355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Пульвер » Галерные рабы » Текст книги (страница 22)
Галерные рабы
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 14:36

Текст книги "Галерные рабы"


Автор книги: Юрий Пульвер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Тем временем отряд Искандара обнажил ятаганы и сплотился вокруг своего предводителя.

– Не начинать боя, пока на вас не нападут! – приказал им гениш-ачерас.

– Правильная команда! Иначе вы все погибнете! – выступила вперед женщина в чадре, в которой Искандар опознал Фатиму. – Прикажи своим людям сложить оружие, Искандар-бег!

– Они не послушаются, так как боятся за мою жизнь. Только что три негодяя, самозванно обрядившиеся чаушами, хотели предательски убить меня…

– Это не самозванцы, а султанские палачи! Как осмелился ты отвергнуть шелковый шнурок, презреть высочайшую волю!

– Величайший из великих Мехмет Третий в твоем присутствии, валидэ-султан, поклялся никогда не лишать меня жизни. Я не сомневаюсь в слове падишаха. Шнурок – уловка, придуманная моими недругами.

– Мой царственный сын скончался три часа тому назад. Шнурок послала я!

– Чем же верный слуга прогневал свою госпожу, что она решила обречь его на погибель? И главное, имеет ли она право своим именем казнить и миловать знатных людей государства?

– Не вообразил ли ты, глупец, что находишься при гяурском дворе? В Серале опал и понижений по службе не бывает, наказание одно – смерть! И разве должен падишах отчитываться перед подданными, за что он их карает и милует?! Поистине твоя наглость не знает пределов! Я приказала тебя удавить именем султана Ахмета!

– Осмелюсь возразить, что я не слышал ни указа о смерти падишаха Мехмета Третьего, ни фетвы о воцарении Ахмета. В глазах войска и народа он пока еще не султан, а претендент на престол. Уверена ли ты, что все его братья присоединились к праотцу Ибрахиму?

Искандар ударил в самое уязвимое место. Фатима помрачнела. Палачи не сумели найти Ису, сына испанки, и Джема, рожденного от персиянки. Оба еще юноши, оба дружат с Искандером. Если их не отправить к шайтану, повторится история с другим царевичем Джемом, из-за которого так намучился, так поистратился Баязет II. Или неприятность с братьями Мурада II, которых тоже не успели вовремя прикончить. Как и тогда, начнется междоусобица. А вдруг именно гениш-ачерас спрятал Ису и Джема? Надо выпытать, а уж потом его казнить.

– Ладно. Искандар-бег, объясню, почему велела поднести тебе шнурок. Вспомнила твоего тезку, которому ты тщишься подражать…

– Зулькарнайна?

– Нет, второго. Расскажи-ка мне о нем…

– Албанский князь Георгий Кастриот еще ребенком стал заложником у султана Мурада Второго, сделался его любимцем и непобедимым военачальником, за что удостоился прозвища Искандар-бег или, как его называли европейцы, Скандербег…

– А потом презренный предатель украл у великого визиря государственную печать, с ее помощью обманом захватил несколько важнейших крепостей, создал собственное войско, выгнал нас из Албании и в течение тридцати лет громил отборнейшие османские армии, не давал грозному Мехмету Фатиху двигаться дальше, на Страны Золотого Яблока! Кстати, тебя приветил тоже султан Мурад, только Третий. Зловещее совпадение, а? Я же хочу, чтобы мой внук унаследовал от Мехмета Завоевателя все, кроме его многочисленных позорных поражений от Скандербега.

Искандара распирало горькое отчаяние, хотелось даже завыть. Злая ирония фортуны! Бессмысленность! Его подозревают в том, от чего он отказался ценою христианской веры, родины и чести!

– «…Клянусь душой и тем, кто образовал ее, и тем, кто вдохнул в нее злобу, и благочестие…». Я не собирался и не собираюсь идти по стопам Скандербега! Я бы мог давно сделать это, подняв восстание в Греции или присоединившись к анатолийским джеляли. Я хочу стать для нового султана тем, кем был для Мехмета Завоевателя его великий визир Махмуд-паша, сын серба и гречанки, для Селима Второго – садразам Мухаммед Соколли. Правой рукой повелителя – не больше!

– Твои слова лживы. Ты велел распространять слухи, будто станешь вторым Зулькарнайном. Меня это тоже не устраивает. Пусть Ахмет сам завоюет мир. До древнего царя тебе далеко. Против Ахмета ты вообще ничто. Однако арабы не зря говорят: «Нельзя пренебрегать врагом, если даже он ничтожен». Ты опасен, а потому умрешь!

…Арабы еще и другое весьма точно подметили: «Я сидел развалившись, и болтливость мне повредила». Надо спасаться…

– Инч Алла! Как ошибается госпожа! И все равно я с готовностью исполню ее волю – когда Ахмет станет султаном и подтвердит ее приказ. А пока что не могу позволить лишить меня жизни. Я служу Османской династии, кто бы ее ни представлял: Ахмет или его братья. Знай же, госпожа, что йени-чери перевернули котлы! Кроме меня никто не остановит их марша на Сераль!

Настал черед Фатиме побледнеть.

Янычарские котлы являлись для орт тем же, чем серебряные орлы для римских легионов или знамена для современных армий – символами боевого братства и доблести. Если «новое войско» переворачивало котлы, стены Сераля дрожали.

Йени-чери участвовали в заговоре против Мурада I, во главе которого стоял один из царевичей.

Мехмету I они помогли убить брату Ису, а сыновьям этого падишаха, братьям Мурада II, наоборот, спастись бегством.

Гвардия принесла победу Баязету II сначала в схватке с братом Джемом, потом с восставшими сыновьями. Она же лишила его трона, взбунтовавшись против него под предводительством сына Селима I, не зря заслужившего прозвище Явуз (Суровый).

Янычарские ятаганы расправились с сыновьями Сулеймана II Великолепного, обеспечив престол Селиму II.

Историю дворцовых переворотов Фатима знала прекрасно. Так что худшей новости Искандар вряд ли мог сообщить!

Сам он тоже чувствовал себя неуверенно. Телохранители и мазулы сражаются хуже, чем его испытанные в походах йени-чери, но врагов куда больше. А главное, на него самого направлены десятки стволов. Уцелеет ли он в схватке, прежде чем орты придут на подмогу? И даже если потом йени-чери презрят посулы Фатимы, не прельстятся на обещания наград и почестей, растопчут ее и Ахмета, Искандару с того какая корысть? Он уже будет мертв…

Фатима словно угадала его мысли:

– Мне кажется, у нас найдется, что сказать друг другу без лишних ушей. Пусть наши слуги остаются тут, а мы вдвоем пройдем в тронный зал и побеседуем.

Искандар колебался недолго: терять нечего. Вряд ли Фатима заранее предвидела такое сопротивление и приготовила ловушку еще и в тронном зале. Зато у него появится больше шансов расправиться со старухой.

– Не тщи себя надеждой прирезать меня, самому оставшись в живых, – предупредила Фатима, доставая из-под одежды пистоль. – Я помню, ты умелый воин, метко кидаешь кинжал. Но пуля быстрее клинка.

– И ты учти, госпожа, никакая пуля не убивает сразу, даже попадая в сердце.

– Намекаешь, что успеешь расправиться со мной и после выстрела? Возможно. Я не нажму курок, если ты не нападешь. Нам обоим нужна жизнь. Но нам обоим нужна и власть. Я первой захватила ее, ты пытаешься вырвать трон из рук моего внука. Или когда-нибудь попытаешься. Я должна обезопасить династию, обезвредив тебя…

– Если я поклянусь, что не стану покушаться на престол и буду верным слугой Ахмету, ты мне поверишь?

– Нет. Клятвы и обещания держат только простолюдины, для владык обязательств и договоров не существует. Ты ведь не станешь полагаться на мое обещание сохранить тебе жизнь, если ты утихомиришь йени-чери?

– Персы говорят: «Верь слову, но бери в залог ценности». Я поверю тебе, госпожа, ибо у меня есть залог – Иса и Джем.

– Так это ты их спрятал?!

– Так далеко, что тебе их быстро не найти. В случае моей гибели Иса очутится в венецианских владениях, ведь его мать – христианка. Джем окажется в Иране – в нем половина персидской крови. В руках своих полусоотечественников они станут прекрасным оружием против Османской империи, запалят ее с двух концов. Середину зажгут греки, которым мой посмертный хрип прозвучит призывом к восстанию. Славно начнет свое царствование великий падишах Ахмет Первый!

– Я недооценила тебя. В игре «сто забот» такое положение называется безысходным. В моей власти твоя жизнь и свобода. Моя жизнь и будущее моего внука в твоих руках. Надо искать выход из тупика. В какую страну ты хочешь уехать?

Искандар лихорадочно размышлял – как на Керестешском поле.

«Персы меня знают плохо, христиане слишком хорошо. В Иране мне окажут холодный прием, в Странах Золотого Яблока – чересчур горячий: на костре».

– Я хотел бы оставить все как есть, госпожа. Когда твой гнев спадет, ты перестанешь опасаться меня, вернешь мне свое расположение и сумеешь воспользоваться моими способностями.

– Может быть, но пока что ты слишком опасен, чтобы оставлять тебя на свободе. Посиди в Еди-Куле…

«А ты будешь по всей ойкумене разыскивать уцелевших царевичей. И как только нападешь на след, пошлешь приказ удавить меня…

Нет, уходить из Турции равносильно самоубийству. Быть в пределах досягаемости длинных рук Фатимы, покуда внучек от нее не избавится, – тоже смерти подобно. Ахмет обязательно прикончит бабушку, не простит смерти матери. А уж с ним я как-нибудь договорюсь, он ко мне неплохо относится. Все свалю на Фатиму. Человек склонен верить любой небылице, порочащей того, кого он ненавидит. Пока же надо покинуть Истамбул, отсидеться в безопасном месте. Оставлять в столице кого-то из телохранителей, слышавших разговор с валидэ-султан, тоже нельзя. Даже среди сотни избранных обязательно найдутся трус и сребролюбец. Один испугается угроз, второй польстится на приманку.

Как же изолировать от мира сотню людей? Потребовать себе небольшой замок и затвориться в нем в добровольное заключение? Бесполезно. Филипп Македонский предупреждал: нет такой крепостной стены, через которую не пройдет осел, нагруженный золотом. Шпионы змеями подползут к моему убежищу, кузнечиками перескочат, червями пророются под стены.

В воздух, что ли, эту крепость поднять? Или окружить водой? Но и к острову легко переправу наладить, раз он стоит на одном месте. А если заставить его двигаться…»

– Я прекращу мятеж йени-чери. Дай мне галеру. Воинами на ней станут мои телохранители. Мы будем служить Ахмету на море верой и правдой два года, после чего пусть он вернет мне прежний титул, а я выдам ему братьев. К тому времени он укрепится на престоле, я перестану представлять для него опасность.

– Согласна! Только я не отдам тебе в подчинение боевой корабль. Ты будешь на каторге не нахудой, а простым гребцом! Бедняки, бывает, нанимаются на галеры за плату. Наймись и ты – на два года.

– Да это хуже самой лютой казни! Я умру от перенапряжения, от ударов надсмотрщика, от плохой пищи…

– Пусть капитаном станет твой доверенный человек, он не даст тебе сгинуть. Будет подкармливать, не позволит тебя отравить или зарезать – ты ведь этого опасаешься… Надсмотрщики тебя не тронут – ты свободный, а не раб…

– Хорошо, экипаж возглавит Мурад-паша, мой помощник…

– Быть по сему! Но он и его воины поклянутся на Коране, что освободят тебя лишь по истечении двух лет, если только не получат приказа султана.

– А ты, повелительница, обещай, что не пришлешь указания лишить меня жизни… И пусть Ахмет, как его отец, даст клятву, что не станет мне вредить…

– Даю слово. Муалима и харвахов я назначу лично. Если экипаж будет состоять целиком из преданных тебе людей, ты сумеешь, убедить их нарушить присягу. Воинам плати сам, гребцов тоже покупай за свой счет. А вот матросы будут кормиться от казны…

«Слава богу… В таком случае они скоро станут моими до мозга костей. „Щедрость“ султанского казначея-казнодара вошла в поговорку, если бы не военная добыча да поборы с христиан, армия и флот давно бы восстали или померли с голоду…».

– Судя по шуму у стен дворца, прибыло «новое войско». Я пойду их успокаивать. Потом объявлю народу, что в знак траура по своему благодетелю, покойному повелителю Мехмету Третьему наложил на себя обет два года прослужить простым гребцом на галере и что новый султан милостиво меня отпустил, разрешив нанять добровольцев из числа йени-чери в качестве левендов, морской пехоты. Никто, конечно, не поверит, но так мне легче соблюсти приличия, я не потеряю лицо и смогу потом вернуться на свой пост.

– Одобряю! К йени-чери выйдешь вместе с Ахметом. Тебе в спину будут нацелены несколько пистолей. Если попытаешься предать или откажешься прилюдно признать Ахмета властелином, умрешь. Когда «новое войско» поставит котлы на место, я уплачу задержанное жалованье. И учти: галера отправится в море в тот день, когда ты выдашь Ису и Джема.

– Повинуюсь! Но ты дай мне время устроить все свои дела, продать имущество, купить и оснастить корабль, набрать гребцов… На это уйдет несколько месяцев…

– Ладно. Однако на этот срок падишах переведет тебя в мазулы, чтобы ты не имел власти над йени-чери…

К янычарам Искандар выходил, как на казнь, как император Генрих IV шел в Каноссу на покаяние к победившему его папе римскому.

«…Прощай, мечта моей жизни! Неужто я совершил роковую ошибку? Не решился рискнуть, поставить на кон все. Может, надо было в приемном зале начать бой, постараться убить Фатиму? Вдруг бы я уцелел, и орты успели бы на подмогу и провозгласили меня султаном.

Я некогда не мог понять роковой ошибки Ганнибала, который не пошел на Рим после величайшей победы при Каннах. Возьми карфагенянин Вечный город, история мира, ну, по крайней мере, Средиземноморья пошла бы по иному пути. Культура, политика, воинское искусство, язык множества современных народов имели бы теперь не латинскую, а пуническую основу.

Неужто и я, убоявшись гибели, сам разрушил свою будущую державу, подобную халифату и империи Александра?

Да нет. Не в нехватке храбрости беда. Я просто опоздал вовремя явиться к дележу наследства мертвого Мехмета. Из-за кротовьего бугорка телеги опрокидываются. Не повезло… Мусульмане в таких случаях находят утешение в мудрости Корана. Дескать, записано в Свитках: Аллах „то полными руками дает пропитание, то отпускает его в известной мере“.

Мне можно утешиться тем, что я нашел единственный выход из ловушки, сумел сохранить себе жизнь и шансы на будущее величие. Обстоятельства сложились против меня. Фатима удалила от центра событий, чтобы я не успел к решающему часу, устроила засаду. Я бы не уцелел в этой бойне, многие мазулы держали пистоли в руках. Один выстрел – и конец всем мечтам…

К тому же неизвестно, как бы повели себя йени-чери и великий муфтий, сумей я все же на глазах у стольких людей убить последнего царевича. Джема и Ису тоже ведь пришлось бы тайно прикончить, чтоб не стали соперниками. Одно дело заполнить образовавшуюся на престоле пустоту (Инч Алла, страшное горе, все шахзадэ перебили друг друга, кто же будет править осиротевшей империей). Другое – свергать законного престолонаследника, не будучи сам Османова рода. Ведь пока что ни один переворот не приводил к власти постороннего династии человека.

Каторга даст мне относительную безопасность. Кормиться буду вместе с рабами: не тем, конечно, что они едят, а капитанским пайком. Товарищи по веслам займут место султанских поваров-опробывателей, проверяющих, не отравлена ли пища. Они же станут моими телохранителями, не дадут убить меня во сне. Мурад-паша проверит всех матросов и свободных турок, нанявшихся в гребцы, подозрительных выбросит за борт. Он не допустит на корабль посторонних. Да и вряд ли султан будет пытаться убить меня в нарушение клятвы на Коране – я ведь буду для него не опасен.

Буду ли? Йени-чери весьма скоро надоест морская служба, у них возникнет недовольство против Ахмета. При малейшем намеке на опасность подниму мятеж, захвачу каторгу и стану пиратом. Освобожу рабов, обучу, вооружу. Матросов перекуплю. И у меня в подчинении окажется мощный боевой корабль, славный наследник халифских „гурабов“ – „воронов“, которые целое тысячелетие устрашали христианские флоты. И пятьсот грозных бойцов.

С такими силами испанские конкистадоры Кортес и Писарро, русский авантюрист Ермак захватывали целые царства. Может, и я отправлюсь в Новый Свет завоевать себе новое счастье.

Впрочем, мне и на Средиземном море будет неплохо. Не в первый раз восставший матрос или галерный раб сравняется могуществом с царями.

В конце XIV века предводителем могущественного сообщества морских разбойников-витальеров на Балтике и Северном море стал Клаус Штертебекер. Он навел ужас на Ганзейский торговый союз нескольких сотен городов, на Англию и Данию. Как равный с равными, боролся против норвежско-датской королевы Маргариты, помогая шведам. Впрочем. Штертебекер – не лучший пример. Продержавшись полтора десятка лет, он все же попал в ловушку и был в 1401 году публично казнен в Гамбурге.

Куда заманчивей судьба соотечественника – грека Аруджа с острова Митилена. Еще юношей он примкнул к турецким корсарам, попал в неволю к христианам, бежал, снова поступил на службу к султану. Однако потом поднял бунт на турецком корабле и занялся пиратством на свой собственный страх и риск. Собрал огромный флот, завоевал Алжир и провозгласил себя султаном Барбаросой I.

Когда Арудж пал в битве с испанцами, пиратское государство возглавил его брат Хайраддин, ставший султаном Барбароссой II. Он формально признал верховенство турецкого падишаха, удостоился титула великого адмирала и беглербега Африки, на деле же оставался самостоятельным владыкой. Вступив в союз с маврами, захватил Тунис. Несколько раз наголову разгромил объединенные флоты почти всех христианских государств Средиземноморья, несмотря на то, что противостоял ему выдающийся флотоводец Андреа Дориа.

Последние годы своей более чем 80-летней жизни [187]187
  Барбаросса II жил в 1465–1547 гг.


[Закрыть]
Хайраддин провел в Стамбуле, где над Боспором до сих пор стоит его дворец. Память о нем в столице – великолепная мечеть и монументальный мавзолей, где он похоронен. До сих пор каждый турецкий корабль, выходящий из залива Золотой рог, отдает перед местом последнего пристанища султана варварийских пиратов почетный салют, а команда молится за величайшего мусульманского флотоводца. О нем слагают легенды…

Вот образец, достойный подражания!

А как не вспомнить Ульджа Али, самого выдающегося преемника Барбароссы! Он правил пиратским варварийским государством почти двенадцать лет, одержал много морских побед и умер совсем недавно – в 1587 году. А ведь начинал свою блистательную карьеру галерным рабом!

Так что не надо терять надежду. Ахмет наверняка потерпит поражение в войнах с австро-венгерскими союзниками или Ираном. И будет вынужден призвать меня, чтобы я вырвал победу из вражеских рук. Главное, я жив, здоров и в относительной безопасности. Простак засмеется, услышав такое, но закоулки Сераля страшнее, чем каторга посреди моря. Недаром я, непобедимый на поле брани, проиграл в дворцовой интриге…

Покоримся неизбежному. Стерпим унижение. Преодолеем стыд и гордость. Превратим камень преткновения в твердую опору для прыжка вперед. Временно отступим. Чтобы потом, как это делал Чингиз-хан и другие великие монгольские завоеватели, нанести неожиданный победный удар торжествующему расслабившемуся противнику. Время Ахмета еще не пришло, сейчас поразим в самое сердце Фатиму…»

– Прости, госпожа Мелина, за горькую правду, которую я тебе открою в благодарность за дарованную жизнь. Я провел немало времени с Ахметом и хорошо изучил его нрав. Он не ведает жалости. Как только он наденет падишахский тюрбан с алмазным пером, ты упокоишься вечным сном. Он отомстит тебе за смерть матери. Сажая его на трон, ты даешь топор в руки своему палачу.

Плечи старухи поникли под чадрой, спина сгорбилась, голова опустилась.

– Что поделаешь. Если бы к власти пришел не мой внук, я, возможно, осталась бы живой, но пребывала бы в постоянном унижении. Меня сделали бы простой прислужницей новой валидэ-султан. Я слишком долго была госпожой, чтобы снова учиться быть слугой. Тебе этого не понять, Искандар, ты готов стать даже галерником, лишь бы остаться в живых!

«…Кто бы говорил! Турецкая подстилка, продавшая свое тело, свободу, верность Элладе сластолюбивому и тупому потомку Османа! Я не верю в мудрость Экклезиаста, что живой пес лучше мертвого льва. Но молодой лев может некоторое время пожить и в клетке, если у него есть надежда вырваться на волю и стать царем зверей».

Ничего этого вслух Искандар не сказал: зачем метать бисер перед свиньями.

Китай, Пекин, осень 1597 года

Перед схваткой с врагом, соитием с женщиной, любым важным начинанием медитация столь же необходима для души, как сон и отдых для тела. Завидев вдали первые строения Бэйцзина, Хуа То чуть свернул с дороги и уселся в позу лотоса на траву под сенью кучки деревьев. Отрешившись от окружающего, он мысленным усилием выровнял свое дыхание и пульс, замедлил биение сердца. Вытеснил из сознания все посторонние мысли и заботы, отгородился от ощущений, которые передавали ему органы чувств.

Ничего не вижу, не слышу, не обоняю, не ощущаю кожей. Ни о чем не думаю. Не двигаюсь, не шевелюсь… Погружаюсь в себя…

Заполненная людьми, повозками, вьючными животными и стадами дорога, какофония звуков, жара, пыль, накопившаяся за многодневное путешествие усталость, боль в натертых ногах мешали сосредоточиться. Хуа, как учили в монастыре, противопоставил земным отвлечениям «Цзиньганцзин» – «Алмазную сутру», одну из самых любимых поклонниками Шакьямуни. [188]188
  Сутры– произведения буддийского канона о жизни, деяниях и проповедях основателя этой религии. Шакьямуни (дословно мудрец из рода Шакья) – монашеское имя Будды.


[Закрыть]
Она кратко излагает основы учения о прозрении, которое только и освобождает человека от всех треволнений и бедствий суетного мира. Всю сутру Хуа воспроизводить не стал, это отняло бы слишком много времени. Он прочитал про себя несколько раз завершающий ее четырехстрочный псалм-татху, средоточие всей возможной мудрости.

Пришло желанное забытье. Хуа начал с возрастающей быстротой падать внутрь себя, в темный колодец своего сознания, и замедлил полет, лишь увидев слабое мерцание. С каждым мигом оно усиливалось, пока внутреннему взору во всей красе и великолепии не открылся урнакеша – белый волос на лбу Будды, распространяющий сияние над бесчисленным множеством миров.

Нельзя слишком сильно и долго соприкасаться с чудесным, не то уподобишься Хэ-бо, который проглотил волшебное лекарство, попал в воду и стал бессмертным – богом реки. Хуа принялся шаг за шагом выбираться из неведомых пространств. Первоначально перенесся на небо тридцати трех – один из небесных миров, управляемых тридцатью тремя богами во главе с Индрой. Отсюда уже было нетрудно добраться и до своего собственного мира – земли. Хуа соскочил на гору Ваньу – «Княжеские палаты». Находится она в провинции Шаньси. Три ее вершины напоминают дом, отсюда и название. Там стоит дворец, где обитают бессмертные. На Тяньтане – Небесном Алтаре, главной вершине горы – принес жертву богам. Лишь затем вернулся к Бэйцзину и снова ощутил свое тело – уже очищенное медитацией.

В минуты после возвращения из заоблачных путешествий особенно глубоко постигалась мудрость древней притчи о великом даосе Чжуанцзы. Он достиг бессмертия, живя в полном уединении и питаясь только семенами сосны. Однажды философу приснилось, будто он превратился в бабочку и летает над спящим Чжуанцзы. Очнувшись, святой не мог понять, где сон и где явь… Чжуанцзы ли во сне стал бабочкой, а может, это бабочка превратилась в Чжуанцзы? Чжуанцзы ли приснилось, что он стал бабочкой, бабочке ли снилось, будто она стала Чжуанцзы?

Сильнее привязывая себя к вновь обретенной реальности, утверждаясь в ней, Хуа взял четки из 108 бусин, какие буддийский монах обязательно перебирает при молитве. Душа отмыта от скверны прикосновением к божественному, однако это очищение вызвано внешними силами, оно позволяет лишь остаться прежним, но никак не улучшиться. Лишь когда сам человек трудолюбив, поле его не ленится. Для усовершенствования надо самому напрячь душевные силы, привлечь голос разума, чтобы полностью избавиться от нечистых страстей, которые мучают человека, лишают его покоя. Это рага – любовь; пратигха – ненависть, враждебность; мана – гордыня, самомнение; авидья – невежество, незнание; кудрсти – ложные взгляды; висикитса – сомнение.

Четыре страсти ему уже не грозят. Пратигха и висикитса еще владычествуют над ним. От первой из них – ненависти к обидчикам – он избавится сразу после того, как отомстит. С сомнениями сложнее. Должен ли он вообще отвечать злом на зло и ставить под угрозу свое будущее перевоплощение, отдалять нирвану?

«Но ведь безгрешных нет. Вспомни Ананду, племянника и любимца Будды, одного из первых учеников святейшего из святых. Он стремился к наслаждениям, встречался с женщинами, за что Шакьямуни его не осудил. Моя же вина тем более простительна…»

Из транса его вывели звуки ударов по медной пластинке. Хуа встрепенулся: так геомант-слепец объявляет о своем появлении. Какая удача! Перед любым серьезным предприятием важно знать, благоприятен ли для него выбранный день. Тут без геоманта не обойтись. У него есть астрологический календарь, он владеет системой «фэн шуй» – «ветра и воды», трактующей об атмосферных и астральных влияниях сил Инь и Ян, пяти первичных элементов, пяти планет, конфигурации земной поверхности. В зависимости от времени года, дней недели, часов, очертаний рек, деревьев, холмов и других примет «фэн шуй» определит, можно ли строить дом или копать могилу в этом месте. Коли выберешь плохую местность, скажем, на загривке спящего в земле дракона, то накличешь плохой джосс и болезни. Дракон ведь не будет спокойно терпеть могилу или дом на своей шее! Геомант предскажет судьбу семейству, отдельному лицу, посоветует, стоит ли начинать дело или оно обречено на неудачу в самом зародыше. Он способен заклять десять душ (три человеческих и семь животных) не покидать тело, попугав их опасностями, ожидающими на юге, западе, севере, востоке, небе и под землей.

Но что я скажу провидцу, как открою свои замыслы? И если даже меня ждет неудача, разве смею я остановиться, разве затухнет в сердце пожар подожженного мною же отчего дома?! Другой возможности отомстить мне не представится. И вдруг прав Чжун Ли, который в эпоху Тан написал «Книгу Предрешений»? В ней не счесть историй людей, судьбы которых были предрешены заранее. Есть ли смысл заглядывать в будущее, коли предначертанному все равно суждено свершиться? Поздно рыть колодец, когда захотелось пить. Эйни-я, будь что будет!

…Из детства, столь же далекого от нынешних дней, как носившийся тогда традиционный набрюшник от сегодняшнего халата и соломенных туфель монаха, в память Хуа То пришла фраза, услышанная от отца: «В свои приезды в Бэйцзин я останавливался на постоялом дворе за Воротами Долголетия…».

Привет тебе постоялый двор, некогда приютивший моего отца! Сменилось поколение, и новый представитель рода Хуа посетил тебя. Тоже мужчина. В том же возрасте. С теми же лицом и фигурой – То помнил облик отца и часто сравнивал его со своим отражением в воде (зеркал в обители не держали). Мир повторяет все…

Мир повторяет все, лишь нас не повторит… Отец был одним из многих звеньев нескончаемой родовой цепи. Я – последнее звено в ней. Отец был подающий надежды сюцай. Я – оставивший надежды ш'иу шиа, отверженный монах, покинувший суетную «красную пыль», к тому же бежавший из собственной обители. Он был полон радостных мыслей, как сосуд – благовоний. Я налит горькой ненавистью, как флакон – ядом. Он алкал знаний и карьеры. Я жажду только мщения.

Время летит, словно трехлапый ворон, бежит, точно быстроногий заяц… [189]189
  На Солнце живет трёхлапый ворон, на Луне – заяц, который толчет в ступе снадобье бессмертия. Золотой ворон и яшмовый заяц – символы солнца и луны, их бег и полет обозначает ход времени.


[Закрыть]

Где вы, папа, мама, дедушка? Кому сейчас служите – даосскому Янь-вану или буддийскому загробному владыке Вэй-то, хранителю канонов? Или переселились в другие тела? А скорее всего, бродите неотмщенными безутешными душами по мирам Вселенной. Я не могу обмести ваши могилы и посадить на них линчжи – грибы долголетия. Но я могу принести вам в жертву кровь обидчика. Я пришел!

Постоялый двор тоже изменился. Судя по рассказам отца, раньше это было солидное заведение для приезжих, содержавшееся почтенным владельцем. Теперь же здесь обильно разрослись Абрикосовые кущи. [190]190
  Абрикосовые куши или Деревня абрикосовых цветов – образное название места, где находились питейные заведения.


[Закрыть]
В обеденном зале то и дело слышался крик: «Пей штрафной!» – признак игорного дома. Штрафной пьет проигравший или нарушивший правила застольных игр. Видимо, наследники старого хозяина решили, что на азарте постояльцев можно дополнительно наживаться. Еще бы! Владельцу помещения, где идет карточная игра, полагается процент с выигрыша, даже если это частный дом. Да, противостоять алчности так же невозможно, как вцепиться в космы бритоголовому буддистскому монаху.

Заплатив за ночлег, Хуа То провел довольно беспокойную ночь (за стенами орали пьяные голоса) и с первым рассветным лучом был уже на ногах. Надо поскорее найти логово Хун Хсиучуана и покончить с ним к вечеру. В темноте легче уйти от погони, скрыться от полиции.

Где сподручнее узнать о знатном человеке? Во дворцах. В самых роскошных домах, что расположены на цветочных улицах и в ивовых переулках, то бишь в веселых кварталах. Туда нищему жрецу хода нет. В ямэнях. Туда вправе обратиться каждый, только придется указать причину такого интереса, назвать себя, показать документы, удостоверяющие личность… Не годится…

Остается базар. Там все равны. Там не спрашивают бумаг. Там задают любые вопросы. Там слишком много народа, чтобы запомнить, кто кем интересовался. Там, конечно, легко получить нож под ребро или удавку на шею. Но кто не рискует, тот не выигрывает…

Рынков в столице сотни. Посетить следует те, которые гнездятся в богатых кварталах. Хун Хсиучуан наверняка живет поблизости от Запретного города.

Хуа То остановил приглянувшегося ему молодого парня, тащившего на коромысле два больших короба. Судя по крышкам, они предназначались для переноски пищи.

– Да защитит тебя Небо от мстительных злых духов, брат! Какой рынок ближе всего расположен к Небесным воротам [191]191
  К воротам императорского дворца.


[Закрыть]
и как туда добраться?

– И тебе пусть сопутствует благоприятный джосс, монах! Помолись за меня своим богам. Ступай на запад по этой улице, [192]192
  Пекинские улицы испокон веков прокладывались строго по сторонам света, поэтому на улицах до сих пор не говорят прямо, направо, а – на север, на восток.


[Закрыть]
после перекрестка – на юг. Дойдешь до моста через Небесную реку – направь свои стопы на север. Там на склоне увидишь большие ворота. От них рукой подать до дворца Цзыцзи, храма в честь Августейшего первосущего императора. Доберись до него и спроси любого, как пройти к рынку на Большом базарном переулке. Это место в том квартале всякий укажет…

– Так я разве к ночи туда добреду…

– Коли дашь лан, провожу…

– Идет!

– Только сначала я доставлю вот эти короба…

– Э, брат, боюсь, мои останки придется искать в лавке, торгующей сушеной рыбой…

Оба засмеялись. Пословица родилась из книги великого Чжуанцзы. Однажды обедневший философ попросил у Смотрителя реки зерна в долг. Тот в ответ пообещал дать денег, когда соберет их с общины. Даос ответил ему притчей. По дороге сюда пескарь, погибающий в колее, попросил Чжуанцзы принести воды и тем спасти ему жизнь. Человек обещал подвести ему воды Западной реки. Пескарь с горечью ответил: «Достань я воды хоть мерку или несколько пригоршней, остался бы в живых. Чем говорить то, что сказали, благородный муж, лучше уж заранее искать меня в лавке с сушеной рыбой!».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю