Текст книги "Жизнь и приключения Лонг Алека"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Они обнялись и долго стояли так, не проронив ни слова. Наконец Иван Никандрович отпустил сына и, что-то шепча одними губами, начал мелко крестить его. Потом, чтобы путь был счастливым, по старому русскому обычаю, они присели на минуту. Поднялись, взглянули друг на друга, Алексей взял свой чемодан, сделал шаг, оглянулся на поникшего отца, попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, защемило сердце. Он вышел из квартиры. Хлопнула дверь. Алексей медленно спустился по лестнице. Разве знал он тогда, что только через восемнадцать лет увидит Ригу, пройдет мимо этого дома на Марининской?..

На вокзале его уже ждал Кирзнер. Он передал Алексею деньги и обещанное письмо. Лицо его было сурово, но глаза смотрели ласково и грустно. Он понимал, как тяжело Алексею покидать родной город.

– Ладно, Алеша. Долгие проводы – лишние слезы. Прощай, дорогой друг. Хороший ты парень, верный. Увидимся ли? Кто знает. Я надеюсь, что да. Помни, что ты большевик, Алеша. Куда бы ни забросила тебя судьба, оставайся им. Прощай. Не опоздай, садись.

Они обнялись, расцеловались трижды. Кирзнер не оглядываясь пошел к выходу. Алексей поднялся в тамбур. На душе у него было тяжело. Что ждет его впереди? На перроне раздался третий удар в колокол, засвистел паровоз, вагоны дернулись, дрогнули и, громыхая, покатились по рельсам.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Скитания

1

Датский пароход «Анни Мёрск», переваливаясь с борта на борт, шел в Средиземном море. Туман рассеивался. В тусклых лучах топовых огней было видно, как от молочно-белой стены отрывались клочья и исчезали за кормой судна. Над головой открывались просветы звездного неба. С каждой минутой они увеличивались. Туман таял, отодвигался от парохода, уходил к горизонту. Снова вокруг судна плескалось черное, неприветливое ночное море.

– Эй, Алек! Можно уйти с бака! – крикнули по-английски с мостика. – Иди погрейся!

Алексей поежился, стряхнул капли с дождевика и спустился в кубрик. Проклятый туман! Больше двух часов простоял он впередсмотрящим на баке, здорово перемерз. Выпить бы сейчас чего-нибудь горячего. Он дотронулся до большого медного чайника, стоящего на столе. Совсем холодный! Сходить, что ли, на камбуз? Может быть, там есть кипяток? Но вылезать на холодную палубу не хотелось. Только бы не двигаться и согреться.

Алексей привалился к все еще горячему камельку. Приятное тепло разливалось по телу. Ничего, он просидит так, пока совсем не согреется. Если свистнут с мостика, он услышит. На вахте хороший парень, третий штурман Даниельсен. Опасаться нечего. На койках похрапывали свободные от вахты матросы. Алексей закрыл глаза. Мысли возвращались к недавнему прошлому…

…Он благополучно добрался до Херсона. Сразу же отнес письмо Кирзнера преподавателю херсонского мореходного училища Роману Исидоровичу Глущенко. Тот удивленно вскинул глаза на Алексея, а когда увидел подпись, улыбнулся и сказал с мягким украинским акцентом:

– Старый друг Бруно объявился. Пишет только, когда ему что-нибудь нужно. Ну что ж. Я думаю, все устроится. Придется, правда, держать экзамены. Готовы? Жить где собираетесь? Дам вам адресок на Забалку. Далековато, зато дешево. И хозяйка там добрая жинка. Занятия в училище начинаются осенью, в сентябре.

От Глущенко Алексей поехал на Забалку, в белую мазанку тетки Гарпины, как все называли хозяйку. Когда она узнала, что жильца рекомендовал Роман Исидорович Глущенко, то очень обрадовалась. Она не знала, куда посадить Алексея, чем угостить. Сдала ему маленькую чистую комнату и настояла на том, чтобы столовался он тоже у нее. Пансион и жилье стоили так дешево, что Алексей почувствовал себя миллионером.

До начала занятий оставалось больше полутора месяцев. Каждый день с утра Алексей готовился к экзаменам, вспоминал пройденное в рижском училище, а после полудня бывал совсем свободен. Шатался по улицам, переезжал на старой лодке Днепр, часами купался, валялся на пляже, подставлял тело горячим лучам солнца.

После бурной, наполненной событиями жизни в Риге в Херсоне она текла монотонно-спокойно. Город был маленький, пыльный и очень жаркий. Одноэтажные белые домики, неширокие улицы, поднимающиеся от реки кверху, горластый южный базар, заваленный фруктами и рыбой. Вот и весь Город. Главная улица Суворова – на ней сосредоточивались магазины – упиралась в городской сад, куда иногда ходил Алексей посидеть под дубом, который, как говорило предание, посадила сама Екатерина Великая.

В сентябре Чибисова приняли в мореходное училище, – экзамены он выдержал. Глущенко помог уладить формальности. Зима пролетела незаметно. Приходилось много заниматься науками, да были у Алексея еще два ученика, которым он давал уроки арифметики. Весной он получил штурманское свидетельство. На диплом не хватало стажа. Теперь надо было искать себе место на судне. После долгих поисков Алексей понял, что о должности штурмана даже на самом паршивом пароходе и думать не приходится. На судах не было и матросских мест. Херсон – город, где почти все жители так или иначе связаны с морем, – в достатке поставлял моряков для судов, заходящих в порт. А поселки Олешки и Голая Пристань, расположенные в низовьях Днепра, были полны целыми поколениями моряков. Оттуда выходили отличные капитаны, боцманы, механики и матросы. Так что вместе с Алексеем по причалам порта бродили десятки моряков, готовых пойти на любое судно, на любую должность. Деньги у Алексея кончились, его ученики давно уехали к родственникам в деревню проводить летние каникулы, и он уже подумывал о том, чтобы перебраться в Одессу, поискать там счастья. Опытные бичкомеры^[13] говорили, что в Одессе устроиться значительно легче. С Херсоном не сравнишь. Когда он уже почти принял решение, ему повезло.

В этот день, как обычно, он обходил все причалы в поисках работы. Алексей остановился у датского парохода «Анни Мёрск». Еще вчера его здесь не было. Наверное, пришел ночью. Как большинство скандинавских судов, пароход сверкал чистотой. Палевые мачты, белая надстройка, блестящий черный борт, труба с белой маркой и голубой восьмиконечной звездой.

На спардеке стоял толстый, краснолицый человек в костюме цвета хаки, в рубашке с закатанными рукавами и в сдвинутой на затылок морской фуражке с большим блестящим козырьком.

Алексей разглядывал пароход, а толстяк, не обращая на него внимания, курил. Наконец он выбросил окурок за борт, взглянул на Алексея маленькими синими глазками и спросил на скверном английском языке:

– Матрос?

– Да.

– Работу ищешь?

– Да.

– Иди сюда.

Алексей поднялся по трапу на борт. Датчанин провел его в небольшую каюту, усадил на стул, представился:

– Старший помощник капитана Иенсен. Давай документы.

Алексей протянул ему мореходную книжку и свидетельство штурмана. Иенсен иронически хмыкнул:

– Место капитана тебе не подойдет, а штурманские все заняты. Матросом первого класса согласен? У нас заболел человек. Пришлось его оставить здесь.

– Согласен, – не раздумывая ответил Алексей. Это была удача.

– За первый месяц половину жалованья отдашь мне…

Алексей удивленно взглянул на штурмана.

Старпом говорил по-английски отвратительно, но Алексей сразу понял, что тот ему предлагает.

– Не подходит – можешь убираться, – сказал Иенсен и толкнул ногой дверь.

– Подходит, – буркнул Алексей.

Иенсен бросил мореходную книжку в ящик стола, протянул свидетельство Алексею:

– Это не нужно. Я внесу тебя в судовую роль и все оформлю в порту, а ты иди пока к боцману. Впрочем, пойдем вместе, я проведу сам.

Они прошли по чистой палубе к носовым люкам. Матросы открывали трюмы. Старпом подозвал сухого человечка в вязаной шапочке:

– Петер, вот тебе новый матрос. Русский. Как тебя зовут? – обернулся офицер к Чибисову.

Алексей назвался.

Боцман попробовал повторить фамилию, пробормотал что-то нечленораздельное, засмеялся:

– На твоей фамилии язык поломаешь. Имя я могу – Алек, а вот фамилию – нет. Ну, ты такой высокий, что тебя можно звать Лонг Алек. Не возражаешь? Так проще.

Алексей кивнул в знак согласия.

– А теперь, Алек, иди домой, возьми вещи и приходи на судно. Все в порядке, господин Иенсен.

Старпом повернулся и пошел к надстройке. Боцман подмигнул ему вслед:

– Пошел принять еще одну сверх девятой.

Матросы захохотали. Алексей почувствовал, что Иенсен не пользуется любовью экипажа. Ну и правильно. Не должен он нравиться порядочным людям. Может быть, и другие матросы поступили на «Анни Мёрск» на таких же условиях, как и он?

Через три дня «Анни Мёрск» ушла из Херсона в Геную с грузом пшеницы.

Алексей быстро осваивался среди незнакомых людей. Приглядывался к ним и к жизни на пароходе. Они сделали еще два рейса из Греции в Италию и Францию. Теперь «Анни Мёрск» снова шла в Италию, в маленький порт Кротону.

На пароходе Алексей потерял свое имя и фамилию. Все называли его не иначе, как Лонг Алек. Он привык к этому. Ему казалось, что это и есть его настоящее имя. Он сравнивал датское судно со старой «Бирутой». Все было похожим. Как и там, матросы и кочегары жили в носовых кубриках, а боцман – в маленькой клетушке на спардеке, называемой каютой, хотя в ней с трудом можно было вытянуть ноги.

Капитан, еще не старый датчанин, один из родственников судовладельцев, был далек от команды. Вряд ли он знал имена больше трех или четырех человек из своего экипажа. Разговаривал он только со старпомом, старшим механиком и стюардом. Но если все же приходилось обращаться к матросам, капитан вежливо называл их на «вы».

Второй и третий штурманы, веселые молодые люди, относились к команде хорошо и дружно ненавидели Иенсена. Даже с ними старпом держался высокомерно, постоянно бывал мелочно придирчив.

Работали на «Анни Мёрск» по десять часов. Кормили здесь лучше, чем на «Бируте», платили больше. Алексей получал шесть английских фунтов в месяц.

Команда была разноязыкая. Датчане, шведы, норвежцы. Были два англичанина, немец, негр. Кто не знал датского языка, говорил по-английски. Говорили не ахти как, но понимали друг друга отлично.

Алексей быстро запоминал незнакомые слова и уже мог бегло объясняться. Помогла подготовка, полученная в реальном и в мореходной школе. Ему вообще легко давались языки.

Матросы жили дружно, работали добросовестно. Боцмана Олафсена уважали и, если возникали жалобы, обращались только к нему. Говорить со старшим помощником или тем более с капитаном не приходило никому в голову. Только Олафсен имел на это право. Слово боцмана являлось законом. Возражать ему не осмеливались. Боялись потерять место. Но, к счастью, Олафсен был добрым, веселым и справедливым человеком. Он никогда не кричал, не ругался, не ходил жаловаться к старпому. Зато Иенсен ни одной фразы не мог произнести без отборной ругани. Стоящих ниже себя не считал за людей. Матросы его не любили. Он мог выкинуть с парохода любого только за то, что ему не понравилась физиономия.

Старший помощник много пил и, когда напивался, становился особенно жестоким. Придирался ко всем и ко всему. Однажды пытался ударить матроса, но спокойный голос боцмана отрезвил его:

– Чиф, не советую лезть с кулаками. Может кончиться плохо…

– Но нельзя же работать такими дырявыми руками, – проворчал Иенсен, но драться больше не пробовал. Сразу все понял…

Он имел две странности, о которых знала команда. Иенсен любил кур. На корме стояли клетки, где жили самые породистые птицы. Он покупал их во всех странах, куда заходил пароход. Сам кормил, ухаживал и, когда никого не было вблизи, ласково разговаривал с ними, называл по именам. Среди кур у него были фаворитки.

Не менее сильно он ненавидел негров. Не было еще случая при стоянке в порту, чтобы пьяный Иенсен не оскорбил или не ударил негра. Каких только эпитетов не находилось у него для них!

Единственного негра на «Анни Мёрск», матроса по имени Джакоб, он совершенно терроризировал. Джакоб, не в пример своим обычно рослым и сильным соотечественникам, был маленьким, худым человеком. Матросское дело он знал отлично, и боцман Олафсен поручал ему самые ответственные работы, но зато Иенсен его терпеть не мог. Даже удивительно было, почему у старпома такая ненависть к неграм.

Правда, как-то третий штурман под секретом рассказал, что в молодости, когда Иенсен выступал на ринге в любительских соревнованиях, какой-то негр победил его и богатая невеста отказала штурману. Не будет же она жить с человеком, которого побил черный! Вот с тех пор якобы появилась эта ненависть. Никак он не может простить своего поражения и мстит. Может быть, версия не соответствовала действительности, Даниельсен любил пофантазировать, но факт оставался фактом.

Эта «особенность» старпома часто служила причиной всяких неприятностей, жалоб, штрафов, вмешательства полиции, наказания за нарушение общественной тишины и порядка. Но Иенсена это не останавливало. Достаточно было ему вылить, как он начинал драки с неграми. Сами негры редко давали ему отпор. Знали, что всегда окажутся виноватыми. Лучше уж не связываться и уйти. Не то, чего доброго, угодишь в тюрьму за избиение белого.

Джакоб тоже всегда отмалчивался, когда Иенсен начинал придираться к нему. Отвечал одной фразой:

– Хорошо, чиф.

Он, пожалуй, больше всех остальных матросов боялся потерять место. Когда Иенсен бывал в дурном настроении, а это случалось часто, он обязательно отыскивал работающего Джакоба и начинал «добрый» разговор:

– Ну, ты, дохлятина, долго еще будешь торчать здесь? Ехал бы к себе в Африку или откуда ты есть? В Америку. Может быть, угодил бы в петлю. Хороший парень был этот Линч, знал, что вам нужно! – хохотал Иенсен. – Работай, работай. Я пошутил. Ты прекрасный парень, Джакоб. – И, повернувшись спиной к побледневшему негру, шел дальше. Почему он не рассчитал Джакоба, держал его на пароходе? Наверно, потому, что негр был лучшим матросом на «Анни Мёрск», ну и, может быть, для собственного развлечения. Есть, на ком безнаказанно выместить раздражение, когда голова раскалывается с похмелья.

Алексей подружился с напарником по вахте, норвежцем Сигурдом Бьёрном. Сиг, как все звали матроса, был одного возраста с Алексеем и даже чем-то походил на него. Высокий, сильный, светловолосый. Бьёрн не пил. Это, вероятно, и послужило первопричиной их дружбы. Норвежец копил деньги. Упорно, фунт за фунтом. В Аалезунде, шхерном норвежском городке, у него осталась невеста. Она ждала его уже два года. Ему надо было собрать на маленький домик и моторную лодку. Тогда он бросит плавать и заживет со своей Сольвейг – так Сиг называл невесту за ее белокурые волосы.

Алексей и Бьёрн ходили на берег вместе, бродили по улицам, ездили купаться на пляж, в Генуе посетили знаменитое кладбище Кампо Санто. Остальная команда, за малым исключением, проводила время так же, как и моряки с «Бируты». Пили, устраивали потасовки в тавернах, ходили в публичные дома.

Алексея удивляли ограниченность людей, отсутствие всяких интересов, кроме выпивки и драки. Он с горечью думал о том, что не они виноваты в этом, а все та же проклятая система. Тот, что стоял наверху, имел многое, тот, кто гнул спину, не имел и сотой доли. В мире ничего не изменилось.

Как-то он спросил Бьёрна, когда они бродили по узким уличкам Генуи:

– Ну, вот ты купишь свой домик, лодку, женишься на Сольвейг… Будешь счастлив?

– Буду. Чего мне еще надо?

– А как же эти бедняки, которых мы сегодня встречали? Пусть так и пропадают?

Норвежец смутился:

– При чем они здесь? Каждый человек, если он не пьет и не гуляет, может скопить деньги и стать хозяином…

– Ты так думаешь?

– Я уверен.

– А я нет. Ты не станешь хозяином, Сиг. Придешь с моря и отдашь весь улов за ту цену, что тебе предложит перекупщик. Не отдашь? Тогда у тебя сгниет рыба. Цены назначают они.

– Так что ж, по-твоему, не надо копить деньги на дом и лодку, не надо стараться стать самостоятельным? Все пропивать, как это делает Шмидт?

– Нет, конечно. Я только говорю, что для труженика это не выход из положения.

– Что же ты предлагаешь? Где он выход?

– Надо, чтобы у власти стояли те, кто работает.

Бьёрн присвистнул:

– Это невозможно. Кто нас туда пустит?

– Возможно.

Алексей, насколько позволяло ему знание языка, старался рассказать норвежцу про забастовки, демонстрации, про ту самоотверженную борьбу, которую ведут русские рабочие. Но тот только недоверчиво и смущенно улыбался. Таким фантастическим казалось Сигу все, что он слышал. Он привык к повиновению, и его мечты дальше домика и лодки не шли.

В Кротоне ожидалась длительная стоянка и ремонт. Все слухи и новости из «средней надстройки», где жили офицеры, каким-то непонятным образом немедленно становились известны в кубриках. «Беспроволочный телеграф» работал безотказно. Незадолго до прихода в порт узнали, что старпом Иенсен вызвал из Копенгагена взрослую дочь. Новость горячо обсуждали все.

Молодая девушка будет жить на судне, рядом с ними! Какая она? Как выглядит? Какой у нее характер? Можно ли поухаживать? Как на это посмотрит Иенсен?

– Наверное, она такая же стерва, как и ее отец. Яблочко от яблони недалеко падает, – сплюнув на палубу, проговорил кочегар Фридрихсен, когда моряки собрались на полубаке покурить. В кубриках стало очень душно. Целый день палило солнце, а ночь не приносила облегчения. Судно только что прошло Мессинский пролив, и с берега еще доносились ароматы цветов и апельсинов.

– Не будь она дочерью нашего чифа, я бы за ней приударил… – хохотнул подшкипер и сказал непристойность. Моряки засмеялись.

– Вылетишь с парохода в два счета, – произнес матрос Шмидт. Он считался на судне покорителем дамских сердец и постоянно хвастался своими победами. С тонкой талией, широкими плечами, вкрадчивыми манерами, Шмидт имел успех у портовых красавиц. Черные блестящие волосы, смуглая кожа, яркие губы делали его похожим не то на испанца, не то на латиноамериканца. А был он немцем из Бремерхафена.

– Ну, ты уж, наверное, подберешься к фрекен, – усмехнулся боцман. – Найдешь путь. Не устоит она перед таким красавцем.

– И не подойду даже. Я себе не враг, еще хочу поплавать с тобой, боцман, – с неискренней скромностью сказал Шмидт. – Кому хочется слоняться по причалам из-за минутного удовольствия?

– Мы на нее Джакоба напустим, – сказал Бьёрн. – Вот смеху-то будет!

– Нет уж, брат, давай лучше сам, – беззлобно ответил негр. – Я с этой семьей ничего общего иметь не хочу.

Эти разговоры доставляли морякам явное удовольствие. В монотонной судовой жизни, в утомительной работе появилось маленькое развлечение. Можно было почесать языки. Все с нетерпением ожидали приезда фрекен Иенсен.

2

В Кротоне «Анни Мёрск» поставили к единственному причалу, выходящему прямо в море. Город был маленький, скучный. По желтым холмам тянулись запыленные виноградники. От всего веяло стариной. Итальянцы в национальных костюмах, ослики с перекинутыми через спины огромными корзинами с виноградом, траттории, где седобородые старики просиживали часами, попивали вино, спорили, курили. Узенькие улицы, покрытые выщербленными плитами известняка, поднимались кверху. Часто встречались бедные часовенки с неизменной фигуркой мадонны в нише.

Стоял изнуряющий зной. Море лежало рядом за волноломом, горячее, ослепительное и спокойное. Два раза в сутки дул бриз, но казалось, что и он обжигает лицо. Почему-то долго не начинали разгрузку. К капитану то и дело приходили какие-то чернявые люди, что-то кричали, что-то требовали и уходили, обтирая еще больше вспотевшие шеи и лбы. Ругались: «О, порка мадонна!»

Фрекен Иенсен прибыла на пароход на следующий день после его прихода в Кротону. Она стояла на берегу в белой широкополой шляпе, украшенной розами, в белом платье и белых перчатках. У ног ее стояли два чемодана. Девушку сразу заметили. Все, кто был на палубе, бросили работу и, не стесняясь, глазели на дочку старпома. Она была мила. Хорошо сложенная, розовощекая, светловолосая. Настоящая скандинавка.

Иенсен спустился с трапа, обнял дочь.

– Ну, пойдем, пойдем. Почему опоздала, Алиса? Я ждал тебя вчера. Как там поживает мать?

Дочь что-то щебетала ему в ответ.

– Ничего барышня! – подмигнул Алексею Сигурд. Они красили фальборт на передней палубе и тоже бросили работу для того, чтобы взглянуть на фрекен Иенсен. – Богатая невеста. У папочки деньжат немало… Зарабатывает везде, где есть возможность. Доски от сепарации^[14] продает, концы старые, шипшандлеры ему проценты платят… Умеет, одним словом.

– Умеет, – согласился Алексей, вспомнив свое поступление на «Анни Мёрск».

С приездом дочери старпома на судне стало повеселее. Все подтянулись. Каждому хотелось, чтобы фрекен обратила на него внимание. Тем более что девушка оказалась славной, общительной, совсем не похожей на отца. Она любила спускаться на палубу, заглядывала во все уголки, непринужденно болтала с матросами. Датчане, давно не видавшие родины, с интересом расспрашивали ее о Копенгагене, о новостях, просили передать привет родственникам, когда она поедет обратно.

Иногда она сидела на ботдеке, читала. Моряки старались пройти мимо, сказать ей что-нибудь приятное, пошутить. В ответ Алиса заразительно смеялась, подтрунивала над ними. Она была острой на язык и за словом в карман не лезла. Иенсену это не нравилось. Когда он замечал кого-нибудь из команды около дочери, то всегда подходил к ним:

– Нечего болтать языком. Иди работай. За тебя никто не сделает. Иди, иди.

Алиса краснела, укоризненно качала головой:

– Что ты, папа! Зачем ты с ним так? Он ничего мне не сказал плохого. Не могу же я ни с кем не разговаривать.

Старпом сердился:

– Они совсем не подходящая компания для тебя. И потом, болтовня отвлекает от работы.

Первые дни Алисе нравилось на пароходе. Все казалось новым, интересным, но вскоре она начала скучать. В городишке ее ничто не привлекало, да Алиса и не ходила туда. Разве может какая-то Кротона сравниться с блестящим Копенгагеном?

Развлекало фрекен Иенсен только купание. Вот его она любила. Алиса неплохо плавала и ныряла. После холодной Балтики плескаться в Средиземном море было наслаждением. В самое жаркое время она ходила за волнолом, на пляж. Тут Алиса проводила по нескольку часов. Моряки с удовольствием наблюдали за тем, как резвится девушка. Самые смелые иногда купались вместе с нею.

Как-то третий штурман Даниельсен пристал к Алисе:

– Вот вы, фрекен Иенсен, ныряете хорошо. Это верно. Но с мостика в воду не прыгнете.

– Прыгну.

– Нет, не прыгнете.

– Давайте держать пари, что прыгну, – упрямо сказала девушка, и брови ее сдвинулись, она чем-то стала похожей на отца. – На что? На что хотите. Пари на выполнение любого желания. Согласны?

– Согласен. Берегитесь, если я выиграю. Потребую многого… – пошутил штурман.

– Берегитесь вы. Я заставлю вас на четвереньках проползти по всему судну.

Алиса побежала в каюту переодеваться и минут через двадцать снова появилась на спардеке в своем ярко-красном купальном костюме и резиновой шапочке.

– Ну, я готова, – сказала она и посмотрела вниз. – Давайте скорее, пока отец в городе. Откуда прыгать?

– Вот отсюда, фрекен Алиса, – показал рукой Даниельсен на планширь^[15] обноса мостика. – Высоко!

…Джакоб висел на беседке со стороны моря, закрашивал чернью засуриченный борт, когда Алиса встала на планширь. Негр отложил кисть и, несмотря на всю неприязнь к Иенсену и всему, с ним связанному, залюбовался девушкой. На самом деле она была хороша. Высокая, с гладким загорелым телом, раскинувшая в стороны руки, она казалась приготовившейся к полету птицей. Вот она согнула в коленях ноги, что-то крикнула и прыгнула вниз. Перед самой поверхностью Алиса сложила руки и «рыбкой» ушла под воду.

В прозрачной воде Джакоб видел красное пятно ее костюма. Стоявший у борта улыбающийся Даниельсен вдруг почему-то забеспокоился и закричал:

– Давайте наверх, Алиса! Хватит, хватит! Сдаюсь. Вы выиграли.

Но девушка его, наверное, не слышала. Она оставалась под водой.

Джакоб заметил, как Алиса достигла дна, перевернулась и осталась лежать на песке без движения. На поверхности появились и начали лопаться воздушные пузырьки.

«Что это с ней?» – мелькнуло у матроса, и тут же, не раздумывая больше, Джакоб неуклюже соскользнул с беседки. Он не боялся воды. Когда-то мальчишкой он вылавливал медяки, которые бросали с набережной в море туристы. С открытыми глазами он медленно опускался. Почувствовав дно под ногами, Джакоб встал и, разгребая воду руками, подобрался к девушке. Она лежала скорчившись у торчащего из песка ржавого якорного веретена. Сам якорь занесло песком.

«Вот оно что! Ударилась. Скорее на воздух!» – понял Джакоб, подхватил Алису под мышки, перевернулся на спину и, делая быстрые движения одними ногами, пошел кверху.

Тем временем на пароходе уже поняли: случилась беда. Олафсен с бледным Даниельсеном и двумя матросами, Бьёрном и Алеком, которые тоже наблюдали за спорщиками, лихорадочно спускали шлюпку. Она висела уже у самой воды, когда Джакоб с Алисой показались на поверхности. Через несколько минут их подняли на палубу. Лицо Алисы было бледным, на лбу кровоточила небольшая ранка.

– Из нее прежде всего надо вылить воду, – сказал Олафсен, переворачивая Алису на живот. – Подхватите ее снизу. Вот так.

Боцман разжал ей зубы. Соленая вода струйкой потекла на палубу. Потом начали делать искусственное дыхание. Через десять минут Алиса пришла в себя, открыла глаза и спросила:

– Что со мной было?

– Вы ударились обо что-то под водой, – проговорил вконец перепуганный Даниельсен. – Как вы себя чувствуете?

– Это он вытащил вас, фрекен Алиса. Он первый заметил и бросился за вами в воду, – сказал боцман, указывая на Джакоба.

Алиса благодарно взглянула на негра, протянула руку:

– Большое спасибо, Джакоб. Вы спасли мне жизнь. Я буду помнить это всегда.

– Пустяки, фрекен. Я заметил, что вы лежите там, на дне, без движения, и подумал… Такие случаи бывали с мальчишками, когда они вылавливали монеты.

– Спасибо еще раз, Джакоб. Я уже могу двигаться. Даниельсен, помогите мне добраться до каюты. А все-таки я выиграла пари, вы будете бегать на четвереньках.

– Буду, буду. Сколько вы прикажете, – засмеялся третий штурман. – Пойдемте.

Он бережно подхватил Алису под руку и повел на спардек.

– Теперь ты станешь первым другом нашему старпому. Тебе прибавят жалованья, – пошутил Бьёрн. – Так, Джакоб?

Негр помрачнел:

– Я не стал бы ничего делать для этой свиньи. Но дочка ведь ни при чем. Она хорошая девушка.

– Ну, довольно болтать, ребята. Сегодня надо закончить борт. Берите свои кисти, и пошли, – сказал Олафсен.

Матросы разошлись по работам.

Спустя два часа, когда старший штурман Иенсен вернулся на судно, Алиса уже совсем оправилась от удара. Только маленький кровоподтек на лбу напоминал о недавнем происшествии.

Во время обеда Иенсен появился на палубе. Из-за жары команда обедала на открытом воздухе, прямо на люке, покрытом брезентом. Он нашел глазами Джакоба и позвал:

– Подойди сюда, Джакоб.

Негр поставил свою миску на люк, не спеша подошел к старпому.

– Дочь сказала мне, что ты вытащил ее из воды. Спасибо, Джакоб. – Старпом холодно смотрел на негра своими свинячьими глазками. – Вот, возьми. Я думаю, что этого будет достаточно.

Из нагрудного кармана рубахи Иенсен достал десятифунтовую бумажку, протянул ее Джакобу. Моряки оставили свои миски и с любопытством наблюдали за происходящим.

– Расщедрился старик, – тихо сказал один из кочегаров, сидящих на люке. – Подвезло Джакобу. Большие деньги заработал.

Ему никто не ответил. Всех охватило непонятное напряжение. Негр стоял опустив руки.

– Ну, бери, – повторил Иенсен.

– Не надо, чиф.

Брови у старпома полезли наверх.

– Десять фунтов! Не надо? Ты что же хочешь, чтобы я остался твоим должником? Так дело не пойдет. Бери немедленно. – Глаза у него округлились, сделались злыми.

– Спасибо, чиф, – произнес Джакоб, принимая бумажку.

– То-то. Так я и поверил, что ты бросился за Алисой просто из человеколюбия. За моей дочерью вдобавок! Ну, теперь мы в расчете. А девчонке я сказал, чтобы она лучше помылась после твоих объятий, – захохотал Иенсен.

На палубе наступила тишина. Джакоб поднял голову, скомкал банкноту и с силой швырнул ее в лицо старпому.

– Ты что, одурел, сморчок?! Вот я тебе сейчас посчитаю зубы! – Иенсен замахнулся, но не успел нанести удар.

С люка соскочил Алек. Он встал между старпомом и Джакобом, прикрыв его своим телом. Высокий, со сжатыми кулаками, со сверкающим от гнева взглядом, он был грозен. Иенсен попятился. В волнении мешая английские, датские и французские слова, Алек закричал:

– Если вы посмеете дотронуться до него, мы все уйдем с парохода! Поняли? – Он оглянулся. Рядом с ним уже стояли Олафсен, Бьёрн, Шмидт, подшкипер, кочегар Фридрихсен, все, кто был свидетелем этой позорной сцены.

– Алек прав. Мы уйдем все, господин Иенсен, – сказал боцман. – Все как один. Я вас предупреждал. Вы не на рабовладельческой галере. Мы будем жаловаться датскому консулу на бесчеловечное обращение и расскажем всю эту историю с вашей дочерью.

– Он меня оскорбил! – заорал Иенсен. – Разве вы не видели, что он оскорбил меня. Я шел к нему с добром и благодарностью. А он…

– Хороша благодарность!

– Это вы оскорбили его, чиф. А он спас от смерти ваше дитя… Эх вы, господин Иенсен… Вам бы принести свои извинения, – проговорил Олафсен. – Вы можете остаться без команды. Капитан вряд ли будет доволен таким оборотом. Все же это не один и не два человека, которых можно выбросить на берег.

– Не понимаю, чего вы так взбеленились? Я ему ничего не сделал, – уже миролюбиво заговорил Иенсен, чувствуя, что никто не оправдывает его поведения. Ни один человек из команды, ни капитан и, конечно, уж, не консул, к которому, чего доброго, пойдут моряки. – Ну, я погорячился. Но и Джакоб оскорбил меня. Верно, Джакоб? Ну, прости меня, Джакоб, и возьми свои деньги. Ты же знаешь, я горячий человек, но я не тронул тебя пальцем.

Негр стоял молча, с ненавистью глядел на старпома.

– Забирайте свою бумажку и уходите отсюда, – сказал Алек. Он весь кипел. Его возмущала черствость этого животного, называющего себя человеком. – Неужели вы не понимаете, что Джакоб спас вашу Алису не за деньги?

Иенсен подобрал смятую банкноту и под неодобрительный ропот моряков поплелся к себе.

«Ты у меня вылетишь первым, – злобно думал он, вспоминая высокую фигуру Алексея и его сжатые крепкие кулаки. – Да и с боцманом придется расстаться. Не сразу, по очереди…»

Весть о происходившем в обед на передней палубе облетела весь пароход. На Иенсена смотрели с презрением. Офицеры старались не разговаривать с ним, ограничиваясь только необходимыми служебными фразами. Поведение Иенсена выглядело отвратительно. Узнала каким-то образом об истории с десятью фунтами и Алиса. Между отцом и дочерью произошла ссора.