Текст книги "Жизнь и приключения Лонг Алека"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Революция! Да ты понимаешь, что произошло? Ре-во-лю-ция в России! Конец нашему изгнанию! Не верю своему счастью. Не верю!

Они, как расшалившиеся дети, обнявшись, танцевали, высоко подбрасывая ноги. Когда закончился «индейский танец» и они в изнеможении уселись на стулья, Алек спросил:

– Когда едем, Федор Андреевич?

– Немедленно. Завтра же. Ох, не могу! Совсем задохнулся.

Алек уже видел себя и Айну идущими по улицам Риги, представлял встречу с отцом, с Кирзнером, Лободой, Новиковым… Вот будет что рассказать! Он снова встанет на палубу судна и будет плавать, но уже под красным флагом…

Вдруг Алек заметил, как изменилось лицо у Артема. Из бесконечно счастливого, радостного оно стало печальным, глаза потускнели, губы сжались, перестали улыбаться.

– Федор Андреевич! Что с тобой?

– Эх, дураки мы, Алексей Иванович. Не придется нам ехать. Не подумал я сразу. Обалдел от радости. Простительно, конечно, такое событие, но…

– Что но?

– Ну, подумай сам. Мы начали здесь большое деле. Многие русские не поедут в Россию. Они натурализованные австралийцы, входят в социалистическую партию, а мы их лидеры. Да не только о них речь. Вообще о рабочих. Что же будет? Мы уедем, а кто же станет продолжать еще не совсем окрепшее дело? Нет, нельзя… Еще необходимо выполнить то, чего без нас не сделают так скоро и, может быть, так успешно. Я все понимаю… Но кому-то из нас придется еще пожить в Брисбене. Дело начато, и бросать его неоконченным нельзя, невозможно…

Алек опустил голову. Он сразу понял, о чем говорит Артем. Понял и то, что он прав. Слишком много людей связано с ними, верят им, и уехать было бы предательством. Но кто же должен остаться?

Ему вспомнились приступы ностальгии у Артема, его печальные глаза, одиночество. Но и он, Алек, все эти годы мечтал о возвращении домой…

Артем сидел молча, уставившись в одну точку. Потом встал, положил руку на плечо Алека:

– Что ж, Алексей Иванович, мы с тобой не барышни. Цирлих-манирлих разводить не будем. Если согласен со мной, то давай решать. Кому ехать, кому оставаться. Мы оба большевики, обоим надо быть в России в это горячее время. Может, растянем на спичках?

Алек глядел на Артема, на его обтянутое кожей нервное лицо, на черные усики, на глаза, с нетерпением ожидающие его ответа. Они смотрели прямо и твердо.

– Ну, что думаешь? – поторопил Артем.

Алек тяжело вздохнул:

– Поезжай, Федор Андреевич. Тебе, наверное, нужнее. Да и пользы от тебя будет там больше.

Глаза Артема радостно вспыхнули.

– Спасибо, Алексей. Отказываться не буду, – сказал он, протягивая руку. – Спасибо. Жертву приносишь?

– Нет, – покачал головой Алек. – Искренне так думаю. И потом еще одно. Мне здесь все-таки будет легче. Со мной Айна.

– Верно. Только вот что ты должен знать. Я уеду – вся работа ляжет на твои плечи. Конечно, я назову тебе людей, на которых ты сможешь опереться, они будут хорошими помощниками, но все же…

– Я знаю. Скажи, Федор Андреевич, как ты думаешь, когда же я смогу вернуться в Россию? Ведь не на век ты меня тут оставляешь?

– Если бы я мог тебе сказать, мой дорогой друг! Но что не навсегда – определенно. Я расскажу о тебе в Центральном Комитете. Они решат и вызовут, когда будет можно.

– Так мне говорил и Бруно Кирзнер, а что получилось? – усмехнулся Алек. – Ну ладно, к этому возвращаться больше не будем. Когда поедешь?

– Уеду я, конечно, не завтра. Мне еще здесь много дел всяких надо утрясти. Не грусти, Алексей Иванович. Может быть, и ты скоро за мной.

Счастливый Артем ушел, а Алек остался сидеть за столом. Работа не шла в голову. Он еще раз спокойно подумал о своем решении. Правильно ли поступил, так легко согласившись на отъезд Артема? Сомнений не было. Правильно. Кто-то должен был остаться. И «кто-то» – это он. Артем – революционер с большим опытом и сейчас в России нужнее, чем он. Возможно, и ему не так долго осталось жить в Брисбене. Кто знает? Теперь события начнут разворачиваться быстро. Алек принялся за прерванную корректуру заметок.

Когда он вернулся домой, то застал в гостиной целое ликующее общество. На полу валялась куча прочитанных газет. Дарья Степановна, Билл, вся семья Струмпе, несколько соседей-австралийцев сидели вокруг стола и, перебивая друг друга, о чем-то спорили. Алек услышал слово «отъезд».

Увидя Алека, стоящего в дверях, Айна бросилась к нему:

– Ты уже, наверное, все знаешь? Революция! Едем в Россию.

Алек нежно поцеловал жену, обнял ее и шепнул на ухо:

– Не говори никому. Мы остаемся. Потом все расскажу. – И, обратившись к присутствующим, как можно веселее сказал: – Поздравляю вас. Дождались. Какая радость!

Все зашумели, вскочили, принялись жать Алеку руку.

– Поедем в свою Виндаву, – улыбаясь, проговорил Эдгар Янович. – Эх, хорошо там… Ты уже, наверное, все забыла, Нина? Как мы целовались под рябиной у моего дома? Помнишь?

– Все помню, Эдди. Кто может забыть свою молодость? А помнишь…

– Поедем вместе, Эдди, – деловито вставил Билл. – Легче будет упаковывать вещи, отправлять, грузить.

– Приедете к нам в Виндаву в гости, да? – спросила Нина Сергеевна так, как будто они все уже давно жили в далекой России.

– Мы не отпустим вас! – смеясь, закричал сосед Браун. – Кто же будет помогать нам делать революцию, если вы разъедетесь? Не отпустим.

В шутках, смехе и веселье прошел вечер. Все были возбуждены, много говорили, обсуждали, как теперь пойдет жизнь в России, дорого ли будет стоить переезд, хватит ли денег. Не обошлось и без любимого Биллом пива. Только Алек сидел молчаливым, но на него никто не обратил внимания. Разошлись поздно. Счастливые, веселые.

Когда Алек и Айна остались вдвоем, Айна, тревожно заглядывая в глаза мужу, спросила:

– Что случилось, дорогой? Ведь ты так мечтал о России. Почему же мы не поедем?

Алек взял ее руки в свои.

– Я тебе сейчас все объясню. Так мы решили с Федором. Понимаешь… – И он принялся рассказывать ей, что побудило его отказаться от поездки.

– Вот и все, девочка. По-моему, другого быть не может. А что считает мой первый и самый мудрый советчик?

Айна с минуту подумала.

– Тебе было очень тяжело принять такое решение? – спросила она. – Ты не будешь потом каяться и страдать от своего благородства?

– Нет, дорогая. Я понимаю сердцем и разумом, что так надо. Каяться не буду.

– Раз так, то не о чем говорить. Я с тобой, и мне кажется, что ты поступил правильно. Вот стариков жаль. Они не поедут без нас. А ведь так обрадовались.

– Надо попробовать уговорить их. Может быть, правда им лучше уехать?

– Не поедут. Я знаю, мама не захочет оставлять меня одну, а папа… Ну куда же он без своей Ниночки? Завтра придется сказать им.

Разговор со старыми Струмпе получился более простым, чем думала Айна. Помог Артем, забежавший к ним вечером. Он толково объяснил, почему Алек должен остаться в Брисбене. Эдгар Янович долго молчал, потом посмотрел на Нину Сергеевну, она тоже молча слушала Артема, и решительно сказал:

– Поезжай, Федор Андреевич. Правильно рассудили. Дело в Австралии бросить нельзя. Здесь остается много наших, ну и мы еще поживем какое-то время. Что ж делать, правда, Нина?

– Правда, Эдди, – улыбнулась Нина Сергеевна. – Ведь я из-за тебя хотела туда ехать. Знала, что ты хочешь. А так я уже привыкла здесь. Ну, поживем еще.

Больше об отъезде Артема старались не говорить. Опять обсуждали события в России.

Русская колония в Брисбене бурлила, как котел на огне. Многие эмигранты хотели вернуться на родину. Люди были взволнованы. Где взять деньги? Как их встретят дома? Найдут ли сразу работу? Как быть с вещами?

На их пути встало еще одно препятствие. Натурализованным английским подданным, так же как и англичанам, выезд из Австралии правительство запретило. А таких среди русских оказалось много. В их числе был и Артем.

Он пришел к Струмпе озабоченный, но полный планов и надежд.

– Слышали, не выпускают нашего брата из Австралии. Пока жил в Брисбене, являлся нежелательным элементом, тюрьма висела над головой, а захотел уехать – нельзя, видишь ли!

– Как же ты думаешь действовать, Федор Андреевич?

– А вот так. Из Брисбена мне не уехать. Меня здесь каждая собака знает. Наймусь в Австралийскую мясную компанию. Они набирают на север, в порт Дарвин. Оттуда как-нибудь нелегально доберусь до Китая, а там дальше. Путь знакомый. Только в обратную сторону. Ведь так я в Австралию попадал.

Провожали Артема самые близкие друзья. Собрались, как обычно, у Струмпе. Федор Андреевич, оживленный, с сияющими глазами, много шутил, смеялся и никому не давал грустить.

– Вы, товарищи, приедете в Россию, когда там уже все будет налажено. На готовенькое, так сказать. А нам придется еще потрудиться. Вы, наверное, выиграли, что остаетесь здесь. Ну, не хмурься, Эдгар, не хмурься. Я ведь шучу.

Попрощались дома. На вокзал пошел только Алек. Решили не устраивать шумных проводов. На перроне было малолюдно. Они поставили чемодан в вагон и принялись гулять вдоль состава. До отхода поезда оставалось более двадцати минут. Артем говорил о делах, о том, что необходимо сделать в первую очередь, как вести себя при различных обстоятельствах. Это обсуждалось уже несколько раз, но он хотел, чтобы у Алека не осталось чего-нибудь неясного.

Прозвучал колокол. Надо было садиться. Артем обнял Алека:

– Надеюсь на тебя, Алексей Иванович. Верю, что ты со всем справишься не хуже меня. Ты человек крепкий. Спасибо тебе еще раз, что отпустил… Ну, прощай.

– Ты хоть вести о себе подавай, Федор Андреевич. Иначе будем беспокоиться.

– Непременно. Обещаю. Но если сообщения не придут скоро, вы не тревожьтесь. Всякое бывает. Прощай, дорогой друг. Я ничего не забуду.

Вагон лязгнул, Артем вскочил на подножку. Поезд медленно набирал скорость. Алек шел за ним, все ускоряя и ускоряя шаг, Артем махал ему с подножки. Мелькнула дверь последнего вагона. Алек остановился.

Домой он возвращался печальным. Алек завидовал Артему и боялся за него. Тяжело терять такого товарища. Он всегда был готов прийти на помощь, ответить на любой вопрос, поддержать… Надежный, как скала. Алек очень привязался к Артему, уважал и любил его за прямоту суждений, честность и веселый нрав.

Вслед за Артемом из Австралии на родину потянулись и другие русские. Уехали и Корнеевы. В домике Струмпе стало тише. Изредка заходили соседи-австралийцы. Эдгар Янович поскучнел, Нина Сергеевна глядела на него с жалостью.

От Артема не было никаких известий. О его судьбе тревожились. Прошло несколько месяцев – и ни слова. Успокаивал Эдгар Янович:

– Я вот нисколько не беспокоюсь. Надо знать Федора. Не такой он человек, чтобы пропасть. Из более сложных историй выпутывался, когда жил в России. А сейчас почта работает плохо.

Он оказался прав. Алек получил короткое, радостное письмо. Каким путем оно добралось до Брисбена, один бог знает! Артем сообщал, что из Дарвина на пароходе он добрался до Шанхая, а затем до Владивостока. Теперь он дома, ничего не забыл, помнит свое обещание и, как только представится случай, доложит об Алеке кому следует. Дальше шли приветы всем друзьям и адрес, куда можно посылать письма, если, конечно, они дойдут. Обстановка сложнейшая…

Артем не напрасно предупреждал Алека. Он сразу почувствовал, какая большая ответственность легла на его плечи. Времени совсем не стало. Айна видела мужа только по ночам. Усталого, измотанного. Частенько она не успевала накормить его. Он засыпал у стола в ожидании ужина. Работы было очень много.

Газета выходила регулярно, если не считать коротких запретов, иногда накладываемых правительством. Приходилось ездить в сенат, в суд, в полицию. Доказывать, просить, требовать. Социалистическая партия Австралии росла. Ее ораторы и пропагандисты выступали по всей стране. Безработица увеличивалась, цены на продукты повышались, квартирная плата невероятно подскочила вверх.

Бастовали ширеры – стригали овец, рабочие-металлисты, шахтеры, батраки. В Южном Уэлсе, где было больше всего шахт, горняки непрерывно вступали в конфликты с хозяевами.

В ноябре тысяча девятьсот семнадцатого года в Брисбен пришло известие об Октябрьской революции. О ней под крупными заголовками писали все австралийские газеты.

Алек ворвался домой с сияющими глазами, схватил Айну на руки и закружил по комнате:

– Революция, девочка! Наша революция. Ты понимаешь это?

– Пусти, сумасшедший! Ничего не понимаю. Пусти же наконец и объясни все толком.

– Сейчас все расскажу. Наши свергли Временное правительство, и Россия стала советской. Ленин встал во главе правительства. Значит, все будет как надо. Ура! Вся власть Советам! – по-мальчишески закричал Алек, не желая сдерживать своей бурной радости. Он открыл дверь в соседнюю комнату: – Эдгар Янович! Эдгар Янович! Идите сюда! Послушайте, что произошло.

В комнате появился перепуганный Струмпе:

– Что случилось, Алек?

– Россия стала советской. Понимаете? Со-вет-ской. У власти – рабочие и крестьяне. Как здорово! Прямо не верится. Сбылись надежды нашего народа. Ведь об этом, именно об этом, мечтали русские революционеры-большевики. У власти не Керенский с его правительством заводчиков и помещиков, а рабочие и крестьяне! Невероятно хорошо! Как я завидую Артему. Счастливый человек! В самую гущу событий попал.

– Не завидуй, Алек, – улыбаясь, сказала Айна. – По-моему, кому-кому, а уж тебе на спокойную жизнь жаловаться не приходится. Событий хватает. Тем более, вы сами решили, что кому делать.

– Да я пошутил. Если и завидую, так немножко. Все-таки он в России в интереснейшее время. Участник революции! Звучит гордо.

– А это надежно? – осторожно спросил все время молчавший Струмпе. – Врагов ведь много, и они сильны. Как ты думаешь?

– Какие бы ни были враги, народ сильнее. А с Лениным народ, – твердо и уверенно сказал Алек. – Хотя в одном вы правы, Эдгар Янович: врагов много, и газеты уже с пеной у рта пишут, что Антанта не допустит, чтобы Россией правили большевики. Уже сейчас собираются в поход. Ну что ж, пусть. А пока по бокалу вина за рабоче-крестьянскую революцию! По такому поводу даже я выпью.

Алек подбежал к буфету, достал бокалы, бутылку вина, не нашел пробочника, проткнул пробку внутрь бутылки и наполнил бокалы.

– За нашу революцию и за победу над всеми ее противниками! За Ленина!

Все выпили до дна.

С этого дня у Алека еще прибавилось работы. Октябрьская революция воодушевляла людей на борьбу. На каждом собрании его просили рассказать о России. А рассказать было о чем. Активно зашевелились контрреволюционные силы. Румыны оккупировали Бессарабию, в феврале германские войска вторглись в Советскую страну, а еще через несколько месяцев войска Антанты высадились на севере и заняли Мурманск, Архангельск, Кемь. Вскоре началось наступление белых на Кубань.

– Нельзя допустить, чтобы интервенты и белые генералы задушили революцию! – кричали рабочие.

– Долой интервенцию!

– Прочь руки от Страны Советов!

– Поставим вопрос в парламенте!

– Неужели мы бессильны что-нибудь сделать? Долго мы будем сидеть и плевать в небо? Действовать!

В такой напряженной обстановке приходилось работать Алеку. Он радовался. Сердца австралийских рабочих на стороне молодой Советской Республики. А это важно.

Алек появлялся то в одном, то в другом штате. Выступал, произносил горячие речи, рассказывал правду о большевиках. Материальные дела в их семье шли неважно. Айна зарабатывала мало, он получал от газеты и того меньше. Алек очень уставал. Нос у него заострился, глаза ввалились, он похудел, часто не успевал побриться. Айна с тревогой наблюдала за мужем.

– Ну на кого ты стал похож? Нельзя так. Пожалей себя. Заболеешь, – говорила она, гладя его светлые волосы. Говорила, но знала, что ничего не изменится.

Алек виновато улыбался, привлекал к себе Айну, целовал и заявлял:

– Завтра придется уехать в Ньюкасл. Только на один день. Правда. Очень важное дело.

Как-то Алек вернулся домой, виновато взглянул на жену и с деланной веселостью принялся рассказывать ей о каких-то пустяках. Айна сразу поняла, в чем дело. Алеку никогда не удавалось обмануть ее.

– Итак, куда ты снова удираешь от меня, несносный бродяга? Опять, наверное, к своим горнякам или овцеводам?

– А вот и никуда, – засмеялся Алек. – Не угадала. Завтра буду рано дома, целый вечер проведу с тобой, исполню все твои прихоти и желания.

– Что-то плохо верится. Никогда ты не был послушным. Рано придешь? Тоже сомнительно.

– Увидишь. Я не лгу.

Алек не сдержал слова. На следующий день в Брисбене разразилась невиданная по силе стачка на скотобойнях и холодильниках. Профсоюзы предполагали начать ее позже, но грубая выходка одного из мастеров взорвала и так уже накаленную до предела атмосферу, и работу прекратили стихийно.

Алек, бывший в это время в «Союзе эмигрантов», бросился в газету. Надо было срочно давать материал о забастовке. Вечером его просили приехать к стачечникам и выступить там с речью. Домой он, конечно, не попал.

Айна напрасно ждала его. Она надела его любимую кофточку и юбку, приготовила кофе с тортом. Знала, что доставит ему удовольствие. Часы пробили девять, потом десять, а он не появлялся.

«Вот всегда так последнее время, – подумала Айна, глядя на себя в зеркало и поправляя волосы. – Ждешь, ждешь… Алек ты мой, Алек… Ну ладно, не приходи, все равно я знаю, что ты любишь меня одну, и буду ждать тебя в таком виде хоть до завтра».

А в это время Алек с импровизированной трибуны заканчивал свое выступление. Он говорил резко, зло, не стесняясь называл фамилии капиталистов, руководителей мясных концернов, членов правительства, связанных с этими предприятиями, астрономические цифры прибылей, получаемых от эксплуатации рабочих, занятых на скотобойнях и холодильниках. Алек призывал их держаться сплоченно и твердо.

– …Правда и справедливость на вашей стороне. Вы должны победить. Вы – сила. Это подтверждает русская революция!

17

В редакции газеты «Жизнь рабочего» раздался телефонный звонок. Алек поднял трубку.

– Это вы, мистер Лонг? – услышал он приятный мужской голос. – Я хотел бы повидаться с вами. Говорит судья Бартон. Да, да. Королевский судья Эндрью Бартон. Если бы мы могли встретиться сегодня у меня дома, на Милитери-Ки, пятнадцать, в шесть вечера? По какому поводу? Частный разговор, вероятно интересующий нас обоих. Прекрасно, жду вас.

Алек положил трубку на рычажок и с недоумением поглядел на аппарат. Судья Бартон? Почему он пригласил его домой? Они не встречались уже несколько лет. С тех пор, как судья посадил его на месяц в «Бога Род». Но идти надо. Может быть, он скажет что-нибудь важное. Алек позвонил Айне:

– Я сегодня приду поздно, девочка. Получил приглашение в высшее общество Брисбена. К судье Бартону. Помнишь, к тому, который упек меня в тюрьму?

Айна молчала.

– Почему ты ничего не отвечаешь?

– Думаю. Это не опасно?

– Да нет. Вряд ли он станет арестовывать меня у себя дома. Не беспокойся. Надо бы для такого случая надеть визитку, да у меня ее сроду не бывало. Пойду так. Лорд Бартон переживет это, правда?

– Переживет, если ты ему нужен. – Алек услышал, как смеется Айна. – Ну, целую тебя, мой дорогой.

Ровно в шесть часов Алек остановился у калитки уютного особнячка на Милитери-Ки. Его встретил сам судья.

– Рад вас видеть, мистер Лонг. Прошу за мной, – говорил он, провожая Алека в гостиную. – Устраивайтесь поудобнее. Вот в это кресло, пожалуйста. Ром или виски? Тогда кофе и сигару.

Бартон позвонил и распорядился подать кофе впорхнувшей в комнату горничной.

Алек вспоминал, как выглядел судья три года назад. Он мало изменился. То же холеное молодое лицо, усики щеточкой над верхней губой, спокойные серые глаза, стройная спортивная фигура.

– Ну вот, теперь мы можем говорить не торопясь, – сказал Бартон, обворожительно улыбаясь, когда горничная принесла кофе. – Вы, наверное, удивлены моему приглашению?

– Признаться, да. Мы встречались с вами в совершенно другой обстановке, и я не думал, что вам будет приятно…

– Как же, как же, – перебил Алека судья. – Я все помню. Действительно, это была не особенно приятная встреча, но что поделаешь, такова моя служба. Я вынужден принимать меры, когда нарушаются законы. Но, согласитесь со мной, мистер Лонг, приговор был мягким.

– Наверное, вы не могли дать мне больше.

– Напрасно вы так думаете. Преступление можно толковать по-разному.

– Не хотите ли вы сказать, мистер Бартон, что смягчили приговор из личной симпатии ко мне? Все мои товарищи, обвиненные в нарушении циркуляра полиции, получили не больше месяца.

– Только потому, что я совсем не такой жестокий человек, как вам кажется. Забудем о прошлом. Перед нами настоящее, и более серьезное.

– Я внимательно слушаю вас.

– Три дня тому назад вы выступали с речью перед забастовщиками предприятий Австралийской мясной компании, так?

Алек молчал.

– Прекрасная зажигательная речь, мистер Лонг, как мне рассказывали. Вы не уступаете в красноречии своему шефу. Кстати, где сейчас мистер Сергеев? Он совсем исчез с политического горизонта.

– Он в России, мистер Бартон.

– Ах вот как? В России! Это хорошо. – На лице судьи появилась довольная улыбка. – Мне кажется, там он нужнее, чем здесь.

– Я тоже так думаю.

– Ну, хорошо. Я отклоняюсь от основной темы. В тяжелое время мы живем, мистер Лонг. Война нанесла величайший вред нашей экономике. Люди недовольны. Началось брожение у всех рабочих профессий. Даже шахтеры, имеющие сравнительно высокие заработки, бастуют. Да и понятно. Уменьшился экспорт угля, появился бурый уголь-конкурент, разработки ведутся допотопным методом… Впрочем, не буду рассказывать, вы знаете это лучше меня. Революция в России тоже сыграла немаловажную роль в настроении рабочих… – Бартон отхлебнул из чашечки кофе и продолжал: – Ваша деятельность мне хорошо известна, из-за нее промышленники терпят огромные убытки, она приносит вред государству… – Бартон помолчал, как бы раздумывая над чем-то. – А что, если бы ваш талант оратора обратить на его пользу? – сказал он и поднял глаза на Алека. – Вас знают в Квинсленде, прислушиваются к вашим словам и советам, в социалистической партии Австралии вы не последний человек…

– Простите, я не совсем улавливаю смысл сказанного вами.

– По-моему, просто. В это тяжелое для Австралии время вы могли бы своими речами как-то успокоить рабочих, объяснить, направить их по умеренному пути мирного разрешения спорных вопросов. С промышленниками можно договориться. Они тоже люди и готовы сделать многое для улучшения положения рабочих. Не надо только призывать к резким действиям, выставлять требования, которые не могут быть сейчас выполнены. Когда все стабилизируется, наладится, тогда можно говорить о каких-то коренных изменениях в труде и политике.

– Теперь понял. Значит, я должен отказаться от всего, что говорил прежде, и встать на путь соглашательства с промышленниками? Так?

– В принципе так. Отказаться на какое-то время. К чему эти дикие забастовки? Они ничего не дают ни той, ни другой стороне. Кроме того, если вы согласитесь, то будете получать большие деньги. – Бартон недвусмысленно взглянул на потертый костюм Алека.

– Деньги? От кого и за что?

– Мы сделаем вас лидером одного из наших профсоюзов. Вы будете получать хорошее жалованье за правильную линию, которую станете проводить. Мы гарантируем вам поддержку некоторых профсоюзов, несогласных с крайностями. Ваше положение упрочилось бы.

– Не продолжайте, мистер Бартон, – остановил судью Алек. – Не продолжайте. Я никогда не был предателем своего класса и никогда им не буду. А то, что вы мне предлагаете, самое низкое предательство. За деньги сменить веру!

Алек говорил спокойно, учтиво, но внутри его все кипело от возмущения.

– Не надо горячиться, мистер Лонг. Ведь на все можно смотреть по-разному. Предательство! Зачем употреблять громкие слова? А если это предательство принесет благо рабочим? Убережет их от многих невзгод, позволит сохранить работу, оставит верный кусок хлеба? А ведь ваша линия, мистер Лонг, приведет только к плохому. Сотни людей будут уволены после стачек, некоторые предприятия закроются совсем, многие рабочие будут арестованы. Или вы предполагаете, что правительство не найдет средств, чтобы бороться с нарушителями закона? С организаторами беспорядков?

– Вот этого я как раз не думаю. Знаю, что будет много невинно осужденных только за то, что они посмели открыто говорить, знаю, что нам придется тяжело, но все равно мы сильнее и добьемся своего. А время сейчас самое подходящее, чтобы требовать.

Улыбка сбежала с лица судьи. Оно сделалось серьезным и надменным.

– Видите ли, мистер Лонг, я не хочу быть предсказателем, но мне кажется, что ваша деятельность скоро закончится совсем. Правительство не допустит подстрекательства.

– Посадите в тюрьму?

– Не знаю. Возможно. У нас уже набралось достаточно фактов. За них вас можно судить…

– Но я живу в свободной Австралии и виновен только в том, что открыто говорю правду. Конституция никому такого не запрещала.

Судья раздраженно махнул рукой:

– Я жалею, что вы не приняли моего предложения. Но еще не поздно. Подумайте, мистер Лонг.

– Мое решение неизменно. Я не предатель, – проговорил Алек, вставая. – Если позволите, я пойду.

Бартон позвонил. Вошла горничная.

– Проводите мистера Лонга, Кэт. Я очень боюсь за вашу судьбу, – сказал Бартон вслед Алеку. – Очень.

Выйдя из дома судьи, Алек взглянул на часы. Было поздно, но ему хотелось побыть одному, подумать обо всем, что говорил Бартон, и он решил идти пешком. Прежде всего, очевидно одно: судья выполнял чье-то поручение. Конечно, инициатива пригласить его, поговорить частным образом исходила от кого-то другого. От кого? Вероятно, от заинтересованных лиц, воротил из мясного треста. Может быть, от самого Юза. Наверное, Алек здорово насолил им своими статьями в газетах, выступлениями, связями со стачечниками. Что же произойдет дальше? Снова закроют под каким-нибудь предлогом газету? Или его посадят в тюрьму? Но это вызовет возмущение общественности. Да и закона такого нет.

Если ему предложили сотрудничество, значит, считают его по-настоящему опасным. Они объявили войну против него персонально и постараются заставить его замолчать. Убьют из-за угла? Нет, на это они не пойдут. Убийство повлечет за собой широкую огласку.

Алек медленно брел по улице, и на душе у него было тревожно. Он прекрасно понимал, что угроза Бартона не напрасна. Противник силен, коварен, имеет в своих руках все, чтобы раздавить его. Но отступать нельзя. Не зря Артем оставил его здесь. Он должен продолжать начатое дело.

Встревоженная долгим отсутствием, Айна ждала его.

– Слава богу, вернулся! – облегченно вздохнула она. – Я так волновалась! Ну что?

Алек не стал делиться с женой своими опасениями, но Айна, выслушав рассказ, инстинктивно почувствовала опасность.

– Может быть, нам уехать, Алек? Нет, я говорю глупости. Знаю, что ты никуда не поедешь. Ну, не станем предвосхищать события. Возможно, ничего плохого и не случится. Готовиться к худшему и надеяться на лучшее, как говорят наши друзья австралийцы. Сегодня у нас в магазине… О’Кейси принесла смешного щенка. Знаешь, такие квадратные мордочки?.. – Она начала болтать о каких-то пустяках, чтобы немного развеселить мужа.

Алек благодарно улыбнулся.

18

В роскошном доме Английского клуба на маленькой тихой Брук-стрит в гостиной у потухшего камина сидели трое. Королевский судья Бартон, вице-президент Австралийской мясной компании Крэг и толстый краснолицый человек с седыми кустиками волос на голове, которого коротко называли Пат. По тому, как почтительно обращались к нему, было очевидно, что Пат – лицо важное. Все трое пили виски, разбавленное содовой водой, и курили сигары. Голубоватый дымок причудливыми струйками вился над столом.

– …Итак, вы говорите, что он отказался от наших предложений? – спросил Бартона Крэг, продолжая начатый разговор. – Вы сказали ему, что поддержка профсоюзов будет обеспечена?

– Конечно. Я сказал все, что следовало сказать. Он непреклонен.

– Неужели его не интересуют деньги? Мне казалось, что Лонг беден.

– Так оно и есть. Но беда в том, что он идейный человек.

Пат, до сих пор не принимавший участия в разговоре, задумчиво глядевший на потухшие угли в камине, вдруг заговорил:

– Идейный! Не смешите меня. Сколько мы знали идейных людей, забывших про идеи, когда в воздухе запахло хорошими деньгами? Не надо далеко ходить. Что стало со стариком Фишером? Вы помните, каким он был ярым лейбористом, вожаком рабочих? А чем кончил? Милитарист, сподвижник Китченера. Военные поставки, вооружение и… золото. Вот вам идеи!

– Очевидно, есть исключения, Пат. Мы встретили такое исключение. Если говорить безотносительно, мне даже понравилась его непримиримость. Хорошо, если бы наши единомышленники имели такую убежденность.

– Я не люблю фанатиков, – сердито сказал Пат. – С ними всегда трудно.

– Хорошо, господа, кончим теоретические экскурсы в психологию. Я практик и хотел бы знать ваше мнение, что мы предпримем дальше. Лонг не может продолжать свою агитацию. Вы согласны со мной? – спросил Крэг.

– Безусловно. Он должен быть обезврежен, – проговорил Пат, раскуривая новую сигару.

– Как? – покосился на него судья. – У вас есть предложения?

– Его надо убрать.

Бартон пошевелился в кресле и удивленно поглядел на собеседников:

– Убрать? Я полагаю, Пат, что вы не имели в виду физическое уничтожение Лонга? Мы же не бандиты и убийцы.

– Нет, конечно. Только убрать с политической арены.

– Я не пожалею, если Лонг отправится куда-нибудь подальше и надолго, – проворчал Крэг. – Своими речами он выбивает почву из-под ног лояльно настроенных по отношению к нам профсоюзов.

– Все верно. Остается подумать о том, как его устранить. Мне кажется, что он должен быть замешан в каком-нибудь крупном политическом деле. Тогда… Вы не сможете помочь в этом направлении, Пат? Вы один из хозяев крупнейших заводов «Брокен Хил» в Брисбене и, вероятно, более, чем кто-нибудь другой, заинтересованы в том, чтобы замолчал опаснейший пропагандист социалистической партии. Если мне не изменяет память, несколько дней назад вы говорили, что на ваших заводах есть много преданных вам людей… – осторожно напомнил Бартон. – Так?

– Так. – Пат встретился глазами с судьей. – Кажется, я понял вашу мысль, Эндрью. Надо подумать. Все очень сложно.

– Как будет организовано дело…

– Если потребуются деньги, можете рассчитывать на нас, Пат, – вмешался в разговор Крэг.

– Деньги потребуются, и немалые, но трудности в другом. В общем, дайте мне несколько дней на размышление, и я вам скажу о своих возможностях. Я позвоню вам, и мы условимся о следующей встрече. Вы вчера были на бегах, Крэг? Что там произошло? Говорят, рыжая кобыла Миллера Дези победила Триумфа? Сенсация! Бедняга Пирсон потерял тысячу фунтов.