Текст книги "Галерные рабы"

Автор книги: Юрий Пульвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Эх, нет недуга пуще испуга, вылить бы мне его, с тоской думал Сафонка, вспоминая, как лечила его ворожея после чудесного спасения от литовцев.

Взяла бабка закопченную кружку, достала из-за иконы свечи церковные, налила в миску святой воды, расстелила плат. Посадив Сафонку на порог, накрыла ему голову платком, подожгла лучинку, растопила в кружке воск и поставила миску с водой мальчонке на макушку. Придерживая все левой рукой, правой сотворила знамение крестное, молитву прочитала и перекрестила миску. Троекратно сплюнула через левое плечо, подула, стала лить в миску расплавленный воск, приговаривая заговор.

Его-то и повторил Сафонка:

– Испуг, испуг, страсть, ужас, вылетай из рук, из ног, из головы, из сердца, из живота, из белого тела, из красной крови, из желтой кости раба божьего. Там тебе не жить, червоной крови не пить, белого тела не сушить, жильной кости не ломить. Идите, криксы, в поля, в темные леса, там хоть личите, хоть кричите. Заря-заряница, красная девица, возьми крик, отдай некрик раба божьего.

Не прошел страх совсем, но облегчение ощутил парень. И продолжал хриплым голосом читать молитвы и заговор, с трудом заставляя себя изредка взглянуть на освещенное пламенем тело отца – и с трудом же открывая от него зачарованный взгляд. Как он там?

Но он лежал тихо.

Под утро Сафонка сообразил, какого дурня свалял. До погребения мертвец не оживет, он ждет, что, может быть, его похоронят по обряду должному. Лишь в могиле через девять дней, когда приготовится отлетать душа, так и не услышавшая заупокойной молитвы, не омытая святой водой, ангелы печально отойдут, и ненаши [37]37
  Ненаши (рус.) – черти.


[Закрыть]возьмут себе грешника.

Кинул Сафонка сабли в ножны, а затушить кострец страх не позволил: мертвый-то рядом. Так и просидел до зари, шепча молитвы про себя – голоса лишился.

На рассвете тряхнул гудевшей от бессонной одури головой, глянул на покойника. Солнышко высветило бледное лицо отца – и выжгло его в памяти навечно. Тело как бы оторвалось от земли и куда-то улетало – в бесконечность, к невидимым далям.

Сглотнул Сафонка ком в горле, засунул в сумку кресты и побрел к яме. Положил пищаль поперек могилы и спрыгнул туда. Леденящие мурашки побежали по коже, когда подошвами коснулся земли: здесь отец навеки ляжет. Расковыривая ножом стенки, с трудом втискивал в суховатый чернозем самодельные крестики, остальные осторожно, чтобы не сломать ногами, уложил на дно. Хоть и не освященные, а все же святые знаки, неужто решится мертвец их миновать?

Вылез наверх, подтянувшись на пищали, и стал думать, как же тело в могилу положить. Одному-то важко, [38]38
  Важко (рус.) – тяжело, тяжко.


[Закрыть]да и новины – крестьянского льняного холста, на коем спускают гроб, – нет. Бросать непристойно, к тому же крестики могут поломаться, сдвинуться с места.

Додумался: сделал из двух пищалей и шнуров-плетяниц подобие коромысла. Набросил петли на отцовы грудь и ноги, подтащил к краю могилы. Поцеловал батюшку в лоб. Губы холодом загробным пронизало. Стал сбоку ямы и начал с превеликим трудом спускать покойника в последнее пристанище. Допреж силен был Сафонка, шестипудовыми мешками ворочал слеганца, а тут ослабел враз, чуть в яму сам не сверзился. Однако сдюжил.

Снял петли, набросал на грудь еще крестов, кинул рукой горстку земли.

Хотел по обычаю поголосить – на сумел. В груди что-то рвалось, одолевала тошнота. В глазах – тартарары, тьма кромешная. Переждал сердцебиение, пересилил себя и начал руками сгребать и бросать чернозем. Долго, медленно – без лопаты ведь – лепил надгробный холмик, воткнул у изголовья крест из длинных веток.

Солнце уже склонялось к закату. Уезжать? Страх и здравый смысл подсказывал: да! Но что-то в Сафронке, чему он не ведал названия, сопротивлялось. Справил в одиночку тризну, затратив на поминки часть запасов своих скудных. И просидел вторую ночь при свете костра, читая молитвы.

Наутро, обессилевший, но немного умиротворенный, собрался в дорогу. Взял с надгробья землицы, насыпал в мешочек, повесил на грудь. Отдал могиле поклон земной:

– Ты прости-прощай, батюшка! Баю тебе слово верное: ворочусь я сюда хоть через полста лет, справлю обряд погребальный. Ты уж потерпи, не вставай, я господа и всех святых угодников за тебя денно и нощно молить буду. В Воронеже, коль доведется добраться туда, заупокойную закажу в церкви, на свечи не поскуплюсь…

Сел на кобылу, другую, тоже помуздав [39]39
  Помуздать (рус.) – надеть узду.


[Закрыть]и оседлав, повел в поводу. Объехал окрестности несколько раз, дабы место запомнить хорошо, на всю жизнь. И поворотил в сторону северную.

Одолел с десяток верст – и в глазах потемнело: степь до черна бита копытами. Проскакало целое войско – не менее тысячи. Что прикажешь делать?

Обычно, если крымцев много, на помощь отряду проведчиков, обнаруживших врага, собирались соседние сторожи и станицы и вместе вели наблюдение. В первую очередь следовало выяснить, куда пойдут татары, и «лишь про то разведав гораздо, самим с вестями спешити к тем городам, на которые места воинские люди пойдут».

Как и все казаки, Сафонка по следам копыт определял не только число, но и направление движения конницы: татары предпочитали знакомые дороги. И теперь ему стало страшно. Змей поганый полз на Воронеж…

Эх, поскакать бы сейчас во всю прыть, поднять сполох, чтобы задымили верхушки курганов. Воевода через биричей-вестовщиков созовет в крепь окрестных жителей со всем их скарбом, даже с конными и животинными стадами. Понесутся в новопостроенные соседние грады – Ливенск, Козлов, Оскол – гонцы с черной вестью. А при приближении неприятеля к стенам забьют набаты, полыхнут пушки, злым ежом ощетинится Воронеж, и уйдут волки степные не солоно хлебавши.

Ан не тут-то было. Ведал Сафонка: не дойти до родины. Татары лишь недавно прошли здесь: следы свежие. Несмотря на жару, конский навоз не успел высохнуть, как следует, а выбитый чернозем скомковаться.

Сафонка очутился в тылу вражеского войска и не мог идти прямо на север, вдогонку неприятелю. На юг тоже нельзя: орда будет возвращаться, разбившись на мелкие отряды, все разоряя на пути, и от татей бусурманских тогда не утечь.

Одинокий всадник повернул навстречь солнцу, чтобы сбоку обойти ворога и выбраться к засечным чертам верст на пятьдесят левее главных татарских сил.

По холмам ехать нельзя, привычно сообразил он, будешь виден всем, как чирей на лбу. Спустился в лощинку, миновал ее, попал на ровное место. Горе, усталость от поста и бессонных ночей, полуденная жара притупили его бдительность, и он слишком поздно заметил отряд навершных, вырвавшийся на полном скаку сбоку из-за холма.

Сафонка успел осадить кобылу поводьями и наклоном корпуса назад, оставил повод в левой руке, а правой выдернул отцовский пистоль из приседельной кобуры. Выстрелом в упор снял первого татарина, который, видно, имел самого лучшего скакуна, так как обогнал своих спутников. Второй выстрел из пистоля с левой руки – другой ногаец уткнулся в землю. Сафонка еще сумел выхватить саблю и вонзить шпоры в лошадиное брюхо, посылая кобылу в галоп.

В этот самый момент на шею ему упал аркан.

Греция, декабрь 1592 года

– Гельвет вер – прочь с дороги! Не путайся под ногами моего коня, ослиный помет! Раздавлю!

Проезжавший мимо айабаш – конный стражник в посеребренном шлеме с золототканым плюмажем – занес плетку над Андроникосом.

– И вообще, что ты делаешь в лагере правоверных? Может, ты презренный лазутчик грязных венецианцев? Сейчас устроим тебе табандрю, пройдемся палками по пяткам и спине, и ты все расскажешь…

– Аман, аман! Пощады моему старому рабу, доблестный айабаш! – заслонил собой учителя Искандер. – Он принес мне важные вести…

– Инч Алла, молодой булюк-ага! Зря ты доверяешься неверному псу! Видно, оттого, что сам лишь недавно отделался от христианской скверны, понял, что Аллах един и не вмещает в себе сразу троих, как учат гяуры…

И стражник будто невзначай погладил рукоятку сабли. Он явно бросал вызов Искандару, надеясь затеять с ним схватку. Андроникос испугался, что пылкий юноша поддастся на провокацию и погубит себя: вокруг собралось десятка два айабашей, смотревших на Искандара весьма недружелюбно.

– Я донес бы твое мнение до чехая [40]40
  Чехай (тур.) – помощник диздара, коменданта крепостного гарнизона.


[Закрыть]Ибрагима, если бы не знал, что ты доблестный воин и верный последователь пророка, – невозмутимо ответил Искандар и повернулся к задире спиной, показывая, что не намерен продолжать бессмысленный спор. – Впрочем, если ты хочешь, чтобы я это сделал, догони меня и повтори свои запальчивые и ненужные слова, – бросил он через плечо, уходя.

Османы невольно хлопнули себя по ляжкам от восхищения: умная башка! Как ловко Искандар-ага отвел от себя угрозу, остался победителем в перепалке и при этом ухитрился ни собственного достоинства не унизить, ни зачинщика ссоры оскорбить.

– Чехай Ибрагим тоже бывший христианин и не любит, когда этим попрекают других, – пояснил Искандар, когда они очутились в его клетушке.

Взгляд из XX века

Османы не знали национализма в его современном смысле. Да и как могли люди, рожденные от женщин сотен национальностей, которых набирали в гаремы, обращать внимание на чистоту рода? Пример показывал сам султан: он не имел права жениться на турчанке, чтобы ее родственники не стали фаворитами, мог связать себя брачными узами лишь с иностранными принцессами или пленницами. Поэтому османской крови в венах повелителей Блистательной Порты текло ничтожное количество.

Грек, славянин, венгр, принявший мусульманство и перешедший в подданство падишаха, становился турком. Правда, правоверные не выказывали новообращенным особого доверия или расположения, пока те делом не доказывали верность знамени пророка.

* * *

– Не очень-то они тебя тут любят, – покачал головой Андроникос.

– Завидуют… Всего за десять месяцев я из простого сарахора, всадника-добровольца, который имеет лишь коня, саблю, щит и копье, стал командиром булюка – сотни мустафизов, стражей крепостного гарнизона. Мне выделена личная клетушка в казарме, я подчиняюсь только диздару и чехаю, получаю золотой на восемь дней – лишь вдвое меньше чехая!

– Как же ты достиг таких «высот»?

– Не насмешничай, учитель! В стычке с джеляли [41]41
  Джеляли (тур.) – участники восстаний против султана, в основном турецкие крестьяне, а также мелкие феодалы и воины феодальных ополчений. Названы так по имени руководителя восстания 1519 года в Токате – Джеляли. Самое крупное восстание разразилось в 1595–1603 годах.


[Закрыть]я спас чехая Ибрагима. Когда принял мусульманство, он сделал меня сотником-торбаджи. На этом посту я и застрял вот уже полгода. Мне срочно нужна война!

– Зачем?

– Как же ты не понимаешь, учитель! В мирное время повышения по службе не жди! Ты же знаешь воинские обычаи османов! Кто первый взойдет на стену вражеского города, получает в награду воеводство, второй – субашство, третий – черибашство. Но мне обязательно нужен мюльк!

– Чем мюльк так уж отличается от простых зиаметов или тимаров, которые дают отличившемуся воину-осману вместе со званиями субашей и черибашей? Те же земельные владения с закрепленными на них христианами-хлебопашцами. Только размерами рознятся: в зиамете несколько сел, в тимаре одно-два.

– Учитель, ты теряешь быстроту разума и спрашиваешь о вещах, которые ясны любому ребенку в Блистательной Порте! Вспомни: земля у турок принадлежит государству и не может передаваться по наследству…

– Плевать они хотели на законы! Очень даже передают по наследству и хассы, владения членов султанской семьи и везирей, и вакфы, принадлежащие мусульманскому духовенству, и сипахии – земельные наделы военной знати!

– Верно! Но султан по своей прихоти может отобрать и сипахию, и зиамет, и тимар. При дворе у него сидит на короткой привязи свора мазул – две сотни знатных турок, не имеющих собственных владений и вынужденных кормиться крохами с падишахского стола. Стоит какому-либо землевладельцу провиниться, его надел переходит к кому-нибудь из мазул.

– Гнусный обычай, из-за которого никто в империи не чувствует твердой почвы под ногами…

– Вот-вот! А я хочу стать неуязвимым от прихотей коронованных безумцев. Мюльк дается за особые заслуги, его никто отобрать не вправе, даже султан. Ладно, довольно об этом. Как поживает матушка?

– Когда ты ушел добровольцем в турецкую армию, принял мусульманство и сменил имя, она все глаза проплакала, слушать не хотела про тебя, называла Иудой. Пришлось ей кое-что объяснить.

– Хорошо. А теперь скажи, с чем пришел?

– С приветом от епископа Дионисия. Он просит тебя возглавить его паству в бою с бусурманами.

– Так жители Ларисы восстали? Отличная новость!

– Да, лучше быть и не может! Сам епископ благословил их на подвиг во имя веры Христовой и родины! Турецкий гарнизон вырезан до последнего мустафиза!

– Дионисий – человек замечательный. Добрый, умный и образованный, не зря его окрестили Философом. Только зачем он рвется в стратеги, берется за дело, в котором не смыслит? Нельзя начинать восстание в одной местности, не подготовив почву для выступления в большинстве областей Греции, не устроив мятежи в турецких войсках…

– Дионисий надеется, что искорка ларисского восстания вызовет пожар во всей Элладе…

– Так рассуждали и Михаил Пселл с Петром Буасом, когда подняли восстание в Спарте и Аркадии в 1463 году от Рождества Христова. Если Дионисий будет действовать так же неумело, то погибнет зря, как они. Я понимаю, Философ надеется на помощь Испании, но она далеко, а Истамбул близко…

– Почему же это они погибли зря?!

– А разве наша родина уже не входит в турецкий эйялет [42]42
  Эйялет (тур.) – провинция, наместничество, которое выставляло войска, сражавшиеся под предводительством наместников – беглербегов. В Румелийский эйялет входили европейские владения падишаха, в Анатолийский – азиатские, средиземноморские острова составляли особое наместничество.


[Закрыть]Румелия? И разве сможет Философ когда-либо освободить ее?!

– Все равно Дионисий не сдастся! Не такой он человек, чтобы бояться смерти во имя свободы!

– Во имя свободы надо жить! А потому я пошлю гонца к епископу, чтобы он немедленно уезжал в Страны Золотого Яблока, [43]43
  Странами Золотого Яблока турки называли Европу.


[Закрыть]потому что Лариса вскоре падет!

– Не спешишь ли ты с выводами? Лариса – сильная крепость, у мусульман нет поблизости больших воинских отрядов. Здешний гарнизон в одиночку, без подкреплений не осилит повстанцев!

– Осилит, потому что во главе карательного отряда встану я!

– Опомнись, Александр! Что ты говоришь! Ведь речь идет о жизни сотен твоих соотечественников. Разве ты забыл, что творят турки с захваченными повстанцами?!

Радостное возбуждение на лице Искандара потухло. Он огорченно вздохнул, пожал плечами:

– Ничего не поделаешь! Нельзя сделать яичницу, не разбив яиц. Ларисцы готовы умереть за правое дело, иначе не стали бы восставать, не так ли? Они в любом случае погибнут – но без пользы, потому что османы все равно захватят крепость, пусть и положив под ее стенами тысячу голов. А так ларисцы своей героической гибелью дадут мне возможность сразу получить мюльк, доходы с которого позволят мне расположить в свою пользу многих влиятельных придворных, набрать небольшой личный отряд. Как удачно ты приехал с этой вестью! На днях в наш лагерь прибывает великий визирь Синан-паша. Он почти уговорил Мурада III объявить войну Австрии. Если в Румелийском эйялете, в самом сердце империи, разразится восстание, планам садразама придет крах, поэтому он пойдет на все, чтобы подавить бунт в зародыше. А я возьму без всяких потерь самый главный оплот мятежников! Да великий визирь меня за это озолотит!

– В твоих словах есть смысл, Александр, но это логика предателя.

– Ты несправедлив. Мой план в конечном итоге ведет к главному – к освобождению Греции от иноземного ига. Разве не за это готовы пожертвовать собой ларисцы? Представь, что мы на поле боя и я сознательно жертвую одним полком, чтобы обеспечить победу всей армии. Помнишь, как триста спартанцев выдерживали в Фермопилах натиск персидских полчищ, давая эллинам собраться с силами? Разве кто-нибудь считает, что их предали, хотя ими и пожертвовали во имя общей победы? Разве бывают битвы без потерь? Почему же ты утверждаешь, будто я предаю ларисцев? Неужто к победе над османами надо идти лишь тем путем, который указывает Дионисий Философ, великий ученый, но никудышный воин?!

– Ты совсем запутал меня, Александр! Я сам тебя вырастил, а потому не подвергаю сомнению твой патриотизм, не допускаю мысли, что ты думаешь лишь о своем возвеличении, а не о благе родного народа. Но твои замыслы для меня – как черный омут, куда страшно заглянуть. Ты с детства мечтал стать подобным великим полководцам древности. И вдруг вместо того, чтобы возглавить восстание своих соотечественников против поработителей, ты намерен его подавить. И клянешься, что такой шаг, подобный Иудиному поцелую, пойдет на пользу грекам. В устах любого другого я счел бы такое утверждение насмешкой, издевательством.

– Смысл в том, что я не собираюсь становиться вторым Эпаминондом [44]44
  Эпаминонд (ок. 418–362 гг. до н. э.) – великий древнегреческий полководец и политический деятель.


[Закрыть]или Скандербегом. Эти гении потратили свои жизни на то, чтобы отражать натиск многократно сильнейших иноземных завоевателей. Пока они держали мечи в руках, им это удавалось. Едва отзвучали погребальные плачи над их могилами, их страны все равно были покорены. Я не стану бессмысленно жертвовать собой, заранее обрекать великое дело на поражение. Вместо того, чтобы вступить в неравную борьбу против самой могучей армии мира, я поставлю ее себе на службу.

– Намерен стать великим, а выбираешь легкий путь!

– Это не легкий путь! У меня нет преимуществ Александра Македонского, коему в наследство от славного отца Филиппа достались царский титул, фаланга, покоренная Эллада и горы золота. Или Ганнибала, получившего власть над Испанией и прекрасное войско от своего отца, замечательного полководца Гамилькара Барки. Или Карла Великого, которому дед Карл Мартелл и отец Пипин Короткий оставили мощное королевство франков и рыцарскую конницу. Им было с чего начинать! Мне же куда труднее. Надо повторить путь Кира Великого или Чингиз-хана – подняться от рядового воина до сераскера – главнокомандующего, потом свергнуть султана и лишь затем перестраивать и расширять империю. К счастью, турецкая армия потому и лучшая в мире, что воинские заслуги могут и раба возвысить до Сераля.

– Не слишком ли ты самонадеян, Александр? Хвастаешь, что возьмешь неприступную крепость без потерь!

– Ты хочешь вызнать, как я намерен это сделать, а потом сообщить ларисцам? Не выйдет, учитель! Впрочем, тебе я расскажу свой план. Вспомни: в начале войны с готами византийский полководец Велизарий взял Неаполь, проведя отряд тяжеловооруженных пехотинцев-гоплитов через старый акведук, который никто не охранял. Ты же знаешь, я изучил все турецкие, греческие и венецианские крепости на земле Эллады, о каких только можно было собрать сведения. В Ларисе тоже есть разрушенный акведук, по которому давно не идет вода. Я попрошу у Синан-паши лишь булюк моих мустафизов и четыре сотни акандие. Это отличные быстроходные всадники. Их не зря называют «текущие», турецкие поэты сравнивают их с лавиной червей, падающих с яблонь после дождя!

Акандие (как обычествует у османов) осадят Ларису. В сумерках они начнут кричать, поставят зажженные сальные свечи и будут ждать, пока ярко засветят звезды. Все знают, что у турок это – верный признак утреннего штурма. Повстанцы тоже так подумают – и правильно поступят, ибо штурм действительно начнется на рассвете. Однако до восхода солнца в темноте я со своим булюком прокрадусь через акведук. Крики акандие отвлекут горожан и заглушат мое продвижение. Кроме того, мустафизы пойдут босиком, оружие будет подвязано, чтобы не звякало.

Очутившись в городе, я выстрелом из пистоля дам осадному войску сигнал к атаке, а сам пробьюсь к воротам и открою их. Правда, красивая стратегема?!

– Я не могу найти изъянов в твоих планах и, зная тебя, уверен, что ты сумеешь их осуществить. Ум мой согласен с тобой, сердце – нет. Я сейчас уеду в Ларису и все расскажу. Осмелишься ли ты сделать меня пленником? Или закрыть мне рот навеки?

Александр побледнел.

– Что ж, езжай… Но учти: первым убитым в битве будет твой… духовный сын и ученик Александр… И простись с мечтой о свободе Греции…

Андроникос побелел, упал на тахту и сжал ладонями виски. Искандар мягко примостился рядом, обнял его за плечи.

– Утешься, учитель. Я сегодня пошлю гонца с зашифрованным письмом, в котором от твоего имени посоветую Дионисию ехать в Испанию за воинской помощью, а в Ларисе оставить одних мужчин для обороны, женщин же и детей укрыть в горах у повстанцев-клефтов. Это всё, что я могу сделать для храбрых ларисцев, разве что еще дать тебе денег – поставить свечи за упокой их славных душ.

…Через две недели во всех греческих православных церквах тайно пели отходные молитвы по двумстам мужам из Ларисы, павшим в неравном бою с угнетателями.

Дионисий Философ убежал в Испанию. В 1611 году, вернувшись из эмиграции, он возглавил новое восстание в Эпире, был разбит, пленен и казнен.

Искандар стал владельцем мюлька и любимцем великого везиря Синан-паши.