Текст книги "Жизнь и приключения Лонг Алека"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

Черноволосый улыбнулся, протянул руку:

– Ну, здравствуйте, товарищ. Мы уже заждались. В порту нам сообщили, что ваш пароход ожидали вчера.

– Шторм задержал, а то пришли бы вовремя.

– Пойдемте наверх. Для вас все приготовлено. Я знаю, что времени терять нельзя.

На второй этаж вела витая деревянная лестница. В маленькой, уютно обставленной комнате хозяин, извинившись, оставил Алексея одного, сказав, что сейчас принесет чемодан.

Вскоре он вернулся, держа в руках большой блестящий чемодан.

– Тяжеловат. Тут два брезентовых мешка с литературой. Сделали, как просили в прошлый раз. – Пошли, – сказал он, пропустив Алексея вперед. – До свидания. Успеха вам во всем.

Дверь распахнулась, и Алексей остался на улице один. Чемодан действительно оказался тяжелым. Надо нанимать фиакр. Дотащив свою ношу до Комэршиэл-роуд, Алексей остановился под фонарем. Он вынул из кармана часы. Четверть десятого. Надо торопиться. На улице ни души. В отдалении хрипло пел пьяный. К счастью, показались фонари приближающегося фиакра. Алексей вышел на середину улицы, поднял руку. Экипаж остановился. Кучер в цилиндре, с длинным бичом в руках, подозрительно поглядел на Алексея, когда тот назвал портовый район. Вероятно, в такую пору фиакры ездили туда редко, но, увидев чемодан, назвал непомерную цену. Алексей не стал торговаться.

Не доезжая до проходной, он расплатился с кучером и, приготовив шиллинг для полицейского, как учил боцман, зашагал в порт. «Бобби» вышел ему навстречу, покосился на чемодан, получил от Алексея монету и, повернувшись спиной, показывая этим свое полное равнодушие к тому, что несет матрос, ушел в будку.

Причал, где стояла «Бирута», был погружен во тьму, если не считать двух фонарей, стоящих в отдалении, да закопченной керосиновой лампы с круглым стеклом, привязанной у трапа. Стараясь держаться подальше от стенки, Алексей выбрал штабель с метками, покрытый брезентом, сел около него на чемодан и принялся наблюдать за пароходом. Отсюда хорошо видны трап, площадка и кусок надстройки. Алексея же заметить было невозможно, – его скрывала темнота. На «Бируте» пробили склянки. Десять. Алексей слышал, как стучит его сердце, нервы напряглись до крайности. Вот сейчас он начал волноваться. А что, если боцман не сумеет убрать Пеструхина от трапа? Или случится что-нибудь непредвиденное? Как тогда поступать? Везти чемодан обратно? Или спрятать его в порту? Возникали десятки вопросов, которых они с Лободой не предусмотрели. Да всего и не предусмотришь. Боцман не появлялся. Волнение с еще большей силой охватывало Алексея. Неужели что-нибудь случилось?

Наконец на палубе раздались негромкие голоса. Алексей прислушался. Говорил боцман. Алексей сразу узнал его бас. А вот тонко засмеялся Пеструхин. Что они говорили, разобрать было нельзя. Прошло еще минут пять. На площадку парадного трапа вышел боцман, помахал кепкой. Пора! Алексей схватил чемодан, добежал до трапа, быстро поднялся и, не говоря боцману ни слова, пошел в подшкиперскую. Поставив чемодан, прикрыл дверь и хотел юркнуть в кубрик, но увидел Пеструхина, стоящего у бачка с водой с кружкой в руках. Матрос ухмылялся.

– Я все видел, – тихо сказал он. – Значит, с драконом спаровался, салага…

9

Тина Подгоецкая вернулась в Ригу в середине лета. Приехала на каникулы. Она очень повзрослела за зиму, выглядела совсем барышней, носила высокую прическу, длинную юбку, лакированные туфельки на каблучке. Тина училась на Бестужевских курсах.

Владимир Николаевич Подгоецкий и его жена Ирина Сергеевна одобряли желание дочери учиться дальше. Вся передовая интеллигенция Риги много говорила об эмансипации женщин и недавно открывшихся в Петербурге курсах Бестужева. Туда стремились поступить дочери из самых образованных семей. Это было модным.

Правда, в глубине души Владимиру Николаевичу эта затея представлялась несерьезной. Не будет же его Тина учительницей в какой-то народной школе. Нет, конечно. Наверное, скоро выйдет замуж за знакомого молодого инженера, родит детей и станет их воспитывать… Но ничего плохого в курсах он не находил. Дочь станет образованнее, только и всего.

Тина переехала в Майоренгоф, где Подгоецкие снимали дачу. Лето выдалось отличное. Пляж был переполнен. Дачники наслаждались. По всему берегу, прямо из воды, торчали плетеные корзинки-купальни с приделанными к ним специальными колесиками. На них загорелые молодые люди и служащие пляжа вывозили дам в полосатых костюмах «джерси» на глубину. Господа посолиднее, в кремовых брюках, соломенных канотье, с биноклями в руках, сидели на скамейках и разглядывали купальщиц. Вот тут-то и встретилась Тина с Буткевичем.

Проучившись год в Юрьеве, Марк приехал на лето к родителям и почти ежедневно ездил на майоренгофский пляж купаться. Он подплыл к Тине, когда она, подпрыгивая, визжала в воде, и, улыбаясь, сказал:

– Какая трусиха! Ведь вода совсем теплая. Ба, да это Тина Подгоецкая, моя первая юношеская любовь. Уж теперь-то мы познакомимся наверняка.

Тина хотела рассердиться за такое развязное начало, но Марк так мило подтрунивал над нею, что девушка тоже начала смеяться.

Когда молодые люди вышли из воды, то уже чувствовали взаимную симпатию. Они выбрали место за песчаным холмиком – он закрывал от ветра – и растянулись на горячем песке. Марк, загорелый, с вьющимися волосами, ослепительной улыбкой, нравился девушкам. Он знал это, а сейчас особенно старался произвести на Тину впечатление. Непрерывно острил, отпускал едкие замечания о купающихся мужчинах, давал шутливые характеристики проходящим мимо дамам. Марк казался Тине непосредственным и искренним.

– А помните, Тина, мою записку? – говорил Марк. – Как это было все смешно. Правда? В ней я написал: «Я объявил тебя своей «обже». Имей это в виду. Другого мальчишки быть не должно, не то будет иметь дело со мной». Помните? Или что-то в этом духе.

– Помню, – засмеялась Тина. – И все-таки, несмотря на ваши угрозы, другой мальчишка нашелся…

– К сожалению. Для меня это было большим ударом. – Марк вздохнул. – Мы даже подрались с Чибисом из-за вас. Он мне расквасил нос, и, по законам училища, я потерял право считать вас своим «предметом». Как джентльмен, отошел в сторону…

– Значит, не очень хотели, чтобы я им оставалась. Разве преданные поклонники уходят после первой же неудачи? – поддразнивала Марка Тина. – Не нравилась я вам, лучше так прямо и скажите.

– Нет, не скажу. И бой этот я проиграл случайно. Был не в форме. Болен, с температурой… Переступить законы училища я не мог. Меня бы стали презирать. А где, между прочим, Чибис?

– Не знаю, – пожала плечами Тина. – Я не видела его целую вечность. Плавает где-нибудь. Он собирался в мореходные классы…

– Скучаете, наверное? Ведь он за вами последнее время ухаживал.

– Скучаю, – с вызовом ответила Тина. – И не будьте слишком любопытным. Я этого не люблю.

– Хорошо, не буду, Тиночка. Просто я завидую ему…

– Оставьте. Лучше расскажите, как вам учится в Юрьеве. Я слышала, что студенты все время бунтуют? Правда это?

– Да, правда. Наши студенты прогрессивны и понимают, что самодержавие задерживает развитие России. Нужна свобода. Во главе государства должны стоять честные интеллигентные люди и промышленники, – важно проговорил Буткевич. – Тогда мы сможем встать в одну шеренгу с европейскими странами. Посмотрите, как мы отстали.

– У нас на курсах тоже много говорят о самодержавии и революции. Я далека от этого. Зачем что-то менять? Придут к власти грубые, некультурные люди, что тогда будет?

– Нет, нет, вы меня не так поняли, Тина. Конечно, у власти должны стоять не эти чумазые рабочие и вонючие крестьяне. Это было бы ужасно! Только лучшая часть интеллигенции и состоятельные промышленники будут править Россией…

– Не понимаю, – фыркнула Тина, – стоит ли тогда огород городить?

– Стоит. Для того, чтобы двинуть нашу страну вперед. Дать возможность развиваться предприимчивым, талантливым, способным людям. А при самодержавии это невозможно…

– Какой вы скучный, Марк, – зевнула Тина. – Все о политике да о политике. Я ее ненавижу. По-моему, нет ничего скучнее.

– Может быть, для женщин. Сдаюсь, прошу прощения и больше о политике ни слова. Долго пробудете в Риге?

– Не знаю. Должно быть, нет. Папа предлагает поездку на Средиземное море.

– Счастливая! – вздохнул Буткевич. – Нам это недоступно. Но пока вы здесь, я ваш кавалер. Согласны?

– С удовольствием, если не будете говорить о политике.

– Я же дал слово. Только о любви.

– Ну, посмотрим, на что вы способны, – кокетливо улыбнулась Тина. – Это уже интереснее.

10

Когда Алексей увидел ухмыляющегося Пеструхина, он растерялся. Что делать?

– Со мной не захотел войти в компанию, а с драконом связался, – повторил матрос, постукивая пальцами по донышку кружки. – Ну, и чем торговать собрались, а?

Алексей молчал. Напряженно думал.

– Да ты говори, не бойся. Пеструхин еще никого не продавал.

– Отрезы костюмные, – выдавил из себя Чибисов, вспоминая, как один из однокурсников говорил, что в Риге английские материалы ценятся высоко.

Пеструхин засмеялся:

– Дураки, право слово, дураки. И тот старый и этот малый! Кто тебе посоветовал? Дракон? Заработаете от жилетки рукава. Копейку на аршин. Если бы со мной был в паре, кое-чему я тебя бы научил. Вот так, друг.

– В следующий рейс с тобой на пару, Петя… Возьмешь?

– Не следовало бы… Ну да ладно, возьму. Только ты смотри, больше ни с кем… Понял? Рассчитывать буду, – проговорил Пеструхин, ставя кружку на бачок и направляясь в форпик.

Пеструхин знает! Эта мысль не давала покоя Алексею. Надо немедленно сказать об этом Лободе. Он тихо прошелся по палубе, поднялся к трапу. Боцман стоял у площадки, курил. Увидя Алексея, он удивленно спросил:

– Все в порядке? Почему не спишь? Спать надо.

– Пеструхин видел! – прошептал Чибисов.

Боцман со злостью кинул окурок за борт.

– Видел, говоришь? Не может быть! Ну-ка, расскажи все, как было.

Алексей подробно описал свою встречу с матросом, повторил то, что он сказал ему. Лицо Лободы стало хмурым и озабоченным.

– Вылез из форпика попить воды… – проговорил боцман. – Думаю, что случайность. В форпике на час-полтора работы… Он поверил тебе?

– По-моему, поверил.

– Значит, так, – после некоторого раздумья сказал Лобода. – Будем придерживаться этой сказки. Ты ему, если зайдет еще разговор, скажи, что у боцмана заказ есть на материалы в Риге, поэтому ты и согласился. Заказ – дело верное, да и как боцману откажешь? Он, мол, сам предложил. Вот так… – Лобода несколько секунд подумал. – Ну, а если попадемся… Ты знать ничего не знаешь, ведать не ведаешь. Врет, мол, Пеструхин. Утром я мешки из чемодана выну и начну оплетать их смоленым концом, как будто новые кранцы^[7] делаю. Ни один черт не догадается! Придем в Ригу, при швартовке кранцы за борт, и вся недолга. Тебя на оплетку завтра поставлю. Работать нужно быстро. А сейчас иди спать. Вот-вот Петька вернется.

Алексей ушел в кубрик успокоенный. План боцмана ему понравился. Пеструхин все еще гремел ведрами в форпике. Алексей улегся в койку. Сон не шел. В голове теснились мысли о событиях сегодняшнего дня.

Утром свободный Пеструхин отправился в город. Боцман вызвал Алексея в подшкиперскую. С подволока спускались два начатых кранца. Лобода времени не терял.

– Давай делай побыстрее, Алеша. Один я, другой ты. Пока твой напарник с берега не вернулся.

Они принялись работать. Скоро брезентовые мешки с литературой виднелись только снизу. Получились красивые, оплетенные смоляными концами шары.

– Самое трудное, Алеша, впереди, – говорил боцман, ловко затягивая петли, – «Бирута» под подозрением. Где-то, видимо, есть провокатор. Где и кто, установить пока не удалось. Когда ты брал литературу, тебя никто ни о чем не спрашивал? Ты не назвался?

Алексей старался припомнить, восстановить в памяти каждую мелочь.

– Нет. Я сказал пароль, и все. Но они знали, что я с «Бируты». Ждали прихода судна в Лондон.

– Так, так… Там должны быть надежные люди, но кто его знает, возможно, и туда проникла какая-нибудь сволочь. У третьего отделения щупальца длинные… В общем, не стоит гадать. Если придем в Ригу и нас встретят, значит, что-то неладно.

К вечеру оба кранца были готовы. Боцман бросил их в угол подшкиперской.

– Выходим на швартовку, ты берешь один, я – второй. По команде с мостика или по обстановке спускаем за борт, поближе к форштевню, так, чтобы судно на них не очень давило, привязываем и уходим. Пусть ищут.

Вернулся из города Пеструхин. В руках он держал небольшой пакет. Матрос таинственно подмигнул Алексею и, показывая на сверток, тихо сказал:

– Видал? Вот и все. А ты какие-то отрезы. И прятать легко, понял?

– Здорово! – неискренне восхитился Алексей. – Правда, надо было мне сразу с тобой… А что это?

– Следующий раз, – покровительственно похлопал Пеструхин Алексея по плечу. – Много будешь знать – скоро состаришься.

Он скрылся в кубрике и долго копался где-то в самом носу. Чибисов не стал ему мешать.

Алексей заметил, что кочегары и матросы приходили с берега с пакетами. Одни с большими, другие с маленькими. Он вспомнил рассказы старого Круминьша. Все понемногу «промышляют» контрабандой. Жалованья не хватает, особенно семейным.

«Бирута» погрузила стальные листы и пошла в обратный рейс. Казалось, Пеструхин забыл про чемодан и Алексею о нем не напоминал. Только один раз, когда Лобода изругал Петьку за плохо выкрашенные ведра, матрос нагло, чего обычно не бывало, сказал:

– Ты, Васильич, особенно-то не разоряйся. Мы тоже кое-что знаем, да молчим. Не ровен час, проболтаюсь по пьянке где не нужно, а?

– Давай чеши языком больше, – проворчал боцман. – Одно другого не касается. Будешь болтать о чем не надо, так моряки тебе все ребра пересчитают. Забудешь дорогу на пароход. Ведра перекрась. Сам видишь, огрехи.

Угроза боцмана подействовала. Петька прекрасно знал, что бывает с теми, кого уличали в доносительстве таможне. Он льстиво сказал:

– Да что ты, Васильич, всерьез принял? Разве я позволю? Пошутил я. А ты за что на меня набросился? Переделаю. Перекрашу твои ведра.

– Вот так-то лучше. Ведь сам видишь, что напортачил, – спокойно сказал боцман, отправляясь к себе в подшкиперскую. Он не хотел раздражать Пеструхина, зная его неуравновешенный характер. Обозлится чего доброго и ляпнет в сердцах про чемодан.

11

Начальник жандармского управления Риги, подполковник Серафим Леонидович Курьянов, сидел в своем кабинете за большим письменным столом. Он рассеянно вертел в руках разрезной мельхиоровый нож с малахитовой ручкой. Когда Курьянова что-нибудь беспокоило, он всегда брал в руки этот нож. Подполковник любил прикасаться к холодному зеленоватому, прозрачному камню. Это успокаивало его. Нож был одним из предметов массивного чернильного прибора, который подарили начальнику его подчиненные в день пятидесятилетия с трогательной гравировкой на серебряной табличке: «Верному сыну царя и отечества, его превосходительству Серафиму Леонидовичу Курьянову. Соратники».

Надпись тоже доставляла удовольствие, но сейчас Курьянов был озабочен и не обращал на нее внимания. Не ладилось с заграничными источниками информации.

Курьянов встал, походил, заложив руки за спину, по кабинету, подумал, потом решительно открыл дверь в соседнюю комнату и распорядился:

– Попросите ко мне ротмистра Лещинского.

Через минуту в кабинет вошел высокий человек с узким бледным лицом, близко поставленными черными глазами и небольшой «разночинной» бородкой. Одет он был в хорошо сшитый штатский костюм и походил на процветающего коммерсанта.

– Вызывали, Серафим Леонидович? К вашим услугам.

– Вы садитесь, Николай Николаевич, – кивнул на кожаное кресло Курьянов. – Разговор будет длинным.

– Весь внимание, – почтительно склонил голову Лещинский, усаживаясь в кресло. – Слушаю вас, Серафим Леонидович.

Курьянов подошел к столу, взял серую папку, передал ее Лещинскому и только тогда уселся в кресло напротив.

– Вы знакомы с телеграммой, которую дал Серебряный из Лондона? Так вот, он сообщает: «Груз идет на «Бируте». Сопровождающий неизвестен». Плохо, очень плохо, дорогой Николай Николаевич. Он совсем не может работать, этот ваш Серебряный! В прошлый раз он сообщил о грузе на «Бируте», и там ничего не нашли. Мы перевернули вверх дном весь пароход и вряд ли могли пропустить что-нибудь. Значит, соврал. Зря деньги получает.

Курьянов щелкнул крышкой золотого портсигара, закурил папиросу.

– Видите ли, Серафим Леонидович, – осторожно начал Лещинский, – Серебряный очень старается. Я это знаю. Но дело в том, что ему никак не удается войти в ту среду эмиграции, которая интересует нас. Ему полностью не доверяют. Законспирировано там все очень хорошо. Народ они опытный, вероятно, учитывают возможность проникновения к ним наших людей. Поэтому, несмотря на все старания Серебряного, ему не все удается…

– Не все! – иронически хмыкнул подполковник. – Ничего ему не удается.

– Ну почему же так несправедливо, Серафим Леонидович? Ведь он дал чрезвычайно ценную информацию об организации и внутренних разногласиях…. Кое-что он узнаёт. Не все, конечно. Но я считаю, что лучше несколько раз ошибиться, чем один раз пропустить.

– Так-то оно так, – кисло проговорил Курьянов, вдавливая окурок в пепельницу. – Но нам совершенно необходимо знать, кто возит нелегальщину и на каких судах. Время-то какое, сами видите! Кругом бунтуют. А тут литература, листовки. Как керосин на горящие дрова! Я, например, полагаю, что у нас слабо обстоят дела с получением сведений непосредственно с пароходов.

– Не так плохо, Серафим Леонидович. Я могу принести списки судов, на которых плавают наши люди.

– Не трудитесь. Есть у вас кто-нибудь на «Бируте»?

Лещинский пошевелился в кресле:

– На «Бируте» пока никого, к сожалению, нет. Не успели еще подобрать.

– Вот видите… Нехорошо, нехорошо! Скверно работаем. Вообще не нравится мне эта «Бирута». Капитан там какой-то «красный». В прошлый раз, когда делали обыск, наши люди обратились к нему за содействием, так знаете, что он заявил? «Вам надо, вы и действуйте, а я не сыщик». Повернулся и ушел в каюту.

– Знаю. Именно так это и было, – согласно кивнул Лещинский. – Ну, мы при случае вспомним ему это. Есть на «Бируте» один парень, любитель легких заработков, бабник и пьянчужка… В прошлый приход в «Русалке» с ним весь вечер провел наш человек. Опытный вербовщик. Но матрос быстро захмелел или сделал вид, что опьянел, и толку от него агент не добился. Может быть, в этот раз что-нибудь выйдет.

– Скорее все надо делать, скорее, – недовольно сказал Курьянов и закурил новую папиросу. – Время не ждет.

– Понимаю, но не все в моих силах, – обиженно развел руками Лещинский. – Я ни на минуту не забываю о времени и работаю день и ночь…

– Я знаю, что вы работаете много, дорогой Николай Николаевич, – примирительно сказал подполковник. – Я не обвиняю, а только убедительно прошу вас активизировать работу наших агентов. Ну, а «Бируту» придется встретить и повторить все сначала, даже если и на этот раз ваш Серебряный ошибся. Добыть бы нам «сопровождающего»! Быстро раскрутили бы клубочек.

– Добудем, – убежденно сказал Лещинский. – Рано или поздно попадется.

Подполковник вздохнул. Лещинский был оптимистом и щедрым на обещания.

– Хорошо, Николай Николаевич. – Курьянов встал с кресла, тотчас же вскочил и Лещинский. – Я вас больше не задерживаю. И еще раз, пожалуйста, подумайте о заграничной информации. Может быть, поискать в Лондоне кого-нибудь другого? Или послать человека отсюда? Я могу пойти и на это.

– Пока не нужно. Посмотрим, что получится на этот раз с «Бирутой». Если опять ничего, начнем принимать меры.

– Ну, хорошо. Пусть будет по-вашему.

Лещинский, щелкнув каблуками, вышел из кабинета, а подполковник сел за стол и принялся листать документы.

«Так-с. Серебряный – кличка по третьему отделению… Настоящая фамилия – Гуз Александр Осипович… Эмигрировал в тысяча девятьсот первом году, в связи с делом эсеров… Эсер… Социал-революционер… Плохо. Надо, чтобы был социал-демократ, большевик. Естественно, что этому Серебряному не верят. Менять, менять надо источник в Лондоне…» – раздумывал над зеленой папкой подполковник Курьянов.

12

«Бирута» пришла в Ригу рано утром. Город спал, но солнце уже отражалось огненными пятнами в окнах домов, на золоченых шпилях, куполах церквей. Работы в порту еще не начались. У стенки дремали суда с голыми флагштоками. Время подъема флагов не наступило. По палубам сонно бродили одинокие фигуры вахтенных матросов. На причалах было пустынно и непривычно тихо. Только у одного толпились люди. Туда, к этому причалу, направлялась «Бирута», подчиняясь указаниям лоцмана.

Алексей, боцман Лобода, матросы Линде и Муйжурай швартовались на баке. Чибисов волновался. Он крепко сжимал конец, на котором был подвешен кранец, прислушивался к командам с мостика.

– Ожидают, – тихо сказал ему боцман, когда «Бирута» малым ходом стала подходить к причалу. – Ничего, не дрейфь.

На мостике прозвонил телеграф. Застопорили машину. Теперь судно шло по инерции. Вот оно уже совсем близко, можно рассмотреть лица полицейских и таможенников. Среди них – жандармский офицер…

– Подать носовой! – закричал в мегафон третий штурман. – Кранцы готовь!

Наконец-то! Алексей с усилием поднял тяжелый шар, перекинул его за поручни. Матросы подавали швартовы.

– Кранцы! – скомандовали с мостика.

Боцман подвел свой кранец к причалу, судно, чуть коснувшись его, привалилось к стенке.

– Чибисов! Привяжи свой кранец поближе к носу и пошли ставить парадный трап, – распорядился боцман.

Алексей закрепил кранец там, куда приказал Лобода, приспустил его и теперь уже спокойно пошел на спардек. Через несколько минут они наладили трап, обтянули тали^[8]. Можно принимать «гостей». Боцман стоял на площадке. Лицо его расплылось в угодливой улыбке, как бы говорящей: «Готов служить». Когда мимо него проходил офицер, он почтительно поклонился:

– Здравия желаем, ваше благородие.

Жандарм мельком взглянул на боцмана, небрежно приложил два пальца к козырьку фуражки.

В кают-компании за столом сидел злой как черт капитан «Бируты» Карл Озолинь. Толстый, красный, с большим круглым брюхом, он напоминал перезрелый помидор. Чуть коснешься – брызнет сок. Маленькие серые глазки глядели сердито, густые брови стояли торчком. Как только в дверях показался жандармский офицер, капитан, не здороваясь, спросил тонким раздраженным голосом:

– Когда кончится это издевательство, господин офицер? Можно подумать, что только на моей «Бируте» перевозят контрабанду! Прошлый раз чуть не разломали весь пароход, разворотили обшивку в кубриках и каютах. Ничего не нашли. А кто должен чинить? Кто будет платить за это деньги? Я буду жаловаться в Петербург…

– Успокойтесь, капитан. Не следует говорить глупости, – строго сказал жандарм, бросая свою фуражку и перчатки на стол. – Государственные интересы требуют нашего присутствия здесь. Пора бы это знать. Мы имеем точные сведения, что именно на вашей «Бируте» привезли нелегальную литературу. Было бы лучше, если бы вы помогли нам и сказали, кто из ваших людей может этим заниматься. Или все делается с вашего ведома? Тогда…

Капитан выпучил глаза, сделался еще краснее, чем был. Казалось, что его сейчас хватит апоплексический удар.

– Вы… Вы с ума сошли! Не забывайтесь, молодой человек! С моего ведома! Как вы могли додуматься до такого? Я имею орден за верную службу государю императору. Так вот. Заявляю, что ничего по этому поводу не знаю и знать не хочу. Я уже говорил об этом прошлый раз. Ищите, если имеете точные сведения.

– Кого можно взять из ваших надежных людей для осмотра парохода?

– Берите любого и, черт возьми, делайте, что хотите!

Офицер натянул фуражку, вышел на палубу. Боцман все еще стоял на траловой площадке.

– Пойдешь с нами, – коротко бросил ему жандарм.

– Слушаюсь, ваше благородие, – сказал Лобода и пошел вслед за офицером.

За ним потянулись таможенники и полицейские.

Кажется, никогда они не проявляли при досмотре такого рвения, как в этот раз. Боцман оказался на высоте. Он водил жандарма по самым труднодоступным местам, заглядывал ему в глаза и говорил:

– Сюда еще не смотрели, ваше благородие. Може, тут где-нибудь заховали?

Усталый офицер приказывал:

– Лешаков, ну-ка, залезь посмотри… – И толстозадый, откормленный полицейский, проклиная в душе офицера, литературу, боцмана, втискивался в тесный форпик. Освещая узкое помещение керосиновым фонарем, он обследовал там каждый угол и наконец, перепачкавшись цементом, ржавчиной, краской, вылезал и докладывал, стирая с лица обильный пот:

– Ничего не обнаружил, ваше благородие.

Боцман огорченно разводил руками:

– Може в другом месте где потукаем?

Таможенники, с черными от угольной пыли лицами, острыми щупами насквозь «прошивали» угольные пласты в бункерах. Обыскивали машинное отделение, поднимали слани^[9], залезали под плиты. Кое-что из контрабанды обнаружили, но того, что так тщетно искали, не было.

Всю команду согнали на палубу ко второму трюму и запретили сходить с места. Матросы и кочегары стояли, обмениваясь негромкими ироническими замечаниями. Те, у кого нашли контрабанду, молчали, предвидя неприятности, да и потерянных денег было жаль.

Алексей сидел на люке, неотступно провожая глазами полицейских. Ему казалось, что вот-вот кто-нибудь из досматривающих догадается и вытащит из-за борта кранец. Он старался отогнать от себя эти мысли. А вдруг они на расстоянии передадутся фараонам? Говорят, что так иногда бывает, если упорно думать об одном и том же. Алексей оцепенел, когда один из таможенников перегнулся через поручни на баке, заглянул за борт.

Рылись на «Бируте» больше четырех часов. Команда ворчала. Надоело стоять на палубе. Свободные от вахты рвались домой. Наконец, посовещавшись с таможенниками, жандармский офицер разрешил распустить команду. По кубрикам расходились недовольные, злые. Двух кочегаров и матроса Линде увели в кают-компанию составлять протокол. В их рундуках под сланями нашли контрабанду. Когда все кончилось, команда высыпала на палубу провожать «гостей».

Кто-то крикнул вслед полицейским обидное слово «шкуры», моряки зашумели, и только жест жандарма, схватившегося за кобуру, заставил моряков замолчать.

У дверей своей каюты стоял капитан Озолинь. Он улыбался. Был доволен. Второй раз на его «Бируте» ничего не нашли. Может быть, отстанут теперь, идиоты!

Пеструхин остановил Алексея, шепнул ему:

– Видал-миндал? У меня все цело. Не усмотрели ищейки. Я тебе говорил… А у вас? Не нашли?

– Как будто бы нет.

Не найдут. Думаешь, я не понимаю? Дракон нарочно от своего места их отводил. У Линде целый фунт шпанских мушек взяли. Не повезло. Несколько рейсов на них деньги копил. У Пеструхина бы учились, как прятать, – хвастливо сказал он. – Так пойдем в «Русалку»? С Лилькой познакомлю. Ты свободен?

– На вахте. Лобода предупредил.

Пеструхин прищурил глаза:

– Понятно. Меня не обманешь. Выносить будете?

Алексей пожал плечами. Скоро пароход опустел. Все, не занятые вахтой, отправились по домам – расфранченные, побритые, благоухающие дешевым одеколоном, с пакетами в руках. Подарки родным. Матрасы, оставшиеся на судне, лениво двигались по палубе, налаживали стрелы, прогревали лебедки. Через час должна начаться выгрузка. У боцмана был вид именинника. Он шутил, помогал работать, сыпал прибаутками:

– Веселей, хлопцы, веселей! Лилька уже ждет вас в «Русалке». «Духи»^[10], шуруйте лучше, чтобы лебедки крутились быстрее, закончите работу – и айда. Не забудьте выпить чарочку за своего боцмана, который не сможет составить вам компанию.

Вечером, когда закончился рабочий день и на всем судне остались четыре человека – штурман, механик, кочегар и матрос, на палубе появился Лобода, одетый в костюм, белую рубашку с галстуком и новые ботинки. Он по-хозяйски походил по судну, попробовал ногой натяжение швартовов, потравил трап-тали и, увидя стоящего на спардеке Чибисова, громко сказал:

– Ты на вахте, Леха? Подметешь спардек, смажешь талрепа^[11], протрешь ветошью ламповые стекла. Это тебе задание. Да… Вот что еще. Перенесешь два кранца с носа на левый борт. Может, кто будет швартоваться. – И, наклонившись к нему, тихо добавил: – Потравишь до воды. Понятно? Ночью их возьмут. Счастливой вахты, Леша.

Лобода зашел в кают-компанию доложить третьему штурману, что уходит, и спустился с трапа. На берегу он повернулся к судну, помахал Алексею кепкой, улыбнулся. Алексей понял. На душе у него стало спокойно. Дело сделано. Теперь беспокоиться не о чем. Он не торопясь принялся за работу. Подмел, почистил фонарные стекла. Начинало темнеть. Алексей повесил зажженный фонарь к трапу, заглянул в иллюминатор кают-компании. Механик и штурман играли в карты. Он перетащил два тяжелых кранца на левый борт, потравил концы, как велел боцман. Оставалось расхаживать талрепа, смазывать их жиром. Ну, это можно делать сидя у трапа. В полночь механик остановил «динамо». «Бирута» погрузилась в темноту. Только тускло светил фонарь у сходни. Штурман прилег на диван. Он набегался за день. Ночь пришла темная, пасмурная. Ни звезд, ни луны.

«Хорошо, – подумал Алексей. – Будут брать кранцы – никто не заметит. В такую погоду портнадзиратели сидят у себя в сторожке».

И все же он напряженно прислушивался к малейшему звуку. Вот что-то зашуршало у левого борта. Алексей отложил талреп. Тишина. Галлюцинация слуха? Наверное, так. Он снова взялся за прерванную работу.

Прошло два часа. Где-то вдалеке прогудел пароход, и снова все стихло. Но в тот же миг обостренный слух Алексея уловил легкий удар в левый борт. Он скорее почувствовал его, чем услышал. Так обычно стукается сдерживаемая веслами лодка. Алексей встал, но не успел перейти на другой борт. На берегу раздался заливчатый свисток, и чей-то голос истошно закричал:

– На «Бируте»! На «Бируте»! Воры! Держи воров!

По причалу топали тяжелые шаги. У Алексея замерло сердце. Неужели не успеют? На трапе появился портнадзиратель.

– Спишь, раззява! – заорал он. – Воры к вам лезут!

Он бросился на левый борт. Алексей наследовал за ним. У причала застучал мотор катера. Видно, свисток разбудил охрану. Из кают-компании на шум выскочил вахтенный штурман:

– Что случилось, Чибисов?

– Не знаю. Вот надзиратель говорит, что на судно воры лезли. Я ничего не заметил.

Все перегнулись через борт.

– Пропустили, черт бы их побрал, – разочарованно сплюнул надзиратель. – Ясно же видел.

– Как же вы их в темноте ясно видели? – насмешливо спросил штурман. – Померещилось?

– Не беспокойся, у меня глаз наметанный. Как кошка вижу. Шел у вашего парохода, гляжу, на воде тень черная метнулась. Ну, ясно дело. Со шлюпки лезут. Тут я засвистел…