Жизнь и приключения Лонг Алека

Текст добавлен: 1 июля 2025, 17:33

Текст книги "Жизнь и приключения Лонг Алека"

Автор книги: Юрий Клименченко

Жанр:

Современная проза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Назад к карточке книги

Annotation

От автора

Лет сорок назад мне посчастливилось плавать с замечательным человеком – Александром Михайловичем Зузенко. Он был капитаном, я – матросом, а позже одним из его помощников.

Профессиональный революционер, посвятивший свою жизнь борьбе за дело рабочего класса, человек, прекрасно знающий языки, начитанный и образованный, он много знал, пережил, видел.

Когда у Александра Михайловича бывало настроение, он вспоминал свою жизнь и рассказывал. Что это были за рассказы! Захватывающие, удивительные…

Вот они и послужили толчком для написания романа. Не следует принимать его за документальный, но многое из того, что выпало на долю героя романа Алексея Ивановича Чибисова, пережил и Александр Михайлович Зузенко.

Юрий Клименченко

Юрий Клименченко

notes

Юрий Клименченко

Жизнь и приключения Лонг Алека

РОМАН

От автора

Юрий Клименченко

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Рига

Неожиданно город занесло снегом. Он выпал за одну ночь и лежал толстым белым слоем на рижских улицах, островерхих крышах, ветвях деревьев. Но мороза не было. С моря дул южный ветер. Влажный, пронизывающий, он забирался под пальто, неприятно холодил тело. Рижане поднимали воротники, ворчали. Они не любили такой погоды. Радовались одни мальчишки. Хорошо лепились снежные бабы, а снежки получались крепкими, как камни.

В углу сада разгорелся настоящий бой. Не дай бог, если снежки попадали в лицо. Тогда бывало очень больно. Но воюющие стороны не обращали на это внимания. Будь половчее, сумей увернуться.

Реалисты постарше чинно прохаживались по аллеям, по двое или по трое, держа друг друга под руки. Женская гимназия находилась рядом, и девочки, проходя мимо реального, непременно замедляли шаг, громко смеялись и незаметно заглядывали за редкие прутья ограды.

Старшеклассники хотели выглядеть серьезными мужчинами. У каждого из них была своя «обже»^[1], это считалось хорошим тоном, и хотя редко кто был знаком со своей избранницей, зато в мыслях, в разговорах с товарищами – ого!.. Поэтому они так важно бродили по саду, изредка посмеивались, обменивались шутливыми ударами, надвигали на носы фуражки пробегающим мимо приготовишкам. Словом, делали все, чтобы привлечь внимание, не потеряв собственного достоинства.

У Лешки Чибисова, ученика седьмого класса, тоже был свой «предмет». Не мог же он отстать от товарищей. Лешка долго колебался, не зная, на ком остановить свой выбор, и наконец решился. Выбрал самую красивую девочку в гимназии. Он узнал, что ее зовут Тиной Подгоецкой. Девочка училась на пятерки, говорили, что она окончит гимназию с золотой медалью. Но главное было, конечно, не в этом. Она казалась Лешке красавицей. Да не только ему. Две толстые косы за плечами с большими черными, как бабочки, бантами, лазурные глаза, вздернутый носик… Все признавали, что Тина самая красивая девчонка.

И сразу же у него появился враг – Марк Буткевич. Он учился в параллельном седьмом классе. Коренастый, с правильными чертами лица, волнистыми темными волосами, он нравился девочкам. Об этом говорили многочисленные записки, которые он получал. Марк умел стоять на руках, ловко кувыркался, пытался крутить «солнце» на турнике. Он посещал спортивные занятия в обществе «Сокол» и был признанным вожаком класса. Марка всегда окружали одноклассники, которых он щедро угощал леденцами «Ландрин», купленными на деньги, сэкономленные на завтраках.

Лешка Чибисов не имел денег на леденцы, но тоже считался вожаком в своем классе. Он был мужественным человеком. Все знали историю, когда Чибисов взял на себя вину за разбитый бюст Гоголя, стоявший в зале, и тем самым спас от больших неприятностей нескольких приготовишек, помнили и то, как Лешка отучил ябедничать мальчишку, родственника директора, и за это сам подвергся наказанию – на целую неделю был оставлен без обеда.

Высокий, широкоплечий, с крепкими руками, небольшой головой, чуть раздвоенным на кончике носом, жестковатыми светлыми глазами и коротко остриженными волосами, Лешка походил на боксера, пружинисто передвигающегося по рингу. Чибисов хорошо учился и никогда не лгал. Если что-нибудь случалось в классе, к директору всегда вызывали Чибисова. Лешка или вообще ничего не говорил, или говорил правду. Учителя ему верили. А мальчишки побаивались. У него была железная хватка и крепкий кулак. Он несколько раз доказывал это на деле.

В большую перемену Буткевич подошел к Лешке:

– Отойдем-ка, Чибис, в сторонку. Разговор есть.

Мальчики отошли в угол зала, чтобы им не мешал гомон первоклассников.

– Вот что я хочу тебе сказать, Чибис. Да будет тебе известно, что Тина Подгоецкая – моя «обже»…

– Ну и что?

– А то. Если я увижу, что ты к ней пристаешь, – получишь.

Лешка скривил улыбку:

– Ай, ай, как я испугался! Лучше берегись сам.

Позвонил колокольчик, призывающий в классы, и соперники разошлись. Но этим разговором дело не кончилось.

Ссора с Буткевичем произошла после того, как Лешка дважды на глазах у всего реального демонстративно шел за Тиной до самого ее дома. Буткевич этого не видел, но ему сейчас же доложили. Его «оруженосец», Стефан Хельм, прибежал в класс, подсел к Марку, зубрящему алгебру, и зашептал в ухо:

– Чибис Тинку домой провожает! Как тебе это нравится? Сам видел.

– Да пусть его провожает, – отмахнулся Марк. – «А» квадрат минус… Или, кажется, не так?

Но Хельм не уходил.

– Все училище смеется! – обиженно заговорил он. – Говорят: трепался, трепался твой Буткевич, а тут на виду Чибис его девчонку уводит, а Марк молчит. Красиво!

– Да какая она моя? – рассердился Буткевич. – Ни разу и не разговаривал. Кроме одной записки, ничего и не было. Отстань, говорю.

– Сдрейфил, значит? У нас в реальном еще такого не бывало, чтобы свою девчонку без боя отдавали. Струсил… Не думал я.

– Кто струсил? Дурак ты, Стефка. Я Чибису в любой момент морду набью. Ладно, – согласился Марк. – Сегодня проучим. Только сейчас не приставай.

После уроков Буткевич вместе с Хельмом и другими одноклассниками подошел к Лешке:

– Пойдем на задний двор.

На заднем дворе училища реалисты решали все споры. Он почти всегда был пуст, и только изредка там появлялись дворники или жильцы выходящего в тот же двор дома, которые, впрочем, обычно пользовались парадной.

– Зачем? – спросил удивленный Лешка. – Чего это я там не видел?

– Я тебя предупреждал, Чибис, чтобы ты к Тине Подгоецкой не подходил, предупреждал? А ты, говорят, даже провожаешь ее.

– У тебя не спросил! Ты, Буткевич, совсем того. – Лешка покрутил пальцем около виска.

– Идем, идем.

– Ну, пойдем, если хочешь быть битым. Пойдем, Вольдемарс? – повернулся Лешка к своему ближайшему приятелю, латышу Вольдемарсу Скундре.

Реалисты отправились на задний двор. Буткевич злился. Злился на всех. На Хельма, на Лешку, на математика. Драться ему совсем не хотелось, но уронить свое достоинство он не мог. Кроме того, Марк понимал, что Чибисов – противник серьезный и неизвестно еще, на чьей стороне будет победа.

На заднем дворе противники скинули с себя рубашки.

– До первой крови. Согласны? – важно спросил Хельм. – Начинать по моему сигналу.

Он заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул.

Буткевич рванулся к Лешке, ударил его «под ложечку». Удар был точен. Лешка согнулся. Перехватило дыхание, и тотчас же на него обрушился град сильных ударов. По лицу, по голове. Товарищи Буткевича в восторге завопили:

– Бей его, Марк! Дай ему, чтобы не зазнавался!

Но Лешку уже отпустила боль. Он отскочил подальше от Буткевича, глубоко вдохнул воздух и остановился, ожидая следующей атаки.

– Сдрейфил! Сдрейфил! Отступает! – опять заорали реалисты. – Дай ему!

Марк, подбадриваемый этими возгласами, снова бросился на Лешку, но тот уже ожидал нападения. Выбросив левую руку вперед, он правой с силой ударил Буткевича в челюсть. Марк зашатался, опустил руки. Лешка нанес ему еще удар. Из носа показалась кровь.

– Всё! Всё! Бой окончен! – закричал Хельм и свистнул. – Расходитесь!

Буткевич прижимал платок к носу, высоко задрав голову.

– Получил? Или еще хочешь? – тяжело дыша спросил его «Лешка.

– Я сегодня не в форме, Чибис. Но мы с тобой еще встретимся. Я тебя вообще ненавижу, – неожиданно для себя злобно сказал Марк и вдруг почувствовал, что действительно ненавидит Чибисова. За что – неизвестно. Вероятно, за то, что Лешка тоже был вожаком класса, а Марк не терпел ни в чем соперничества.

– Это дело твое. Ненавижу! Плевать я хотел… Но больше не лезь, – спокойно сказал Лешка. – Мы можем идти?

– Вот мы сейчас все вместе набьем тебе рожу, Чибис, – заворчали друзья Буткевича, видя, что Лешка со Скундрой собираются уходить.

– Все на одного? Это вы можете, не сомневаюсь, – засмеялся Алексей. Он не боялся. Знал, что это лишь угроза. Бить лежачего или нападать всём на одного в реальном считалось позором. – Пошли, Скундра.

На следующий день все училище знало, что на заднем дворе состоялась «дуэль» и Чибисов завоевал право провожать Тину Подгоецкую.

С тех пор Буткевич с Чибисовым не разговаривали, глядели друг на друга, как два молодых петушка, считались врагами. Но в реальном после драки на заднем дворе произошли изменения. Некоторые из приятелей Марка стали искать расположения Лешки. Старались всячески оказывать ему внимание, постоянно крутились около него, как недавно крутились около Буткевича, громко смеялись его шуткам. В училище уважали сильных. Вместе с этим росла неприязнь Марка к Лешке. Если раньше Марк почти никогда не вспоминал про Чибисова, то теперь он не выходил у него из головы.

«Опозорил на все реальное… Надо же мне было затеять эту дурацкую «дуэль». А все этот осел Хельм. Не пришел бы он, ничего бы и не произошло. А Чибисов – сволочь… Воспользовался тем, что у меня лицо открыто… Сам я прозевал момент. Сам. Надо было добивать, когда он согнулся, когда дышать не мог… Так удачно начал», – думал Марк, обвиняя всех в своем поражении. Он уже не думал о Тине, но насмешливые взгляды, которые бросали на него некоторые парни, подорванная репутация «вожака» вызывали раздражение и злобу. Нет, так это оставить нельзя. При первом же удобном случае Марк докажет, что он не трус, остался прежним, а в тот день просто был не в форме. Чибисов будет посрамлен.

Тина долгое время не знала, что у нее есть два таких ярых поклонника. Правда, недавно одна из подруг, получавшая записки от знакомого реалиста, сообщила:

– Знаешь, два мальчишки из реального влюблены в тебя… Сережа написал.

– Очень мне надо! – фыркнула Тина, но все же попросила: – Покажи их мне.

Подруга сама не знала, кто эти два мальчика, но путем сложной переписки с Сережей и описания примет девочки все-таки узнали. Тине больше понравился Буткевич, но и Лешка произвел неплохое впечатление.

– В нем чувствуется сила, – сказала она подруге.

Теперь, проходя мимо сада реального училища, Тина, заметив кого-нибудь из своих поклонников, гордо поднимала голову и шествовала с неприступным видом, не глядя на ограду.

В этот зимний день Чибисов с Вольдемарсом Скундрой прохаживался по заснеженному саду, украдкой поглядывая на улицу. Может быть, пройдет Тина. Мальчики сделали несколько кругов и остановились у красноносого снеговика.

– Ты смотри, что наши комары соорудили, – восхищенно сказал Вольдемарс. – Как они только сумели сложить такую громадину? Я бы…

Он не успел закончить фразы, как у снеговика появился Марк Буткевич с товарищами.

– Вот это да! – закричал он. – Похож на нашего директора Хальбкугеля. Верно? – повернулся он к друзьям. – Вот только нос и уши не его.

Буткевич выдернул морковку и сбил уши.

– Не смей! Не трогай! – бросился к нему один из приготовишек, маленький, в башлыке, с ранцем за спиной. Он сжал кулаки и стоял перед плотным Буткевичем с твердым намерением защитить своего снежного человека. Остальные мальчишки отступили и принялись лепить снежки.

– Брысь! Ишь ты, Микеланджело какой выискался! Брысь отсюда! – засмеялся Буткевич и несильно хлопнул мальчишку перчаткой по носу. В него полетел град снежков. Один больно угодил в лицо. Марк рассердился. Война была объявлена.

– Ах вы так?! – заорал Буткевич. – Так получайте!

Он толкнул снежного человека. Отскочили голова и рука С метлой.

– Не трогай! Не ты делал! – закричал маленький реалист.

Тогда Буткевич натянул ему башлык на глаза и толкнул в снег. Но мальчишка поднялся, бросился на обидчика. Он уже ревел, сквозь слезы повторяя: «Не смей! Не смей, не ты делал!» – и молотил кулаками по животу Буткевича: до лица ему было не достать. А Марк под хохот товарищей толкал малыша в снег. Так повторялось несколько раз. Мальчишка остервенел. Это уже перестало походить на забаву. Маленький самоотверженно наскакивал на большого. Он что-то кричал, плакал, но не отступал.

Наконец Буткевичу надоела игра, он схватил мальчишку за шиворот, наклонил ему голову и, приговаривая: «Вот тебе! Вот тебе!» – принялся «кормить» его снегом. Ногой он толкнул снежного человека. Тот совсем развалился.

Лешка и Вольдемарс стояли молча, наблюдая за резвившимся Буткевичем, но когда Марк начал мучить мальчишку, Чибисов не выдержал.

– Хватит. Отпусти его, – тихо сказал Лешка, подходя к Марку.

Буткевич разжал руки и удивленно взглянул на Лешку:

– И ты здесь, Чибис? Тебе-то какое дело? Мотай отсюда, а то как бы чего не вышло…

Мальчишка, воспользовавшись свободой, убежал к своим. Приготовишки не приближались, но и не расходились, с интересом наблюдая за тем, что произойдет дальше. Чибисову не хотелось драться.

– Свинья ты. На слабых нападаешь, – проговорил он и, повернувшись к Марку спиной, пошел к воротам. За ним, удивленный таким мирным исходом ссоры, шел Скундра.

– Что, испугался? Сдрейфил? – закричал Буткевич вслед Лешке.

Лешка не обратил никакого внимания на эти выкрики, на смех реалистов. Он вышел из сада, пожал руку Вольдемарсу – тот жил в противоположной стороне – и повернул за угол. На душе у него было скверно.

«Зачем Марк это сделал? – думал он. – Зачем развалил снеговика, накормил малыша снегом, поиздевался вдоволь?.. Зачем? Потому что сильный, знал, что те ответить не смогут… Надо было все-таки ему рожу набить».

Чибисов неторопливо брел по узким рижским улочкам. Мимо проезжали маленькие извозчичьи санки. На них важно восседали хорошо одетые господа и дамы. Наверное, было так приятно прокатиться по первому снегу. Санки появились только сегодня.

Лешка взглянул на большие позолоченные часы, свисавшие на кронштейне у ювелирного магазина Альбрехта. Они показывали половину пятого. Время позднее. Обычно он возвращался домой на час раньше. Все этот первый снег! Лешка решил зайти за отцом на службу. Тот кончал в пять часов. Пойдут домой вместе. Может быть, заглянут по пути в знаменитое кафе Шварца и отец купит марципаны, которые так любит Лешка. Наверное, купит. Он всегда так делает, когда Лешка заходит за ним.

Вообще, Лешке нравилось бывать в брокерской конторе^[2] Нудельмана. Отец служил там во фрахтовом отделе. Помещалась контора на Известковой, одной из самых шикарных и богатых улиц Риги. Короткая и неширокая, она сверкала витринами магазинов. Чего-чего тут только не продавалось! Тончайшее дамское белье, мужская одежда, французская парфюмерия, золото, бриллианты… Только поглядеть на всю эту роскошь доставляло удовольствие. За зеркальными стеклами витрин стояли мужчины с усиками, одетые во фраки, спортивные костюмы, смокинги, и, опираясь на дорогие трости, «беседовали» между собой. Восковые красавицы с тонкими прозрачными руками купались в разноцветных кружевах или застывшим взглядом глядели на дорогие меха, разложенные перед ними. Почти каждый месяц витрины обновлялись: хозяева выставляли новые товары, одевали манекены в другие костюмы. А Лешка любил эти восковые фигуры.

Старик Нудельман, хозяин брокерской конторы и двух пароходов, ценил Чибисова-старшего. Иван Никандрович отлично владел двумя языками, раньше плавал штурманом на судах, побывал во многих странах и потому в деталях знал все, что касалось пароходов, грузов, ремонта, страховки. Когда совершались сделки с иностранными судовладельцами, Нудельман всегда приглашал принять участие в них и Чибисова.

Для того чтобы найти контору Нудельмана, нужно было дойти до большого гранитного дома в конце Известковой, подняться на две ступеньки вверх, толкнуть тяжелую дубовую дверь со львиными головами и медными кольцами. Посетитель попадал в обширную приемную с креслами, столиками, устланную красной ковровой дорожкой. Там его встречал швейцар Круминьш, в ливрее, в фуражке с золотой лентой, и почтительно провожал в кабинет к хозяину или в помещение, где за длинным застекленным барьером с окошечками работали служащие конторы. За таким окошечком с надписью «Фрахты» сидел Иван Никандрович.

Когда Лешка приходил к отцу, он обычно просовывал голову в окошечко, тихо говорил: «Папа, я пришел» – и уходил в приемную, где садился в кресло и принимался перелистывать красочные рекламные проспекты судоходных компаний или английские журналы. Все здесь было мило его душе. На стенах висели фотографии разных пароходов, карта мира с разноцветными путями кораблей, в углу на высокой тумбочке стояла бронзовая скульптура, изображавшая рыбака в зюйдвестке, с фонарем в руке, а в застекленном специальном шкафу помещалась большая модель парохода Добровольного общества. Лешка мог часами разглядывать эту модель. Все у нее было сделано как настоящее. Якоря, кнехты, шлюпки и даже штурвал… Крохотное, но здорово сделано!

Лешке нравилось наблюдать за иностранными моряками, чаще это бывали солидные капитаны судов, неторопливо ведущие разговоры на английском языке. Они нещадно дымили трубками, сигарами, папиросами, и потому в приемной всегда висело голубоватое облачко душистого медового дыма.

Швейцар Круминьш, бывший боцман с парохода Нудельмана, знал Лешку. Когда не было посетителей, старик охотно разговаривал с ним.

– Ну, как дела есть? – спрашивал он. – Получил Двойка? Хе-хе… – Потом начинались бесконечные рассказы о плаваниях. Круминьш много плавал на иностранных судах.

– А на каких лучше всего было? – спрашивал заинтересованный Лешка.

– Я тебе по секрету сказал. Никому не говори, – хитро подмигивал боцман. – На каком лучше, не знаю, а вот на каком хуже… На наших тоже не сахар был. А в общем, матросу везде хуже.

По рассказам Круминьша выходило, что морская работа самая тяжелая, неблагодарная и плохо оплачиваемая.

– Это не есть настоящее дело для простой человек. Если ты, конечно, капитан или старший механик, тогда можно набить карман. А матрос?.. Матрос нет. Ну, кое-что на контрабанде зарабатывали. Деньги не держались. Пропивали всё. Как придешь в порт после моря, и пошло…

– Учиться надо было на штурмана.

– Эх ты, голова-капуста! Учиться… А где пети-мети, а кто семью кормить будет? Я городской. У меня хозяйства нет…

Лешка не очень верил Круминьшу. Просто ему не повезло в жизни или пропивал много. Отец рассказывал о плавании по-другому. Интереснее. О разных городах, невиданных птицах и животных, о людях с цветной кожей, их жизни и обычаях. Про океан, бури, кораблекрушения… Лешке все казалось удивительным. Отец всегда становился грустным, когда вспоминал свою молодость.

Как-то Лешка спросил:

– Пап, ты недоволен, что стал моряком?

– Да как тебе сказать, Леша… – задумчиво ответил отец, постукивая пальцами по столу. – Не знаю… Много повидал, многому выучился… Но того, чего хотел, не достиг… Не вышло.

– А чего ты хотел?

– Мечтал стать кораблестроителем. Не вышло. Денег не хватило.

– При чем тут деньги?

– Как при чем? После того как моего отца арестовали, жилось нам очень трудно. Я же тебе рассказывал. Дядя Сережа, брат моей матери, помог мне получить образование. Платил за учение сначала в гимназии, потом в мореходных классах, за уроки английского языка. Он служил в лесничестве, детей не имел. Ко мне относился хорошо, но когда я заикнулся о том, что хочу стать корабельным инженером, и слушать не стал. Из-за денег. Дорого. Конечно… Надо было ехать в Петербург учиться, новую жизнь начинать. Столица, дороговизна… Сложно все. Потом с мамой познакомился… Ты появился…

При упоминании о матери отец замолчал. Замолчал и Лешка. Мать умерла два года назад от воспаления легких. Неожиданно. Трагически. Ей было всего тридцать четыре года. Она никогда не унывала. Невзгоды и неприятности переносила с улыбкой, не жаловалась. Она читала сыну сказки, гуляла вместе с ним и учила французскому языку. Отец очень любил ее, а Лешка боготворил.

Вторым кумиром для Алексея был дед Никандр. С его именем дома связывали легенды. Деда Лешка не помнил, но по портрету, висевшему в комнате, хорошо представлял его. Подстриженный в кружок, с густой черной бородой, черными насмешливыми глазами, крупным хрящеватым носом и улыбкой, открывавшей белые зубы, он напоминал внуку не то Степана Разина, не то Ермака, в общем, кого-то из смелых, рискованных и сильных людей. Да и на самом деле Никандр Чибисов был таким.

Кузнец (он работал в каретной мастерской) Никандр бунтовал, призывал к свержению царя и его чиновников.

– Борец за правду был, – с уважением говорил Иван Никандрович сыну. – Ничего и никого не боялся. Силу необыкновенную имел. Железные прутья руками гнул.

Лешке представлялось, как дед ходил искать правду, помогал бедным, наказывал жестоких богачей… Вроде Дубровского.

Когда Лешка подрос, отец рассказал ему о деде уже по-другому. Про его арест, про жандармов, про то, как он бросил в лицо судье: «Можете судить. Все равно вам каюк будет. Всё сметем…»

Никандр погиб на каторге, в Сибири. Память его в семье чтили. Лешке очень хотелось походить на него, как-то проявить себя, да все случая не представлялось.

После смерти матери Лешка с отцом остались вдвоем в маленькой квартире на Марининской и столовались рядом в пансионате тетушки Парвиене. Отец замкнулся в себе, избегал общества, отдавая свободное время книгам. Иногда он садился у темного окна и глядел в ночь остановившимися глазами. Папироса давно потухла, а он и не думал прикуривать ее снова. Он мог сидеть так часами, молчать, забыв о еде и времени. Тогда Лешке становилось бесконечно жаль отца, но он не знал, как утешить его, что сказать…

Чибисовы жили дружно. Лешка уважал отца, а отец Лешку. Они понимали друг друга с полуслова.

Лешку непреодолимо влекло к себе море. Когда он еще учился во втором классе, то сказал отцу:

– Я, пожалуй, пойду в моряки, папа.

Иван Никандрович удивленно взглянул на сына:

– Не уверен, Леша, что ты выбрал то, что надо. Но и отговаривать не стану. Кончишь реальное, выбирай сам. Конечно, когда молод, морская служба кажется интересной. Кругозор у человека становится шире. Он много видит, появляется возможность сравнивать, узнать, где люди живут лучше.

– А где они живут лучше? – с любопытством спросил Лешка.

– Большинство людей везде живет плохо. Есть, конечно, кучка наверху. Они купаются в роскоши и золоте. Им все доступно. Хочешь купить пароход – пожалуйста, хочешь десять – тоже можно… Хочешь объехать вокруг света – только заикнись. Билеты на дом принесут. Все у них есть. Деньги, сила, власть. А большинство, кто работает, кто создает все, гнет спину с утра до вечера, живет плохо. Вот так, сынок. Да ты, наверное, не поймешь всего.

– Нет, отчего же, я понимаю, – ответил Лешка. – Но вот одно… Ведь бедных, кто все делает, больше, чем богатых. Собрались бы все вместе и приказали бы разделить все поровну. Верно?

Отец засмеялся, погладил Лешку по голове:

– Верно. Утопия, сынок. Против силы не пойдешь. Хотя ты и не знаешь, что такое утопия.

Лешка не знал, но и не спросил. Понял, что из его предложения ничего не получится.

Разговор этот застрял где-то в уголках Лешкиного сознания, и иногда он начинал фантазировать… Вот он собирает всех бедных, идет к царю и требует, чтобы тот приказал богатым разделить все поровну. Царь, конечно, соглашается. Он благодарит Лешку – и вот уже нет бедных, каждый человек живет хорошо… Или другое. Лешке особенно нравился этот вариант. У него шапка-невидимка. Он незаметно ночью проникает во дворец к царю, вынимает пистолет и говорит: «Ваше величество! Вы завтра же издадите указ, чтоб все богатства раздали бедным. Если этого не будет до двенадцати часов пополудни, пеняйте на себя… Я появлюсь, и тогда вам придет конец…» На следующий день объявляют указ. Все ликуют, и Лешка становится героем.

Это было давно, когда он был маленьким. Теперь Лешка не фантазировал. Он присматривался к окружающему миру внимательными, пытливыми глазами и понял многое, что раньше ему было непонятным. Помог ему в этом Колька Новиков, матрос с парохода «Аретуза».

Для Лешки зима выдалась трудная. Он готовился к окончанию реального. Весною надо было получать свидетельство. На дом задавали много уроков, и свободного времени почти не оставалось. О Тине Подгоецкой Лешка не вспоминал. Было не до нее. Голову забивали спряжения французских глаголов, алгебраические формулы, бином Ньютона, казавшийся особенно трудным, и разборы классических произведений. Мальчики как-то повзрослели, посерьезнели.

Вся эта история с гимназистками, с «дамой сердца», стала казаться им смешной, не заслуживающей внимания. Лешка твердо решил поступать в мореходные классы. Он мог сделать это и раньше, но отец потребовал, чтобы он сначала окончил реальное, получил среднее образование, а там как хочет.

В середине апреля задули сильные ветры, лед на Западной Двине почернел, вспучился, затрещал, и рижане ходили на мост смотреть, как пойдет лед. А он пошел ночью. Уже утром на реке сплошным потоком плыли пожелтевшие, пористые льдины. Они останавливались, громоздились у углов набережной, застревали у форштевней стоящих вдоль стенки пароходов и стояли так некоторое время, до тех пор пока более мощные и тяжелые не выталкивали их на течение. Прежде медленное и спокойное, теперь оно стало сумасшедшим. Некоторые суда не выдерживали напора льда, и их срывало со швартовов. Опасались затора.

Через два дня река совсем очистилась ото льда. Сразу наступило тепло, перестал дуть ветер. Каждый день показывалось солнце. Почки набухли и вот-вот должны были лопнуть. Из порта доносились запахи смолы, олифы, каменного угля, пароходных дымов… «Лешку тянуло к пароходам.

Иногда он брал лодку у Скундры – у его отца была собственная лодка, – на ней катался по реке и ловил рыбу. Вольдемарс никогда не сопровождал Лешку. Ему надоела лодка, он не любил грести и не испытывал никакого интереса к пароходам.

…Лешка не торопясь плыл вдоль набережной. Глядел на суда. Они стояли тут под разными флагами – русскими, голландскими, английскими… Лешка мечтал о том, как покинет Ригу и окажется на сказочных тропических островах, услышит нежную музыку, увидит темнокожих девушек в юбочках из пальмовых листьев… Он видел таких в синематографе. Он попробует всякие блюда и вина, посетит буддийские храмы, китайские пагоды, туземные деревни. Он будет командовать большим пароходом, его полюбят матросы…

Еле ворочая веслами, Лешка почти вплотную плыл вдоль борта большого парохода «Аретуза». С высокой, похожей на макаронину трубой, с ржавыми потеками на некогда белых надстройках, с закопченными мачтами и стрелами, судно имело неказистый вид, и Лешка подумал: «Жадный хозяин. На краски денег не дает. Ну, у меня пароход блестеть будет. Я потребую…» Он не успел закончить своей мысли, как увидел, что из носового иллюминатора опускают на веревке объемистый мешок. Тотчас же появилась чья-то встревоженная физиономия, и Лешка услышал:

– Подгреби-ка сюда, я тебе что-то скажу…

Лешка повернул нос под иллюминатор, и мешок вместе с веревкой оказался у него в лодке.

– Ты чего? Ты чего делаешь? – завопил Лешка, но моряк с парохода приложил палец к губам и сказал:

– Не ори. Мотай скорее отсюда на ту сторону. Полиция. Понял? Жди меня на той стороне в Угольной гавани. Я приду.

Лешка ничего не понял, но при слове «полиция» инстинктивно приналег на весла. Через минуту он уже был на середине реки и мог спокойно наблюдать, как по палубе «Аретузы» бегают полицейские, на судне открывают трюмы. Там явно что-то происходило.

Он спустился немного по течению и направил лодку в Угольную гавань на левом берегу реки. В какую историю он неожиданно попал! Ясно одно, что это контрабандисты, полиция, видимо, проведала что-нибудь и решила накрыть компанию. Вот, черт возьми, надо ему это дело! Хорошо, что успел смыться вовремя. Но тот нахалюга бросил свой мешок в лодку, даже согласия не спросил. Жди его теперь, когда явится. А может быть, выбросить этот мешок за борт, и дело с концом? Нет, нехорошо так. Матросы не от хорошей жизни контрабанду возят. Круминьш говорил, что это добавок к заработку. Все-таки лучше было бы не связываться. Ну, уж теперь ничего не поделаешь. Надо ждать.

Прошло часа три, а парень с парохода не шел. Лешка проклинал все на свете и окончательно решил, что, если этот тип не появится через полчаса, он выбросит мешок за борт и поедет к Вольдемарсу отдать лодку.

Но вот с портовой стороны в Угольную гавань пришел маленький паровой буксирчик. Вместе с рабочими и военными моряками на берег сошел молодой человек в синем шевиотовом костюме, синем свитере и желтых ботинках. На голове у него лихо сидела кепка с пуговкой. Он оглядел гавань и уверенно направился к Лешке. Лешка тоже сразу узнал того, кто выглядывал в иллюминатор. Чуть раскосые веселые глаза, большой рот, слегка выдающиеся скулы, вздернутый нос и казацкий чуб, вырывающийся из-под кепки. Без сомнения, он. Моряк подошел. Был он совсем молодой, по виду всего года на два, на три старше Лешки.

– Здорово. Будем знакомы. Новиков Николай. Можешь звать Колькой, – проговорил он, присаживаясь на бревно, на котором сидел Лешка. – Прежде всего спасибо. Выручил. Я фараонов сразу заметил, когда они еще по берегу шли… А тут ты подвернулся. Удачно получилось.

Назад к карточке книги "Жизнь и приключения Лонг Алека"