Текст книги "Жизнь и приключения Лонг Алека"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Шел бы ты к черту со своим спасибо, – проворчал Лешка. – Чуть не втянул меня в историю. Забирай свой мешок и будь здоров. Чтобы я тебя больше не видел…

Матрос засмеялся.

– Не сердись. Знаешь, как ты нас выручил? – становясь серьезным, сказал Новиков. – Не меня одного, а многих. Не думай, это не для торговли…

– А что это? – полюбопытствовал Лешка.

Матрос помолчал и опять без всякой улыбки сказал:

– Раз не посмотрел сам – хорошо. А я говорить не буду. Не к чему. Можешь только мне верить. Не на продажу и не для денег. Тебя-то как зовут?

Лешка назвался. Злость его прошла. Ему нравился этот матрос. Он поверил ему и уже был рад, что попал в какую-то таинственную историю. Не всякому выпадает такое. Будет что рассказать товарищам. Но, как бы читая его мысли, Новиков проговорил:

– Можешь хранить тайну? Ну и хорошо. А то фараоны хитрые. Сразу пронюхают… Тогда нам не поздоровится…

– Кому это вам?

Матрос пропустил вопрос мимо ушей и стал прощаться:

– Спасибо еще раз, Леша. Приходи на «Аретузу». Пароход покажу. Приходи завтра. Ладно? Я завтра на вахте. Буду ждать. Ну, прощай.

Новиков вытащил мешок из лодки – он оказался тяжелым, – взвалил его к себе на плечо и, не оглядываясь, пошел в сторону. Лешка погреб к Вольдемарсу. Из головы не выходили его новый знакомый, этот странный мешок и таинственные намеки Новикова. Что бы все это могло значить?

На следующий день он пошел на «Аретузу». Николай драил медяшку на мостике и сразу заметил Лешку. На этот раз матрос был в голубой застиранной английской робе с разноцветными пятнами масляных красок на ней.

– Погоди немного, – сказал Николай, пожимая Лешке руку. – Потом покажу пароход.

Лешка отказался. Смотреть ему было нечего: он видел пароходы и получше.

– Куда вы на этом корыте плаваете? – спросил Лешка.

– Это ты правильно. Истинно корыто. Все валится. За что ни возьмись. На днях лебедки прогревали, так боцмана чуть не обварило. Пар как шарахнет! Клапан из магистрали вырвало. Пойдем в кубрик, тебе одну штуку покажу. Хочешь закурить? Голландские.

– Не курю, – отказался Лешка и покраснел.

– Не пьешь, не куришь, девочек не любишь! На что ты тогда годен? – пошутил Новиков. – Давай пошли.

Они спустились вниз, по захламленной палубе прошли на нос. Полубак делился на две половины. Справа жили матросы, слева – кочегары. Новиков открыл дверь. Они вошли в темноватый кубрик с двухъярусными деревянными койками. Посредине стоял стол и несколько грубо сколоченных табуреток. Свет в кубрик проникал через мутные стекла иллюминаторов. В нос Лешке ударил затхлый запах плохо высушенной одежды.

– Вот так и живем, – сказал Колька. – Иди сюда.

Он покопался под матрацем своей койки, достал коробочку, протянул Лешке:

– Обращаться умеешь?

Это был миниатюрный стереоскоп с пачкой красочных парных открыток. Лешка вставил в станок первую попавшуюся, и чудесная панорама Лондона с Вестминстерским аббатством предстала перед его глазами. Вид был объемный.

– Здорово! – восхитился Лешка. – Красота какая!

– Купи.

– Столько денег нет.

– А сколько есть?

– Нисколько нет.

– Эх… Жаль, – огорчился матрос. – Может, знаешь, кому продать? Я бы его сам загнал, да не успел, а времени уже не осталось. Пароход сегодня уходит. Штука хорошая, английская. Как говорят, сам бы ел, да деньги надо.

– Кому продать, не знаю, – сказал Лешка, торопливо вставляя карточки в стереоскоп: хотелось успеть посмотреть все.

– А, черт с ним! Бери так. Дарю его тебе, – вдруг решил Новиков. – Мой подарок.

– Да ты рехнулся совсем. С чего это я у тебя подарки принимать буду? – рассердился Лешка и положил стереоскоп на стол. – Миллионер какой нашелся…

– Бери. Не обижай моряка. Мне он совсем не нужен. Надоел. А ты к следующему приходу каких-нибудь выпусков с приключениями принеси. Ладно?

– Я тебе и так принесу, без этого.

Новиков настаивал, но Лешка стереоскоп не взял. Они вернулись на мостик.

– Будь здоров, Леха, – помахал рукой Колька, когда Лешка спускался по трапу. – Приходи через двадцать дней!

Через двадцать суток, когда «Аретуза» вернулась из рейса, Лешка с томом «Рокамболя» под мышкой зашел на пароход. Новиков встретил его как старого знакомого:

– Ты тут посиди немного, я скоро окончу работу. Сходим в «Русалку», я тебя пивом угощу. Ладно?

– Нам нельзя туда в форме. Строго запрещается.

– Ничего. В «Русалке» ваши никогда и не бывают. Туда только моряки ходят.

Через час Новиков с Лешкой уже сидели в маленьком подвальчике в конце Мельничной улицы и пили холодное рижское пиво.

– Что у нас в этом рейсе случилось, не поверишь, – говорил Новиков, отпивая из кружки. – Ты только послушай. Пришли мы в Вестхартлепуль вечером. Все подготовлено: стрелы подняты, трюмы открыты. С утра должны выгрузку начать. Не тут-то было. Грузчики с плакатами стоят у парохода стеной, работы не начинают. Ясное дело – стачка. Требуют повысить ставки. Ну, они стоят, мы стоим. Вдруг свистки, свалка, полиция оттесняет грузчиков и каких-то хмырей приводит на судно. Мы сразу поняли. Штрейкбрехеры. Знаешь, что это такое?

Лешка отрицательно покачал головой. Новиков объяснил и продолжал:

– Ну, вот. Штурман вышел, кричит: «По лебедкам – становись!» На лебедках наша команда по договору должна стоять, а мы – ни с места. Такое зло на этих сволочей взяло! Предают своих же товарищей-грузчиков… Ну, мы у лебедок стоим и не работаем. Те, сукины дети, подойти боятся. Выбежал кэп. Пузом трясет, орет: «Я вас всех в Риге в полицию сдам. Немедленно приступить к работе!» Тут боцман наш набрался храбрости и говорит: «С этими штрейкбрехерами работать не будем, господин капитан. Как хотите». Полиция видит такое дело, как бы хуже не вышло, забирает свою банду и на берег. Грузчики кричат, улюлюкают, свистят. Только на следующий день начали работать: хозяин пошел на уступки…

– А если бы не пошел?

– Работы бы не начали. Стачки продолжаются неделями, а штрейкбрехеров на все пароходы не найдешь. Рабочие там организованные. Сила. Хозяева боятся стачек… Да ты что, про это никогда не читал? Ладно, дам я тебе одну книжицу, только никому ни гу-гу.

– С вами что теперь будет? Отдадут в полицию?

– Нет, обошлось. Старик-то наш в общем неплохой, понимает, что к чему. Поорал, попугал, но ничего в Риге не заявлял. Во всяком случае, до сих пор ничего не было. Да ты пей, пей. Я еще возьму.

– Не нравится мне, – сказал Лешка, отодвигая кружку. – Горькое какое-то. Хватит.

– А я так люблю пиво, – засмеялся Новиков. – Могу восемь кружек подряд выпить.

Они просидели в «Русалке» около часа. Новиков рассказывал про плавания, про Лондон, в котором был несколько раз, про французов и про то, как они пьют вино с утра до вечера и пьяными не бывают, про шторм в Бискайском заливе, когда у них смыло палубный груз. Но о чем бы ни говорил матрос, Лешка чувствовал, что думает он совсем о другом, мысли его далеко от Биская… Он несколько раз прерывал свой рассказ, взглядывал на стенные часы, смотрел на дверь.

«Не иначе ждет кого-то», – подумал Лешка и сказал:

– Я, Коля, пожалуй, пойду. Времени много.

Новиков его не задерживал и даже, как показалось Лешке, облегченно вздохнул:

– Ну давай, если торопишься. А я еще посижу. Тут парень один должен зайти… Мой дружок. За «Рокамболя» спасибо. Почитаем. Страсть люблю всякие приключения. Ты приходи на «Аретузу».

В этот раз Лешка на «Аретузу» больше не пошел, а в следующий снова навестил Новикова.

– Ты что ж не приходил? Я тебя ждал, обещанную книжку приготовил. – Он опасливо оглянулся на дверь. В кубрике никого не было. Новиков вытащил из вентиляционной трубы тоненькую книжку, протянул ее Лешке: – Можешь не возвращать. Только смотри, аккуратно. Запрещенная. Никому не показывай, а то влипнешь в историю. Спрячь подальше. Ну, как дела? Скоро кончаешь училище? Потом куда? В мореходные классы? Господином офицером станешь, может, на один пароход попадем, тогда ко мне и не признаешься. Гонять будешь, работу проверять, штрафовать. Так?

– Да брось ты, – обиделся Лешка. – Если так думаешь, тогда дружба врозь.

Новиков усмехнулся:

– Я пошутил. Знаю, что ты не такой. Свой парень. Хотя, наверное, когда люди офицерами становятся, то меняются. Как ты думаешь?

– Не знаю. Я не переменюсь, – сердито сказал Лешка. – Да и до штурмана мне свистеть и свистеть. Лет пять.

– Это правда, – согласился Николай. – Пароходов мало, а штурманов много. Еще палубу подраишь, пока себе место найдешь. Ладно, ты давай иди. Мне работать надо, слышишь, «дракон» уже авралит.

На палубе кто-то кричал тонким голосом:

– Колька! Колька, чертов сын, куда ты запропастился?

Новиков выскочил из кубрика и, повернувшись к выходящему за ним Лешке, сказал:

– Завтра приходи. Я в четыре часа с вахты сменяюсь. Ладно?

Дома Лешка сразу же принялся за книжечку, которую ему дал Новиков. Она была небольшая. На обложке стояло: «Ленин. Что делать?».

Отец застал Лешку за чтением.

– Что это у тебя? – спросил он, заглядывая ему через плечо. – А ну-ка, дай сюда.

– Справедливо написано. Верно все, – проговорил Иван Никандрович, возвращая Лешке книгу. – Но я не советовал бы тебе читать такие книги. Литература запрещенная. Увидит кто-нибудь – неприятностей не оберешься.

– Не увидит.

Иван Никандрович с грустью посмотрел на сына, сказал:

– Совсем мужчиной стал… Скоро в самостоятельную жизнь… – и, встретившись с Лешкиными глазами, добавил: – Ну что ж… Уговоры, наверное, не помогут. В этом возрасте вы любопытны. Но прошу, не делай глупостей. Прежде посоветуйся со мной.

– Я ничего не собираюсь делать, папа, – недовольно отмахнулся Лешка и снова углубился в чтение.

Книга читалась нелегко. Попадались незнакомые слова: «эклектизм», «бернштейнианство», «оппортунизм», но мысли, излагаемые в тексте, были ясными, и Лешка так увлекся, что просидел над брошюрой весь вечер и часть ночи. Он читал, стараясь вникнуть в смысл, возвращался назад, перечитывал снова. Он вспомнил тот день, когда встретился с Новиковым, непонятный мешок, неясные намеки матроса. Кто они, его друзья? Теперь ему кое-что понятно. Во всяком случае, не контрабандисты и не бандиты. А он-то, дурак, что подумал! Смутно Лешка догадывался и раньше. В городе ходили слухи о каких-то подпольных кружках, рабочих дружинах, якобы вооруженных до зубов и ждущих только момента… Для чего? Какого момента? Иногда кто-нибудь шепотом произносил волнующее слово «революция». Революция! Что это такое? У Лешки замирало сердце, когда он слышал это слово. В нем крылось что-то огромное, опасное и радостное.

Он с удовольствием прочел слова: «Теперь в движение втянута гигантская масса сил, к нам идут все лучшие представители молодого поколения образованных классов, везде и повсюду по всей провинции вынуждены сидеть люди, принимавшие уже или желающие принять участие в движении, люди, тяготеющие к социал-демократии»^[3]…

Да ведь это о нем, Лешке Чибисове, написано! Он и есть представитель молодого поколения и желает принять участие в движении за справедливость, только не знает как.

Детские представления Алексея о том, как сделать жизнь людей лучше, совсем исчезли. Какие же это были смешные мысли! Не то, не то надо делать! Не с пистолетом идти на царя или собирать бедных и просить его о справедливости, а готовить людей, обличать царский режим. Ленин прямо писал: «Политические обличения являются поэтому уже сами по себе одним из могучих средств разложения враждебного строя, средств отвлечения от врага его случайных или временных союзников, средств посеять вражду и недоверие между постоянными участниками самодержавной власти»^[4].

А для этого нужна и своя боевая газета. Это Лешка хорошо понял. Надо будет серьезно поговорить с Николаем сразу же, как они встретятся. Обязательно. Наверное, Новиков и есть одно из этих доверенных лиц, которые связаны по всем правилам строжайшей конспирации с основным ядром самых проверенных, самых надежных и опытных революционеров. Иначе и быть не может. Зачем же он давал ему тогда эту книжку?

Знакомство с Новиковым представилось ему теперь совсем в другом свете. Он как бы приобщился к чему-то очень важному, неизведанному. Новые горизонты открывались перед ним.

Когда Лешка встретился с Новиковым, тот первым делом спросил:

– Ну как, прочитал?

– Прочитал. Здорово написано, только… не все понятно.

– Надо будет тебя со своими друзьями познакомить. Они тебе расскажут, что к чему. Хочешь?

Лешка радостно кивнул головой.

3

С Тиной Подгоецкой Алексей познакомился за два месяца до экзаменов. Он зашел за отцом и как обычно сидел за столиком в приемной у Нудельмана. Других посетителей не было. Открылась дверь, и к величайшему Лешкиному удивлению в приемную вошла Тина. Он мог ждать кого угодно, только не ее. Лешка встал:

– Здравствуйте.

Девушка окинула его взглядом, смутилась и, кажется, обрадовалась.

– Здравствуйте. Вы что тут делаете?

– Я? Жду отца. А вот вы как сюда попали?

– По делам. Папа выписал из Германии фисгармонию, надо документы какие-то получить. Не можете ли вы мне помочь?

– С удовольствием. Пойдемте.

Они прошли в контору. Лешка подошел к окошечку, где сидел отец, и спросил:

– Где получают документы на груз, который идет на ваших пароходах?

– Тебе зачем?

Иван Никандрович мельком взглянул на сына, увидел рядом стоящую Тину, понимающе улыбнулся.

– В пятом окошке. Василий Васильевич там сидит. Старичок такой седенький.

Василий Васильевич любезно осведомился о том, что угодно барышне, и через несколько минут отыскал нужные документы.

– Сами будете брать или конторе поручите?

Тина пожала плечами:

– Наверное, сами.

– Тогда, пожалуйста, по этим накладным, – сказал старик и передал девушке бумаги.

Лешка с Тиной вышли на улицу.

– Спасибо за помощь. – Девушка протянула ему руку.

Лешка взял ее, пожал, но не отпустил, а смущенно спросил:

– Можно я провожу вас немного?

– Пожалуйста.

Они медленно пошли по Известковой. Молчали. Разговор не клеился. Наконец Лешка, преодолев необычную скованность, спросил:

– Скоро кончаете гимназию? Наверное, к экзаменам готовитесь?

Тина оживилась и затараторила:

– И не говорите! Приходится столько заниматься, прямо падаю от усталости. Нигде не бываю, отказываюсь от всех приглашений. Только в гимназию и сразу же домой, сажусь за книги. Так с ума можно сойти! А вы в каком классе? Впрочем, зачем я спрашиваю? Ведь я вас знаю, – лукаво улыбнулась Тина. – Вы Чибисов Алеша. Так?

– Я вас тоже знаю, – засмеялся Лешка. – Давно хотел познакомиться, но как-то не приходилось…

– Боялись?

– С чего это? А может быть, и боялся.

– Разве я такая страшная?

– Совсем нет.

– Марк Буткевич с вами учится в одном классе?

Лешка нахмурился:

– Мы в разных классах. Вы его тоже знаете?

– Знаю, но пока не знакома. Он хороший мальчик.

Лешка фыркнул:

– Хороший мальчик! По-моему, не особенно.

– Вы его не любите? Почему? Он казался мне таким славным.

– Я вам свое мнение сказал, а вы можете считать его славным.

– Но почему, почему вы его не любите? – допытывалась Тина. – Ведь нельзя отзываться плохо о человеке без причины, верно? Ну ладно, не хотите говорить, не надо. Я и так все знаю… – засмеялась девушка.

– Что именно?

– Все. Знаю, что когда вы были еще мальчишками, то дрались с Буткевичем из-за меня на «дуэли» и вы победили.

– Ах, ерунда это все, – махнул рукой Алексей. – Детство.

Ему хотелось выглядеть серьезным, взрослым, хотя в глубине души он был рад, что девушка начала этот разговор. Все-таки он тогда выступал в роли рыцаря. А Тина, напротив, казалась недовольной.

– Значит, вы думаете, что из-за меня не стоило драться? Так?

– Да нет, – смутился Алексей. – Причины-то настоящей не было. Вот если бы он вас обидел, тогда другое дело.

– Защитили бы?

– Голову бы отдал, – горячо сказал Алексей, нежно глядя на Тину. Если только представился случай, он бы доказал, что на него можно положиться.

– Ну, уж и голову! – кокетливо сощурила глаза Тина. – Так все говорят, а когда доходит до дела, то прячутся в кусты.

– Проверьте.

– Как же я могу это сделать, Алеша? Но я вам верю. Буду знать, что у меня есть верный защитник.

Когда они дошли до театра, Лешка предложил:

– Хотите, я вам порт покажу и пароход, на котором привезли вашу фисгармонию?

– Хочу. Только… меня дома ждут и будут беспокоиться, если я долго не приду. И потом эти противные уроки…

Они спустились к набережной. Совсем недалеко стоял пароход Нудельмана «Меднис».

– Смотрите, какой красавец, Тина. На нем ваша фисгармония.

Тина удивленно взглянула на Чибисова:

– Красавец? Не нахожу. Грязный, ржавый, некрасивый пароход.

– Что вы! Его помоют, почистят, и он заблестит в море. Сейчас ведь выгрузка идет. Совсем новый пароход! Нудельман купил его два года назад прямо на верфи… Да вы, кажется, не слушаете меня совсем?

– Простите, Алеша, правда, меня не интересуют эти грязные пароходы. Не понимаю, почему у вас они вызывают такой восторг?

– После училища я собираюсь в мореходные классы.

– В мореходные классы? Фи! Какая проза. Для этого не стоило кончать реальное училище. Туда, кажется, с пятью классами принимают. Верно? И потом мой папа говорил, что в коммерческий флот идут только неудачники.

– Это почему же? – обиделся Лешка.

– А потому что настоящие моряки учатся в Морском корпусе в Петербурге, выходят оттуда блестящими офицерами. Их принимают даже при дворе, они могут дослужиться до адмиралов, у них есть будущее. Поняли?

– И вы верите, что в торговый флот идут только неудачники?

– Не знаю. Но я верю своему папе. Он еще говорил, что все разжалованные и выгнанные из военного флота идут в торговый.

– Много он знает, ваш папа, – грубовато сказал Лешка. – Он сам-то, ваш папа, кто? Моряк?

– Он инженер, строитель мостов и железных дорог, – важно проговорила Тина, – и, наверное, что-нибудь понимает в жизни. Думаю что, больше, чем вы…

Лешка почувствовал, как между ним и девушкой встает стена отчуждения, и примирительно сказал:

– Может быть. Он, конечно, многое понимает в жизни, но о море, мне кажется, должен судить моряк. А мой отец как раз моряк, и мне он рассказывал о торговом флоте совсем другое. Говорил, что специальность хорошая, интересная. Он совсем не выглядит неудачником. А вы что будете делать после гимназии?

– Не знаю. Наверное, выйду замуж, как все женщины нашего круга, а может быть, пойду на педагогические курсы… Не знаю, в общем. Пошли обратно.

Лешка довел Тину до красивого серого дома на Купеческой улице. Там она жила.

– До свидания, Алеша. Рада была познакомиться с вами, – на прощание сказала девушка. – Наверное, еще увидимся…

– Обязательно увидимся, – заторопился Лешка. – Хотите, я вас на лодке покатаю?

– Очень. Только летом. После экзаменов. Хорошо? Вы знаете, где я живу, и напишете мне письмо.

– А дома ничего не будет, если я письмо напишу?

– Родители моих писем не читают, – гордо сказала Тина. – Не бойтесь. До свидания, Алеша. Желаю вам успехов на экзаменах.

Тина помахала рукой и скрылась в парадной. Алексей постоял, поулыбался неизвестно чему и пошел домой.

4

«Аретузу» поставили на ремонт. Матросы по двое висели на беседках^[5] и, колотя кирками по железу бортов, отбивали ржавчину, поднимая невероятный грохот. Красноватое облачко ржавой пыли стояло над работающими. Острая окалина летела во все стороны, больно впивалась в лицо и руки. Судно напоминало пятнистое животное. Везде виднелись ярко-оранжевые пятна. Это покрывали свинцовым суриком листы, очищенные от ржавчины.

Алексей сразу заметил Кольку. Он тоже сидел на беседке. Увидя Чибисова, матрос заулыбался и крикнул, чтобы Лешка поднялся на судно. Сам он по штормтрапу вылез на палубу.

– Здоро́во, – сказал Новиков, пожимая Алексею руку. – Не вовремя пришел. Некогда. Видишь, что делается? Нам сегодня допоздна работать. Хозяин сверхурочные платить будет. Торопится очень. Всего на десять дней поставили, а работы – ого-го! Встретимся, Леха, в воскресенье. Ладно? – Новиков потер покрасневшие от пыли глаза: – Чертова работенка! Глаза режет, как ножом. Так ладно? В воскресенье, в городском парке, у пруда с лебедями, в двенадцать. А теперь дуй домой, не задерживайся, не теряй золотого времени, зубри тригонометрию.

Алексей попрощался, повернул к трапу, но Новиков задержал его:

– Подожди-ка минутку. У меня к тебе просьба есть. Сделаешь?

Чибисов кивнул головой.

– Пойдем в кубрик. Дело такое. Съезди в Мильгравис, в лавку Розенблюма, передай ему пакетик и скажи…

При слове «пакетик» у Алексея неприятно екнуло сердце, и он сказал:

– Лучше бы ты сам съездил в Мильгравис. Почему это я должен идти к Розенблюму?

– Вот что, Леха. Если не хочешь или боишься, то не надо. Я тебя не заставляю. Но пойми и меня. Во-первых, самому мне туда идти не сподручно, во-вторых, нет времени, и в-третьих, я знаю, что ты думаешь. Так запомни. Все, что делают я и мои товарищи, делается для того, чтобы люди жили на земле хорошо, чтобы у всех была работа и кусок хлеба. Пока всё.

Лицо у Новикова было суровым, на губах не играла его обычная улыбка.

– Я не боюсь, Коля, – сказал Алексей, смущенный тем, что матрос угадал его мысли. – Я просто не знаю, в чем дело…

– Скоро узнаешь. Ну, иди, мне некогда. До воскресенья.

– Давай пакет, – решительно проговорил Алексей.

– Значит, так, придешь к Розенблюму и скажешь: «Привет вам от Кочеткова», отдашь посылку, он тебе даст деньги. Их передашь мне в воскресенье. Все понял?

– Понял. А что там, в этом пакете?

– Там… – Новиков нахмурился. – Там то, за что богачи в Риге большие деньги платят. Медикаменты английские. За них таможня огромную пошлину берет, ну а мы подешевле продаем… Деньги нам нужны. Ах как нужны…

Новиков снял доску со своей койки, вытащил из обшивки кусок дерева – он был совсем незаметен, – сунул руку в образовавшееся отверстие, достал оттуда коробку.

– Вот держи. – Он протянул ее Алексею. – Не бойся.

Сойдя с парохода, Чибисов решил не откладывая поехать в Мильгравис. Он без труда нашел лавку, адрес который дал ему Новиков, невзрачное помещение с одним окном. За стеклом лежали мужские рубашки, галстуки, белье, дешевенькие перстни, запонки…

Пока Алексей добирался до Мильгрависа, ему все время казалось, что за ним кто-то следит. Он был возбужден и горд. Ему поручили что-то очень важное и опасное. Доверили серьезное дело. Он сам уже был участником этого дела. Появилось новое чувство ответственности перед людьми, которых он еще не знал, но уже видел себя их товарищем. Что-то таинственное и благородное связывало Алексея с ними. После разговора с Новиковым он больше не сомневался, что помогает хорошему делу. Алексей не боялся. Только напряглись нервы. Слишком уж необычным было поручение.

Чибисов постоял у окна, со скучающим видом разглядывая витрину. Оглянулся вокруг: не следят ли за ним? Он читал, что в таких делах конспирация и осторожность необходимы. Убедившись, что улица пустынна, толкнул дверь.

Зазвонил колокольчик. Алексей вошел. Тотчас же появился хозяин.

– Что угодно господину реалисту? – спросил он, поклонившись.

– Вы Розенблюм? Я… Привет вам от Кочеткова.

Хозяин метнул быстрый взгляд на Алексея.

– Сам передал привет? – сверля Чибисова глазами, спросил он. Лешка растерялся. Говорить про Новикова? Или молчать? Молчать.

– Сам передал, – твердо сказал Алексей, поймав взгляд Розенблюма.

– Так-с… Что у вас?

Алексей протянул ему пакет, завернутый в газету.

– Подождите здесь. Я сейчас приду, – проговорил Розенблюм, скрываясь в задней комнате.

Алексей остался один. Прошло несколько минут, хозяин не возвращался. Алексею стало не по себе. А что, если этот Розенблюм оказался предателем и пошел вызывать полицию? Как ему действовать? Выдавать Новикова нельзя. Тогда, где он взял этот проклятый пакет? Нашел на улице? Не поверят. Значит, купил у иностранного матроса. У какого, он не знает…

Пока Алексей лихорадочно придумывал объяснения, вернулся Розенблюм:

– Вот, возьмите деньги. Считать не надо. Тут все, что положено. Передайте привет Кочеткову. – И, пожевав губами, ворчливо добавил: – Очень вы смелый и неопытный, господин реалист. Хорошо, что попали к Розенблюму, а то можно и себе и людям неприятность сделать. Передайте это Кочеткову. Прощайте.

На улице Чибисов облегченно вздохнул. Поручение выполнено. Но почему так сказал Розенблюм? Неужели он допустил ляпсус? Ведь сделал все так, как сказал ему Николай.

5

В воскресенье Новиков ждал Алексея в парке. Он сидел на скамейке у самого пруда в своем праздничном шевиотовом костюме и кормил лебедей, вынимая кусочки хлеба из бумажного кулька.

– Ну как, сходил? – спросил он, когда Алексей, поздоровавшись, сел около него.

– Сходил. На.

Алексей достал из кармана деньги, завернутые в бумагу.

– Я их не считал. Старик сказал, что здесь все, что положено…

– Так и должно быть. Молодец, Леха. Боялся?

– А чего мне бояться? – пожал плечами Алексей. – Только, наверное, я что-то не так сделал…

– А что именно? – насторожился Новиков.

Алексей передал ему последние слова Розенблюма. Новиков потер переносицу:

– Да-а. Это я виноват. Надо было тебе еще одно словцо сказать. Ну, да ладно. Теперь пойдем. Добираться нам далеко.

– Куда?

– Придем – узнаешь. Познакомлю с интересными людьми.

Они долго шли по нарядным улицам Риги, пока наконец не очутились на окраине. Богатые каменные дома сменили деревянные, одноэтажные, с маленькими зелеными палисадничками.

– Ну вот и на месте, – сказал Новиков, останавливаясь у опрятного желтого домика. Он подергал калитку. Она была заперта. Сейчас же раздался громкий лай. Появился большой пес. Он злобно рычал.

– Тубо, Трезор! Свои! – сказал Новиков. – Дурачок! Не узнаешь?

Собака завиляла хвостом, перестала лаять. На крыльцо вышла молодая женщина. Увидя Новикова, она помахала рукой:

– Ты, Коля? Сейчас отопру.

– Здравствуйте, Мария Николаевна, – поздоровался Новиков, когда они с Алексеем вошли в палисадник. – Познакомьтесь. Это Леша.

Женщина окинула Алексея быстрым внимательным взглядом, протянула ему руку, сказала:

– Входите, пожалуйста. Бруно Федорович дома.

В чисто убранной комнате, в стареньком кресле у обеденного стола, сидел человек с газетой в руках. У него были темные с проседью волосы, серые холодноватые глаза, быстро и остро глянувшие на Алексея, и молодое лицо с небольшим шрамом от губы к подбородку. Этому человеку было не более тридцати лет.

– Бруно Федорович Кирзнер, – сказал он, вставая, и Алексей заметил, как он широк в плечах и, наверное, силен. – А вы, значит, Алеша?

Алексей кивнул. Под пристальным взглядом Кирзнера он чувствовал себя неловко, но своих глаз не отводил, глядел ему прямо в лицо. Бруно Федорович улыбнулся, глаза его изменили свое прежнее выражение, потеплели, и он сказал:

– Садитесь, Алеша. Поговорим. Маруся, поставила бы самоварчик! – крикнул он в открытую дверь второй комнаты, где Новиков негромко разговаривал с Марией Николаевной. – Прежде всего так. Друзья Николая – мои друзья. Я все про вас знаю. Спасибо вам еще раз за помощь. Вы нас тогда из большой неприятности выручили. Ну, помните с тем мешком, что Николай вам подбросил?

Кирзнер весело рассмеялся.

– Вас, наверное, интересует, кто мы такие, чем занимаемся и что за таинственные мешки, коробки, пароли? Так? Мы рабочие. Люди, которые решили бороться за свои права, за светлое будущее своих детей, за человеческую жизнь. В общем, Алеша, если вас интересуют наши дела и идеи, приходите ко мне, познакомьтесь с товарищами, послушайте, что пишет Маркс о борьбе рабочего класса. Слышали про Маркса?

– Нет. Я только прочел книгу, которую мне дал Николай, «Что делать?». Там про это тоже написано.

– Приходите в кружок и все, что вам неясно, мы постараемся объяснить, на все ваши вопросы вы сможете в кружке получить ответ. Но должен предупредить: кружок нелегальный, поэтому прежде подумайте. Начнете ходить, сразу поставите себя в опасное положение. Полиция нас не жалует. Поэтому нужно быть очень осторожным, побольше молчать, никому не говорить о том, где вы бываете. Что вы умеете молчать, и не трус, я уже знаю. Вот так для первого раза. Что, напугал я вас, Алеша? Нет, вы подумайте, прежде чем связаться с нами. Нам нужен человек, который за идею готов на все.

– Я хочу понять, как можно уничтожить несправедливость на земле, – смущаясь и краснея, проговорил Алексей. – Я знаю, что она существует. Про это говорил и мой отец, и боцман Круминьш, да и я сам кое-что наблюдал… Дед за это жизнь отдал. Я против несправедливости.

– Сколько вам лет? Восемнадцать? Хороший возраст, и время начать разбираться в жизни. Попробуем помочь вам в этом.

Мария Николаевна внесла самовар, принялась собирать на стол. Чай был крепкий, вкусный, со свежими блестящими баранками. Николай рассказывал смешные истории про своего капитана и судовых офицеров. Алексей сидел молча, почти не слушал, разглядывал Кирзнера. Спокойный, уверенный, какой-то надежный – именно так подумал Алексей, глядя сбоку на Бруно Федоровича, который в это время смеялся рассказам Новикова. Этому человеку можно было довериться.

– Что ж вы молчите, Алеша? – неожиданно повернулся к Алексею Кирзнер. – Рассказали бы что-нибудь про жизнь своего реального училища. О чем мечтаете?

Алексей усмехнулся:

– Все в моем классе думают, как бы скорее закончить реальное, получить свидетельство об окончании. Вот и все мечты.

– Это так, – согласился Кирзнер. – Ну а все-таки? Ведь у вас, молодежь, горячие сердца. Неужели не видят, не слышат о том, что творится сейчас в России?

– Не знаю, Бруно Федорович, – честно сознался Алексей. – Как-то не приходилось говорить с товарищами на эту тему.

– Не может быть, чтобы все были равнодушными, – убежденно сказал Кирзнер, – у нас есть помощники из вашей среды, но вы об этом не знаете.

Еще поговорили о реальном. Кирзнера интересовали самые разные вопросы: что волнует реалистов, каких учителей любят, а каких нет, где думают учиться после реального? На некоторые вопросы Алексей ответить не смог. Кирзнер покачал головой:

– Плохо знаете мир, в котором живете, Алеша. А ведь жизнь многообразна. Надо быть внимательным к окружающему, это обогатит ваш кругозор. Ну да ладно. Все придет со временем. Жизнь заставит… Приходите. Обычно мы собираемся по средам, вечером. Часов в семь. А теперь вы нас извините, Алеша, мне надо поговорить с Николаем с глазу на глаз. Пойдем, Коля.

Новиков и Кирзнер вышли. Алексей остался один и от нечего делать начал рассматривать комнату. Потертый плюшевый диван, такое же кресло, несколько старых венских стульев, высокий комод, разноцветный половичок на дощатом крашеном полу, кадка с фикусом… Над комодом висел портрет Кирзнера, сделанный углем. На нем Бруно Федорович выглядел совсем молодым, был с усами, в косоворотке. На противоположной стене – портрет Марии Николаевны, по-видимому рисованный тем же художником.