Текст книги "Штурман дальнего плавания"
Автор книги: Юрий Клименченко
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
Встал Чубренок и сказал:
– Предлагаю Микешина в спортивный сектор.
– Отводов нет? – спросил председатель.
– Нет! Нет!
– Тогда перейдем к голосованию.
– Стойте, – неожиданно встал я. – Участвовать в спортивных соревнованиях буду, а вот в бюро заседать не хочу. Этим делом пусть занимается кто-нибудь другой.
– Все? – спросил меня Пантелеев.
– Все.
– Послушай, Микешин, ведь тебя коллектив выдвигает, оказывает доверие, а ты…
– При чем тут коллектив? Это мое личное дело. Не нравится мне работа в бюро.
– Ну, раз так – проголосуем за самоотвод. Других предложений не будет? – обратился к ребятам председатель.
Других предложений не было. Все единогласно и, как мне показалось, отчужденно проголосовали «за». Садясь на свое место, я заметил, что старпом смотрит на меня. Обычно веселый и приветливый, сейчас его взгляд выражал удивление и недовольство.
– «Наверное, после собрания выговаривать будет за отказ от работы», – подумал я.
Но старпом ничего не сказал. Вместо меня выбрали Романа. Собрание закончилось. Я пошел в кубрик. Роман остался вместе с другими членами бюро в столовой…
– Не спишь еще? – услышал я тихий голос. Около моей койки стоял Роман. – Напрасно ты от коллектива откалываешься. Ребята про тебя говорили, что ты фасонишь здорово.
– Я не откалываюсь, а просто не хочу работать в бюро. Административная работа. Пусть тот, кто нырять не умеет, заседает в бюро.
– Ну, как знаешь…
Роман замолчал и стал раздеваться. Я чувствовал, что он не согласен и осуждает меня. Разговор продолжать не хотелось, и я промолчал.
С этого дня наши отношения с Романом ухудшились. Зато Милейковский стал проявлять больше внимания ко мне. Он постоянно советовался со мной, восхищался моим стилем в плавании, просил, чтобы я его научил быстро взбираться на мачту. Все это льстило моему самолюбию.
4
Прошло десять дней с момента нашего приезда на «Товарищ».
Парусные учения, плавание, изучение такелажа, судовые работы, вахты у трапа сменялись прогулками по городу, чтением и походами в кино. Ремонт заканчивался. Все опоздавшие прибыли, и «Товарищ» готовился к выходу в море.
На рассвете четвертого июня объявили аврал. У борта дымили два буксира, которые должны были вывести парусник в Черное море через Керченский пролив.
Вся кадровая команда «Товарища» и наши три вахты находились на палубе. Настроение у всех было приподнятое, торжественное. Боцманы и вахты стояли у своих мачт. Только один Адамыч важно расхаживал по палубе, заложив руки за спину, и ожидал команды. Наконец на мостике появился капитан. Он сказал что-то старпому, и тот в рупор закричал:
– Пошел шпиль!
– Первая вахта на шпиль – якорь выбирать! – фальцетом скомандовал Адамыч и во главе первой вахты побежал на бак.
Якорь на «Товадище» весил почти четыре тонны. Каната было отдано много. Выбирали его около трех с половиной часов. Одна вахта сменяла другую.
Адамыч часто перевешивался через борт и смотрел, не покажется ли якорь в прозрачной воде.
Вдруг он крикнул:
– Встал якорь!
Через пятнадцать минут якорь показался на поверхности воды.
– Чист якорь! – передал на мостик Адамыч.
Буксиры натянули давно поданные концы, и «Товарищ» стал медленно двигаться. С набережной нам махали платками и руками.
У мыса Такиль буксиры ушли. Они отсалютовали нам тремя длинными гудками, развернулись и побежали обратно в порт.
«Товарищ» остался один, тихонько покачиваясь на легкой морской зыби.
И вот раздалась долгожданная команда:
– Все наверх! Паруса ставить!
Не напрасно мучил нас боцман Ваня, ежедневно гоняя на самый верх мачты, заставляя по нескольку раз разбегаться по реям, ставить и убирать паруса.
Уверенно и быстро бежали мы по вантам, перегоняя друг друга и занимая свои места на реях. Ни суеты, ни шума, ни паники. Слышались только отрывистые указания кадровых матросов, работавших вместе с нами. Надо мной уже полощется верхний брамсель. Значит, его поставили. Скорее, скорее! Вот и наш парус падает вниз, и тотчас же невидимые руки с палубы выбирают шкоты, и он наполняется ветром. Теперь можно отдохнуть и осмотреться. Все мачты – в парусах.
Быстро поставили! Спускаюсь. Внизу довольный Ваня, посматривая на часы, говорит:
– Молодцы! Двадцать минут всего… Для практикантов это рекордное время.
Красивое зрелище представляет собой парусник, идущий в солнечный день под полными парусами по голубовато-зеленому морю! Сколько радужных красок, простора, воздуха!
С попутным легким ветром идет он на юг. Поскрипывают снасти, у бортов плещется море, белые крылья парусов шелестят над тобой, а солнце, щедрое южное солнце, поливает своими живительными лучами молодых моряков, превращая их из молочно-белых в шоколадных.
На многих судах пришлось мне поплавать впоследствии, но этого единственного плавания на настоящем парусном судне – четырехмачтовом барке – я не могу забыть до сих пор.
Ночь. Вахта. Лежишь на полубаке и смотришь в темное звездное небо. Над тобой необъятный купол Вселенной. Тихонько журчит вода у штевня. Иногда плеснет стайка дельфинов или крикнет спросонья чайка, ночующая на рее. Вспыхнет спичка, осветит товарища, и вот замелькали повсюду красные светлячки зажженных папирос. Всем сразу захотелось курить.
Изредка к нам подходит вахтенный помощник и тихо, чтобы не нарушить настроения (он тоже во власти чудесной ночи), говорит впередсмотрящему:
– Вперед смотреть! Обо всем докладывать, – и уходит на мостик.
И снова чуткий покой.
– Довольно спать, ребята, – раздается голос руководителя нашей вахты преподавателя Королькова. – Смотрите наверх, будем изучать звездное небо…
Мы рассаживаемся вокруг Глеба Андреевича, и он начинает показывать нам созвездия:
– Вот, смотрите… Видите созвездие, похожее на латинскую букву дубль-ве? Это Кассиопея. А вот ковш – это Большая Медведица. Проведите прямую линию вверх по его передней стенке, и вы упретесь в Полярную звезду. Видите?.. А вот Вега – одна из самых ярких звезд нашего полушария. Около нее еле заметный параллелограмм. По нему вы всегда ее легко отыщете.
Я смотрю на небо и думаю: «Дева – русалка, Скорпион – паук, созвездие Ориона – рыцарь с мечом, Пегас – летающий конь, Северный венец, Плеяды… Все знакомые с детства картинки из какой-то старинной книжки мифов. Теперь я должен хорошо уметь находить их среди миллионов звезд. По ним определяются в океане…»
…Стоишь на руле. Нас ставили на штурвал по двое: практикант в паре с кадровым матросом. Легко поворачиваешь рулевое колесо и смотришь на паруса. Нельзя выйти, из ветра, иначе беда – придется делать поворот. Только неопытный рулевой может допустить это.
Луна. Живая серебряная дорожка бежит по черной густой воде. И паруса в лунном свете кажутся серебряными, легкими. Не слышно шума машин, как это бывает на паровых судах. Только где-то постукивает плохо закрепленный шкот и однообразно, чуть слышно, тоненьким голосом поет ветер между снастями.
Впереди на мостике выделяется белая расплывчатая фигура вахтенного помощника.
Стоишь на руле и начинаешь фантазировать о «Летучем голландце», о пиратах, вспоминаешь знаменитых русских флотоводцев-парусников, плававших в этих местах, – Ушакова, Сенявина, Нахимова…
Хорошо в лунную ночь на борту парусника! Хорошо!
Бывало, к нам на бак приходил Адамыч, садился со своей кривой старенькой трубкой и начинал рассказывать всевозможные морские истории из своей жизни.
Адамыч! Незабываемая фигура! Вспоминая «Товарищ», нельзя не вспомнить Адамыча, – так нераздельно связаны они вместе. Никто из плававших со мной на «Товарище» не знал, когда он пришел на парусник. Плавал он и с капитаном Андреевым, и с Барминым, плавает теперь и с Эрнестом Ивановичем. Во всяком случае, о каком бы годе ни зашла речь, Адамыч всегда говорил:
– Да… в тот год мы на «Товарище»…
Небольшого роста, коренастый, с совершенно голой блестящей головой и красным обветренным лицом, изрезанным сотней мелких морщинок, водянистыми старческими слезящимися глазами, Адамыч представлял собой типичного боцмана парусных судов. Такого вы могли увидеть и на картине, и в кино, и на любом бороздящем океаны паруснике.
Несмотря на то что Адамыч стал уже плохо видеть, командовал он артистически. Изумительно знал по виду и на ощупь каждый кончик на судне. Ему не надо было задирать голову и смотреть, как стоят паруса. Он угадывал это по степени натяжения снастей.
Адамыч вызывал изумление и восхищение всех, когда подходил к мачте и, дотрагиваясь до какого-нибудь шкота, говорил:
– Эй, орлы! Нижний брамсель полощет. Подобрать!
Он видел своими усталыми глазами здесь, на палубе, то, чего не видели десятки наших молодых глаз, смотревших наверх.
И замечательным такелажником был Адамыч. Не было такой работы, которую не смогли бы сделать его заскорузлые, покрытые толстыми мозолями руки.
Некоторые специально выискивали в старинных учебниках морской практики самые сложные и хитрые работы – какой-нибудь «королевский мусинг» или «голландскую двойную оплетку», которые давно забыты на всех флотах мира, но Адамыч делал их и, лукаво подмигивая, нараспев говорил:
– Там, орел, еще есть узел Петра Великого. Тот я тоже могу…
Но были у Адамыча две слабости, которые все прощали ему. Он любил форму да еще рассказывать длинные истории из своей жизни. В них, надо честно признаться, очень часто попадались несуразности, противоречия, а порой и чистая фантазия.
Когда «Товарищ» стоял в каком-нибудь порту, Адамыч сходил на берег.
Он тщательно брился, надевал фуражку с блестящим козырьком и золотым «крабом», до блеска начищал свои ботинки, облачался в бушлат с нашивками, закуривал трубку и важно сходил с трапа, направляясь в ближайший ресторанчик пропустить стаканчик-другой вина.
В таком виде его часто принимали за капитана, что доставляло Адамычу большое удовольствие.
Из всех историй чаще всего любил он рассказывать про столкновение «Товарища» с итальянским пароходом «Алькантара».
– Вот, орлы, что случилось в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, – попыхивая трубкой, говорил Адамыч. – Шли мы на «Товарище» в Английском канале. Видимость там почти всегда неважная. Туманит. Ночь. Вдруг видим с правого борта – красный! У нас на «Товарище», кроме зеленого и красного ходовых огней, никаких других нет, – на то мы и парусный корабль. А тот идет полным ходом нам на пересечку, а по правилам должен дорогу уступить. Наш вахтенный помощник забеспокоился, подождал минуту-другую, видит, что тот и не думает уступать дорогу. Решил обратить на себя внимание – зажечь зеленый фальшфеер с правого борта. Все по правилам. Вахтенный помощник у нас хотя и молодой, но толковый был. Не всякий сразу вспомнит, что надо делать в такой момент. «Адамыч, зажги фальшфеер», – приказывает он мне. Я как раз на мостике был. Только это я зажег, держу, руки обжигаю, вижу, встречный пароход, вместо того чтобы дорогу дать, круто повернул вправо. Под носом у нас захотел проскочить. «Право на борт!» – скомандовал помощник. А пароход уже совсем близко. Там кричат что-то, а мы прямо на него идем. Сразу и не отвернешь, ведь «Товарищ» – судно большое. Замерли все, кто был наверху. Мы врезались ему прямо в левый борт.
Адамыч махнул рукой и продолжал:
– Ход у нас был порядочный, мы вперед прошли, а пароход как был на том месте, так там и затонул. Ну, легли мы в дрейф, шлюпку спустили, повреждения у нас оказались не очень значительные, пошли тонущих спасать. Только одного и спасли, кочегара. А был это пароход итальянский – «Алькантара».
Адамыч сплюнул за борт и начал набивать трубку.
– Так-то, орлы. В море внимательным нужно быть. Суд потом был. Сначала признали «Товарища» виновным. Конечно, капиталистический суд. Но мы не дались. Правда и закон на нашей стороне. Потребовали пересуд. Дмитрий Николаевич Бармин ездил. «Алькантара» во всех маневрах оказалась виноватой.
Адамыч замолчал. И хотя мы давно слышали эту историю и знали, что фальшфеер зажигал совсем не Адамыч, а помощник и что передает он факты не совсем правильно, никто не поправил старого боцмана.
Он обижался, когда его уличали в неточностях, и долго потом ничего не рассказывал, а мы любили его слушать.
5
«Товарищ» шел по Черному морю. Мы подходили к турецкому порту Синоп. С борта были видны какие-то жалкие городские строения, тоненькие трубы, мелкие суда.
Сделав поворот оверштаг, мы пошли на северо-восток, дошли до берега и повернули на Феодосию.
Через двое суток парусник отдал якорь на Феодосийском рейде.
Здесь предполагался недолгий отдых после десятидневного плавания.
Сразу же спортивный сектор объявил соревнования по плаванию и прыжкам в воду.
Они начались на следующий день с утра, в тихую, безветренную погоду.
В заплыве на один километр блестящую победу одержала наша вахта. Костя Пантелеев, Коробов и Роман оставили далеко позади своих соперников. На короткой дистанции в сто метров все надеялись на меня, но я пришел только третьим. Все-таки по количеству очков наша вахта выиграла.
После заплывов приступили к соревнованиям по прыжкам в воду. Прыгали из трех мест, расположенных на разной высоте. Результаты подсчитывал старпом, отмечая, сколько человек из вахты ныряло и с какой высоты.
Настроение у меня портилось. Я украдкой поглядывал на фока-рей и думал: «Может быть, ребята забыли о том, что я хотел прыгать с фока? Да нет, недавно меня спрашивал Пантелеев, а я подтвердил. Хорошо, если бы со мной что-нибудь случилось сейчас. Ну, хоть легкий солнечный удар…»
Я боялся. С такой высоты мне прыгать еще не приходилось. Эх, дернуло же меня за язык!..
Первая вахта оканчивала прыжки. Сейчас начнут наши.
– Вторая вахта, на старт!
Один за другим бросались ребята в воду. Все меньше и меньше оставалось их в шеренге. Я стоял в стороне. Прыгнул последний – ловкий маленький одессит Ростовцев.
– Вторая вахта! Все, что ли? – спросил старпом, подсчитывая очки.
– Нет, не все. У нас еще Микешин будет нырять с рея, – услышал я иронический голос Сахотина, который последнее время злился на меня, чувствуя мое охлаждение к нему.
– Да! Ведь верно, Микешин с рея брался нырять, – подтвердили несколько голосов.
«Отказаться, сейчас же отказаться и прыгнуть, как и все, с бушприта», – пронеслось у меня в голове.
– Ну как, Микешин, будешь прыгать? Не высоковато ли? – спросил старпом.
Десятки глаз были устремлены на меня.
– Он, оказывается, только с койки хорошо может прыгать, – засмеялся Сахотин, видя, что я не двигаюсь с места.
Внутри у меня похолодело, и какая-то злая сила внезапно толкнула меня к вантам. На лбу выступила испарина. Я полез наверх. Через минуту я уже стоял на ноке фока-рея, держась за топенант, и смотрел вниз. Далеко подо мной зеленела вода. На палубе все сбились у фок-мачты и, подняв головы, ждали…
«Только не волноваться. Делать все так, как учил Сережка. Главное, чтобы не удариться животом о воду, а то можно отбить внутренности. Главное…» – лихорадочно успокаивал себя я.
– Не дрейфь, Игорь! Прыгай!.. Если прыгнешь, то вторая вахта выиграет соревнование! – крикнул кто-то снизу.
«Надо прыгать. На меня надеются». Я развел руки, придал телу нужный угол, как учил Сергей, и, упруго оттолкнувшись, полетел вниз «ласточкой». У самой поверхности, сложив руки над головой, я «гвоздем» вошел в воду.
Когда я вынырнул, то услышал:
– Ура-а-а! – неслось с палубы. Кричала вторая вахта. Победа была нашей.
Меня поздравляли, качали, потом торжественно вручили приз – маленькую деревянную фигурку пловца, искусно вырезанную из темного дерева одним из матросов.
Пожимая мне руку, старпом сказал:
– Лихо прыгнул, Микешин. Воля к победе у тебя есть, но в коллективе все-таки надо работать.
Я молча кивнул головой в знак согласия, но обратил внимание только на первую часть его фразы.
Героем дня был я, и слава опьянила меня. Сахотин, потерявший всякий авторитет среди товарищей, показавший полное незнание морского дела и разоблаченный Виктором Маевским, отошел теперь на задний план. Мой авторитет держался уже не на пустом хвастовстве, а, как мне казалось, на больших заслугах.
Работа в коллективе представлялась мне мелкой и не заслуживающей внимания.
«Зачем терять время на пустяки? Буду лучше спортом заниматься», – думал я.
6
«Товарищ» снялся с Феодосийского рейда, простояв там двое суток.
Мы отдохнули и снова с удовольствием взялись за учебу, тем более что следующим портом захода была Одесса, где «Товарищ» должен был простоять не менее двенадцати – пятнадцати дней. Все с нетерпением ждали этой стоянки.
У меня были особые причины торопиться в Одессу. Там сейчас отдыхала Женя Гусева. Она была другом детства Романа, училась в девятом классе в Ленинграде, и Ромка давно хотел меня с ней познакомить.
Перед отъездом в Керчь Роман ездил к Гусевым прощаться и узнал, что Женя поедет на каникулы к своей тете в Одессу. На всякий случай он взял адрес. Ведь других знакомых у нас в Одессе не было, а у нее, вероятно, есть подруги, приятели, и мы сможем весело проводить свободное время среди молодежи, хорошо знающей город. Мы мечтали о загородных прогулках, купанье на пляже, яхт-клубе и почему-то о поездках на шлюпке в лунные ночи. Роман охотно рассказывал о Жене. По его словам, она была очень славная, веселая и умная девочка. Много читала, хорошо ходила на лыжах и не любила математику, которая доставляла ей всегда массу хлопот. Родители Жени и Ромки были друзьями.
– Да ты случайно не влюблен ли в нее? – спросил я Ромку.
Он засмеялся:
– Да ты с ума сошел! Мы с ней как брат и сестра. Я ее еще в этом году за косы таскал. Карапузами росли вместе. Влюблен! Сказал тоже!..
Почему-то его ответ меня обрадовал.
– Скажи, а какая она внешне?
– Как «внешне»? – удивился Роман. – Обычная. Как все девочки.
– Ну а все-таки? – приставал я.
– Отстань. Славная она. Сам увидишь.
Но мне этого было недостаточно. Я сам, как мог, дорисовывал Женин образ, и мне хотелось скорее увидеть ее.
А «Товарищ» между тем делал повороты, менял курсы, убавлял и прибавлял паруса…
Мне пришлось нести вахту в учебной штурманской рубке со старшеклассником Богдановым.
Я должен был определять место судна и прокладывать пеленги на карте, замечать время поворотов и смене курсов. Тут я убедился на практике, как мало в классе уделял внимания навигации. У меня ничего не выходило: местоположение судна оказывалось то на берегу, то на много миль в стороне от курса, я забывал записывать лаг, делал ошибки в вычислении.
Богданов сначала пытался поправлять меня, но ошибки повторялись так часто, что ему это надоело, и он сказал:
– Знаешь, Микешин, займись каким-нибудь другим делом и не пачкай карту. Смотри, ты только и делаешь, что стираешь резинкой. Скоро дырки будут. Удивляюсь, чему вас только в первом классе учили? Это же азбука!
Я обиделся и в рубку старался больше не заглядывать. Проводил время на мостике. Было неприятно, что по основному предмету у меня такие слабые познания, но обнаружить это перед товарищами совсем не хотелось. Спрашивать у них тоже было неловко.
«Наверстаю», – думал я.
Глава восьмая
1
Ослепительно сияет южное солнце. Небо синее. Море еще синее. Ветра почти нет, на воде легкая золотая рябь. Девять часов утра. «Товарищ» неподвижно застыл на глади Арбузной гавани.
Сегодня вторая вахта свободна. На тех, кто утюжит брюки, смотрят с завистью. За утюгами образовалась очередь. Всем хочется как можно скорее покинуть корабль и выбежать на зеленые улицы Одессы. Но форма должна сидеть безукоризненно, а в мятых брюках вряд ли кто рискнет сойти на берег.
До моей очереди ждать осталось не менее часа. Впереди три человека с кителями и брюками. Роман уже давно поехал на берег. Мы договорились встретиться на бульваре. Туда он придет с Женей.
Наконец я получаю утюг и через полчаса в «полном параде» схожу на берег.
Медленно поднимаюсь по широкой лестнице бульвара. Впечатление такое, что вся публика смотрит на меня. Вот прошел какой-то пожилой моряк с женщиной. Оглядел меня с ног до головы и что-то сказал своей спутнице. Наверное: «Вот смотри, этот молодой человек с «Товарища». Какой шикарный и, вероятно, лихой моряк!» А вот… Да что говорить, вся Одесса восхищается практикантами с «Товарища», когда они белыми стайками появляются на улицах. Иначе и быть не может!
Эти мысли придают мне еще больше важности. Я выхожу на Приморский бульвар и не торопясь иду по аллее. Море, ласковое и тихое, лежит внизу. Хорошо на бульваре! Можно сесть на скамейку и любоваться видом порта. Он как на ладони. Можно видеть и определять суда, стоящие в порту или идущие с моря. Они, как маленькие модели, бороздят поверхность воды, оставляя за собой белые полоски.
Сегодня на бульваре довольно людно, несмотря на сравнительно ранний час. Особенно много детей. Дохожу до конца бульвара. Поворачиваюсь и сажусь на ближайшую скамейку. Смотрю на порт. Вот крошечный «Товарищ». На его желто-белой палубе видны черные точки. Они двигаются. Реи поворачиваются. Ага! Учение. Две оставшиеся вахты производят учение с парусами. Сейчас посмотрим, какая из вахт работает быстрее! Точки ползут по вантам. Вот уже на втором гроте поставили брамселя, а на первом только разбегаются по реям. Еще минута, и «Товарищ» одел парусами две передние мачты. Молодцы ребята! Быстро работают! Вероятно, сам адмирал Ушаков похвалил бы их…
– О чем задумался? – И чья-то рука ложится мне на плечо. Это подошел Роман с Женей. Я вскакиваю.
– Будьте знакомы. Женя, Игорь…
– Здравствуй, Игорь. Я о тебе много слышала, – протягивает мне руку загорелая девушка.
Она не совсем похожа на созданный мною образ, но все же мне нравится. У нее длинные светлые косы, веселые голубые глаза, хорошая улыбка, короткий задорный носик, загорелое лицо и руки. Наверное, она все время проводит на пляже. Стройная небольшая фигурка, белое платье с короткими рукавами и белые теннисные туфли. Действительно, славная!
– Здравствуй, Женя! Я о тебе тоже слышал, но не так много. В этом виноват он, – показываю я на Романа. – Куда же мы пойдем?
– Давайте на пляж? Купаться и загорать. Потом можно будет в кино пойти или просто погулять. Обедать поедем ко мне, – предлагает Женя.
– Прекрасно. Идем на пляж!
И вот мы уже плещемся в воде. Кругом крики, смех, визг. Кто-то брызгает водой, кто-то надул наволочку и пытается плавать на ней. Из воды весело смотреть на пляж. Голубое море, красные, синие, желтые, коричневые купальные костюмы, полосатые зонтики, шоколадные тела, цветастые халаты и золотистый песок берега сливаются в одну живую яркую картину.
Нам хорошо. Женя плавает великолепно. Конечно, ей трудно угнаться за мной или Романом, но все же она старается не уступать нам.
Мы заплыли далеко в море. Женя не отстает. Ее красная купальная шапочка рядом – между мной и Ромкой. Вода теплая и очень соленая. Плыть легко, и мы почти не ощущаем усталости.
– Довольно, мальчики! Отдохнем – и обратно, – говорит Женя и переворачивается на спину. То же делаем и мы. В глаза бьет ослепительное солнце. Над нами синее небо. Лениво взмахиваем руками и тихонько продвигаемся к берегу. Неожиданно Женя переворачивается:
– Кто скорей? Догоняйте!
Зарывшись головой в воду, она быстро плывет кролем.
Работая изо всех сил ногами и руками, мы скоро догоняем ее. Нельзя же уступить девочке! Но только дальше плыть невозможно – дно под ногами.
Беремся за руки и идем к берегу. Бросаемся на горячий песок. Вот когда только почувствовали усталость! Как удивительно хорошо лежать под солнцем! По телу разливается приятная теплота. Кожа высыхает, а на ней остается налет морской соли.
– Мне бы очень хотелось быть на вашем месте, мальчики. Плавать по морям, увидеть разные страны, природу, людей. Увидеть все своими глазами, – мечтательно говорит Женя.
– А ты поступай к нам в мореходку на радиоотделение. Будешь радисткой, – предлагает Роман.
– Нет, это не мое призвание. Так, посмотреть, попутешествовать я очень хотела бы, но посвятить себя морю – нет. Кроме того, техника меня не интересует.
– Математики боишься, – смеюсь я.
– Это Ромка уж насплетничал, да? Предатель! Собственно, скрывать нечего. Мне она трудно дается, но все же я меньше четверки никогда не имела. Нет, я мечтаю о другом. Меня влечет литература.
– Куда же ты собираешься пойти после окончания школы? – спрашиваю я.
– Этот вопрос давно решен. Мне хочется в педагогический институт на литературное отделение.
– Неужели тебе нравится всю жизнь возиться с малышами?
– Нравится. Хотя скорее всего придется преподавать взрослым. По-моему, это интереснее. У нас такая огромная страна. Все так тянутся к знаниям. Посмотри, почти вся заводская молодежь учится. Папа рассказывал, что у него в цехе учится семьдесят процентов молодежи, – кто в вечерних школах, кто в заочных вузах. Учить людей, передавать им свои знания, видеть их рост – что может быть лучше, интереснее?
– Ты, конечно, хотела бы остаться в Ленинграде?
– Как раз нет. Когда я думаю о своей будущей работе, то почему-то всегда представляю себе какой-нибудь отдаленный завод, где-нибудь на Алтае или Урале, и там я читаю лекции. Горы, сосны, блестящий снег, и мой домик где-нибудь в соснах у озера. Разве плохо?
Я мысленно представляю себе картину, нарисованную Женей, и соглашаюсь с ней, что это очень хорошо.
– Да ты соскучишься там через две недели в своих соснах, будешь проситься к маме и к папе, – вмешивается в разговор Роман.
– Плохо ты меня знаешь. Если я что решила, то от этого не отступаю.
– Убежишь через месяц со своего завода, – дразнит Роман Женю.
Разгорается спор. Спорим о том, куда должен ехать человек после окончания вуза. Я с Женей отстаиваю отъезд в отдаленные места. Мы говорим, что там большие возможности для молодого специалиста, самостоятельная работа, там серьезные вопросы приходится решать самому: может быть, и спросить не у кого будет.
Роман не согласен. Он считает, что работать лучше в крупных центрах. У тебя все под руками. Можно заниматься научной работой, совершенствоваться, идти вперед. В конце концов приходим к общему мнению. Надо едать туда, куда пошлют, где ты больше всего будешь нужен Родине, где больше всего принесешь пользы.
Солнце печет. Мы уже давно высохли, и нам жарко. Снова бежим в воду. И так несколько раз. Наконец Женя говорит:
– Довольно, ребята. Я проголодалась. Одеваемся и идем обедать.
Не торопясь, мы шагаем в город.
– Женя, у тебя есть здесь знакомые ребята, девочки? – спрашивает Роман.
– Нет никого. Я ведь недавно приехала, и мне самой было страшно скучно. Хорошо, что вы появились. А то я все одна да одна.
– А я-то думал, что у тебя здесь веселое общество. Эх ты!.. – разочарованно тянет Роман.
Мне же почему-то приятно, что у Жени нет знакомых, и я говорю:
– Ничего, Женя, мы тебя развлечем. Хочешь на «Товарищ» прийти?
– О, это было бы чудесно! Я ведь на настоящем пароходе еще не бывала.
– Это не пароход, а парусник. Поняла? – назидательно замечает Роман.
– Все равно. Пусть парусник. Очень хочу посмотреть.
– Устроим на днях, – уверенно говорю я.
– Ну, так как же с обедом? Может быть, ко мне поедем? – предлагает Женя, когда мы подходим к трамвайной остановке.
От обеда мы отказываемся и решаем встретиться с ней вечером. Женя уезжает, а мы с Романом идем на «Товарищ».
– Как понравилась тебе моя Жека? – лукаво спрашивает меня Роман. Он и без моего ответа видит, что понравилась.
– Очень! Простая и плавает здорово.
– Плавает – это что! Вот на лыжах она очень хорошо ходит. Призы имеет.
Вечером встречаемся снова, идем в кино, а потом провожаем Женю домой. На улицах людно, тепло и пахнет цветами. Как жаль, что ни завтра, ни послезавтра нельзя будет сойти на берег! Теперь это правило и мне кажется несправедливо жестоким. Но Женя обещала прийти на «Товарищ», – значит, я все-таки увижу ее в эти два дня.
Мы возвращаемся на судно только к двенадцати ночи. Усталые бросаемся в койки. У меня удивительно хорошее настроение. Мне хочется поговорить с Ромкой о Жене, но он уже не отвечает на мои вопросы. Спит.
2
Женя пришла на «Товарищ» с Ромкой. Практиканты смотрели на нее с восхищением. Мы с гордостью водили ее по судну, показывали наши кубрики, мачты, паруса, штурвал. Она всему удивлялась. Первый раз в жизни девочка попала на парусник. Обойдя почти весь корабль, мы привели Женю в красный уголок, где стоял стол, покрытый кумачом, рояль и дощатая эстрада.
Женя села за рояль. Сначала она наигрывала какие-то мелодии, потом стала напевать «Девушку из маленькой таверны». Песенка про сурового капитана и девушку, которая бросилась со скалы в море, была наивная, но мы любили ее. Иногда пели сами хором под гитару, сидя на баке.
Женя пела приятным, несильным, чистым голосом. Мне казалось, что поет она очень хорошо. Ромка немного посидел в красном уголке, но скоро куда-то исчез. Мы остались с Женей вдвоем.
Она пела:
Девушку из маленькой таверны Полюбил суровый капитан, Полюбил за пепельные косы, Алых губ нетронутый коралл, За который грубые матросы Выпивали не один бокал…
Я смотрел на Женю и думал. Ведь это она поет про себя. И суровый капитан есть. Это я. И белый бриг… Тени в углах, легкое покачивание судна, большая керосиновая лампа, спускающаяся с подволока, глуховатые звуки разбитого рояля настраивали меня на романтический лад. Мне казалось, что время отодвинулось на сотню лет назад и сейчас к нам войдет капитан в высоких лакированных ботфортах, в шляпе с белым страусовым пером, церемонно поклонится Жене и скажет что-нибудь вроде: «Тысяча чертей! Опять капитан с «Четырех ветров» зашел в гавань под полными парусами. Придется отпраздновать такое событие в кабачке «Золотая подкова»».
Дверь действительно открылась, и в красный уголок ввалился не капитан в ботфортах, а Герман Сахотин с несколькими практикантами. Они вернулись с берега. Я сразу заметил, что все ребята слегка навеселе.
Герман увидел Женю, сделал огромные глаза, опустился на одно колено и начал в своей обычной шутовской манере, какой он разговаривал с девушками:
– На колени, кабальеро! На колени! Нашу прогнившую галеру посетила прекрасная королева. Я не знаю, откуда она, но уже готов присягнуть ей в верности. Пусть она посвятит меня в рыцари своего двора… Ведь при посвящении полагается поцелуй. Вы согласны, очаровательная королева?
Женя перестала играть. Она с любопытством смотрела на Сахотина. Теперь меня злила болтовня Германа, которой я так недавно восхищался.
– Ну хватит дурачиться, – сказал я, поднимаясь со стула. – Дайте послушать…
– Ах, пардон! Я вас и не заметил. Оказывается, мы опоздали. Прелестную королеву развлекает разочарованный Пер Гюнт. Какое любвеобильное сердце!
Сахотин вскочил с колен. Последнее время он злился на меня, старался задеть чем-нибудь. Никак не мог простить пренебрежительного отношения к себе и разоблачений, сделанных Маевским.
