Текст книги "Жизнь и приключения Лонг Алека"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

– Ну вот и мы, – возвращаясь, проговорил Кирзнер. – Не очень соскучились? Вы уж нас извините.

– Пойдем, Леша, – сказал Новиков и стал прощаться.

Кирзнер и Мария Николаевна вышли проводить их на крыльцо. Когда приятели завернули за угол, Новиков спросил:

– Ну как? Понравился Бруно Федорович?

Алексей без колебания ответил:

– Понравился.

– Иначе и быть не могло. Ты знаешь, какой это человек? – горячо заговорил, матрос. – Тебе бы все рассказать, так вообще… Не видел я таких людей больше. Понял?

Алексей пожал плечами:

– Пока не знаю, почему ты о нем так говоришь, но Бруно Федорович мне понравился. Кто он такой?

– Он же сказал. Рабочий. На вагоностроительном заводе «Феникс» механиком работает. Раньше, в молодости, плавал кочегаром. Нашу жизнь знает как свою. Познакомишься поближе – узнаешь. «Аретуза» еще четыре дня в Риге будет стоять, а потом долго не увидимся. В Италию рейс. Понял?

Дойдя до Домского собора, друзья разошлись.

Алексей ничего не сказал Ивану Никандровичу о своем новом знакомстве. Чувствовал, что отец начнет расспрашивать, беспокоиться, а Кирзнер предупреждал, чтобы Алексей говорил меньше. Может быть, позже, когда сам будет знать больше, он и посвятит отца в свои дела.

6

В следующую среду Алексей один поехал к Кирзнеру и с тех пор не пропускал ни одной среды, ни одного занятия кружка. В нем учились рабочие рижских заводов. Люди серьезные, малоразговорчивые и решительные. Они знали, чего хотят, зачем пришли сюда, и ждали только сигнала, чтобы начать действовать. Кирзнер с гордостью называл их «наша боевая группа».

Вел занятия обычно Кирзнер, а иногда чернявый, очкастый человек в студенческой тужурке со споротыми петлицами. То, что узнавал там Алеша, было так ново, необычно и интересно, что он считал дни, оставшиеся до следующей среды. Мир представал перед ним по-иному. Каждое занятие было открытием.

Здесь Алексей впервые услышал о Марксе и его учении, глубже познакомился с трудами Ленина. Кирзнер постоянно давал ему книги, а потом спрашивал, все ли он понял, и если нужно – объяснял.

Теперь Алексей ясно представлял себе, в чем заключается смысл их собраний. Надо было подготовить людей, способных выполнять задания партии. Он завидовал тем, кто уже получал их. Алексей чувствовал всю справедливость того дела, которому отдавали себя эти люди, и хотя это было опасно, об опасности никто не думал.

В кружке часто появлялась «Искра». Она приходила в Ригу нелегальным путем из-за границы. Читали ее от слова до слова. Обсуждали статьи, спорили.

Как-то на одном занятии Кирзнер сказал:

– Рабочий класс и крестьянство представляют собой грозную силу. Если они объединятся и получат в руки оружие, то разве самодержавие сможет устоять? Никогда. Насильственное свержение царя и в конечном итоге – диктатура рабочего класса и крестьянства. Вот что надо.

Мы, члены РСДРП, прекрасно это понимаем. Но не все товарищи согласны с нами. Некоторые готовы удовлетвориться только частью этих требований, а остальное, мол, потом. Это в корне неверно. Ошибочно также поступает та часть латышских социал-демократов, которая не желает объединения всех национальных партий. Слишком силен федеральный принцип! Такое разъединение ослабляет нашу партию. Будущее докажет, что мы правы.

Сейчас в нашей организации уже много людей, хорошо подготовленных, вооруженных, преданных делу. Мы принимали в партию только таких, кто готов по первому зову вступить в борьбу, кто постоянно участвует в работе организации и подчиняется ее решениям. Эти люди – наш золотой фонд.

Кирзнер объявил, что следующее занятие будет не в среду, а через день, в пятницу. Есть чрезвычайное сообщение. Собрались все. Сидели заинтересованные, молча. Ждали, что скажет Бруно Федорович, но вскоре он появился вместе с высоким, незнакомым человеком с жестковатыми голубыми глазами. Черные гладкие волосы у него были зачесаны назад и спускались на воротник. На шее белел короткий рубец, оставшийся не то от операции, не то от удара чем-то острым.

– Прошу любить и жаловать. Василий Николаевич Шадрин, – сказал Кирзнер и уселся вместе со всеми к столу.

Шадрин окинул присутствующих быстрым взглядом и начал говорить. Голос у него оказался звонким и высоким.

– Вот что, товарищи. Я хочу рассказать вам о Втором съезде РСДРП, который проходил в Брюсселе. Вы, конечно, уже слышали о том, что там партия разделилась на большевиков и меньшевиков и Владимир Ильич ясно высказал свою точку зрения на многие важные вопросы. Мы должны твердо сказать: с кем мы? Кого поддерживаем?

Шадрин говорил обстоятельно. Заканчивая свой доклад, он сказал:

– В общем, на съезде победили большевики… Вы бы видели Владимира Ильича! Орел, настоящий орел, не знающий страха в бою и беспощадный к идейным противникам. Но это еще не конец борьбы. Надо ждать следующего съезда…

В этот вечер кружок не расходился долго. Шадрина не отпускали. Горячо спорили, задавали много вопросов. В конце концов единогласно приняли все ленинские позиции.

После рассказа Шадрина о съезде Алексей еще отчетливее понял, что не все просто и едино в партии. Есть свои разногласия, свои мнения, свои точки зрения, и надо твердо знать, чего ты хочешь сам. Он выбрал то, что считал правильным, – большевистский взгляд на революцию. Все остальное казалось ему расплывчатым, незавершенным. Ему хотелось оказаться в числе тех людей, о которых недавно говорил Кирзнер.

Он несколько раз просил его:

– Хочу работать. Когда же, Бруно Федорович?

Кирзнер улыбался:

– В свое время, Алеша.

7

В июне Алексей успешно закончил реальное и получил свидетельство. По этому поводу они с отцом пошли обедать в ресторанчик «Корсо». Иван Никандрович заказал все самые любимые Лешкины блюда, бутылку вина и на сладкое мороженое. Это был настоящий пир, так не похожий на обычные, более чем скромные трапезы в пансионе тетушки Парвиене.

– Ну так, – торжественно произнес Иван Никандрович, поднимая бокал. – Желаю тебе счастья, сын! Теперь ты взрослый. Я знаю, что ты выбрал море. Нелегкий труд. Но помни, где бы ты ни работал, каких бы штук ни выкидывала с тобой судьба, всегда оставайся настоящим человеком. Честным, правдивым, принципиальным. Это тебе мой завет. А кем ты будешь, в конце концов, это не так важно. Хотелось бы, конечно, чтобы жилось тебе полегче… Ну!

Они чокнулись и выпили. За обедом Иван Никандрович много шутил, вспоминал свои плавания. Рассказал смешную историю про штурмана, не знавшего английского языка. На все вопросы тот отвечал одним словом «йес». Однажды на судно приехал шипшандлер^[6] и предложил купить для камбуза живых свиней – он тотчас же ответил: «йес». Вечером, к всеобщему удивлению, на пароход привезли животных. Когда капитан узнал, кто сделал заказ, то страшно рассердился и приказал штурману отправить свиней обратно. Но обратно их не приняли, и бедняга продавал их за бесценок прямо у борта.

Отец учил Алексея, где нужно вешать штормтрап при приемке лоцмана, так чтобы его не окатило грязной водой из шпигата. Иначе может быть большой скандал. Вспомнил случай из своей практики, когда плавал еще матросом. Досталось же ему тогда от капитана! Он говорил о том, как важно жить в дружбе с командой, о многом другом.

Обед прошел незаметно и весело. Алексей был очень признателен отцу за это маленькое удовольствие. На следующий день он подал документы в мореходные классы. Его приняли туда без экзаменов. Занятия начинались поздней осенью, и лето было свободным.

Тина Подгоецкая окончила гимназию с медалью, правда, не с золотой, как ожидали, а с серебряной, и отец увез ее в Петербург. Марк Буткевич, так и не успев отомстить Алексею, уехал в Юрьев, а Вольдемарс Скундра почему-то решил учиться в Московском техническом училище.

Алексей пытался наняться матросом на пароход, но ему везде отказывали. Специальности у него не было, а в порту много настоящих моряков искали хоть какую-нибудь работу на судне, но вакантных мест не имелось. Пришлось отказаться от этой мысли. Помог Алексею Кирзнер. Как-то, оглядев его со всех сторон, Бруно Федорович сказал:

– Боксерские данные у тебя отличные, Алеша. Руки длинные, рост высокий, сила чувствуется… Боксом никогда не занимался?

Алексей отрицательно покачал головой.

– Жаль. Может пригодиться в жизни. Хочешь поучиться немного? Узнаешь некоторые приемы.

– Я с удовольствием… – замялся Алексей, – платить я не могу…

– И не надо. У меня тут друг живет рядышком, старый боксер. У него и перчатки, и груша есть. Пошли?

На той же улице, в таком же деревянном домике, жил приятель Кирзнера, латыш Янсонс. Когда-то он преподавал бокс в частной школе Брандиса, потом не поладил с хозяином и стал учить желающих у себя на дому. Но таких оказалось очень мало, и теперь Янсонс работал сторожем на заводе «Феникс».

Он приказал Алексею раздеться, заставил сделать несколько гимнастических упражнений, подавил мускулы, после чего важно заявил:

– Годится. Ты что, Бруно, хочешь его на ринг выпустить?

– Да нет. У парня много свободного времени. Пусть займется. Не помешает, и ты старое вспомнишь.

Теперь два раза в неделю Алексей ходил к старому Янсонсу. Он занимался с удовольствием. Прыгал, бил по мешку с песком и по груше, изучал приемы. Янсонс был строг, по многу раз заставлял Алексея повторять одно и то же.

– Так. В стойку! – командовал он. – Прямой левой! Хук правой! Оперкот! Быстрей надо! Еще раз ту же комбинацию. Быстрей! Твоя атака должна быть, как ветер. Не давай опомниться противнику. Еще раз! Стоп. Плохо.

И Алексей начинал все сначала. Но он не сердился на старика. Видел, что тот по-настоящему хочет научить его трудному искусству бокса.

Наступило время, когда учитель сказал своему ученику:

– На ринг ты, конечно, идти не можешь, но любому, не знающему бокс, – два очка вперед. Хватит. Скажи Бруно, что Янсонс так сказал.

Осенью начались занятия в мореходных классах. В подарок от отца Алексей получил черный мундир с золочеными штурвальными колесами на погонах, блестящими пуговицами с якорями и бескозырку с ленточками. Как бы бедны ни были родители учащихся, для своих сыновей они покупали форму. Копили, выкраивали деньги из скудных заработков. Алексею очень шла морская форма, да и он сам вырос, развернулись плечи, на верхней губе появился светлый пушок. Мальчик незаметно превращался в мужчину.

В мореходных классах учились дети зажиточных крестьян, решившие попытать счастья на море, и рыбаки с побережья, и сыновья ремесленников, и выходцы из «морских» семей. Некоторые из них видели море только с берега, никогда не ступали на палубу судна, другие годами бороздили океаны на парусниках и пароходах. Кое-кто уже имел «малый диплом», ходил в море штурманом и после долгого перерыва приехал заканчивать образование в старших классах. Таких стоило послушать. Каких чудес они не навидались, чего только не рассказывали! Получение диплома штурмана дальнего плавания требовало, помимо полного курса классных занятий, определенного практического стажа. Надо было начинать с самой маленькой должности на судне, выполнять многие обязанности, пройти суровую школу морской практики, а главное – научиться не бояться моря.

Те, кому такое начало оказывалось не под силу, после первой же практики уходили из школы, для того чтобы поискать себе более спокойной и менее опасной жизни.

По возрасту ученики тоже сильно отличались друг от друга. Вместе с безусыми мальчишками в классах учились великовозрастные мужи. В основном такими были старшеклассники или поступившие в первый класс матросы, накопившие деньги для уплаты за обучение. Они отказывали себе во всем, преследуя только одну цель – выбиться в офицеры.

Для Алексея зима прошла незаметно. Он с увлечением изучал новые предметы: навигацию, морскую практику, метеорологию… Все давалось ему легко, а если и встречалось что-нибудь непонятное, то на помощь приходил Иван Никандрович. Он был знатоком морского дела и свои объяснения дополнял такими интересными случаями из жизни, что все сразу становилось ясным.

Свободного времени почти не оставалось, и все же Алексей продолжал посещать кружок Кирзнера.

Он заметил, что в последнее время Бруно Федорович появляется в кружке мрачный, неразговорчивый, занятия проводит нервно, часто раздражается. Когда он остается один, то сосредоточенно задумывается, ходит, ходит по комнате… Алексей как-то решился и спросил у него:

– Что вы такой невеселый?

Кирзнер положил ему руку на плечо:

– Эх, Алеша, Алеша… Есть, от чего быть невеселым. Я же вам как-то рассказывал… Понимаешь, сейчас наша партия переживает очень тяжелое время. Под разними предлогами меньшевики не выполняют решения Второго съезда. Хотя они и в меньшинстве, но решению большинства упорно не хотят подчиняться…

– Как же можно? А партийная дисциплина, о которой вы нам так много говорили?

– Для них нет ничего святого. Во многих местах меньшевистские лидеры захватили партийные центры и раскалывают партийные организации на местах. Это разрушает единство действий рабочего класса. А обстановка в стране такая, что требует полного сплочения сил партии и боевого единения пролетариата. Ну, ничего, не расстраивайся, – невесело улыбнулся Кирзнер, – выдюжим. Ленин требует созыва Третьего съезда партии. Там мы докажем, кто прав, а кто виноват. Будет новое руководство, обуздает меньшевиков. Ах, как не вовремя затеяли они эту свару…

В мореходной школе, в перерывах между занятиями, говорили о забастовках на судах. Моряки требовали повысить им жалование. Иногда пароходы простаивали целыми днями. Судовладельцы неистовствовали. Они требовали строгого наказания зачинщиков. Кое-кто был отправлен в тюрьмы, некоторые не вернулись из-за границы, бежали от репрессий.

Шепотом рассказывали о столкновениях рабочих с полицией и начавшихся забастовках на фабриках и заводах. В коридорах шли горячие споры о том, как офицеры должны относиться к матросам и имеют ли матросы право на одинаковое питание на судне, правильно ли поступают они, требуя от судовладельцев большего жалования, – ведь хозяева дают им работу… Мнения были самые разные. В зависимости от того, к какому слою принадлежал высказывающийся. Например, Эрни Трейман, сын владельца небольшого парусника, презрительно сказал:

– Я всех этих бунтарей выбросил бы на берег, чтобы их потом никуда не брали. Обнаглели. Им и так хорошо платят.

– А если бы они выбросили тебя за борт? За то, что ты кормишь их тухлой солониной и гнилой картошкой? И платишь им на одну треть меньше, скажем, чем на судах Нудельмана. Спроси у Маттисена из третьего класса. Он плавал у твоего отца и рассказывал… – вмешался Алексей. – Не дай бог плавать с таким штурманом, как ты!

– Могу тебя заверить, что на моем судне ты никогда плавать не будешь. Нам не нужны такие подстрекатели. Мы берем на свою «Даугаву» ребят из нашей же деревни. Мы все как одна семья.

– Семья! – усмехнулся Алексей. – То-то Маттисен убежал из вашей семьи. А я на твоем вонючем корыте никогда плавать не буду. Лучше тюки таскать.

Такие ссоры возникали довольно часто. Россия бурлила, и это волнение коснулось всех слоев общества. Не осталась в стороне и мореходная школа.

Нападение японских миноносцев на русскую Тихоокеанскую эскадру взволновало всех. Началась русско-японская война.

Большинство учеников было настроено ура-патриотически, противника всерьез не принимали, неудачи считали временными. Что-то кто-то промазал, ну да ничего, все поправится… Всем хотелось видеть Россию сильной. Об этом трубили газеты. Собирались «закидать японцев шапками». Печатали портреты героев, георгиевских кавалеров, в одиночку уничтоживших десятки «азиатов». Но Алексей уже знал цену всему этому шуму и треску. На одном из занятий кружка Кирзнер читал Ленина. Там было ясно сказано, кому и для чего нужны войны. Логике Ленина возражать было невозможно.

В середине мая занятия в классах закончились, надо было идти на практику. По существующим правилам мореходная школа об этом не заботилась. Каждый сам подыскивал себе судно. Алексею никак не удавалось найти место. Не выручали даже морской мундир и рекомендация из училища. Капитаны предпочитали нанимать матросами более опытных людей. Пришлось прибегнуть к помощи Ивана Никандровича. Отец имел большие знакомства среди капитанов и судовладельцев. Скоро Алексея приняли на должность матроса второй статьи на небольшой пароход «Бирута». Судно ходило по европейским портам, часто бывало в Риге. За день до отхода в рейс Алексей пошел проститься с Кирзнером. Когда Бруно Федорович узнал, что Чибисов поступил на «Бируту», он очень оживился и обрадовался:

– Значит, на «Бируту» попал? Это хорошо, даже очень хорошо. Отлично, отлично… – пропел он и, сразу же становясь серьезным, сказал: – Ну что же, Алеша, дам тебе ответственное поручение. Опасное. Если провалишься, то тюрьмы не миновать. Ну как, справишься?

У Алексея забилось сердце. Он давно мечтал об этом. Теперь, наверное, Кирзнер доверит ему настоящее дело.

– Я все выполню, Бруно Федорович.

– Тогда слушай внимательно. На «Бируте» у нас есть свой человек. Преданный партии, проверенный. Это боцман, Василий Васильевич Лобода. Он говорил мне, что пароход ваш идет в Лондон. Так?

Алексей утвердительно кивнул головой.

– Оттуда нужно привезти листовки и литературу. Одному Василию Васильевичу сделать все, сам понимаешь, затруднительно. Ему нужен помощник, и таким помощником будешь ты. Выполняй все, что он скажет. Он все знает. Я тебе говорить ничего не стану. Адрес у Лободы есть, и, что тебе надо будет делать, он объяснит позднее. Вот так. Я его увижу и скажу о тебе. Все понял?

Кирзнер помолчал, пристально разглядывая Алексея, потом проговорил:

– Если произойдет какая-нибудь неудача, то нужно будет говорить то, чему научит тебя Лобода. Ни одной фамилии называть нельзя. Ты это тоже понимаешь?

– Все понимаю, Бруно Федорович.

– Ну тогда иди, Алеша. Помни, что нужно быть очень осторожным. Сейчас, в связи с событиями в России, жандармы усилили слежку за каждым пароходом, приходящим из-за границы, почти везде есть осведомители, суда встречают прямо на причалах… А «Бирута» уже под подозрением. Прошлый рейс устроили повальный обыск, перевернули все вверх дном. К счастью, ничего не нашли. Впрочем, там в тот раз ничего и не было. Ну, иди.

Кирзнер обнял Алексея, похлопал его по спине и выпустил из дома.

8

С Василием Васильевичем Лободой Алексей познакомился в первый день своего прихода на «Бируту». Это был типичный украинец, с хитроватыми, очень блестящими глазами, небольшого роста, с руками и грудью, испещренными цветной татуировкой, с борцовскими мускулами. Лихо закрученные кверху усы дополняли его портрет. Встретил он Алексея насмешливо. Оглядел со всех сторон, остановил взгляд на погонах, на золоченых пуговицах, усмехнулся:

– Мореход, значит. Раньше не плавал? Работу не знаешь? Ничего, я тебя научу, как палубу подметать. А ты здоровый вымахал. Дяденька, достань воробышка! Будешь в подшкиперскую ходить, голову наклоняй, – у нас там подволок низкий. Не ровен час, башка отлетит.

– Я ее в карман буду класть, – пошутил Алексей.

– Ну, добре. Идем, я тебе рундук и койку покажу. Рабочее платье есть или ты в этом мундире работать будешь?

– Есть.

Теперь, вспоминая эту встречу, Алексей никак не мог представить себе боцмана в роли подпольщика-революционера. Он скорее походил на служаку, «дракона», как называл своего боцмана Новиков.

Вечером следующего дня «Бирута» уходила в море. Кто из начинающих моряков не испытал этого волнующего чувства первого прощания с родным портом? Закрываются трюмы, опускаются стрелы, на мостике раздаются звонки – это проверяют телеграф, с шипением вырывается пар из свистка, проворачивается машина. Не пройдет и часа, как пароход отойдет. Вот капитан поднимается на мостик, и раздается долгожданная команда:

– Отдать носовые!

Течение медленно разворачивает нос на середину реки, отдают кормовые швартовы. Пароход, выбрасывая клубы черного дыма из трубы, быстро идет по направлению к морю. Дали полный ход! Мелькают знакомые строения, суда, стоящие у причала, набережная проносится мимо, там стоят люди и машут платками. Пароход дает три длинных гудка. Все. Прощай, Рига! Чувство необычайной легкости охватывает молодого моряка. Впереди лежит море, новые страны, неожиданные встречи и, кто знает, может быть, любовь…

Примерно такие чувства испытывал Алексей. После того как окончился аврал, наскоро очистили палубу и боцман отпустил подвахту отдыхать, он долго еще стоял на корме, любуясь зелеными берегами Западной Двины.

Настроение было отличное. Он гордился тем, что наконец ему доверили настоящее дело, радовался тому, что стал взрослым и скоро увидит море, и тому, что связан с такими замечательными людьми, как Кирзнер, и будет делать что-то очень нужное и важное.

Он все время приглядывался к боцману, ждал, что тот подаст ему какой-нибудь знак, – ведь должен же он был это сделать, если Бруно Федорович сказал ему об Алексее, но Лобода даже не смотрел на него. Может быть, Кирзнер не успел повидаться с боцманом перед отходом?

Напарником Алексею попался матрос первой статьи Пеструхин. Он не понравился Чибисову. Был какой-то липкий, въедливый, назойливый и очень болтливый. Сразу же, как они познакомились, отозвал Алексея в укромное место и зашептал:

– Слушай, хочешь в пай? Свои деньги, когда получишь в Лондоне, отдаешь мне. Я там кое-что куплю. В Ригу приедем – загоним. Есть у меня люди, которые с руками такой товар оторвут. Барыш пополам. Хочешь?

– Нет, не хочу. Может быть, куплю себе что-нибудь…

– Не доверяешь, значит? Эх ты, салага! Да знаешь ли ты, что Петр Пеструхин в своей жизни никого не обманул? – обиженно затараторил матрос. – Ладно. Не хочешь, как хочешь. Жалеть будешь.

Алексей подумал, что после этого разговора напарник обидится, станет относиться к нему плохо, но ничуть не бывало. Через час уже Пеструхин обещал ему, что, как только они вернутся в Ригу, он познакомит Алексея с одной «королевой» из «Русалки», – есть там одна девчонка, за что Чибисов должен угостить его пивом «от пуза».

Пеструхин не молчал ни минуты и, если они работали вместе, донимал Алексея расспросами: откуда он, кто у него отец, есть ли сестры, где живут? Помня наставления Кирзнера, Алексей отделывался короткими ответами, но Петра Пеструхина это не смущало.

Остальные четыре матроса – три латыша и один эстонец – были людьми пожилыми, неразговорчивыми, поглядывали на Алексея недоверчиво и недружелюбно. Как же! Мореход. Занял место настоящего моряка, а тот с семьей до сих пор безработный. Лезут эти мореходы всюду. Как клопы из щелей. А старые, опытные матросы не могут найти место даже в сезон. Боязнь потерять работу делала их несправедливыми.

«Бирута» была старым, но еще крепким пароходом. Качало ее неимоверно. В Северном море она попала в шторм. Качка на Алексея не действовала, чем очень остался доволен боцман, так как Пеструхин с зеленым лицом и мутными глазами еле-еле двигался по палубе. Его тошнило.

– Море бьет. Никак не могу привыкнуть. Уйду, видит бог, уйду, – говорил он Чибисову.

За сутки до прихода в Лондон Василий Васильевич позвал Алексея в подшкиперскую:

– Кранцы можешь плести?

– Учили. Умею.

– А ну-ка, начни.

Алексей распустил трос, разделил его на стренди и спросил боцмана:

– Одним концом заделывать или многими?

– Как хочешь.

Алексей начал. Боцман поглядел на работу и остановил его:

– Хватит. Знаешь. Это нам пригодится.

Василий Васильевич закурил трубку и начал молча переставлять ведра в углу. Алексей хотел уйти, но Лобода сказал:

– Погоди, не торопись, парень. Завтра приходим в порт. Надо тебе все рассказать…

Боцман выглянул на палубу. Там никого не было. Пароход, переваливаясь с борта на борт, шел, временами зарываясь носом в волны. Тогда потоки воды широкой рекой бежали к надстройке. Вряд ли кому-нибудь придет шальная мысль гулять в такую погоду.

– Так вот… – проговорил Лобода, поворачиваясь к Алексею. – Надо, чтобы ты пошел по адресу, когда Пеструхин будет на вахте, иначе он к тебе обязательно привяжется. Один он на берег ходить не любит. Отделаться от него трудно. Будешь отказываться – вызовешь подозрения… Ты должен принести на борт чемодан…

– А он что, Пеструхин, продажный? Осведомитель?

– Как будто бы нет. Болтун и мелкий контрабандист. В общем, ненадежный человек. Не дай бог, если что-нибудь узнает.

– А как же, если я вернусь с чемоданом, а он на вахте? Заметит.

– Я за этим сам послежу. Отправлю его в форпик на полчаса – не вылезет. В десять вечера: на судне все спят, динамо останавливают, горит только керосиновый фонарь у трапа, в порту темно. Это время самое удобное. Ну, а если все-таки кто-нибудь встретится, то чемодан большого удивления не вызовет. Все понемногу контрабандишку возят. Но лучше избежать всяких встреч и вопросов.

– Понятно.

– Значит, так. Вечером сойдешь на берег. Погуляешь. К девяти часам будешь на Виктория-стрит, восемнадцать. Позвонишь. Скажешь, что пришел от Кочеткова. Получишь чемодан, садись на извозчика, ну, фиакр по-ихнему, и до проходной. Дашь шиллинг полисмену в воротах за то, что он тебе калитку отопрет, и к судну. Тут надо ухо востро держать. Постой где-нибудь в тени, пока меня не увидишь. Я тебе махну кепкой. Тогда быстро на пароход и ставь чемодан в подшкиперскую. Она будет открыта. Запомнил адрес? Виктория-стрит, восемнадцать, это недалеко от нашего места стоянки. Возьми деньги…

Боцман порылся в кармане, достал несколько серебряных монет.

– На извозчика и полисмену, – сказал он, протягивая их Алексею. – Теперь… Если каким-нибудь образом попадешься нашим офицерам или капитану, то будешь говорить так: какой-то человек в Лондоне попросил тебя за деньги доставить чемодан в Ригу. За ним там должны прийти и заплатить тебе еще. Что в чемодане, ты не знаешь. Он закрыт на ключ, а его тебе не дали. В общем, ты виноват, хотел заработать. Подробности придумай. Тебе, конечно, не поверят, но ты стой на своем. Может быть, в Риге в полицию сдадут и бить будут… Ты от своего не отступай. Это я все говорю тебе на всякий худой случай. Его не должно быть. Не впервой…

Алексей слушал боцмана внешне спокойно, но внутри у него все дрожало от радости. Вот оно, настоящее дело, о котором он мечтал. Опасное, требующее смекалки, осторожности и смелости. Он все сделает. Лобода и Кирзнер останутся довольны. Его ничто не пугает.

– Ты не беспокойся, Алеша, все будет хорошо, – взглянув на Алексея и неправильно поняв его состояние, мягко сказал боцман. – Наше дело требует риска. Без него не обойтись.

– Я знаю, Василий Васильевич.

– Ну, тогда добре. Пока на этом все. Завтра придем, я Петьку в вечернюю вахту поставлю, а ты сразу на берег мотай…

Утром «Бирута» вошла в устье Темзы и, приняв лоцмана, пошла вверх. Алексей с интересом наблюдал за жизнью реки, о которой много читал и слышал. Навстречу шли десятки судов, паровых и парусных, многие перегоняли тихоходную «Бируту», проходили совсем рядом, и тогда Алексей слышал речь на незнакомых языках. По обоим берегам стояли сотни барж, дымили трубы заводов и фабрик, сновали прогулочные яхты. Темза не понравилась Алексею. Все здесь было серым, грязным, скучным. И небо, и нескончаемо тянущиеся по берегу строения, и желтые, мутные воды реки… Именно такой он и представлял себе Темзу.

После нескольких часов хода к «Бируте» подошел маленький буксирчик, принял с нее стальной конец и через неширокий шлюз затащил в закрытый бассейн, носящий название «Сэрри-док». Так сказал боцман.

Вечером, после окончания рабочего дня, помывшись и надев костюм, Алексей собрался на берег. Моросил дождь, хмурые тучи висели над городом, но было тихо и тепло. Недовольный Пеструхин, завернувшись в непромокаемый плащ, уже встал на вахту и топтался у трапа. Увидя проходящего Алексея, он заныл:

– На берег идешь? Без меня? Не мог подождать! Эх, ты… Я бы тебе Лондон показал, к «Чарли Брауну» сходили, пива выпили бы… Не ходи, а? Завтра вместе пойдем. Все равно ты ничего тут не знаешь.

– Да нет… Я уже собрался. Пойду поброжу просто так. Хоть на улицы погляжу. А с тобой в следующий раз сходим.

– Вот дракон проклятый! Вечно он мне приходную вахту устроит. В прошлый раз приходная, в этот приходная… Буду чифу жаловаться. Ты хоть деньги сегодня не трать, Лешка. Ладно? Я тебе и купить что помогу, – ныл Пеструхин.

Видно, ему очень не хотелось стоять вахту и отпускать Алексея одного в город.

Чибисов посидел в кубрике. Все свободные от вахт давно сошли на берег. У большинства моряков здесь были знакомые, выходцы из Латвии. Иные шли в бары – выпить, а если не хватит денег, то и получить кредит до следующего прихода в Лондон. Молодые искали приключений на темных припортовых улицах.

Чибисов слышал, как на полубак поднялся Пеструхин, пробил три двойные склянки. Семь часов. Петька заглянул в кубрик. Увидя сидящего за столом Алексея, присвистнул:

– Еще не ушел? Передумал?

– Сейчас ухожу, – сказал Алексей, вставая.

– Ну и дурак! Погода – хороший хозяин собаку не выгонит, а он гулять собрался.

Алексей зашел в подшкиперскую. Лобода был там, прилаживал деревянную ступеньку к штормтрапу.

– Я пошел, Василий Васильевич…

– Добре. Самое время. Все помнишь?

– Все.

Алексей помахал рукой Пеструхину, спустился с трапа. Петька показал ему фигу. Пройдя проходную, в дверях которой стоял высоченный полисмен в синем мундире и синей суконной каске, Алексей очутился на пустынной улице.

Пройдя несколько кварталов, Алексей вышел на длинную Комэршиэл-роуд. Стемнело. Фонарщик с лесенкой на плече зажигал газовые фонари. По этой улице надо было пройти влево, а там спросить, где находится Виктория-стрит. «Каждый покажет», – сказал ему боцман. Алексей так и сделал. Пройдя немного, он остановил какого-то англичанина и попросил показать путь. Хотя английский язык Алексея заставлял желать лучшего, – он изучал его только самостоятельно дома и в мореходной школе, – прохожий понял, чего он хочет, и, вежливо приподняв котелок, попросил следовать за ним: он идет в ту же сторону. Скоро они вышли на узенькую улочку, сплошь застроенную двухэтажными домиками с палисадниками.

– Это здесь, – сказал англичанин, снова приподнял котелок и повернул обратно.

Алексей без труда отыскал дом восемнадцать. Он ничем не отличался от соседних. Такой же двухэтажный, с палисадником перед фасадом. Алексей поднялся на две ступеньки вверх, позвонил. Долго не открывали. Потом Алексей услышал шаги, щелкнул замок, и его впустили в освещенную прихожую. Человек, открывший дверь, был худ, высок, черноволос, на носу пенсне. Он пристально разглядывал Алексея, ожидая, что́ тот скажет.

– Я пришел от Кочеткова, – по-русски произнес Чибисов.