядом, на длинных стеблях, грациозно изогнувшись, двоятся, отражаются в полировке стола хрупкие цикламены, сразу за ними по тоненьким рейкам взлетают зубчатые ушки комнатного клена.
И все это оказалось здесь благодаря стараниям мичмана Серова и его супруги Натальи Сергеевны. Иван Фомич проявил незаурядную фантазию в сотворении всевозможных подставок под горшки – и настенных, и оконных, и чтобы с потолка свешивались, а Наталья Сергеевна позаботилась насчет того, что посадить. Да и Анастасия Ветрова, такая же почитательница цветов, приложила здесь руки и умение. Это ее капризный олеандр, дитя знойного юга, удивлял посетителей учебного класса, густо распустив кокетливые нежно-розовые цветы с горьковато-пряным, каким-то грустным запахом, напоминавшим, что есть в мире теплые моря, есть полуденные страны с золотыми песками, где под лазурным небом, не в кадке, а прямо в земле, растет вот такая прелесть, радующая здесь, на Севере, глаз моряка.
Городков как-то шутливо жаловался Ветрову, дескать, у торпедистов понизилась успеваемость, поскольку от таких красок и ароматов они теряют техническую деловитость, делаются мечтателями. Шутки шутками, но замполит слышал, как торпедисты-«мечтатели» добрым словом поминали и чету Серовых, и его Анастасию, и самого Городкова за такой цветник, тянувший их в учебный класс.
– Начнем, пожалуй, – сказал Павлов, посоветовавшись с Мосоловым. – Петр Савельевич, очевидно, будет позже.
– Юрий Владимирович, расскажите-ка нам… – Рыбчевский, казалось, намеренно задержался, чтобы дать Городкову возможность взбодриться, припомнить что нужно.
Городков же истолковал паузу по-своему, думая, что Вениамин Ефимович нацеливается на какой-нибудь заковыристый вопрос из области интегральных схем, потому натурально заволновался, хотя и сам разбирался в «интегральщине» неплохо. Экзаменатор на это, конечно, и рассчитывал, но, насладившись смятением торпедиста, подкинул, казалось, самое простейшее:
– Расскажите о впускном клапане.
Городков был ошарашен. Он только что лихорадочно вспоминал режимы транзисторов по постоянному току, размышлял о резисторах, о дырочной проводимости, и вдруг такое. Уж лучше бы спросил, как устроена лопата. Что такое впускной клапан?.. Гнездо, клапан с пружиной и пробка. Да еще прокладка. Вот и вся конструкция. Что, экзамен начинается с шутки?
Но Рыбчевский как никогда был серьезен и терпеливо ждал.
Городков, не заглянувший в устройство клапана новой торпеды, пытался отделаться общими фразами, но они не удовлетворили Рыбчевского.
«А ведь неспроста швырнул вопросик! – начал беспокоиться торпедист. – Наверняка в клапане есть какая-то закавыка, которую надо было взять на заметку…»
Рыбчевский прямо-таки недоумевал: они же вместе с Городковым «грызли» торпеду, а теперь тот не знает элементарных вещей…
– Вы здоровы? – осведомился Павлов.
– Здоров, – грустно усмехнулся Городков, – только на клапан не смотрел.
– Так посмотрите! Чего вы теряетесь как школьник?
Городков взялся за ключ и сразу понял, что злополучный клапан совсем не отличался от своих предшественников, выглядел точь-в-точь таким же, как у старых торпед.
Рыбчевский с удивлением развел руками, как бы говоря: «Бывают же выверты».
Конфуз распалил самолюбие Городкова, о других узлах он говорил с такими подробностями и обоснованиями, что Рыбчевскому не к чему было придраться. Он сравнивал механизмы новой торпеды с похожими устройствами старых, высказывал суждения о преимуществах, а иногда и о неудачных решениях, залезал в такие дебри физики, что сам удивлялся.
– Вот окошечко… – Городков тщетно пытался сквозь узкую горловину подсоединить штуцер к прибору. Его рука упиралась в острые края, пальцы задевали колючие выступы, гайка еле-еле поддавалась. – Это окошечко мне совсем не нравится. Всего бы на два сантиметра шире – и можно крутить свободно. Хочу посмотреть, как сами конструкторы будут управляться…
– Вениамин Ефимович, – Павлов склонился к Рыбчевскому, – надо бы завести журнал да записывать такие соображения. Глядишь, и мы поможем конструкторам. Мы же – флот. К нам прислушиваются.
– Уже завел, – отозвался Рыбчевский, показывая карандашом на красную тетрадь. – Есть и у меня кое-что…
В последние годы на флот поступало много новинок. Конструкторы радовали образцами, о которых моряки совсем недавно только мечтали. И дальность, и скорость, и глубоководность морского оружия казались просто фантастическими, опережали самые смелые желания. Однако флотские оружейники всегда хотели еще большего, еще лучшего, потому всегда имели свои замечания, главным образом по удобству в приготовлении. Как бы ни хороша была торпеда или мина, всегда одна горловина оказывалась слишком узкой, другая – слишком широкой, в какой-то пробке сделали очень мелкое углубление под ключ, какая-то резьба была чересчур длинной… Такие недостатки замечаются не сразу, требуется опыт и время, чтобы их фиксировать. И чем строже, принципиальнее принимали на флоте новую технику, тем скорее устранялись недоделки, тем скорее достигалось большее совершенство.
Дверь в класс распахнулась, на пороге показался Жилин. Он извинился, что по дороге был вынужден заскочить на подводную лодку. Показывая, чего ему стоила спешка, Жилин отдувался, пыхтел, вытирал лицо большим – с добрую салфетку – носовым платком. Видно, крутой оказалась сопка, что вела к учебному классу.
– Стоило ли вам здесь целый день одного Городкова мучить? – выслушав доклад Павлова, Жилин привычно замыкал руководство на себя. – Задали бы ему пяток «подкожных» вопросов, и сразу бы все было ясно.
– Лотерея вопросов здесь не подходит, – пояснил Павлов. – Можно блестяще ответить на пять и даже на десять вопросов, совсем не разбираясь в остальных. А Городков должен знать в торпеде все.
Жилин сложил платок вдвое, потом вчетверо, потом перегнул пополам и приложил к подбородку.
– Сколько же времени уйдет на зачеты?.. Еще опрашивать и опрашивать.
– Офицеров Городков опросит сам, те проверят мичманов, а мичмана – матросов. К приезду инженеров наши люди подготовятся.
– Ну-ну, пробуйте. – Жилин соглашался, однако суету с предварительными зачетами считал лишней.
Городков так интересно рассказывал о приборном отсеке, что присутствующие офицеры подошли к торпеде, чтобы ближе все видеть. Жилин сначала слушал, потом заскучал, снял часы и начал останавливать и запускать секундную стрелку, определяя, сколько может жить человек, затаив дыхание.
– А вот эту кишку, – Городков дергал за толстый кабель, высовывавшийся из горловины, – я бы укоротил вдвое – только мешает!
– Что-что? – оживился Жилин. – Я вам укорочу! Образец принят на вооружение, его хорошо испытали, значит, все «кишки» нужной длины и действуют наилучшим образом. Ваше дело – знать. Познаете – честь вам и хвала. А в чужое не лезьте!
Павлов не хотел начинать спор при подчиненных и нашел выход:
– Петр Савельевич, разрешите сделать перерыв?
– Разрешаю! – отрывисто буркнул Жилин, еще не остывший от закипавшего возмущения.
Через открытую форточку вливалась прохлада. Жилин отошел к окну, глядел на бухту. Павлов с Ветровым остановились рядом с ним.
– Петр Савельевич, – заговорил Павлов, – Городков – не молодой матрос…
– Ну и что с того? – Жилин не поворачивал головы.
– Он имеет опыт и немалые знания.
– Большой опыт, – подтвердил Ветров. – К его предложениям мы всегда прислушиваемся.
– Ага, – Жилин резко повернулся. – Значит, и вы с тем же. Теперь понятно: каков поп, таков и приход! Как вы не можете понять, что приедут учить нас, а не мы будем давать уроки.
– Учиться готовы, – спокойно продолжал Павлов, – но если мы выскажем свое мнение, неужто на нас обидятся?
– Как же, обрадуются! – Жилин недобро усмехнулся. – Потом доложат: нашлись, мол, на Тихом умники, вместо освоения нового – ударились в критику…
– Речь-то ведь идет о разумных предложениях, как сделать торпеду сподручнее в обращении. Где тут крамола? – Павлов вынужден был сдерживать себя, подавлять протест. – Новая техника должна нравиться прежде всего приготовителям. А еще больше – корабельщикам. Нам готовить, им стрелять. Не верю, чтобы конструкторы не интересовались нашим мнением.
– Во-о-от! – Жилин поднял руку, словно поймал птицу, которую долго ловил. – Когда спросят, тогда выкладывайте. Да и то поосторожнее.
– Петр Савельевич, чего вам бояться? Ваша воля вписать в акт любые замечания.
– Ну уж, избавьте! – Жилин отпрянул, будто ожегся. – Учить ученых не собираюсь, вам не советую и подписывать акт с надуманными мнениями не буду.
Наступила пауза – тягостное молчание людей, не понявших друг друга.
– Разрешите?.. – В класс возвратился с улицы Городков, за ним Рыбчевский с Мосоловым. Судя по их раскрасневшимся лицам, они совсем неплохо надышались весенним воздухом.
«Экзамен» продолжался. Рыбчевский в своей роли оказался на высоте, был внимателен, где надо помог Городкову глубже постичь новое оружие, поддержал ценные замечания.
– У вас есть вопросы? – обратился Павлов к Жилину.
– Есть совет, – раздельно проговорил Петр Савельевич, наводя на Городкова свой «прицел». – Не забегайте поперед батьки. То бишь не суйтесь с вашими мнениями. Учите матросов и готовьте оружие, чтоб оно не тонуло. Остальное – не ваша забота. Понятно?
– Не совсем, – сквозь зубы ответил Городков. – Хочу сразу вам доложить, что я не робот и считаю своим долгом довести до конструкторов наши предложения. Готовить оружие нам! Да и свои партийные обязанности я знаю.
– Эк, куда хватил! – Жилин с удивлением разглядывал упрямого торпедиста. – Будто мы руководствуемся чем-то другим, а не партийными обязанностями. На флоте есть порядок: заметили что – дайте знать своему командиру, а уж он просеет и выдаст наверх то, что нужно. Слышали такое?
– Слышал, – хмуро ответил Городков.
Сам того не замечая, Жилин все время обрывал листья клена, морщась, подносил их к носу, сворачивал в тугие трубочки и складывал какую-то фигуру, походившую на ромб. Ветров, спасая растение, незаметно отодвигал его от увлекшегося разговором начальника, пока тот не наткнулся на пустоту. Петр Савельевич покосился на Ветрова, а Городкову отрывисто бросил:
– А оценка вам – «удовлетворительно». Пусть командир это учтет.
– Товарищ Городков, – Павлов как бы обрадовался оценке Жилина, – поработали вы на совесть. Однако знания надо углублять, чтобы при встрече с создателями оружия быть на высоте. Так что считайте данную вам оценку предварительной. Уяснили?
– Уяснил. – Городков блеснул понятливыми глазами. – Думаю, лицом в грязь не ударю.
– Слова красивые, – проскрипел Жилин. – Посмотрим, какие будут дела…
Оставшись вдвоем, Павлов и Ветров порядочное время молчали. Тот и другой думал о том, что найти общий язык с Жилиным они и в этот раз не сумели.
– Понимаете, Валентин Петрович, – заговорил Павлов, – это меня мало-помалу начинает возмущать.
– Меня тоже. Даже в изучении нового приходится Жилина убеждать, преодолевать. Я слушал, слушал и, знаете… – Ветров запнулся. – Без начальника политотдела не обойтись.
– Пожалуй, рано… – Павлов устало облокотился о стол. – Надеюсь, Жилин сам нас поймет… Жаловаться не хочу.
– Но он-то выводы не делает! – в сердцах воскликнул Ветров, отбрасывая со лба седую прядь. – И стиль не меняет!
– Похоже, и не изменит. Во всяком случае, будем делать так, как считаем правильным. Все это не ново… Давайте договоримся, – Павлов встал и положил руку на плечо Ветрова. – Удастся самим уладить – слава богу. Не удастся – тогда вместе к Терехову и пойдем.
– Хорошо. Только бы не опоздать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
– Все! Хватит с меня! Уезжай и больше не возвращайся!.. – выпалил Городков одним духом и тут же ужаснулся, будто не он произнес эти слова, а кто-то посторонний.
Несколько минут они молчали, с недоумением уставясь друг на друга. Молчали, словно два чужих человека, неизвестно почему оказавшиеся под одной крышей. Глаза Лили расширились от испуга, подбородок дрожал.
Опомнившись, Городков клял себя, горько раскаивался, что не сдержался, однако просить прощения не стал.
«Проявлю слабость, еще раз уступлю, тогда все. Тогда моя песенка слета!» – убеждал он себя и, чтобы не передумать, опрометью выскочил на улицу, с силой хлопнув дверью. Сердце бешено колотилось, отдаваясь учащенными толчками в висках, в перехваченном спазмой горле.
Весь вечер бродил Городков по роще, что за Нижней улицей, и не сводил глаз со своих окон. Он здорово проголодался и ждал, пока погаснет свет и можно будет незамеченным прошмыгнуть в кухню. Да и вечер, как назло, был прохладный, с дождичком. Но больше всего донимало, что нет курева. А свет в окнах все не гас.
Набравшись храбрости, Городков в двенадцатом часу направился к дому, решительно рванул дверь. Квартира оказалась пустой. Ни Лили, ни Вероники не было. Прибрав раскиданные в беспорядке вещи и продукты, привезенные Лилей из города, и погасив свет, он прилег на диване.
Проснулся, будто от толчка. Первой мыслью было: что-то случилось. Что-то очень плохое. Он был разут, накрыт одеялом, под головой подушка, хотя отлично помнил, что ботинок не снимал и одеялом не накрывался.
«Лиля! Конечно, она! – Городков почувствовал, как горячая волна прилила к сердцу. – Глупо получилось. Ужасно глупо. И началось-то все из-за пустяка».
Накануне по телевизору Лиля смотрела моды. На экране мелькали манекенщицы с приклеенными улыбками, делая ловкие подкрутки вокруг собственной оси.
– Какая прелесть! – восторгалась Лиля рукавами-крыльями. – Иди, посмотри на вечернее платье!
– Балахон. – Городков пожал плечами. – Сшито специально для нищей братии, как их там… Капуцинских монахов. Удобно прятать подаяния и брюкву с чужих огородов.
– Что ты мелешь, отсталый человек?!
Вспыхнула перепалка, но тут на экран выплыло нечто, вызвавшее где-то там, в Москве, дружные аплодисменты. Светловолосая девушка, подбоченясь и плавно покачиваясь, демонстрировала модель под названием «Русь», о чем оповестил женский голос за кадром. Мягко и свободно падавшее платье с округлой вышивкой в виде щита дополняли атласные туфли и маленький шлем, расшитые бисером. Городкову наряд понравился, а это случалось не часто.
– Знаешь, Лиля, тебе бы такое подошло…
– Ты так считаешь?
– Еще бы! К твоим-то синим глазам! – Городков бережно поправил выбившуюся прядь на виске у жены. – Жалко, что оно для выставки, что в жизни такое не носят.
– Завтра поеду в город и подберу себе точно такого же шелку, – не то в шутку, не то всерьез сказала Лиля.
– У нас в магазине ткани не хуже, чем в городе. Охота убивать день на поездку…
– Ничего ты не понимаешь!
– Да уж куда мне, темному!
Сегодня утром у Лили было и вовсе хорошее настроение. Она и в самом деле надумала ехать с Вероникой в город, а для нее это всегда праздник. До чего надоели эти три так называемые улицы!
Едва открыв глаза, Лиля с радостью представила шум, толкотню в магазинах, на улице. «Город, город…» – напевала она, вихрем носясь по квартире.
– Сейчас, Вероника, мы поедем далеко-далеко… Ты будешь умницей и быстренько скушаешь все, что мама приготовила. А какие мы разноцветные шарики купим!.. Обедать будем в ресторане. Потом… В общем, будет весело-весело.
Вероника молчала. Она совсем не надеялась, что будет весело, как обещает мама. Вот если бы папа с ними поехал. Папа всегда покупает ей красивые игрушки, именно те, какие ей нравятся, а мама только и знает свои флажки или шарики. Опять мама будет ужасно долго простаивать у высоких прилавков, подбирать какие-то флакончики, коробочки… А ей, Веронике, это так неинтересно. Стоишь и видишь чужие ноги. А там, где интересно, где куклы, зайцы, клоуны, там мама начинает вдруг торопиться, дергать за руку, уверять, что времени в обрез…
Лиля не догадывалась о переживаниях девочки. Она нарядилась в кремовое с черными полосками – Вероника называла его тигром – летнее пальто, облачила дочь в присланное бабушкой из Ленинграда красное, в белый крупный горох, вельветовое пальтишко и, повертевшись самую малость перед зеркалом, почти бегом направилась к остановке. В числе первых мать с дочерью вскочили в автобус и заняли место у окна, к которому тут же, расплющив нос, прилипла Вероника.
Лиля краешком глаз подметила, какие взгляды нет-нет да и бросали на нее сидящие рядом женщины. Она чувствовала себя прекрасно, таинственно, полускрытно улыбалась.
– Только дуры скалят зубы, – когда-то ее учила мать, Маргарита Яковлевна. – Красивая женщина, знающая себе цену, должна улыбаться чуть заметно. Вспомни Мону Лизу.
А вот Лиза Малышева не Мона Лиза. Она улыбается широко, выставляя напоказ свои белые зубы, и так заразительно, что, глядя на нее, все вокруг тоже начинают улыбаться. И дурой ее никто не считает, наоборот, называют умницей. А как дети к ней в садике льнут! Со всех сторон: «Здравствуйте, Елизавета Терентьевна! Лизаве-е-та Терен-н-тина, здра-а-асьте!..» Даже Городков на Лизу Малышеву смотрит по-особому. Недавно в кино, перед сеансом, Лиля перехватила его взгляд – открытый, радостный. Это больно кольнуло. На нее, на Лилю, он смотрит совсем иначе, настороженно. Почему так? Может, верны наставления матери? Лиля их хорошо помнит: нельзя показывать мужу, что любишь его, иначе тут же сядет на голову…
Набегавшись по магазинам и купив Веронике разноцветные – синий, красный и зеленый – шары, мать с дочерью пообедали в ресторане, начав с окрошки и завершив мороженым. Не какой-нибудь окаменелостью в стаканчике, а настоящим мороженым, благоухавшим то клубникой, то лимоном, то миндалем. В парикмахерской Лиле сделали такую прическу, что Вероника, сидевшая в скверике и охранявшая сумку, сразу маму и не признала. Себе же самой в этой прическе Лиля казалась похожей на одну французскую певицу, чей концерт недавно передавали по телевизору. Для пущего сходства она то и дело трясла шелковистой челкой, откидывая ее назад. В зеркальном окне городского «икаруса» Лиля любовалась собой. Ах, как было хорошо!
На рейсовый катер они опоздали. С трудом удалось втиснуться в маленький автобус. Пристроив дочь на коленях у какой-то доброй бабуси, сама Лиля стояла на одной ноге, прижимая тяжелую сумку. Сумка оттягивала руку, пальцы немели – еще немного, и разожмутся.
«Ну и пусть! Все равно падать некуда…» – утешала себя Лиля.
К великой досаде, дорожная мука кончилась раньше срока: на полпути раздался оглушительный выстрел, мотор заглох, и автобус замер, сильно скособочившись.
– Автобус неисправен, дальше не поедет. Прошу освободить салон! – объявил скуластый водитель.
Пассажиры, вдохнув полной грудью живительного воздуха, с растерянной жалостью поглядывали на осевший автобус. Хоть в тесноте и в духоте, но он катил их вперед. А теперь оставалось одно – шагать пешком.
– Вероника, умница, потерпи. Ну не спи, доченька… – Лиля уговаривала спотыкавшуюся Веронику и чуть не плакала. – Скоро домой придем. Дома поспишь. Слышишь меня?! Не спи!
Сон окончательно сморил девочку, пришлось взять ее на руки. А тут еще эти новые лакировки. Ноги горели, будто она ступала по раскаленным углям, шаги отдавались в висках, Лиля попыталась снять туфли, но стало еще хуже – острые камни, перекатываясь и сухо шурша в пыли, сразу будто ощетинились. Ничего не оставалось, как снова влезть в свои шаткие лодочки.
Лиля отставала от пассажиров все больше и больше, а за поворотом, на крутом подъеме, и вовсе потеряла их из виду. Оказалось, к счастью. Она уже еле плелась, когда рядом визгливо притормозил голубой грузовичок:
– Садись, мамаша, подвезу!
Устало поблагодарив пожилого шофера, Лиля с его помощью кое-как вскарабкалась в кабину.
– Мне в карьер. По пути?..
– Да, да, – закивала Лиля. – Я скажу, когда остановиться.
Грузовик подвез их к развилке. До дома отсюда, кажется, рукой подать. Но ноги отекли и не хотят повиноваться, а Вероника с сумкой непомерно тяжелы. Как дошла – Лиля не помнит. Помнит только удивленно расширенные глаза мужа, когда предстала перед ним со спящей дочерью на руках, вконец измученная, пропыленная, с потными, липкими космами вместо чудо-прически. Как она ненавидела его в ту минуту! Все ее страдания из-за него! И Лиля, конечно, не преминула выплеснуть все свое негодование…
Муж ответил, да еще как! Никогда она не видела его таким злым и чужим. Голос резкий, срывающийся, противный. Неужели это ее Городков? Всегда выдержанный, предупредительный, чуть насмешливый. Не сразу до нее дошел смысл его слов. Все что угодно, но такое!.. Нет, такого она не ждала. Ей предлагают убираться и больше не возвращаться? Ей! Сложившийся мир рушился. Страх охватил Лилю.
«Нет, Городков, так тебе это не пройдет! – Она схватила Веронику и выбежала вслед за мужем. – К кому пойти – к командиру, к замполиту? К командиру ближе…»
Лиля вскинула голову: светится кухонное окно, женский силуэт скользит туда-сюда. Значит, его еще нет. Лиля бросилась на Верхнюю улицу. У Ветровых во всех окнах свет. Она постучала – никто не открывает, постучала громче, еще громче, уже собралась уходить, и прямо перед глазами обнаружила кнопку звонка.
«Господи, совсем рехнулась…»
– Лилия Ивановна? Милости прошу, – радушно встретила ее Ветрова. – Как раз самовар поспевает, и Валентин Петрович с минуты на минуту появится… – Анастасия Кононовна помогла Лиле снять пальто. – Да что с вами? На вас лица нет!
Если бы Лилю встретили официально-вежливо, она сдержалась бы, но участливый, материнский тон Ветровой так всколыхнул, так расслабил, что Лиля громко разрыдалась, размазывая кружевным манжетом слезы на грязном лице.
– Лиля, миленькая, успокойтесь. Садитесь и рассказывайте, что случилось… Валя, – обернулась Ветрова к вошедшему мужу, – ну что ты стоишь?! Поговори с ней, а я накормлю ребенка.
– Какая беда? Почему слезы? – пожимая Лиле руку, будто врач, спрашивал Ветров, хотя и догадывался о причине столь позднего визита.
– Разводиться хочет…
– Так уж и разводиться?! Постойте… Кому это ваш благоверный сегодня покупал духи «Каменный цветок»? Вам или не вам?..
– Не знаю. Ничего не знаю… – всхлипывала Лиля.
– Как – «не знаю»! Еще говорил: «Любимые духи моей жены». Ваши любимые?
Продолжая всхлипывать, Лиля утвердительно кивала.
– Вот видите, а вы – «не знаю».
– Меня целый день дома не было.
– Так-так… Из-за чего же сыр-бор? То «Каменный цветок», то с бухты-барахты развод… Не может этого быть! Давайте-ка, Лилия Ивановна, спокойно разберемся.
Лиля приподняла плечи, несколько раз судорожно вздохнула, но с чего начать – не знала. Только теперь до нее дошло, что обвинять муза, в сущности, не в чем. Она молча теребила кружева на манжете, не смея поднять глаз.
– Понимаю, вам трудно. Не все женщины врачи и педагоги, а другим здесь не находится работы по специальности. Мне Юрий Владимирович говорил, что вы сильно переживаете…
– Говорил? – удивилась Лиля.
– А как же. Обидно, конечно, но что поделаешь? Надо мириться. Русские женщины всегда шли на самопожертвование. Моя жена решительно против этого слова, а мне оно нравится. Можно и по-другому сказать. Можно сказать: чувство долга, преданность, любовь… И примеров тому много.
– Только, пожалуйста, не говорите о княгине Волконской. Он мне о ней все уши прожужжал.
– Зачем о княгине Волконской? Я о своей княгине расскажу. Об Анастасии Кононовне. Идет?..
– Идет. – Лиля чуть повеселела.
Ветров, мягко ступая, подошел к двери, прислушался, закрыл ее плотнее и, приложив палец к губам, сказал:
– Не любит Кононовна, чтобы о ней распространялись. Но вам, Лилия Ивановна, по секрету расскажу… Она ведь у меня ленинградка. Как и вы. Кораблестроительный с отличием окончила. Большие надежды подавала. Да вот связала судьбу с вашим покорным слугой и не вышло заняться любимой работой. Хорошо хоть физик в старшие классы потребовался, сейчас преподает да еще кружок ведет… Как вы думаете, не тоскует она по своему делу?
Лиля пожала плечами, мол, вам виднее.
– То-то. Конечно, тоскует, но вида не подает: ни единым словом, ни единым взглядом. Во всяком случае, я не замечал. Двух учеников подготовила в свой институт. Как прошли они по конкурсу, знаете, счастливее человека не было. Да… Лилия Ивановна, мне Юрий Владимирович говорил, что вы хорошо играете…
– Он вам так и сказал, что «хорошо»?
– Да. Почему вас удивляет?
– Мне он никогда не говорил.
– Видите, не все любят в глаза хвалить. Лилия Ивановна, у меня к вам большая просьба…
– Слушаю, Валентин Петрович.
– Знаю, у вас ребенок, много забот по дому, но, может, поучаствуете в нашей самодеятельности?.. Очень нужна классика…
– Я… Я охотно.
– Совсем отлично! Ма-а-ать, как насчет чайку? – весело потирая руки, Ветров заглянул на кухню. – Долго нас будешь голодом морить?
Уже после полуночи, оставив Веронику у Ветровых, Лиля пошла домой. Хозяин на прощание крепко жал руку и говорил:
– Не только ваша сестра Галина защитила диссертацию, мы здесь тоже защищаем диссертации. Каждый день защищаем. На право называться человеком… А муж у вас – дай бог каждой! Хотя мозги я ему все равно вправлю. Если не возражаете, разумеется…
– Лучше я сама, – потупившись, тихо вымолвила Лиля.
– Честно говоря, именно это я и ожидал услышать.
«Глупый, какой ты у меня глупый. – Лиля с жалостью смотрела на осунувшиеся щеки мужа, на скорбную складку у носа, особенно резко выделявшуюся в неверном свете луны, которая украдкой заглядывала в окно. Луна освещала стол, где тускло поблескивал сложенными лепестками «Каменный цветок». – Почему мы с тобой такие глупые: думаем одно – говорим другое, будто в прятки играем?»
Он не проснулся, когда она стягивала ботинки и накрывала одеялом, лишь сдавленно простонал, когда подкладывала под голову подушку.
Лиля плотно задернула гардины и на цыпочках вышла из комнаты.
