Текст книги "Галерные рабы"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– Ты хвастаешь познаниями в истории, Искандар-паша, тогда назови случаи, которые опровергали бы твои примеры. – вмешался Саадет-Гирей.

«Твой предок Чингиз как-то написал хорезмшаху Мухаммеду: „Ты хотел войны – ты ее получишь“. Получай, царевич!»

– Храбрый потомок крымских ханов прав. В 1380 году русский князь Дмитрий перешел Дон, оставив эту большую реку за спиной, сжег мосты, чтобы отрезать своим полкам путь к отступлению, и наголову разбил ордынского владыку Мамая. Ты об этом хотел напомнить султану, высокочтимый?

– Нет, он имел в виду битву при Гранике, когда Искандар Зулькарнайн атаковал царя персов Дара через реку и победил, – ехидно вставил начальник артиллерии – отуреченный македонец. Он единственный в диване мог поспорить с чауш-пашой в образованности.

Мехмет, хоть и был раздражен, решил проявить объективность и снисходительность:

– Как видишь, Искандар-паша, примеры истории противоречивы. Не буду сравнивать себя с пророком Зулькарнайном, [95]95
  Коран называет Александра Македонского одним из пророков-предтеч Магомета.


[Закрыть]я еще не достиг его могущества. Но почему то, что удалось неверному князю, вдруг не удастся повелителю правоверных? Есть ли у тебя более серьезные доводы против нашего плана?

Султан второй раз применил слово «наш» и, значит, уже считал план своим. В обычных условиях это должно было бы остановить Искандера. Но сейчас ставка была слишком велика, и он, что называется, закусил удила:

– О величайший из обитателей Сераля! Я не утверждаю, что замысел совсем плох! Твоя мудрость и воинские дарования придали ему много достоинств. Но советы членов твоего дивана, за исключением великого визиря, ухудшили качества плана. Осман-бег предложил нападать первыми. Да гяуры молят своих святых, чтобы мы так поступили! Именно на это рассчитано построение их войск. Об этом же свидетельствует весь ход военных действий. Изволь вспомнить, о хондкар!

Авангарды двух армий столкнулись у Керестешской переправы три дня назад. Союзники подошли к Тисе раньше, чем наши передовые отряды, и могли бы без помех форсировать ее и двигаться дальше. Но герцог Маттиас приказал стать на отдых. Два дня они ждали, не нападали на нас, хотя знали, что нам на подмогу идут подкрепления. Эти пополнения прибыли лишь сегодня. Подумать только, неверные не стали затевать серьезного боя, ограничились перестрелкой через реку, дали нам возможность собрать в кулак все силы – ради того только, чтобы не покинуть свои позиции. В чем причина? В том, что гяуры за три дня укрепили свой лагерь, сделали его неприступным!

– Ты что, предлагаешь не вступать в битву, отойти?

– Мы не можем отойти! Это означает отказаться от взятой немалой кровью Егерской крепости, от возможности ударить по врагу всей с трудом собранной силой. О славнейший из турецких владык, ради этой войны ты и себя, и свой народ лишил всех денег. Ты не можешь повторить поход, если уйдешь или если проиграешь битву у Мезекерестеша.

– Каков же твой совет?

– Мой гениальный повелитель расставил войска так, что ничего не надо менять, разве что продвинуть пушки и йени-чери к воде. Следует только отказаться от атаки и ждать, когда христиане перейдут реку сами. Артиллерия и «новое войско» обескровят и остановят их, румелийцы и анатолийцы охватят с флангов. Сипахи будут резервом. Татары ночью пусть отойдут подальше, переправятся через Тису и нападут в удобный момент с тыла. Мой повелитель захватит австрийцев и венгров в кольцо окружения, как Ганнибал румов в битве при Каннах! И тогда сбудется предсказанное Кораном: «Не раз пожалеют неверные, что они не сделались мусульманами!».

– А если гяуры останутся на месте?

– Пусть сидят! Крымская конница отрежет им подвоз продовольствия. У них наемное войско, оно долго не продержится без жалованья и на скудном пайке. Маттиасу придется или атаковать, или отступать без боя…

– Что ж, мы дадим неверным собакам уйти небитыми? – раздраженно спросил великий визирь.

– Выиграть войну без пролития крови – величайшая победа! А отход союзных войск будет означать для них стратегическое поражение. У Маттиаса и Батори, как и у нас, нет денег на продолжение кампании.

– Да ведь эдак они все обозы с собой утащат, а нас оставят без добычи! – завопил румелийский беглербег.

Аргумент оказался решающим. Советники загалдели. Искандар попытался объяснить, что обоз можно попробовать отбить при вражеском отступлении. Но его никто не слушал. Султан и придворные уподобились муэдзину, который вещает, затыкая себе уши.

Когда все, наконец, опомнились и притихли, заговорил командир сипахов:

– Доводы, что привел Искандар-паша, так же применимы к войску правоверных, как к христианам. Моим воинам уже давно не платили жалованья, они не станут сидеть в лагере и ждать ухода неверных с обозом. Многие сипахи даже сейчас не встали в боевые порядки, остались в своих палатках. Их выманит оттуда только обещание легкой добычи…

– Забудь о легкой добыче! И вообще не она главное на войне!

С помощью здравого смысла Искандар старался переубедить военный совет. Но это было равносильно попытке руками остановить горный камнепад.

– О светоч божественной мудрости! Да кто такой этот Искандар, почему ты прощаешь ему все его наглые выходки и слова? Как смеет он утверждать, будто наша доблестная армия не справится с христианским стадом! – возмутился румелийский наместник. Его дружно поддержали почти все советники.

– Ваши головы затуманены мыслями о наживе! – огрызнулся в ответ Искандар. – Из-за алчности вы предлагаете султану самоубийственный план! В конном строю атаковать полевые укрепления! Спрятать артиллерию в тыл, где она ничего не сможет сделать! Убрать подальше от передовой йени-чери, самую лучшую пехоту, которая только и способна штурмовать вражеский лагерь! Все это заранее обрекает нас на разгром!

Опытный интриган, искушенный в словесных дворцовых поединках, Селим-бег глаза зажмурил от удовольствия, нанося чауш-паше смертельный удар.

– Ты осмеливаешься хаять именно те ценнейшие предложения, которые привнес в план битвы сам падишах?! Уж не возомнил ли ты себя лучшим полководцем, чем наш величайший повелитель?

Побледневший Искандар упал ниц перед султаном:

– Прости, о всемилостивейший и великодушнейший! В меру своих скромных способностей я стараюсь уберечь тебя и твое войско от поражения. Возможно, в пылу спора я сказал не так! Казни меня, если на то будет твоя высокая воля, но не думай обо мне плохо!

Мехмет мысленно представил, красиво ли будет смотреться голова чауш-паши на колу посреди лагеря. Потом вспомнил про услуги, оказанные этим упрямцем при восшествии на престол, бесценные советы во время нынешнего похода. Своенравен, невежлив, непочтителен, заигрывает с йени-чери. Может стать опасным, потому что слишком умен. Но верен, это неоднократно доказано. И служит хорошим противовесом остальным членам дивана, доносит о них много интересного. Пусть пока поживет…

– Я прощаю тебя, мой легкомысленный и самонадеянный слуга. Меньше читай книг, они ударяют тебе в голову. Вспомни сказанное халифом Омаром при сжигании книг неверных: «Если в них есть то, что содержится в Коране, они бесполезны. Если в них есть то, чего нет в Коране, они вредны». Совет окончен. Завтра утром начинайте атаку.

Пятясь назад до полога шатра (нельзя поворачиваться к повелителю спиной), мокрый от пережитого волнения и страха Искандар ощущал себя под прицелом ненавидящих глаз и злорадных ухмылок. Получил, выскочка?!

За пределами шепира лица крымского царевича, командира сипахов и гениш-ачераса, предводителя корпуса янычар, сделались задумчивыми и серьезными. Одно дело травить стаей неугодного дивану строптивца, совсем другое – идти в битву, следуя плану, который считает скверным военачальник, прозванный в войске непобедимым. В отличие от других советников, они все были опытными вояками и понимали, что Искандар-паша прав, однако боялись перечить повелителю.

Гениш-ачерас, один из немногих друзей чауш-паши среди членов дивана, подошел к нему и высказал общее мнение военных:

– Будем надеяться, Искандар-паша, что твои опасения не оправдаются.

…И если случится именно так, то моей шее предстоит ощутить объятия шелкового шнурка. Мехмет не простит хулы его планов. А если восторжествуют союзники, меня ждет не менее «светлое» будущее. Погибнуть в схватке – это верх мечтаний. Куда хуже попасть в плен и кончить жизнь на костре как вероотступник. Если даже спасусь с поля битвы, султан (или его преемник, коли Мехмет погибнет) не оставит в живых. Пророков, правильно предсказывавших беды, повелители не любят, свидетельство тому – судьбы Кассандры, слепого Терезия…

Пусть даже падишах испьет из райской реки Кевсерь, а я останусь жив и дезертирую из турецкого войска, чтобы не попасть в Стамбул. Прощай тогда мое высокое, с трудом завоеванное положение и мечты повторить судьбу Македонца…

Да, вот теперь я понимаю жалобу гениального, но неудачливого Ганнибала: «Нигде меньше, чем на войне, исход не соответствует надежде. Счастье одного часа может низвергнуть славу, уж приобретенную, и ту, на которую можно было надеяться».

Китай, провинция Хэнань, лето 1597 года

– Я вижу: на челе твоем начертано имя духа Тайи, божества Полярной звезды и Северного полюса. Зачем?

Хуа То поднял глаза на По, который после смерти Миня стал тайпаном храма.

– Как подобает перед началом боя, я принес Тайи жертву с молением о ниспослании победы.

– И новоявленному богу войны Гуань Ди [96]96
  Гуань Ди (кит.) – канонизированный в 1594 году и объявленный богом войны Гуань Юй (III в.). прославленный полководец эпохи Троецарствия, один из героев романа Ло Гуаньчжуна «Троецарствие».


[Закрыть]ты воскурил ладан?

– Да, сяньшэн!

– Все равно тебе не пройти Коридор Смерти!

– Почему, высокочтимый? Я успешно сдал экзамен по теории и истории цюань-шу, стратегии, по канонам учений Кун-цзы и Авалокитешвары – Гуаньинь. [97]97
  Авалокитешвара-бодхитсатва, помогающий людям в бедствиях. В Китае известен под именем Гуаньинь – женское божество, печальница за мир, чадодательница. На иконах – прелестная женщина. Обитает в Южных морях. Ей посвящено несколько храмов.


[Закрыть]

– С твоей памятью и способностями грех было бы их не сдать. Здесь тебя смог бы превзойти разве Фэн Цзин. Кстати, напомни мне, кто он.

– Сановник и государственный деятель, живший пятьсот лет назад. Прославился тем, что всего в одиннадцать лет выдержал все три государственных экзамена и получил высшую ученую степень цзиньши.

– Все-то ты знаешь! Уста у тебя узорчаты, ум цветист! Но ученость не спасает в Коридоре Смерти!

– Я усердно тренировался каждый день целых двенадцать лет, сяньшэн! И я справился со вторым испытанием – боевой схваткой!

– Твоими противниками были всего лишь послушники, прожившие в храме менее пяти лет!

– Да, но их было пятнадцать, высокочтимый. Они сменяли друг друга, а я сражался с ними три дня и три ночи без сна и отдыха голыми руками и восемнадцатью видами оружия!

– Я горжусь тобой, То, как одним из лучших учеников! Но для завершающего испытания ты еще слишком молод. У тебя пока хрупкие кости, они плохо выдерживают удары, могут сломаться…

– В схватках я чаще всего обхожусь без блоков, ухожу от атак всем телом…

– В Коридоре Смерти нет пространства для маневра. Ты рискуешь своим здоровьем непонятно зачем. Куда ты торопишься? В поспешности скрыты ошибки. Побудь в монастыре еще два-три года, окрепни телесно, улучши технику боя… Или ты вообразил себя идеальным воином, подобным Ян Юцзи? [98]98
  Ян Юцзи (VI в до н. э.) – сановник царства Чу, легендарный стрелок из лука, который за сто бу – 160 метров – попадал стрелой в лист ивы и на сто выстрелов не давал ни единого промаха.


[Закрыть]Считаешь, будто тебе больше нечему учиться у нас?

– Высокочтимый наставник, я далек от чванства! Просто мне нужно как можно скорее выполнить священный долг. Духи моей матери, покончившей самоубийством, отца и дедушки, умерших не своей смертью, да вдобавок еще и не погребенных, не находят себе покоя и не дают его мне, требуя отмщения. Бродячий брат-монах, недавно посетивший нашу обитель, рассказывал, что мой обидчик уже стареет. Я опасаюсь, как бы он не выпил из Желтого источника без моей помощи.

– Что ж, в деле мести, хоть оно и далеко от заветов Будды, препятствовать не имею права. Да будет милостлив к тебе твой джосс! [99]99
  Джосс (кит.) – судьба, удача, фортуна, божья милость или немилость, случай.


[Закрыть]Знай, что я прошел Коридор лишь с третьей попытки – кости мои тонки. И два раза несчастливой для меня оказывалась тридцать вторая статуя! Так что молись и погромче, как требует буддийский канон, скрежещи зубами, дабы молитва оказалась действенной.

…С голым торсом, в черных штанах и тапочках, с желтым ритуальным поясом Хуа То стоит у входа в длинный и широкий подземный зал, посередине которого бежит деревянный настил. Вдоль него то кучками, то поодиночке высятся сто восемь деревянных статуй, вооруженных подобиями сжатых кулаков, дубинками, затупленными мечами и копьями.

Древний гениальный механик-создатель идолов сделал их так, что никто не знает, как они будут наносить удары. Испытуемый должен идти по настилу. Его вес давит на доски пола, те, в свою очередь, на спрятанные внизу сложные механизмы, которые заставляют статуи поворачиваться вокруг своей оси, наклоняться или падать, нанося удары. Характер атаки зависит от веса испытуемого и от числа досок, на которые он одновременно наступает в тот или иной момент. Иногда приходится отбиваться сразу от нескольких идолов.

Хуа То садится в позу медитации, концентрируется, начинает набирать в себя сверхсилу ци, накапливая ее в таньтьене – центре тяжести тела, который находится в животе немного ниже пупка и из которого исходит вся жизненная энергия.

Он цитирует про себя восемь основ цюань-шу.

Зафиксируешь сознание – придет безмятежность духа. Придет безмятежность духа – успокоится сознание. Успокоится сознание – будешь целомудренно чист – для тебя не станет вещей. Не станет вещей – не будет преград для токов ци. Не будет преград для токов ци – исчезнут образы. Исчезнут образы – пробудишься к свету.

Чувствуя, что он полон ци, как сосуд водой, Хуа мысленно направляет жизненную энергию в нужное русло.

Удар исходит из сознания, кулак направляется волей.

Сознание и ци действуют заодно, четыре конечности движутся сообща, ноги не теряют опоры, при поворотах и вращениях сохраняется устойчивость. Верх, середина и низ – везде единое ци успокоено и сосредоточено. Туловище, руки и ноги перемещаются словно по линиям, отмеренным угломером и отвесом, в пустоту не бьют, руки не поднимаются и не опускаются впустую. Дух сполна присутствует в переживании.

Концентрируя ци, разминая мышцы и сухожилия, Хуа То делает короткое «дао» – серию движений, имитирующую бой с несколькими воображаемыми противниками, и решительно шагает к первой статуе: демону-охранителю с занесенным над головой тупым мечом. Другого оружия нет, значит, угроза может исходить только сверху.

То оценивает взглядом расстояние и прыгает вперед, решив проскочить мимо первого идола ко второму – безоружному, мирно сидящему старцу с улыбчивым лицом. Едва его ноги касаются пола, как из внезапно открывшегося отверстия на груди старика с силой вылетает длинная толстая палка. Хуа молниеносно отскакивает назад – и приводит в действие механизм первой статуи. Демон-охранитель сечет его мечом по голове.

Кожей и слухом То успевает ощутить угрозу сзади и пригибается, наклоняя голову вперед, так что тупое лезвие попадает ему в плечо и сшибает с ног. Кувыркнувшись вперед к ногам старца, Хуа То осторожно поднимается, потом массирует онемевшее плечо.

«Мда, попади меч в голову, меня пришлось бы отсюда выносить. Здесь нельзя прыгать, надо идти, блокируя удары или уворачиваясь от оружия без больших перемещений».

Сказать легче, чем сделать. Тридцать вторая статуя бьет его тяжеленной дубиной так, что уйти невозможно. Хуа То делает блок правым предплечьем, слышит странный треск и чувствует, что рука немеет. Когда юноша приходит в себя от шока, его охватывает такая боль, что он непроизвольно делает шаг в сторону – и соседний идол вышибает из него дух, попадая копьем в солнечное сплетение.

Отключив механизмы, настоятель По выносит своего любимца из страшного коридора, сожалеючи покачивая головой…

– Когда мне можно будет снова попытаться? – шепчет Хуа То, едва придя в себя.

– Не раньше, чем через год.

– Так долго?!

– Радуйся, что легко отделался. У тебя всего лишь перелом предплечья. Через два месяца сможешь снова драться правой рукой. Сегодня отдохни, а с завтрашнего дня приступишь к упражнениям – для левой руки и ног. Тебе это даже на пользу пойдет – второй дланью лучше владеть научишься. А про завершение испытаний со мной теперь не заговаривай. В Коридор Смерти ты пойдешь, когда я сочту твои кости пригодными.

– Умоляю о милости: когда рука заживет, отпустите меня на три месяца из обители. Я за этот срок доберусь до Пекина, отдам долг чести и вернусь обратно.

– Не волен я выполнить такую просьбу. Ты ведаешь обычай: из Шаолиня либо выходят со знаками тигра и дракона, либо не выходят вовсе!

– Сяньшэн, для меня в Поднебесной нет человека ближе вас. Вы мой второй отец, я готов накормить вас своим мясом. [100]100
  Накормить своим мясом близкого человека – образное выражение, означающее «сделать все». Исходит из конфуцианских канонов, где упоминается о преданных сыновьях, отрезавших от себя мясо (в качестве лекарства), чтобы накормить родителей.


[Закрыть]Но я буду вынужден проявить непослушание: убегу. Примите ли вы меня обратно, когда возвращусь, что говорит традиция?

– За тысячелетнюю историю великого храма не было случая, чтобы кто-либо сумел бежать. Потому я оставляю твой вопрос без ответа как бессмысленный…

Настоятель ошибался: несколько десятилетий назад послушник Ху Вэйчуан из Кантона сумел убежать из знаменитой обители до окончания срока учебы. Его тоже привела сюда жажда мести. Он провел в Шаолине пятнадцать лет, трижды пытался пройти Коридор Смерти, но безуспешно: не мог одолеть зловредной тридцать второй статуи. Бежав, он расправился со своими обидчиками, однако в храм уже не вернулся, став учителем боевых искусств.

Умирая, Ху Вэйчуан доверил свою тайну нескольким друзьям, одним из которых был дедушка Хуа То. Старик передал секрет внуку.

Хуа То воспользовался тайными сведениями, доставшимися в наследство, чтобы попасть в храм. Правда, часть испытаний с годами менялась, но основные оставались в неприкосновенности. Второй раз он применил знания Ху Вэйчуана, когда его тело вошло в полную силу после излечения.

Однажды ночью, как только все легли, он пробрался в келью, где хранились приношения. Никто ее не сторожил: воровство в обители – дело неслыханное. То взял мешочек серебра на дорогу. Разделся догола, запихал одежду, деньги и несколько загодя припасенных рисовых колобков в небольшой кожаный бурдючок для вина, который очень туго затянул ремешком. Обвил и крепко закрепил вокруг пояса боевой бич сан-чьен-нен, цеп из трех коротких железных прутов, соединенных стальными цепочками. На конце первого прута имелась ременная петля для рук, третий завершался тяжелым шаром. Это было любимое оружие Хуа То, пригодное и для нападения, и для защиты и не занимающее много места. Кроме того, он положил в мешок несколько метательных шариков и звезд, отравленные иглы, кинжал чишоу, вздыхая, что не может взять побольше воинской снасти.

Из храма То выбрался, превозмогая отвращение, через канализационные трубы, которые несли свое содержимое в речушку, протекавшую у подножия холма. Ху Вэйчуан в свое время чинил их и обнаружил, что они достаточно широки для человеческого тела, никогда не заполняются грязной водой и нечистотами, не имеют решеток.

Отмывшись и оттерев тело песком, Хуа То натянул одежду и помчался ровным волчьим шагом, каким мог бежать много часов, по дороге, ведущей на северо-восток. Повернулся Ковш и склонилась к закату звезда Цэнь [101]101
  Цэнь – созвездие Ориона.


[Закрыть]– наступил рассвет. А Хуа То был уже в сотне ли от Шаолиня. В первом же городке купил съестных припасов на дорогу. Халат послушника избавлял его от необходимости иметь подорожную грамоту и другие документы, дающие право беспрепятственного проезда. Разбойников он не боялся, даже жаждал встречи с ними, чтобы испытать себя перед настоящим делом.

Днем и ночью, отдыхая только во время сна и коротких трапез, неутомимо и неуклонно, то бегом, то шагом, ориентируясь по Большому ковшу, [102]102
  Большой ковш – созвездие Большой Медведицы.


[Закрыть]он двигался к Северной столице – Бэйцзину, как назывался Пекин в те времена.

Южная Африка, 1603 год

Побитый на чужбине вернется домой, побитому дома некуда идти. Опровергая эту мудрость зулу, Мбенгу пробирался на солнечный восход с мечтой увидеть бескрайнее соленое озеро, белоокрыленные лодьи, меднолицых пришельцев и волосатых белых человекообезьян, каменные хижины высотой с баобаб.

Стала ли эта мечта главной целью его жизни? Ни в коем случае. Не так он был взращен, а ведь от воспитателей слишком многое зависит: когда корова жует даже сорную траву, теленок смотрит ей в рот.

У кого дети, у того счастье. Продолжение рода – наиглавнейший долг мужчины и женщины. Холостяк в деревне прозябает, он – раб общины, не может стать вождем, не считается мудрецом. Бездетный ему подобен.

Мбенгу уже имеет много детей в различных племенах. Когда-нибудь он заведет себе собственный крааль, станет патриархом клана. Но это потом. Женщины рожают мужчин. Тем предназначено выйти из чрева, чтобы не только бросать семя, но и творить великое. Герой умирает героем. Ему, Мбенгу, не удалось поднять кабанов – зулу из пыли, в которой те любят нежиться. Не судьба. Что ж, к судьбе надо относится с уважением, не роптать на нее. Удача – лучший талисман. Однако если человеку не везет, ему ничто не поможет. Приходится уходить. Хижина, где капает, лучше самой благоустроенной могилы.

А куда направить шаги? Когда дома больше нет маниока, следует искать его у соседей. Каждая неудача прибавляет ума. Он найдет другое племя и приготовит его к мфекане – а еще лучше сам начнет мфекане, чтобы другие не опередили его и не застали врасплох.

Мбенгу отличался от подавляющего большинства африканцев, для которых будущее вообще отсутствовало. Но и он особо не думал о грядущем, не торопил жизнь, наслаждался настоящим. И верил в себя. Ящерица, свалившись с высокого дерева ироко и ухитрившись не сломать себе кости, сказала: если даже никто другой не восхищается моим подвигом, я восхищена им сама.

Отчаянного путешествия – сотни километров через саванны, джунгли, и горы в одиночку – не перенес бы менее здоровый и неприхотливый человек. А Могучий Слон процветал, питаясь мясом убитых животных, травами, кореньями и плодами. Не брезговал и саранчой, жуками, слизняками, если вдруг долго не везло на охоте. Селений избегал. Реки, удостоверившись, что поблизости не подстерегает крокодил или водяная змея, переходил вброд, переплывал, привязав скарб к надутому кожаному мешку.

Когда ему наскучило одиночество и истомило воздержание, он похитил первую попавшуюся молодую женщину из попутного крааля. Вскинул на плечо и утащил, как леопард козу. Отбежав на безопасное расстояние, насытил плоть, взяв пленницу силой. Заставил идти с собой. Первое время связывал на ночь, чтобы не убежала или не ударила спящего копьем. Потом спутница поняла, что не сумеет сама ни вернуться в родные места, ни выжить одна в дикой местности. Смирилась. Если тебя преследует слон, ты взберешься и на колючее дерево.

Мбенгу не обижал ее, досыта кормил, работой, сверх обычных женских трудов, не обременял, и пленница привыкла к нему, стала считать себя любимой и нужной. Но когда она забеременела и не могла продолжать путь. Могучий Слон оставил ее у встречного селения, а себе позже выкрал другую молодку. И поступил с ней точно так же.

Впрочем, женщины нужны были ему ненадолго – для утех. Он не скучал и наедине с собой.

Взгляд из XX века

Мбенгу делал немыслимое для любого нгуни – жил в одиночестве, вне общины, в отрыве от родины. И не только для нгуни – для любого члена племенного сообщества. Даже в просвещенной античной Греции остракизм, изгнание из полиса, приравнивался к смертной казни. Сократ, представший перед таким выбором, предпочел смерть.

До сих пор родные места для африканца – не просто какая-то территория, а мать, младшая по сравнению со всей землей. Она даже имеет свою физиологию и анатомию. Каждая гора, река, селение, поле – определенные части тела матери-родины, назначения и названия которых известны лишь вождям и жрецам. Тайну бережно хранят от врагов и вообще посторонних. С родной землей неразрывно связан и культ предков, пронизывающий быт, мораль и нравственность обитателей Африки. Незримой пуповиной прикреплен чернокожий к своей малой родине, и его самое страстное желание (как, кстати, у китайцев и других южноазиатских народов) – быть похороненным именно там, где родился.

Мбенгу не ведал родины, но в остальном оставался сыном своего времени и народа. Жизнь его, как и всех других африканцев, протекала на границе конфликта стихий. Не злых и добрых (это рационалистический европейский подход), а противоречивых, беспощадных, но нужных человеку. Мы не можем полностью понять его – не так воспитаны, не в то верим. Постараемся хоть чуть-чуть взглянуть на мир его глазами, ощутив при этом сердечный трепет: примерно так видели окружающее наши предки в ту эпоху, когда начали завоевывать себе звание гомо сапиенса.

* * *

Глупые зулу боятся изгнания из рода пуще смерти. Конечно, их доводы в пользу жизни в общине весьма весомы. Но и у одиночества есть свои преимущества, мало очевидные на первый взгляд. Не все на свете таково на самом деле, каким выглядит. Пантера прекрасна с виду, а мясо шимпанзе вкуснее ее отвратительного облика.

Когда ты один, можешь не опасаться, что кто-то наступит на твою тень.

Человек состоит из тела, тени и сердца. Тень только во сне покидает тело, а в миг смерти прощается с ним навсегда, переселяясь в другую рождающуюся плоть. Колдуны ловят тень жертвы, придавливая ее пятой к земле, запихивают в калебас и прячут сосуд в муравейник. Испорченная тень не меняется внешне, но хиреет – а с ней и тело.

Неизвестно, что лучше – жить вне племени, где тебе грозят лишь видимые опасности, или постоянно пребывать под угрозой такой напасти, как уязвленная тень.

Ноги Мбенгу привычно ступали по траве, колючкам, камням, по сухой поверхности саванны, по мягкой и сырой пружинящей почве тропического леса. Руки сжимали копья и ассегаи (щит он выбросил за ненадобностью). Спина гнулась под мешками с копченым мясом, водой и орехами кола. Уши и нюх искали советов у живых существ, с которыми у него было острое чувство общности. Их следы, помет, звуки подсказывали ему, где можно найти пищу и питье, как избежать гибели. Глаза обшаривали окрестности в поисках опасности, хороших и дурных примет, улавливали малейшую перемену в настроении природы и стихий. Вспорхнула птица в кустах – тайных знак. Нечаянно задетое растение – предвестье беды. Вырванный корень, если прочесть заклинание, превратится в чудодейственное лекарство. Стоит ему сейчас, не двигаясь с места, произнести имя Нделы, как он сойдется с вождем зулу в незримом поединке, уколет его прямо в мозг и сам получит магический удар от охраняющей Нделу инкатхи.

Впрочем, Могучий Слон не строил планов мести: был слишком занят мысленными беседами с духами. Мбенгу рассказывал им о своих победах, неудачах, замыслах, вожделениях. Иногда, чтобы услышать звук человеческого голоса, пел предкам песни о себе вслух.

Пращуры шептали слова одобрения или порицания, рисовали на белой поверхности его мозгов внутри черепа, как на стене в пещере, яркие картинки прошлого, до того взаправдашные, осязаемые, что Мбенгу и не понимал подчас, случилось ли это все давно или происходит ныне. Особенно зримо прошлое представало перед ним вечером, перед сном, когда исчезала очерченная светом граница между миром людей и царством кошмаров, когда таинственные силы подкрадывались к человеку вплотную и лишь огонь костра мешал тьме поглотить одинокого путника.

Духи плясали в пламени, прыгали искорками, перекликались друг с другом и с Мбенгу короткими фразами, которые непосвященный принял бы за простой треск сгорающих сучьев.

– Будущего нет, время идет назад, ибо только прошлое действительно существует и растет в тебе с каждым проходящим днем, – шептали они. – Вспоминай, Мбенгу, вспоминай…

* * *

Кровосмешение – табу для простых уветов, святая обязанность для их владык. Верховный вождь должен иметь наследника лишь от своей сестры, дабы священную кровь не разбавили посторонние примеси.

Тысячелетний опыт выращивания скота да и история самой королевской семьи предупреждали: браки между родными грозят вырождением. Поэтому старейшины советовали вождям брать побольше жен из других племен. Наследником становился только сын королевской сестры, но та могла быть и от другой матери. Царственная кровь обновлялась, не теряя первозданной чистоты и святости.

Мудрость веков научила также уветов случать самых больших быков и коров, чтобы от поколения к поколению приплод становился крупнее. Так поступали и с владыками: они по виду должны отличаться от своих подданных. Повелители вырастали гигантами даже среди своего народа, быть может, самого рослого в Африке.

Вот почему взликовали уветы, когда у верховного вождя Нджвалуи и его сестры – жены Хленгуи родился небывало большой сын. Радость их, правда, смешалась с горем пополам.

Эллины верили, что Геракл, сын громовержца Зевса и земной женщины, родился таким рослым и сильным, что еще в колыбели задушил двух змей, которых подослала ревнивая царица неба Гера.

Сын вождя своими размерами, появляясь на свет, убил собственную мать – та умерла родами.

И многие ворожеи и советники сказали: младенец – колдун.

А другие старейшины, знахарки и сам король возразили: новорожденный – будущий великий повелитель, коего еще не видела земля.

Ребенка купали в отваре коры баобаба, чтобы он вырос сильным и живучим, как дерево, перед которым бессильны ураганы, засухи и пожары. Лишь слоны опасны баобабу – они поедают его кору, и дерево гибнет. Поэтому младенца назвали Слоненком. Толстошкурые не станут вредить своему, так что теперь наследник мог не опасаться ничего под солнцем и луной.

Кроме людей, так как споры о его колдовской сущности не прекращались.

Чтобы пресечь раздоры в племени, раз и навсегда определить судьбу первенца, Нджвалуи объявил испытание ядом.

Пока знахарь готовил отраву, испытуемых заперли на сутки в тесные хижины для поста и молитв.

Наутро каждый, кто говорил за наследника или против него, выпил по чаше настойки из коры красного дерева. Содержащийся в ней яд сильно действовал на сердце. Жрец-судья легонько ударял испытуемых по голове, приговаривая:

– Ложь улетучивается, как роса при восходе солнца. Красное дерево, останься в нем и разорви желудок, если он виноват в клевете или защищает колдуна. Если же этот человек чист, пусть его вырвет.

Толпа вокруг кричала:

– Клеветник – как поле арахиса, которое не может укрыться и тем более укрыть другого! Ложь расцветает, но никогда не плодоносит!

Все противники Слоненка умерли и были похоронены тихо и скромно.

Сторонники наследника погибли тоже – но не все. И главное, выжил Нджвалуи. Он подорвал здоровье, зато укрепил духовную власть над племенем и сохранил первенца, доказав навеки: Слоненок не колдун и никогда им не станет.

Снова возликовал народ и уверовал, что возвеличен будет новорожденным, когда тот войдет в возраст.

Слоненок рос, оправдывая свое имя, и в восемь лет телом походил на двенадцатилетнего. Это и спасло его при нападении диких йагов.