Текст книги "Галерные рабы"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Китая, провинция Хэнань, осень 1584 года

Хуа То в своей келье борется с гнетущей мыслью: неужели я обманут? За месяцы, проведенные здесь, у него не раз появлялось сомнение. Но сейчас он впервые позволяет беспокойству, как яблочному червю, проточиться себе в сердце.

Келья темна и пуста… Мрак разрезает лишь свеча, и ту надо беречь, ибо ему выдают четыре на месяц. Если постоянно жечь их по вечерам, последние две пятидневки придется проводить в темноте. То научился ценить и беречь свет. Из мебели в его клетушке только тонкий матрас из рисовой соломы, который служит постелью и местом для медитации. Келья всегда холодна, даже в середине лета. Стены сырые, пахнущие древностью.

И все же это угрюмое место – единственное его убежище. Только здесь он проводит часы, которые с натяжкой можно назвать лучшими за весь срок пребывания в храме.

Четыре стражи ему отводятся на сон, еду и туалет, остальное время уходит на выматывающие душу и изнуряющие тело упражнения.

То бегает до упаду по ступенькам каменной лестницы вверх-вниз с грузом. Первоначальный вес – десять кын [45]45
  Кын (кит.) – мера веса. 0,6 кг.


[Закрыть]– каждый день увеличивается. Его привязывают головой вниз к перекладине между двумя столбами. На ней закреплен пустой чан. Внизу стоит такой же чан с водой. Подтягиваясь мышцами живота к своим ногам, потом опрокидываясь назад, Хуа То должен двумя маленькими чашками перелить воду из нижней бадьи в верхнюю, затем обратно. Каждый лунный месяц объем переливаемого возрастает на двадцатую часть доу. [46]46
  Доу (кит.) – мера объема, 10,4 литра.


[Закрыть]

Его ставят на голову у стены и заставляют отжиматься на руках, через день количество повторов возрастает.

Хуа То часами стоит в позе всадника, держа в вытянутых вперед прямых руках немалого веса камни, при этом на макушку ему ставят чашку с кипятком – чтобы обжегся, если шевельнется.

Утром и вечером послушники растягивают ему суставы, ломают его, закладывают голени за голову, приставляют к стене и задирают ноги так, чтобы они шли вертикально вверх. Его губы искусаны в кровь, глаза затуманены от боли.

Его водружают на стоящие рядом три большие бочки без крышек. С трудом балансируя на мокрых острых краях, то и дело проваливаясь, корчась от ломоты в пояснице, мальчик часами переливает ведром воду из одной бочки в другую, из нее в третью, из той – опять в первую…

Его отводят на площадку, где в землю вбито 108 деревянных столбиков. Это священное число, символизирующее годовой цикл: 12 лун, 24 полулуны – сезона и 72 пятидневки – периода года. Расположены столбики на расстоянии, равном длине человеческой голени, высотой примерно до пояса, площадь торца – с большой апельсин. Хуа То должен ходить и прыгать по этим искусственным пенькам, между которыми острием вверх натыканы заточенные колышки. Оступиться – значит получить увечье…

Когда То привыкает к одним упражнениям, их сменяют другие, более сложные, и муки начинаются сначала.

Он знает: все это нужно для закалки тела, но ему страшно. У молодого послушника, поступившего в обитель за год до Хуа То, разорвалось сердце от натуги. Не случится ли подобное и с ним самим?

Все оставшееся время он занимается мелкими постыдными и скучными хозяйственными делами, предназначенными специально для того, чтобы одновременно проверить и сломать его волю. Монахи и послушники не трудятся на полях, живут приношениями, тем не менее кухонных работ в храме хватает. Когда их нет, ему находят, чем заняться.

Сначала Хуа То полагал, что это просто испытание, и когда он покажет наставникам, что может преодолеть монотонность и будничность службы, сяньшэны одобрительно закивают головами и станут обучать его по-настоящему всем тем тайным воинским искусствам, которыми Шаолинь славится со времен Бодхидхармы. [47]47
  Бодхихарма (умер в 598 г.) – буддийский проповедник, прибыл в Китай в 520 году из Индии, стал патриархом китайского буддизма, основателем школы самосозерцания чань (дхьяна, дзен) в монастыре Шаолинь. Один из основоположников цюань-шу.


[Закрыть]Теперь он потерял уверенность. Кажется, его задачи бесконечны, и он навсегда останется прислугой, мальчиком-на-все.

Хуа То не хочет так думать, не желает, чтобы его надежда раздробилась на кусочки, как стекло под ударом молота. Но вопреки его желанию она размывается, подобно песку под водяной струей.

Летом он ухаживает за деревьями в монастырском саду. Зимой очищает от снега ступеньки храмовой лестницы. Сезоны он распознает лишь по той работе, которую его заставляют делать.

Сегодня Хуа То весь день сгребал листья в кучи, потом делал из них одну большую горку. В тот самый момент, когда он облегченно вздохнул (наконец закончил!), подул ветер и свел весь труд на нет. Бесконечная, бессмысленная работа, которую вообще не стоит делать, но которую делать он обязан. Неужели это мой жребий? – вдруг всхлипывает он. Никто ему не отвечает…

Он смотрит через единственное малюсенькое оконце своей кельи и видит силуэты наставников и учеников, которые направляются в учебный двор для занятий. При виде их То решается. Послушничеству не видно конца, но для него должен быть какой-то конец. Он должен быстрее стать чиен-чиа, мечником, благородным рыцарем, чтобы выполнить свой священный долг. Он сделал все, что требовали от него наставники, – и ничего не получил взамен кроме ежедневной нестерпимой боли и унижения от ощущения собственного ничтожества и бессилия что-либо изменить.

Пыль – летом, снег – зимой, грязь – весной, палые листья – осенью. Вот его удел, не меняющийся, как и сам храм. Шаолинь вечен: он переживет все. Пройдут века, и сотни агоний разочарования, таких, как у него сейчас, завершатся смертью душ в этих стенах.

То выходит в коридор. Тьма поглощает его, стены храма давят на сознание. На них, как пласты копоти, налепились безмолвные муки сотен поколений, воздух пропитан людскими страданиями и божественными знаниями, которые сделали Шаолинь таким, каков он есть. Ой не зря буддийские храмы называют Вратами пустоты. Хуа То тоже попал в ловушку, и стены сейчас впитывают страсти, которые источает его тело. Кто он такой, чтобы верить, что сумеет усвоить науку Шаолиня? Разве он достоин вообще хоть каких-то знаний?

Я глупец, думает То, потратил годы ни на что. Лучше бы я пошел в провинцию Сычуань на священную Хаомин, Гору Поющих Аистов, излюбленное место даосских отшельников. [48]48
  Даос (кит.) – последователь даосизма, китайского философского и религиозного учения, основанного Лао-цзы (VI в. до и э.) В основе даосизма лежит понятие о «дао» – естественном пути. В начале I тысячелетия нашей эры даосы обратились к магии, алхимии, отшельничеству.


[Закрыть]Лиса, барсук и другие звери живут в норах и близки к земле, а потому обладают большим запасом чудесной силы «дэ», идущей от земли. Ее посредством они живут тысячу лет, владеют искусством волшебных превращений. Даосы подобны им, только сильнее, потому что к «дэ» добавляют силу знаний и праведность.

То зажмурил глаза и представил себя в одежде даоса – открытом у ворота халате с чрезвычайно широкими рукавами и множеством складок, перехваченном под грудью длинным тонким поясом с кистями. Вокруг фениксы и журавли – спутники бессмертных. В волшебном котле, украшенном магическими фигурами Зеленого Дракона и Белого Тигра, варятся пилюли вечности. Эти пилюли, а также молитвы, заклинания, специальный режим, подчиненные особым правилам связи с женщинами, сделали его жизнь неограниченной, дали власть над духами и демонами, позволили превзойти в искусстве превращений самого злокозненного девятихвостого лиса-оборотня, научили предсказывать будущее по книге «Ицзин» и тысячелистнику [49]49
  Древнейшее в Китае гадание на тысячелистнике лежит в основе «Ицзин» («Книги перемен»), своду религиозных текстов и гаданий.


[Закрыть]и вызывать гром из собственного кулака.

Тогда бы он, подобный Дунбиню, одному из восьми даосских святых, покровителю магии и различных ремесел, сделал бы то, что завещал дедушка, умирая…

Вот беда: дедушка презирал даосов, считал невежами и бездельниками, слишком любящими солнце и луну, [50]50
  Образное выражение, означающее «стремиться к земным удовольствиям».


[Закрыть]хотя несколько лет пробыл у них в обучении, а скорее, именно поэтому.

С другой стороны, те, кто были дедушкиными наставниками, не являлись истинными даосами-магами. Чтобы уподобиться бессмертным, необходимо прикипеть сердцем к принципу «у вэй» – полного воздержания от какой-либо деятельности, отречения от всего земного. От «красной пыли» – суетного грешного мира, как говорят буддисты.

Так ведь «у вэй» никак не сочетается с тем священным долгом, ради выполнения которого живет То…

Дедушка был прав: у даосов делать нечего. Философы, алхимики и ученые мне не помогут добиться своего, а магом я могу стать, лишь отказавшись от всего, чем живу. Кроме Шаолиня мне некуда деваться…

И внезапно Хуа То пронзает мысль: храм стал частью его жизни. Какими бы горькими, дурацкими и бессмысленными ни были его труды, они вросли в него, переплелись с ним. Надо терпеть…

То берет метлу, отправляется в сад. Ветер небрежно набросил узоры из желтых, красных, коричневых, золотых листьев на покрывало из побуревшей, но еще крепкой травы.

В саду стоит старик в желтом халате жреца, обратив лицо прямо к солнцу – несмотря на осень, еще очень яркому. Хуа потрясен: как можно так долго смотреть на светило? А если монах закрыл глаза, то зачем подставлять под лучи лицо?

Жрец оборачивается, и у Хуа вырывается крик ужаса: у старика пустые глазницы. Опомнившись, он почтительно кланяется.

– Я слушаю тебя, новый послушник, – говорит старый монах.

– Как вы можете узнать меня, досточтимый, если встречаете впервые и вообще слепы? – почтительно, но твердо возражает Хуа То.

– Я сразу узнаю любого обитателя храма. И никогда не думай, что, раз у человека нет глаз, он не может видеть. Зажмурься и обрати лицо к солнцу.

Хуа То повинуется. Сквозь веки он видит свет – отражение солнца. Опускает голову к земле – свет исчезает. Ну да! Через внутреннее можно постичь внешнее, они взаимосвязаны. Как же я не понимал этого раньше?

– Ну, – спросил наставник, – что ты слышишь?

Хуа То прислушивается. Звуки налетают на него из тишины, как мухи на мед, и он успевает ловить лишь первых и самых громких.

– Я слышу журчание ручья, текущего из храмового родника вниз под гору. Я слышу птиц. Я слышу ветер и шелест листьев.

– Это все очевидно, это можно услышать и с открытыми глазами. Чтобы по-настоящему слышать, нужно сосредоточиться. Пробуй еще.

Хуа заставляет себя оторвать все слишком явные звуки от своего сознания, пробиваясь через них, как ныряльщик через теплые и холодные струи воды, чтобы достичь глубины.

– Ты слышишь стук своего сердца?

– Да. – говорит Хуа спустя некоторое время, убедившись, что это действительно так.

– Научись всегда выделять его из других. Используя стук сердца как меру отсчета, йоги из Индии делают свои упражнения на дыхание и сосредоточение. Наша секта – чань заимствовала это у них, ты должен научиться им подражать. Слышишь ящерку рядом с собой?

Хуа навостряет уши:

– Нет!

– Открой глаза!

Хуа повинуется – и видит у своих ног остаток ушедшего лета – маленькую зеленую ящерицу.

– Сяньшен, – восторженно вопрошает он старика, – как можете вы слышать все это?!

Слепой монах улыбается:

– Отрок, а как ты не можешь? Даже тьма имеет свой звук.

– А человек тем более, – вдруг раздается прямо над ухом То негромкий голос Миня.

Хуа испуганно вздрагивает: он не заметил, как подошел настоятель. Поистине верно говорят про монахов Шаолиня: «Пытаешься их увидеть – они невидимы, намереваешься их услышать – они неслышимы, хочешь их схватить – они неуловимы».

– Ты пока не умеешь ни видеть, ни слышать как следует, а тем более чувствовать кожей, – продолжает Минь.

– Как это? – недоумевает То.

– Я сейчас закрою глаза и вытяну руку ладонью вверх. Возьми листик и тихо, не предупреждая меня, разожми пальцы, чтобы он упал мне на ладонь.

То делает это – и не верит своим глазам: Минь успевает отдернуть руку, прежде чем лист касается ее.

– Это волшебство! – ахает Хуа То.

– Это тренировка! Листик толкает перед собой воздух, который я чувствую кожей.

То разочарован:

– Как просто!

– Подобной простоты ты будешь добиваться лет десять! Тебе будут бросать лист на ладонь и бить по ней палкой в тот миг, когда он коснется руки.

– Зачем все это?

– Нужно уметь находить врага в полной темноте по слуху. Нужно уметь чувствовать спиной и шеей движение воздуха, образованное открывающейся без скрипа дверью или броском тигра сзади. Не овладев данными премудростями, нельзя стать мастером цюань-шу!

– О тайпан, когда же я начну учиться по-настоящему?

– Разве ты уже не начал? – удивленно поднимает брови Минь.

Южная Африка, декабрь 1600 года

Четыреста лет назад нынешние Зулуленд и Наталь были населены народами нгуни, главными племенами которых являлись зулусы, хауса, свази, ндебеле, ндвандве, мтетва и квабе. Все говорили на схожих языках, вели одинаковый образ жизни. Всеми правили наследственные вожди, каждый из которых обладал неограниченной властью, будучи одновременно отцом, главным жрецом, верховным судьей и военным предводителем своего клана.

Зулусы считались одним из самых маленьких и наименее значимых племен. Как и все нгуни, они были землепашцами, сеятелями зерна, скотоводами, охотниками, собирателями съедобных корней, ягод и трав. Их фамильные поселения – краали – представляли собой кольцо улееподобных хижин, окружающих площадку для скота. Они располагались в местах, где имелись обильные пастбища, богатая земля и много воды.

Каждый крааль зарождался как дом одной семьи, в которую обычно входили патриарх, его жены, а также сыновья со своими собственными семьями. Постепенно такие династии разрастались в большие деревни.

Патриархи снабжали каждую из своих жен отдельной хижиной, несколькими дойными коровами и землей для обработки. В то время как мужчины наслаждались относительным покоем, женщины подметали и убирали хижины, мыли глиняную и деревянную посуду, собирали хворост, носили воду, готовили еду. Большую часть времени они, однако, проводили на полях, особенно весной и летом, когда нужно было очищать от сорняков плантации бобов, бататов, тыквы.

Занятия в краале строго распределялись. Женщины отвечали за дом и поля, мужчины выращивали скот, воевали, охотились, ремесленничали. Девочки помогали матерям. Мальчики пасли бычков и телок, доили коров и отпугивали птиц от созревающих растений. Работали в одиночку редко, так как нгуни предпочитали держаться группами. Родственники и друзья с раннего утра до наступления жары вместе мотыжили, сеяли, пололи, жали, при этом пели, шутили. Обедали всегда тоже вместе. Трудовая неделя длилась три дня. Четвертый посвящали общению с предками и божествами.

Самым почетным делом считалось скотоводство. Им можно было заниматься круглый год. Скот служил основой жизни кланов. Коровы снабжали краали свежим и кислым молоком, главной пищей нгуни. Бычьи шкуры покрывали их щиты, становились канатами, матрасами, мешками, тамтамами и одеждой, включая исидвабу, плетеную юбку, смазанную жиром, которую носили только замужние женщины. Рога превращались в различные емкости и музыкальные инструменты. Навоз, смешанный с глиной, использовался для полов в хижинах, им обмазывали стены, закрывали отверстия в зерновых ямах на скотных дворах.

Скот был и незаменимой частью лоболы. Выкуп за невесту не являлся обычной сделкой или материальным возмещением родителям, которые отдавали дочь-работницу в другой крааль. Этот древний обычай позволял соединить пару легально, без лоболы брак не представлялся возможным. Мужчина мог требовать возврата выкупа, если жена изменила ему и ушла без важной причины. И наоборот, если муж плохо обращался с супругой и она из-за этого убегала, он не имел права получить свой скот назад.

Во всех племенах нгуни богатство и престиж человека измерялись числом коров и жен (именно в такой последовательности). Поэтому скот на мясо забивали редко – разве что истощенное или больное животное. В основном быков и коров убивали в ритуальных целях – и тем самым добывали мясо.

Ход судьбы, по верованиям зулусов, определялся небесным существом Нкулункулу (Великий Величайший) и Духами предков. В их честь творились благодарственные молитвы, совершались ритуальные заклания животных, им делали приношения пива и продуктов.

Самая главная религиозная церемония называлась Умхози…

В месяц, когда созрел урожай, глаза зулу стали все чаще устремляться к небесам: скоро ли полнолуние. И вот, наконец, чрево луны округлилось до предела. Пришел Умхози, праздник первых плодов.

Три дня и три ночи во всех краалях вожди и их подданные танцевали, пели гимны, восхваляли духи предков и молили Великого Величайшего защитить поля от дождя, засухи, насекомых и болезней. Устав, они отдыхали в своей излюбленной позе: стоя на одной ноге и опираясь второй о колено.

Человек по имени Слон, прятавшийся в кустарнике на краю крааля, знал важность праздника первых плодов и специально дожидался его наступления. На второй день Умхози он появился в племени Нделы. Пришел Человек по имени Слон ясным днем: на ночного гостя смотрят косо. Оружие спрятал, припасы съел и предстал перед зулусами только в набедренной повязке – и с белым орехом кола в руке.

Священный орех имеет множество значений и свойств. Он символизирует плодородие и мужскую силу. Путники жуют его, чтобы превозмочь усталость, голодные – чтобы заглушить желудочные колики, больные сердцем – чтобы снять одышку. Им пользуются круглый год – но только не по вечерам, иначе одолеет бессонница. Честь разломить орех на количество долек по числу присутствующих всегда предоставляется старейшему. Женщинам к кола притрагиваться запрещено. Любовник не осмелится разделить орех с мужем – умрет. Подарить бардовый орех равнозначно объявлению войны. А вот белый плод – вдвойне священный, он скрепляет союз сердец. Предложите его любому африканцу, и тот не сделает вам дурного, потому что такой жест означает объявление бескорыстной дружбы.

В деревнях зулу привечали любого пришедшего с миром. А гигант, на голову превышавший самых рослых соплеменников Нделы, еще и появился в разгар Умхози, когда всех охватило праздничное настроение (на что и рассчитывал Человек по имени Слон). Пришельца сразу же отвели в хижину и накормили: пищу вне дома не принимают, еда – дело интимное.

Один Ндела, как вождю написано от роду, терзался сомнениями по поводу незванного гостя. Что делать с этим великаном, от которого, несмотря на мирное поведение, исходило ощущение страшной и свирепой силы?

Убить его невежливо, невыгодно и опасно. Сопротивляясь, иностранец унесет с собой несколько жизней. Да и не в обычаях зулу ни за что ни про что уничтожать чужих. К тому же пришелец принес белый кола.

Принять его в племя – приобрести лишних воинов, ведь этот слон стоит трех-четырех копьеносцев. Да как бы не причинил он роду неведомую опасность. И не стал бы соперником вождю и его наследникам.

Ничего не придумав, Ндела отложил решение до конца праздника, тем более что на последний, третий день Умхози приходилась самая важная часть церемонии – борьба группы невооруженных воинов со свирепым черным быком. Животное нужно убить или лишить чувств голыми руками, чтобы колдуны могли перерезать ему горло.

В тот раз бой с быком на скотном дворе проходил чрезвычайно неудачно. Зверь попался особенно большой, злой и хитрый. Настоящее воплощение уМниамы.

Воины кружили вокруг него, не решаясь подойти, и вдруг один поскользнулся на свежем помете. Бык пропорол ему грудь, а потом выпустил кишки еще двум смельчакам, попытавшимся спасти товарища. Теперь воинов оставалось слишком мало, чтобы окружить зверя, обездвижить, схватив за морду, хвост, ноги, повиснув на шее, а затем убить ударами кулаков и босых ног.

Отчаяние охватило клан. Лишь после смерти быка может начаться большой пир, знаменующий завершение Умхози. Не будет жертвоприношения – нельзя есть первые фрукты и овощи нового урожая. Нельзя собирать то, что уродили поля, и прятать в склады на зиму. Нельзя отводить мальчиков и девочек, созревших для обряда инициации, в специальные хижины, где их начнут готовить к зрелости.

Все будет запрещено, все рухнет, если должным образом, без нарушения тысячелетних традиций, не завершить Умхози.

В скорбном молчании племя смотрело, как рогатое воплощение уМниамы гоняло по ристалищу доблестных, но оробевших защитников добра. И тут вдруг огромная черная тень стремительно, как пантера, перенеслась через ограждение. Перед быком встал пришлый гигант. Зверь взрыл копытами землю и ринулся на нового врага. Тот отпрыгнул в сторону, а когда бык пронесся мимо, помчался вслед за ним. Животное замедлило ход, остановилось и начало оборачиваться. Подоспевший Человек по имени Слон со всего размаха опустил могучий кулак на шею зверя, туда, где позвонки соединяются с черепом. Опытный охотник на буйволов знал уязвимые места рогатых.

У быка подогнулись передние ноги, он рухнул на колени. Воспользовавшись этим, пришелец вскочил к нему на круп и, подпрыгнув вверх с этой ненадежной площадки, подтянул сжатые вместе ноги к животу. И обрушил удар сдвоенных пяток, усиленный весом тела, в ту же самую точку на шее животного. Послышался хруст, бычьи глаза помутнели, язык вывалился. Воплощение уМниамы было уже безвредным, хотя еще продолжало дышать.

Человек по имени Слон соскочил на землю и тут же упал от боли в пятках. Он перевернулся на бок и скорчился, как зародыш в утробе, поджав к груди коленки и онемевший правый кулак.

Нделе предстояло принять решение – и очень быстро. Можно считать, что Умхози закончилось неплохо – если бы зулу сами убили жертвенное животное. Подохни сейчас бык, и обряд будет непоправимо испорчен, ведь он умрет от чужой для племени руки. Пока этого не случилось, надо срочно что-то придумать…

На все есть хитрость, кроме смерти. Следует принять чужака в племя – и немедленно! Обряд усыновления очистит его, в народ зулу он войдет новорожденным младенцем, не способным причинить зла. А чтобы чужак никогда не занял высокого положения в племени, Ндела не отдаст его в крепкую многочисленную семью, чей глава заседает в совете индун, а сделает его матерью одинокую пожилую Нонсизи.

Хитрость вождя оказалась бесплоднее чрева старухи.

Стало понятно: как боец новый зулу, получивший имя Мбенгу, равен десятку щитоносцев, в качестве вожака импи он заменяет тысячу воинов.

Выяснилось: пришлый великан сам без поддержки многочисленной семьи способен добраться до циновки, на которой греют свои седалища индуны.

Получилось: можно представлять угрозу для вождя и рода, даже не стремясь открыто к главенству в племени.

Эту горькую мысль Ндела проглатывал не сразу, а маленькими кусочками.

В первой же общей охоте Мбенгу убил носорога, обменял мясо на десяток голов скота, рог – на воинское облачение у странствующего торговца, который раз в два-три года объявлялся во владениях зулу.

Купец все твердил, будто далеко на восходе плещется огромное озеро без второго берега, зато с соленой водой, непригодной для питья. Чтобы попасть к нему, нужно миновать гигантские развалины каменного крааля, где стены высотой с баобаб. [51]51
  Имеются ввиду развалины знаменитого Зимбабве.


[Закрыть]К берегу озера приплывают на просторных лодьях с крыльями из ткани люди. Лица и руки у них будто выкованы из меди, белые просторные одежды прикрывают тело и голову. Куда большие лодки, бывает, приносят совсем странных существ, смахивающих на крупных обезьян. Лица у них покрыты густыми волосами, не курчавыми, как у зулу, а прямыми, как шерсть, только нос и глаза видны. Себя они прячут от холода и жары под теплой одеждой из кожи и темных плотных тканей. А кисти рук и те части лица, что не заросли, вымазаны белой глиной, которая бронзовеет, если ее даже недолго погреет солнце.

Все они плывут по озеру так долго, что разучиваются ходить и, попав на твердую почву, шатаются при движении.

Те пришельцы, которые меднолицы, охотно покупают носорожьи рога и везут в далекую страну за бескрайней водой. Обитающие там желтокожие народы восстанавливают утраченную мужскую силу с помощью снадобий, изготовленных из рогов.

Молодые зулу, слышавшие эти россказни впервые, хохотали до колик в животе. Надо же такую глупость придумать! Иные остроумцы просили купца помочь им добраться до желтокожих женщин, которых тамошние мужчины не могут удовлетворить. Они-то, зулу, без всяких снадобий справятся! Торговец, криво ухмыляясь и заблестев глазами странно, пригласил нахалов прийти на берег озера, а оттуда он отправит их в очень далекие и интересные места, может быть, и к желтым народам.

Опытный Ндела встречался с купцами не раз и даже видел чудные, непонятного назначения вещи, якобы изготовленные белыми человекообезьянами. Однако словам торговца он придавал столько же значения, сколько клекоту грифов, нашедших падаль: стервятники будут есть свою добычу, а человек ведь к ней не прикоснется. Положим, действительно раскинулось где-то озеро с несладкой водой, бороздят его туда-сюда непонятные племена. Да ему-то, Нделе, с того какая польза?! Пусть они бронзовеют на солнце и восстанавливают мужскую силу сами по себе, лишь бы зулу не тревожили, покоя не мутили. Далекие края хороши лишь для хвастовства, учит мудрость предков.

Один Мбенгу слушал купца, раскрыв рот, долго расспрашивал про меднолицых и волосатых белых человеков, уточнял, каким путем можно добраться до гигантских развалин, до соленого озера. Даже выпытал, как найти самого торговца или его родственников в том большом прибрежном селении, куда прибывают на постой крылатые лодьи.

Ндала перепугался: не задумал ли Мбенгу уйти к соленому озеру? И загоревал: не ошибся ли, не лучше ли было самому усыновить великана и на этом разбогатеть?

После первого набега, в который приемный сын племени подбил сходить десятка три своих одногодков и из которого привел скота на четыре сотни рогов, вождь окончательно убедился, что переосторожничал, подарил никчемной Нонсизи бесценное сокровище. От Мбенгу пахло скотным двором. А это самый лучший запах – богатства.

Новой хитростью Ндела вернул утраченное: предложил новоявленному богачу в жены свою дочь – красавицу Нанди, а лоболу запросил небывалую, в два раза больше обычной – пятьсот коров. Жених не стал постепенно собирать скот, как принято у зулу, ведь на это ушло бы немало лун. Он занял по двадцать пять голов у двадцати своих дружков, уже готовых идти за ним даже в львиную пасть, потом быстро, всего за полгода, расплатился с ними.

И Ндела похвалил себя за мудрость.

Однако боевые дела Мбенгу снова ввергли вождя в сомнение: стоило ли связывать свою судьбу с пришлым гигантом.

…Гонцы принесли весть: четыре сотни бутелезе нарушили границу и вызывают зулу помериться силами. Ндела приказал боеспособным мужчинам из всех селений немедленно прибыть в его крааль.

Импи в четыреста щитов собиралось целую неделю. Набралось бы и побольше, но армия возмездия числом не должна превышать напавших. Еще неделю доблестные защитники племени не спеша шагали к нарушенной границе, останавливаясь в каждом попутном селении и громогласно извещая, что идут свести счеты с наглыми бутелезе. За войском тянулось полтысячи стариков, женщин, детей, пожелавших засвидетельствовать грядущую победу. Они гнали с собой скот для прокорма, несли пищу и воду. Процессия поднимала пыль, которую было видно за десятки тысяч шагов.

Мбенгу от ярости ревел раненым слоном.

– Война – все равно что охота на леопарда, которую надлежит вести быстро, тайно, бесшумно! – осыпал он упреками Нделу. – А мы в бой идем, еле ноги передвигаем, как будто провели веселую ночь с двумя молодками сразу и никак не очухаемся! Разве можно сейчас плестись, подобно отягощенной неснесенными яйцами черепахе? Бутелезе не будут ждать, пока мы дотащимся. Они либо покажут спины, либо устроят засаду!

– Война – дело серьезное, не для неопытных юнцов вроде тебя, – рассудительно отмахивался вождь от ретивого зятя. – Спешка вредна даже в будничных занятиях, а тут тем более. Ты, Мбенгу, телом с буйвола, да разумом с теленка. С чего вдруг бутелезе убегут или нападут внезапно? Они, конечно, слабаки и трусы, это всем известно, но воинские обычаи знают и драться, как попало, не станут.

Мбенгу отворачивался, не желая спорить, а сам все рыскал впереди и по бокам растянувшейся колонны, безуспешно выискивая неприятельских лазутчиков.

И немудрено. Бутелезе, ожидая врагов, разведывали не пути их подхода или численность (это они знали заранее), а подходящее для сражения место. И нашли его – небольшую долину, где могли без помех покидать ассегаи восемьсот мужчин, между двумя холмами, на склонах которых предстояло разместиться зрителям – бутелезе тоже привели их с собой.

Зулу прибыли, но битва не началась, пока последний мальчишка не расположился удобно на пологом, поросшем травой скате. Лишь тогда армии выстроились в одни ряд друг против друга – стенка на стенку.

Ндала торжествующе посмотрел на зятя: видишь, переросший бычок, кто прав? Все происходит, как заведено обычаем.

Бой начали ритуальным танцем. Потом дружно потопали правыми ногами по земле, [52]52
  Топот обозначал воинский салют вождю, а также заменял аплодисменты.


[Закрыть]пугая противника. Затем вперед строя вышли златоусты и высказали врагам все, что думали об их неважнецких мужских достоинствах, развратном поведении их женщин в то время, когда мужья и дети занимаются скотокрадством, плохом состоянии стад, отвратительной безвкусной еде и, главное, всему свету ведомой трусости.

Говорили оба племени на одном языке, так как принадлежали к народу нгуни, потому все понимали. Чтобы внести полную ясность, слова сопровождались выразительными жестами.

С каждой непристойной фразой и телодвижением чаша терпения заполнялась все больше, пока, наконец, обе стороны не пришли к выводу, что такого оскорбительного, позорного вранья просто невозможно дальше выносить. Разъяренные воины кинули друг в друга ассегаи с солидного расстояния. Бойцам не составило труда отразить метательные снаряды щитами, так что пострадал лишь один неуклюжий бутелезе: низко летящий дротик, с силой брошенный Мбенгу, вонзился ему в икру.

Первым пролить кровь врага – благоприятная примета. И зулу дико взревели от радости и затопали ногами. Ндела с одобрением глянул на Мбенгу (на всякий случай он держал гиганта рядом с собой) и опешил: вместо обычно добродушного лица на могучей шее зятя торчала морда разъяренного леопарда – с горящими глазами, сморщенным носом, прижатыми ушами, нахмуренным лбом и оскаленными белыми клыками, с пеной на губах.

Обменявшись начальными ударами, две грозовые тучи – воинские шеренги – сблизились еще на дюжину шагов и снова пролили друг на друга дождь из ассегаев. Никто не получил даже царапину.

Третья волна дротиков хлынула с тридцати шагов – и затихла в щитах, не нанеся вреда.

И тогда, наконец, две линии уже безоружных воинов сшиблись в рукопашной схватке. Более крепкие зулу отбросили неприятеля и захватили восемь пленных. Зрители-бутелезе увидели, что их бойцы проигрывают, и тут же засверкали пятками. Это послужило сигналом к отступлению для побежденной армии, которая мгновенно исчезла, подобрав на ходу сколько успела валявшихся на земле ассегаев.

– Нгатхи! Нгатхи! Мы победили! – завопили от восторга зрители-зулу.

В награду достойным досталось три сотни коров (их бутелезе предназначали для праздничного пира в честь победы) да десяток стариков и старух, не сумевших быстро убежать и хорошо спрятаться. Пленники не очень горевали, так как были уверены: обижать их не будут, а через поллуны родные выкупят.