Текст книги "Галерные рабы"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Паша тупо вперяет взор в торчащий из его плеча обрубок, поливающий все вокруг темно-алой жидкостью. Удивленное выражение на его лице сменяется судорогой боли, потом гримасой смерти – клинок китайца пронзает ему грудь.

Облегченно вздохнув, Сафонка переводит взгляд. Джумбо прижал Искандара к мачте бревноподобным вальком весла, держа его на уровне груди. Грек отталкивает обломок, но по сравнению с лапищами негра его могучие руки кажутся цыплячьими косточками. Достаточно Джумбо поднапрячься – голова его противника будет раздавлена в деревянных тисках.

Джумбо глядит в лицо недавнему другу – и не делает последнего усилия, наоборот, убирает свое необычное оружие и отступает на шаг. То ли он щадит Искандара, то ли вознамерился взять разбег, чтобы раздавить неприятеля с ходу одним рывком. Вожаки вражеских отрядов скрещивают взгляды, как клинки. Десница грека падает и выхватывает из-за пояса небольшой пистоль. Запасливый Искандар верен себе – приготовил резерв на самый крайний случай. Джумбо не препятствует ему поднять дуло…

Недрогнувшей рукой турецкий полководец всаживает пулю прямо в исполинский черный лоб. Гигант издает протяжный вопль, который кажется Сафонке, неплохо изучившему Джумбо, странным: так негр кричит только в экстазе торжества. И смертельно раненый великан мог бы уничтожить своего погубителя, достаточно лишь сделать шаг вперед. Джумбо снова щадит супостата. Развернувшись, эбеновый колосс раздробляет веслом голову янычара, ринувшегося на помощь командиру, и валится подрубленным дубом.

Горестный стон Хуа пронзает уши Сафонки. Не успевает он и глазом моргнуть, как бывший монах Шаолиня уже стоит перед Искандером, обнажившим саблю…

Противники замирают, словно два спущенных с цепи волкодава, которые неожиданно заметили друг друга. Искандару куда легче – он на небольшой свободной от трупов площадке, где сподручнее маневрировать. Хуа То опасно балансирует на возвышении из мертвых тел, наваленном рабами для укрытия от пуль. Стенка эта грозит вот-вот развалиться.

С гортанным выкриком османский полководец кидается в атаку. Он не повторяет ошибки Мурада, не допускает резких выпадов, рисует восьмерки острием сабли, делая ставку на превосходящую длину своих рук и неудобное положение противника.

Хуа приседает на корточки, понижая центр тяжести, приобретая большую устойчивость. Легким поворотом кисти отводит блистающую полоску стали. Резко оттолкнувшись, взмывает высоко вверх, совершает пируэт в воздухе, приземляется за спиной Искандара. Разворачивая корпус, хлещет назад клинком, как плетью. Острие просекает греку позвоночник.

Оставшиеся янычары (их трое против русского и китайца) полны решимости сражаться до конца, несмотря на гибель командира. Сафонке достается один противник – раненый, как и он сам. Ятаган короче палаша, и это обстоятельство укорачивает жизнь турка…

Сафонка переводит дух, оглядывается, тяжело дыша. Хуа То выпускает кишки последнему врагу. С кормы спускается белый, как мел, Андроникос и бежит к распростертой фигуре Искандара. Он не принимал участия в сражении, догадывается казак.

Хуа То скачет через барьеры из трупов вдоль левого борта, перерубает канаты, отталкивается от горящей каторги. К счастью, заклинившиеся обломки весел не дают кораблям сойтись вплотную, а ветер пока еще сбивает пламя в сторону.

Китаец перевязывает другу плечо, укладывает на палубу. Отходит, возвращается с фляжкой, дает выпить огненной жидкости, от которой перехватывает дыхание. Давит какие-то точки на шее и висках, так что Сафонка напрягается от боли. Становится легче, голова проясняется.

– Рана не страшная. Потерял мал-мала крови. Пока ты лежать, я ходить по палубам, искать живых.

Сафонка забывается в полудреме. Хуа То оглядывается.

«Горе… Сколько людей погибли неизвестно за что! Неправда, известно за что: за не свое богатство, за право распоряжаться чужими судьбами.

Кровь многих – на моей совести. Надлежит очиститься…»

Хуа То делает низкие поклоны на все четыре стороны света и шепчет:

– Мне искренне жаль, что я убил вас. Тысячу тысяч раз прошу прощения за то, что сократил ваши жизненные пути. Я объявляю всем богам моря, кто видел нашу схватку, что я один виноват в вашей смерти, и я беру на себя все, что сулит мне карма за мои деяния. Пусть ваши души не гневаются на меня. Да найдете вы счастье в своих будущих жизнях, и пусть в грядущих воплощениях мы встретимся снова – друзьями…

Бывший монах отвязывает от мачты капитана испанского судна. Тот легко ранен и оглушен ударом по каске.

Турки пощадили его единственного из экипажа – надеялись на выкуп. Офицер невысок, плечист, плотен, лицо несколько одутловатое, бритое до синевы, бледное из-за пережитого. Большой горбатый нос, тонкие губы, острый подбородок придают ему ястребиное выражение. Одет в кирасу, короткие штаны, высокие кожаные сапоги.

– Дон Рамон Орьехос, – церемонно кланяется капитан и продолжает по-латыни. – Не знаю, сеньор, поймете ли вы меня, но я бесконечно благодарен вам за спасение моей жизни и моего корабля. Отныне моя шпага и рука всегда к вашим услугам. Хотя вряд ли они могут вам пригодиться, учитывая ваше несравненное искусство фехтовальщика!

– Не стоит благодарности, великодушный муж, я лишь выполнял христианский долг, – витиевато отвечает китаец заученной еще в иезуитском колледже фразой, тоже склоняясь в поклоне.

Вдвоем с капитаном они поднимают небольшой парус на четвертой – наклонной – матче, расположенной почти в конце кормы. Хуа То не видел бонавентур, как называют эту мачту, на кораблях хусци в Макао и по пути в Рим, ее стали устанавливать на каравеллах и галеонах совсем недавно. Затем они ставят блинд – передний прямой четырехугольный парус под бушпритом. Только эти паруса целы. С облегчением вздыхают, видя, как горящая каторга медленно отдаляется. Просто чудо, что галеон не загорелся в такой опасной близости от нее.

Капитан обыскивает тела турок, снимая с них дорогие украшения, одежду, вытаскивает кошели и драгоценности из-за пазух, свинчивает перстни и браслеты с пальцев и рук. Поколебавшись, проделывает то же с погибшими испанцами.

– Им все равно ничего не понадобится, – извиняюще улыбается он.

Тем временем Хуа То и немного оклемавшийся Сафонка сбрасывают в воду мертвых – всех, кроме Джумбо, оттаскивают раненых рабов в тень спущенного с грот-мачты паруса, образовавшего как бы навес. Бывший монах Шаолиня уверен, что ни один из них не дотянет до утренней зари: слишком кровообильны раны, чересчур истощены тела. Испанцев в живых не осталось ни одного – османы постарались. Сафонка читает по убиенным заупокойную молитву, другую – во здравие пострадавших. Китаец отворачивается, пряча скептическую ухмылку.

Дон Рамон, бормоча искупительную молитву, возводя очи долу, погружает свой «мисерикордиа» [237]237
  Тонкий длинный «кинжал милосердия» для добивания поверженного врага через отверстия в доспехах.


[Закрыть]в сердца еще живых турок, обшаривает их трупы и выбрасывает за борт. Добив последнего, решительно и деловито направляется к пришедшему в себя Искандару. Полководец недвижим, голова его покоится на коленях Андроникоса.

– Пожалуйста, не трогать его! – преграждает путь китаец. Дон Рамон недоуменно пожимает плечами, прячет кинжал и присаживается неподалеку. Пошатываясь, подходит и присоединяется к компании Сафонка.

Хуа То переворачивает раненого, скрипящего зубами от боли, на живот. У грека разрублен позвоночник на уровне поясницы, парализованы ноги.

– Сколько мне осталось жить? – спокойно, с натугой в голосе вопрошает Искандар.

– Десять дней. Чуть больше.

– Ты можешь исцелить меня?

– Нет.

– Можешь уменьшить боль?

– Попытаться. Но тогда ты умереть через день-два…

– Великий Бабек утверждал, что лучше день прожить свободным, чем сорок лет жалким рабом. Я хочу встретить смерть пристойно, беседуя с верными друзьями… или хотя бы достойными врагами, а не извиваться, подобно червю, лишнюю неделю, искусывая губы в кровь. Делай свое дело, воин-целитель.

По просьбе китайца Орьехос отыскивает в кубрике портновский набор для шитья парусов и починки одежды.

– Большие, толстые иглы, – огорчается Хуа То. – Хорошее чженьцзю не сделать ими…

Он отбирает самые маленькие иголки, долго острит и точит их на точильном камне. Обнажает спину Искандара, ищет какие-то точки и утыкивает иголками поясницу, лопатки, позвоночник, шею. Грек начинает дышать ровнее.

Падает ночь, ветер стихает. Море ласково лижет бока галеона, мурлычет колыбельную песню. Далекими огнями позади догорают корабли. Дон Рамон и Хуа То приносят железный лист и жаровню, разводят небольшой костер, поджаривают соленую свинину. Заедают ее бисквитами, запивают разбавленным ромом. Искандар отказывается от трапезы. Из кают офицеров достают тюфяки и одеяла, устраиваются на ночлег. Никто не хочет ночевать внутри галеона, в темных его недрах словно бродят души умерших…

– Давайте спать, – предлагает капитан. – Если ветер останется благоприятным, он потихоньку снесет нас за два-три дня на север, ближе к земле. Только бы волнение не поднялось. Блинд создает неплохую тягу, но расположен близко к воде, волны его заливают. Может быть, утром удастся поднять другие паруса, хотя нас слишком мало, чтобы управлять галеоном. Да и такелаж поврежден очень сильно, лини и шкоты перебиты, реи сломаны…

Все смертельно устали, тем не менее заснуть после пережитых треволнений никто не способен. Мешает и боязнь пожара: вдруг искра от костра упадет на палубу.

– Подремлите, я послежу за огнем – вызывается Искандар.

– Ты ранен, Александр, тебе нужно поспать – возражает Андроникос.

– Стоит ли тратить на сон оставшиеся мне часы, если впереди ожидает вечный сон? Разве я не прав, отец?

– Догадался, сынок?

– Чего ж тут догадываться! Достаточно глянуть в зеркало, чтобы увидеть, на кого я похож, – на купца Хрисанфа или педагога Андроникоса.

– Зачем же ты притворялся все эти годы?

– Просто поддерживал дурацкую игру, в которую играли вы трое. Пытался наказать тебя и мать. Не хотел обижать рогоносца Хрисанфа, он был так добр ко мне… Никак не пойму одного. Хрисанф достойный, гордый и умный человек, ничем не уступающий тебе. Он не мог не знать, что жена ему изменяет. Как ты заставил его смириться с тем, что не только живешь в его доме, но и наставляешь ему рога? Или вы спали втроем?

– Не пачкай грязью свою семью! Хрисанф никогда не делил ложе с твоей матерью, и она не знала другого мужчины, кроме меня! Ее родители отказались отдать единственную дочь-красавицу за бедного повстанца, хоть и ведущего свой род от спартанских царей. Зато они охотно польстились на богатства его друга, преуспевающего афинского купца! Хрисанфу не нужны женщины, он решился на этот брак только ради меня. Я любил твою мать, как Орфей Эвридику! Легендарный певец спустился за женой в подземное царство Аида. Я согласился, чтобы в глазах света моя милая оставалась чужой супругой, а мой сын называл отцом моего друга…

– И любовника!

– Ты и это знаешь! Что ж, мы с Хрисанфом тоже любим друг друга по обычаю истинных эллинов!

– Христиане называют мужеложство страшным противоестественным грехом!

– Мало ли что выдумали эти лицемеры! Наши пращуры, коих мы должны почитать за образец во всем, не считали единственно верной лишь любовь мужчины к женщине. Эрос всеобъемлющ! Стрелы Амура поражают все живое! Зевс похитил Ганимеда не только для того, чтобы прекрасный отрок стал его виночерпием! Геракл делил ложе не только с Эолой, Деянирой, Омфалой, но и с мальчиками! Подобно олимпийским богам, владыки и простолюдины Эллады и Рима, Персии и Карфагена были падки на ласки и девушек, и юношей. Сафо воспевала духовный и плотский союз между женщинами. Все великие герои древности, Александр и Ганнибал, Кир и Цезарь, сотни других не делали различия между полами. Вспомни дружбу и любовь великих патриотов – полководцев Эпаминонда и Пелопида. Божественный Юлий жил с вифинским царем Никомедом, за что удостоился клички «вифинская царица». А на триумфах, когда легионерам разрешалось говорить про императора все, что им вздумается, даже самое гадкое, чтобы боги не позавидовали счастью триумфатора, воины Цезаря кричали: «Римляне, берегитесь! Вот едет лысый распутник, муж всех жен и жена всех мужей!».

А спартанцы, самый мужественный народ в истории?

Когда спартанский мальчик достигал двенадцати лет, один из взрослых воинов выбирал его себе в напарники, брал на несколько недель с собой в горы, обучал охоте и любви. Лакедемоняне касались своих женщин только в тридцать лет, отслужив в войске и получив право на женитьбу. До этого же смиряли буйство плоти исключительно с мальчиками.

А знаменитый фиванский Священный отряд, никогда не терпевший поражений? 300 входивших в него воинов набирались только из пар любовников, давших особую клятву. Старший из двух, эраст, занимал почетное место справа, со стороны копья; младший, эрамен, слева, со стороны щита.

Скажешь, то было давно. Но в мире мало что изменилось с тех пор! В мусульманских гаремах наряду с наложницами содержатся мальчики. Судя по рассказам Хуа, в Китае – тоже! Христиане лишь на словах против, а на деле многие из них с наслаждением погрязают в содомском грехе! Сколько римских пап и кардиналов, французских и прочих христианских королей и владык имели и имеют любовников-фаворитов! А монахи в монастырях! А люди искусства и науки! Величайшие из великих Микельанджело Буонарроти и Леонардо да Винчи не избежали подозрений в противоестественной любви к мужчинам. Твой любимец, ювелир и скульптор Бенвенуто Челлини был приговорен к четырем годам тюрьмы за содомию. [238]238
  В феврале 1577 г.


[Закрыть]

Но ханжество процветает! Люди привыкли делать втайне то, что вьяве сами осуждают. Почему же ты не способен подняться выше христианского лицемерия?

– Я не спорю против очевидного, отец. Наши с тобой жизни прожиты, и мы не в силах что-либо изменить. У меня осталось мало времени, и я хочу отгадать загадку: почему мои друзья изменили мне и убили меня? Почему даже мой родной отец, как Понтий Пилат, умыл руки и стоял в стороне от сражения, в котором решалась судьба его сына?

Андроникос только собрался ответить, как вмешался возмущенный дон Рамон:

– Ты еще удивляешься, нечестивец! Я про тебя слышал, вероотступник! Кто же будет защищать Иуду, предавшего веру Христову за тридцать турецких сребреников?!

– Сотни владык меняли веру, как сапоги или перчатки! И тысячи людей смеялись над религиозными баснями! Я не отрицаю Высшего Разума. Но почему это должен быть именно библейский бог? В Саваофа верят меньше людей, чем в Аллаха. А у китайских идолов почитателей куда больше; чем христиан и мусульман, вместе взятых. Так чья же религия верна?

– Жаль, презренный безбожник, что твоя рана не позволяет мне расправиться с тобой! Ничего, вскоре ты понесешь кару куда горшую, нежели могу уготовить тебе я! Разверзнутся котлы ада – инферно и поглотят тебя навеки!

– Вряд ли! Если все предопределено Верховным Существом, как могу я противиться своей участи? Мне на роду написано стать вероотступником и богохульником! Так хочет бог, я лишь безропотно исполняю его волю. За что же меня – в ад?!

– Не все католики, о собака, разделяют догмат о предопределении человеческого бытия. Большинство теологов склоняются к тому, что существует свобода воли, выбор между тьмой и светом… Я знаю, я учился в Саламанкском университете и не раз присутствовал на богословских диспутах…

– Ах ты лицемер! «Свободу воли» в христианском мире насаждают кострами аутодафе, к ней идут в «испанских сапожках» прямо из объятий «железной девы». [239]239
  Виды пыток, применявшиеся инквизицией.


[Закрыть]Мусульмане куда больше соответствуют заповедям кроткого Иисуса из Назарета, нежели его собственные поклонники! Когда испанец попадает в Турцию, его делают рабом, если он не принимает мохаммеданства. Омусульманившись, он получает свободу и может стать даже визирем. А в твоей Испании даже бывшие мавры-мориски, окрещенные столетия назад, находятся под постоянным контролем инквизиции. Турок же, отказавшийся изменить вере отцов в христианском плену, сгорит на костре! Хороши «любовь к ближнему», «добровольный выбор между тьмой и светом»! Христиане и между собой не ладят! Католики, православные, лютеране, англикане, кальвинисты, гугеноты – все рвут друг другу глотки, как бешеные псы…

– Турки-сунниты тоже не жалуют собственных еретиков: персов-шиитов, исмалитов, карматов и прочих сектантов, – уточнил Андроникос.

– Правильно, и тем не менее они куда веротерпимей, чем христиане. Впрочем, мы уклонились от главного. Сафонка, скажи, что побудило тебя отказаться от моего предложения? Вы двое, – кивнул он китайцу и испанцу, – будьте любезны отойти, дабы он мог говорить без помех. Его тайну, если это тайна, я унесу в могилу…

Сафонка никак не мог подобрать подходящие слова.

– Я думал, ты царь истинный… Верил, ты освободишь всех гребцов, разобьешь турок, создашь царство божье на земле, вернешь нас по домам. Мы, рабы, стали твоим народом, твоими подданными, надеялись на тебя, как на государя своего законного… А ты о нас и не думал…

Взгляд из XX века

Иностранные исследователи одной из причин сталинизма называют давние монархические традиции русского народа. Мало еще у каких наций владыки пользовались таким благоговейным почтением, вызывали такие упования (конечно, речь о более поздних временах, чем первобытнообщинный строй и рабовладельческая эпоха, когда люди обожествляли начальство в прямом смысле слова).

Английский король Генрих VIII был почти копией русского самодержца Ивана IV. Оба объективно способствовали историческому прогрессу своих держав, стремились к полному объединению страны. Вели удачные и неудачные войны. В молодости пытались проводить серьезные реформы, бросали начатое на середине, казнив прогрессивных советников (для примера назовем только двух – великого Томаса Мора и менее известного, но тоже незаурядного Сильвестра Адашева). Срубили немало голов высшей знати. Попускали всласть излишне буйной кровушки в демократически настроенных городах, осмелившихся воспротивиться царственным амбициям. Каждый укокошил по нескольку своих жен – даже в этом сходство! Правда, отечественный батюшка переплюнул-таки заморского коллегу – сына собственноручно посохом порешить изволил…

А вот поди ж ты, благодарный английский народ не поет песен о Генрихе VIII, об Иване же Грозном их сложено множество…

И где еще, в какой стране нищий монах-расстрига или неграмотный казак вздымал половину населения на бунт, объявив себя законным государем?! Подобное лишь дважды случалось в истории: в Персии маг Гаутама короткое время выдавал себя за умершего царя Бардию. В древнем Риме «калифом на час» стал Лженерон. На святой же Руси Гришка Отрепьев, до сих пор безымянный «тушинский вор» Лжедмитрий II, Лжедмитрий III и Емельян Пугачев – лишь самые именитые в длинном списке, за ними идут «царевичи» Илейка, Петр, княжна Тараканова и прочие менее удачливые самозванцы.

И еще интересное наблюдение: чем лютее и тяжелее на руку царь-батюшка, тем большая память оставалась о нем у осчастливленного народа. Об Иване Грозном уже говорилось, прогрессивный деспот Петр Великий не только в песни – в сказки попал!

Впрочем, будем объективны. Иван III (он первым получил прозвище Грозный и позднее в народном сознании слился с образом своего более известного, хоть и менее богатого заслугами перед Россией внука и тезки), Иван IV, Петр I – выдающиеся государственные деятели, оставившие заметный след в летописи нашей страны. Своими деяниями они окончательно утвердили царскую легенду.

Зародыш ее возник еще при Святославе и Владимире Красное Солнышко, укрепился при Ярославе Мудром, Владимире Мономахе. Развитие мифа стимулировали Александр Невский, Даниил Галицкий, Михаил Тверской, Иван Калита, Дмитрий Донской. Одновременно победители и неудачники, борцы за национальную независимость и ордынские прислужники, угнетатели и жертвы, стяжатели и мученики (трое из них канонизированы церковью) и, самое главное, патриоты и радетели земли Русской – все они слились в привлекательный, как рублевская икона, образ великого князя-спасителя от татарских да боярских притеснений, а потом царя-надежи, доброго до простых людей.

Возвеличению государя способствовало еще и то, что политическое влияние официальной церкви на Руси было слабее, чем у католицизма и протестантства в Европе (вот почему там основной формой народных движений были ереси). В России все как бы сдвинулось на ступеньку: церковь подменяла верховную власть, а царь был живым богом…

И неудачник Борис Годунов не подорвал веру в самодержца-милостивца, чьи благие намерения сводятся на нет предателями-боярами (правда, похоже на современную сказочку о великом вожде, от чьего имени творили зло негодяи-наркомы?!). Ведь именно Борис был впервые избран Земским собором, он же впервые объявил главной целью своего царствования повышение благосостояния народа. Конечно, Борис не сдержал своего обещания. Так уж повелось, что почти всегда благосостояние растет не благодаря, а вопреки усилиям властей многострадальной страны нашей. Как и позднейшие отечественные владыки и лидеры, Годунов одной рукой даровал, другой отбирал: именно при нем окончательно отменили свободный выход крестьян в Юрьев день. Все же даже в Годунова русские люди верили. Множились его неудачи – вера уменьшалась, тем не менее большинство народа переметнулось к самозванцу лишь после смерти Бориса…

И потом ни Лжедмитрий, ни Василий Шуйский не разрушили ореола «избранника божия», чем Романовы с выгодой для себя пользовались триста лет.

В определенной мере «необходимость самовластья и прелести кнута» любы нам и поныне. Иначе не тосковали бы многие по «твердой руке», не уповали бы миллионные массы на мудрость властей, не ждали бы с замиранием сердца «указуев» из столицы.

Не может быть свободен народ, угнетающий другие народы. Равно не может быть свободен народ, который армейский принцип «Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак» воспринимает как аксиому повседневной жизни и никак не впитает в себя простую мысль, что в руководители далеко не всегда попадают достойные и умные, зато слишком часто – самые честолюбивые, подлые, нечистоплотные, лицемерные, не гнушающиеся ничем ради своей карьеры.

«Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб… который оправдывает и прикрашивает свое рабство… холуй и хам». Понимаем ли мы до конца эту ленинскую мудрость?

* * *

– А что вере христианской ты изменил, конечно, плохо… Да ведь у нас на Руси стародавние князья, бывалоча, обусурманивались. Так жители уделов ихних все равно за господ их признавали… Нет власти аще от бога. Раз господь терпит вероотступника, так нам терпеть и подавно. Был у меня знакомец, дед Митяй, о коем я сказывал. Он не однажды от крещения понарошку отказывался, чтоб живот сохранить, потом грех сей отмаливал. И я его вторым отцом почитаю! А тебя я любил больше живота своего! Кабы повел ты рабов против турок, я бы пошел за тобой, невзирая на веру твою! И безбожие, кое ты выказал только что, мне бы препоной не стало! Вон Джумбо идолопоклонник, ан я его вожаком признал. Но не пойду я за таких царей, кои народ свой умучивают войсками чужеземными! И грех на душу брать, воевать против людей веры христианской, мне не любо! На том весь мой сказ!

– Погоди-погоди. В Московии властители испокон веков с помощью чужеземных дружин покоряли свой собственный народ. Владимира и Ярослава помогли посадить на великокняжеский престол наемники-варяги. После них бесчисленные князья удерживали или завоевывали свои уделы саблями половецких орд. Московские, рязанские и тверские владыки разоряли соперников и подавляли мятежи в собственном стане, вызывая на подмогу татарские тумены. Почему Ивану Калите можно было громить Тверь вместе с золотоордынцами, а мне нельзя защищаться от взбунтовавшихся рабов руками турок? Почему твой царь Борис изводил боярскую крамолу, опираясь на пики немецких наемников, а мне это заказано? Где же твоя справедливость?

Казак не нашелся, что ответить, огорченно махнул рукой, поднялся и отошел.

– Парень просто не может выразить правильно свои мысли, – поднял брошенную Сафонкой эстафету старый грек. – Верноподданность зачастую оказывается сильнее религиозности. Вспомни, англичане сменили веру, отвергли римский католицизм по желанию короля. Славянские народы после крещения своих владык отказывались от язычества. Многих, конечно, силой заставляли, но истинно верующих насильем ни к чему не принудишь. Так что не из-за твоего обращения в мусульманство восстал Сафонка против тебя. И, конечно, не потому, что ты якобы бросил свой народ…

– Интересно. Почему же?

– Он понял то же, что и я, – твою внутреннюю лживость и противоречивость. Ты алчешь власти вовсе не для того, чтобы возвеличить греческий народ, создать небывалую империю и превратить ее в божье царство на Земле. Ты хочешь завоевать державу для своего возвышения, а божье царство, освобождение от османского гнета – просто ловушки для легковерных. Ты идешь по трупам, не гнушаешься ничем, обманываешь всех, кого используешь… Говоря языком купца, продаешь кредиторов, как только они перестают давать тебе в долг. Безжалостный, ты обрек галерников на сожжение так же легко, как в свое время отдал ларисцев на заклание туркам…

– Разве осталась бы у меня надежда на победу, если бы гребцы сразу присоединились к испанцам? Мне не удалось бы тогда бить врага по частям.

– Много лет назад, когда ты излагал план взятия Ларисы, я сказал тебе фразу, которую хотел бы повторить сейчас: «Ты прав, Александр, но это логика изменника».

– Кому же я изменил? Султанам?

– Турок не грех обмануть, и ты делал это мастерски. Одна Фатима тебя раскусила. Но я говорю о другом. Ты изменил всем, кто верил в тебя, кто доверился тебе. Ларисцы, царевичи Иса и Джем, твои друзья-телохранители Хуа То, Сафонка, Джумбо, гребцы каторги… Наконец, греки, напрасно ждавшие, что ты возглавишь их борьбу с поработителями. И всегда у тебя находились объяснения – очень убедительные, верные. И всегда ты оказывался прав, ибо побеждал или по крайней мере оставался в живых, тем самым доказывая свою правоту и неправоту тех, кто проигрывал или погибал. Ты платил за победу любую цену и добивался ее.

И в конце концов ты перестал быть человеком, превратился в истукана, которому поклоняются варвары. Языческий бог требует все новых и новых жертв, ничего не давая взамен, кроме пустых обещаний, а сам все усиливает господство над душами легковерных и наивных. Идол, который лжет, – вот твое имя! В глубине души я всегда это понимал. Но там же, в глубине души, по соседству, жила надежда – а вдруг я ошибаюсь, вдруг, достигнув высшей власти, ты выполнишь свои обещания?

После того, как ты вынес смертельный приговор людям, с которыми просидел за веслом два года, я окончательно понял, что мои надежды напрасны. Если мой мальчик даже и создаст мировую империю, сказал я себе, это не принесет счастья грекам и человечеству. Он будет страшнее султанов, потому что… Кто лучше – Чингиз-хан или Александр?

– Затрудняюсь сказать… Оба – величайшие в мире завоеватели, основатели самых больших держав, гениальные полководцы. С одной стороны, Македонец умер непобежденным, а монгол в начале своей военной карьеры один раз в жизни потерпел поражение от соперничающего хана Джамуги. С другой стороны, Александр унаследовал могучее царство, Темучин же несколько лет провел в рабстве, так что ему труднее было пробиваться наверх…

– Да не о том я! Александр куда хуже Чингиз-хана, потому что он был просвещенный, потому что учился у Аристотеля. Однако пролил крови не меньше, чем дикий кочевник-монгол! Если бы ты добился своего, на троне всемирной империи воссел бы второй Александр, блистательный и страшный владыка. Ты всю жизнь обличал власть имущих в том, что они испорчены, а сам уподобился им, даже превзошел их в испорченности. Лгущий идол, ты повержен! Как греческий патриот и свободолюбец, я радуюсь этому! Сынок, твоя мечта не осуществилась и твоя жизнь обречена! Мое сердце разбито! И не допрашивай Хуа То, он скажет тебе то же самое, – устало добавил старик.

– Ээ, нет… Человеку свойственно ошибаться. Тебе тоже, отец. Так что я все же расспрошу китайца…

Бывший жрец оценил расстояние до Сафонки и Орьехоса (не услышат ли) и доверительно склонился к уху Искандара:

– Плохо, коль их знать то, что я сказать. Я нуждаться будет в поддержка в Испании. Вдруг они подумать, будто я не христианин…

– Ты на самом деле веришь в Иисуса?

– Да! Я верить во всех богов, они у каждой страны свои есть. Как говорят ханьцы: «Можно молиться и голове селедки, была бы вера». И чем древнее боги, тем сильнее они есть. Нашим богам уже пять тысяч лет, Христу исполнилось шестнадцать веков, Аллах отмечать тысячелетие. Я их всех почитать, никого обижать не хотеть! Но Будде поклоняться больше всех! Потому я и решил убить тебя!

Его собеседники опешили. Искандар возразил:

– Ты же сам рассказывал про буддистские секты, члены которых не едят мяса, разметают перед собой дорожки, чтобы нечаянно не раздавить муравья или жука. Как это совместить с твоими словами?

– У каждого своя карма. Секта чань, к которой принадлежать мой монастырь Шаолинь, не считать убийство запретным. Стране Хань предстоять смена династии, народу – битва с двумя врагами сразу: императорскими войсками и маньчжурами. Нам нужны европейские пушки, аркебузы и пистоли…

– Стань я султаном, подарил бы тебе сколько хочешь…

– У турок такого оружия нет!

– Купили бы у христиан!

– Оружие не есть самое главное. Нужен вождь. Достойный. И только один. Когда много кормчих, корабль разбиваться… Я думал взять Джумбо с собой, он возглавить бы восставших. Мы, ханьцы, привыкли подавлять варваров руками варваров. Ты убил его…

– И ты решил отомстить?

– Нет, взять тебя вместо него.

– Но ты же никогда не предлагал ехать с тобой в Китай!

– Ты бы не согласиться! И потом, ты представлять опасность для Хань. Вдруг бы ты, как Искандар или арабы, или Чингиз-хан и Тимур, дойти до Индии и создать угрозу, стать соперником повелителю Хань? Ты знать, что завещали нам предки? «Нет страны, которая не принадлежала бы императору; все живущие на земле – его подданные и данники…» Ты вполне способный завоеватель Хань…

– Значит, в силу этих соображений ты решил устранить меня?

– Нет упрощать! Я хотел устранить тебя как возможного завоевателя Хань и сделать тебя возможным спасителем Хань. А для этого нужно убить тебя… Мне тяжело сделать это, я тебя любить. Однако ездить на лодке – будь готов промокнуть до нитки…

– Или я поглупел, или он сошел с ума, – Искандар повернул голову к отцу. – Я не понимаю смысла его слов!

– Я тебе рассказывал о переселении душ. Твой путь на земле сложен и извилист, как путь змеи. Ты совершил великие подвиги и сотворил много злодейств. Плохое и доброе уравновешены в тебе есть. Я уверен, ты опять возродиться человеком, чтобы еще раз сделать попытку перейти в высшее состояние. Ты впитал культуру Хань – и способен в будущем возрождении стать ханьцем. Достичь этого я тебе помочь! Если человек выпадать джосс убить другой человек, он нести не только вину за это, также и ответственность за будущее перевоплощение своей жертвы. Ты и я связаны отныне есть судьбой. А может, уже были связаны кармой прежними рождениями – наша встреча может это означать. Я молиться крепко-крепко, много-много, и ты родиться ханьцем через девять дней после смерти. Я вернуться, найти тебя и снова воспитать полководцем. Кто ведать, вдруг ты стать вторым Ли Сунсином, спасителем Отечества. А может, Лю Баном или Чжу Юаньчжаном, основателем новой династии. Конечно, риск есть, что задуманное мной не сбыться. Но ведь и к дуракам порой приходит удача!