Текст книги "Штурман дальнего плавания"
Автор книги: Юрий Клименченко
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)
– Счастливый! – вздыхает Галочка Тузова, когда я кончаю свой рассказ. – Во всех-то ты странах побываешь.
– Э-э! Да, может, тебя и не возьмут еще. Тоже мне матрос, – не унимается Журкин.
– Много ты понимаешь. Не возьмут! И вообще, чего ты пристал? По шее захотел? – сержусь я.
– Мальчики, мальчики, оставьте! Не ссорьтесь. Такой день! Надолго ведь расстаетесь, – успокаивает нас Катя Ярочкина.
– А чего он фасонит?
– А ты не приставай. Ну ладно, ребята. До свиданья! Не забывайте. Мне надо идти, а то опоздаю.
Я прощаюсь со всеми; и мы шумно сбегаем с лестницы.
С Вовкой у меня особый разговор. Как обычно, мы доходим до Восьмой Роты и останавливаемся.
– Вова… Может быть, ты тоже в матросы пойдешь? Примут, наверное, и двоих, – с надеждой говорю я.
– Примут-то примут, да батька не пустит. Я ему уже об этом намекал. И о тебе рассказывал. Он сказал, что драть тебя некому. Не пустит. А тайком я не хочу.
– Тайком, конечно, нельзя. Ну, Вовка, прощай! Пиши. Зайдешь к моей маме, возьми мои альбомы с марками и маленькие шахматы. Отдаю их тебе. На память.
Вовка молчит. Его не радуют мои подарки. Товарищи расстаются! Увидятся ли?
– Прощай, Гошка!
– Прощай, Вовка!
Мы быстро расходимся в разные стороны. Пройдя несколько, шагов, я оборачиваюсь и машу рукой. Вовка стоит и смотрит мне вслед.
3
Пока я иду на набережную к «Трансбалту», мысли о маме и школе не дают мне покоя.
«Нехорошо получилось, – думаю я, – мама остается одна, ей будет очень скучно жить. Кто теперь сварит ей обед, когда она усталая придет из школы? Придется ей и дрова колоть самой».
Я останавливаюсь у моста. На той стороне виден «Трансбалт». Еще не поздно вернуться обратно…
«Нет! Это невозможно! – Я решительно двигаюсь дальше. – Всем нахвастался, попрощался! А маме буду часто писать. Деньги посылать. Может быть, «Трансбалт» и не так скоро уйдет в рейс. Книги с собой возьму на пароход, чтобы не отстать от ребят. Не возвращаться же мне через два года снова в пятый класс! Плохо, что с Аполлинашей не попрощался».
По мосту, разбрызгивая подтаявший снег, быстро едет мальчишка на финских санях. Я снисходительно смотрю на него.
Это уже пройденный для меня этап.
«Кому кататься, а кому и в плаванье идти. Мама такой молодец! Отпустила меня плавать. Поняла, что море для меня – все».
Дохожу до «Трансбалта». Поднимаюсь по трапу и вдруг слышу откуда-то сверху:
– Эй, молодец! Слезай вниз! Нельзя на пароход заходить! – Это кричит мне вахтенный, перегнувшись через фальшборт.
– Мне капитана нужно.
– Чего? Капитана? Зачем он тебе?
Я уже добрался до главной палубы.
– По личному делу, – смело отвечаю я.
– Ишь, какой деловой, – смеется вахтенный и открывает дверь в белую надстройку. – Марья Гавриловна, – кричит он, – тут пацан какой-то к Михаил Константинычу пришел! Проводи его.
В дверях появляется толстая женщина с белой наколкой на волосах и в белом кружевном переднике.
– Ну пойдем, мальчик.
И мы входим внутрь судна. Длинный, залитый электрическим светом коридор. С одной стороны гладкая и белая, как фарфор, стена, с другой – множество дверей. Над каждой табличка. Я успеваю прочитать: «Старший механик», «2-й механик». Потом мы поднимаемся по трапу наверх. Опять коридор, опять наверх… Везде двери, двери… Наконец женщина останавливается перед красивой полированной дверью с медной блестящей ручкой.
– Вот здесь капитан. Постучи, – говорит она и уходит. Я остаюсь один.
Волнение охватывает меня. Наконец решаюсь и тихонько стучу в дверь. Никакого ответа. Я перевожу дыхание и стучу сильнее.
– Войдите, – слышу я приглушенный голос и открываю дверь. Первое, что бросается мне в глаза, – большая клетка. Там в кольце раскачивается разноцветный попугай. Потом я замечаю на полу мягкий ковер, большой письменный стол и пустое деревянное кресло перед ним. Капитана я увидел спустя несколько секунд. Он стоял в углу своей большой каюты и в упор смотрел на меня острыми, черными, слегка прищуренными глазами. У него темное от загара морщинистое лицо. Седая, расчесанная на две стороны борода закрывает грудь. На рукавах блестят золотые нашивки.
– Чем могу служить, молодой человек? – говорит он.
Внезапно я вижу себя в зеркале. Передо мной стоит худенький, невысокий мальчик в ярко начищенных ботинках и в сером неуклюжем ватном пальто. Это все терпимо, но шапка! Бантик развязался, и теплые уши висят, как у породистой охотничьей собаки. Это обстоятельство окончательно смущает меня. Вид явно не морской.
– Так в чем же все-таки дело? – спрашивает капитан и делает шаг по направлению ко мне. Все заготовленные заранее фразы вылетают из моей головы.
– Товарищ капитан! Возьмите меня к себе на пароход. Хоть кем-нибудь! Мне сказали, что вам матросы нужны, – прошу я умоляющим голосом.
Вероятно, капитан не ожидал такой просьбы! Он зажимает бороду в кулак, оглядывает меня с ног до головы и садится в кресло:
– Ах, вот что… В таком случае прошу раздеваться.
«Ага! Я так и знал», – мелькает у меня.
В первую очередь я стягиваю с себя злополучную шапку, потом снимаю пальто и стою, не зная, куда их деть.
– Клади вот сюда, – указывает хозяин на кожаный диван, привинченный к стене. – Давай познакомимся. Логачев Михаил Константинович. Капитан «Трансбалта», – и протягивает мне руку.
– Микешин Гоша, – смущенно представляюсь я.
– Очень приятно. Теперь садись и поговорим.
Сажусь на стул против Михаила Константиновича. На столе я замечаю фотографию курносого, светлоголового мальчика. Капитан ловит мой взгляд и объясняет:
– Внук. Иван Логачев. Твоего возраста… Итак, Гоша, придется тебя огорчить. Набор матросов у меня уже закончился. Это – первое. Потом, должен тебе честно признаться, ты молод для этой должности.
Капитан закуривает. Я сижу и смотрю на ковер. Значит, не берут! Мечта рушится…
– Возьмите, товарищ капитан! Очень прошу. Возьмите!
Слезы навертываются на мои глаза. Наверное, капитан Логачев почувствовал мое неподдельное горе. Он подходит ко мне и кладет руку на плечо:
– Не могу, Гоша. Честное слово, не могу. Мал ты еще. Матросом не так легко быть. Надо много знать, нужно быть сильным. Тяжелая работа.
– Михаил Константинович! Ну юнгой возьмите! Ведь юнги маленькие.
– Юнг нет на торговых судах, Гоша.
– Тогда матросом. Я сильный, – твержу я.
– Хорошо. Сейчас сам увидишь, что я прав. Идем.
Капитан открывает скрытую портьерой дверь. Мы поднимаемся на несколько ступенек вверх по деревянному витому трапу и оказываемся в какой-то каюте. Справа стоит огромный высокий стол. Посреди – колонка со штурвалом и компас под сияющим медным колпаком. Машинный телеграф. Все это я видел в морском музее. По передней стенке тянутся медные трубки. На стенах – часы, барометр, таблицы, сочетания флагов. С подволока спускается какой-то моток веревок с крылатой металлической сигарой. И еще много предметов, мне неизвестных. Я не видел их даже в морском музее.
– Это штурманская и рулевая рубка. Попробуй поверни штурвал, Гоша, – указывает капитан на рогатое колесо. Я изо всех сил нажимаю на рог. Но штурвал не двигается с места. В то время я еще не знал, что для этого требуется сила пара.
– Вот видишь? Это матросская работа. А компас ты знаешь? Нет? Судно в море ведут по компасу тоже матросы. А это что? – Михаил Константинович подводит меня к свинцовой гире с линем, стоящей в углу.
– Не знаю.
– Это лот. Прибор для измерения глубины. Его раскручивают и бросают в воду. Длина линя показывает, какая глубина. А ну-ка, подними его.
Натуживаюсь и еле отрываю гирю от пола.
– Теперь посмотри, как работают матросы.
Мы подходим к окну. На палубе матросы задраивают люки. По двое они накрывают их тяжелыми деревянными лючинами. Лючин очень много.
– Ну, скажи, мог бы ты подменить одного из них? Только честно! – спрашивает Михаил Константинович.
Я молчу.
– Ладно, пойдем ко мне. Согласен, что я прав?
– Согласен, – шепчу я.
В каюте снова садимся: капитан в кресло, я на стул.
– Грести умеешь?
– Так… немного.
– Хорошо надо уметь. А плавать?
Я мотаю головой.
– Матрос все это должен уметь. Но вообще ты молодец, что решил стать моряком. Учись хорошо, Гоша. Набирайся сил. Выучись грести и плавать. Выучи сигнализацию, компас, разбивку лота… Кончишь школу, приходи, возьму тебя матросом. А теперь беги домой. Дорогу-то к трапу найдешь?
Я медленно одеваюсь. Мне так не хочется уходить.
– Да постой-ка, – капитан открывает стол, достает оттуда крошечного белого слоника и подает его мне: – Возьми на память. Из Сингапура привез.
– До свиданья, Михаил Константинович. Я все сделаю, как вы сказали. Спасибо большое, – благодарю я и выбегаю из каюты. Прощай, «Трансбалт»! Меня не взяли…
4
Уже более получаса я стою неподвижно у окна нашей комнаты и невидящими глазами смотрю на улицу. Мне мучительно стыдно. И кажется, что нет выхода из этого глупого положения! Как я покажусь теперь в школе? Нахвастался всем, нафасонил, а теперь – на тебе, снова вернулся в класс. Ведь меня же засмеют! А Колька Журкин, этот прилипала! Он мне не даст покоя. Будет, наверное, дразниться: «Эй ты, матрос с разбитого корабля!» Нет, это невыносимо. Надо уходить в другую школу. Лучше расстаться со своими ребятами, чем выносить такой позор. Эх, жаль, что Михаил Константинович не взял меня!
Входит мама. Я не оборачиваюсь. Мне стыдно. Я чувствую, что предательские уши выдают меня. Они красные как кумач. Мама подходит ко мне и ласково обнимает за плечи:
– Ну, как дела, Гоша? Что на «Трансбалте»?
– Меня не взяли, мамочка… Это… тот… пошутил…
– Я так и думала. Но мне не хотелось разочаровывать тебя. Ты должен был сам убедиться в том, что тебе еще рано плавать. Это ничего. Ты еще будешь моряком. Будешь плавать. Надо немножко подрасти. Осталось совсем недолго ждать. Время пролетит очень быстро.
Ведь то же говорил и капитан Логачев!
– Давай, Гоша, лучше чай пить, – улыбается мама, – я сегодня белую булку купила.
За чаем я подробно рассказываю ей, как меня принял капитан, и показываю белого слоника. Говорю я и о том, что хотел бы перейти в другую школу. Мама удивлена. Сбивчиво объясняю ей мотивы.
– Нет, Гоша. Это совсем не нужно. Все твои доводы такие пустяки, о которых не стоит даже и думать. Ребята у вас хорошие. Не беспокойся ни о чем, – успокаивает меня мать.
Но мне все это кажется не таким простым…
5
На следующий день, как всегда, на углу Десятой Роты прощаюсь с мамой и, когда она скрывается из глаз, грустно плетусь домой. В школу я не пошел. Что-то надо предпринимать! Сходить, что ли, в семьдесят третью школу и узнать, можно ли перевестись? Но идти туда неловко. Начнутся расспросы, почему да отчего, что это за переводы в конце года. Ведь осталось учиться всего два месяца!
Дома стараюсь забыться. Перелистываю Станюковича, которого знаю почти наизусть. Не читается. Пробую заняться хозяйственными делами. Колю дрова и убираю комнату. Потом слоняюсь из утла в угол и бесцельно смотрю в окно. День тянется долго и скучно.
Вечером приходит мама. Спрашивает, как все обошлось в школе, как приняли меня ребята. Стараюсь не смотреть ей в глаза и говорю, что все в порядке и приняли меня хорошо. Мама задает мне еще несколько вопросов. Отвечаю односложно. Разговор не клеится. Беру книгу и делаю вид, что читаю. На душе скверно. Я привык говорить маме правду, а тут приходится лгать.
– Что-то у меня голова болит. Я лягу, – наконец придумываю я, чтобы избежать маминых вопросов.
– Ложись, сынок. Жара у тебя нет?
– Нет, мамочка, нет.
– Тогда ничего, завтра поправишься.
Но завтра повторяется та же история. В школу я не иду. Возвращаюсь домой и целый день брожу по комнате как неприкаянный. В голове сумятица. Как я буду разговаривать с мамой? Но мама приходит усталая. У нее много тетрадок, которые надо просмотреть, и ей не до разговоров.
– Как здоровье? Хорошо? Так сходи, Гоша, за хлебом, – просит она, – народу было много, поэтому я не зашла в булочную.
Я с радостью, только бы не оставаться дома, натягиваю пальто, беру сумку и выхожу на улицу. На улице хорошо. Слегка подморозило, и на тротуарах образовались длинные полоски гладкого накатанного льда. Я разбегаюсь и качусь. Раз, два, три!
Мы с Вовкой любили кататься по этим дорожкам и всегда норовили сбить друг друга с ног. При мысли о Вовке мне опять делается не по себе. Какой же выход из создавшегося положения? Ничего не могу придумать!
В булочной нос к носу сталкиваюсь с Аполлинарией Васильевной. Надо бы скрыться, да поздно.
– Гоша, что это ты в школу не ходишь? – спрашивает меня учительница.
– Да я хвораю, Аполлинария Васильевна.
Лицо мое заливается краской. Аполлинаша внимательно смотрит на меня:
– Хвораешь? Чем же?
– Так… просто…
– Вот что, Гоша, подожди-ка, я сейчас возьму хлеб, и ты проводишь меня немного. Надеюсь, дойдешь? Здоровье позволит?
– Позволит, – мрачно бурчу я.
Она покупает хлеб, и мы выходим вместе.
– Аполлинария Васильевна, давайте я понесу, – предлагаю я и беру из рук Аполлинаши сумку.
– Так как же твои дела, Гоша? Я слышала, ты собирался уходить в плавание? Правда это?
– Правда.
– Ну и что же?
Придется рассказать ей все.
– Не взяли меня. Капитан говорит – молод.
– Правильно он говорит. А в школу почему же не приходишь?
Я не знаю, что сказать. Потом решаюсь:
– Неудобно. Всем ребятам наговорил… в матросы иду. Смеяться будут.
– Знаешь, Гоша, – голос становится у нее задушевным и мягким, – ведь это такой вздор! Пусть тебя постигла неудача. Неужели из-за этого надо бросать учиться? Ломать свою жизнь? Грош цена человеку, у которого такая слабенькая воля, что при первой неудаче он склоняет голову. Я тебя не считаю таким. Правда, ведь у тебя есть воля?
– Есть, конечно, – уже облегченно соглашаюсь я.
– Ребят ты не бойся. Может быть, посмеется кто-нибудь. В этом страшного ничего нет. Ты и сам виноват. Не надо было хвастать.
– Я знаю. Да получилось как-то глупо. Я уверен был, что поступлю…
– Помни, Гоша, что ты живешь в такой стране, где исполнимы все желания. Добивайся, и если ты решил стать моряком, то ты им и будешь. Это – главное, а ложное самолюбие, хвастовство, зазнайство – это все нужно забыть. Надо иметь мужество признавать свои ошибки. Завтра приходи ко второму уроку. Ольга Александровна заболела. Прощай. Спасибо, что проводил.
Незаметно мы дошли до ее дома.
Аполлинаша входит в ворота, а я медленно возвращаюсь на Заротную.
Правильно! Пойду завтра в школу. Посмотрю, как отнесутся ко мне ребята, а там видно будет.
6
В класс я вхожу сразу после звонка. Ко мне подбегает Вовка, а за ним и все ребята.
– А, Гошка, здорово! Как дела? – Мне жмут руки.
– Наплавался уже? – спрашивает Коля Музиль.
– Наплавался, – смущенно отвечаю я.
– Гоша! Ты сегодня дежурный. Твое дежурство вчера было, так за вчера, – распоряжается староста класса Леля Баканова.
Подходит Журкин:
– Гошка, ты два дня пропустил. Задачи трудные были. Я тебе их объясню. Почему же тебя не взяли?
– По молодости. Я у капитана два часа просидел.
– Да ну? Значит, на пароходе все же был? – с завистью спрашивает Журкин.
– Ой, Гошечка, ты нам все подробно расскажи, это так интересно! – пищит Галочка Тузова.
Меня тормошат со всех сторон:
– Микешин! Так, значит, тебя из футбольной команды не выписывать? Это вот хорошо. А то у нас правого края некому играть.
– Ты машину на пароходе видел? – кричит с задней парты Барыкин.
– Гошка, теперь капитан твой знакомый! Скажи, нам можно посмотреть корабль?
Мне задают столько вопросов, что я не успеваю на них отвечать.
– Что же, тот тебе наврал? У которого спрашивали, – напоминает Вовка разговор на набережной.
– Наврал. Я его больше не видел.
– Пароход-то когда уходит? Может быть, пойдем всем классом его проводить? – предлагает кто-то.
Мне становится радостно. Значит, действительно мама и Аполлинаша правы. Никто и не думает издеваться надо мной.
В класс входит Аполлинария Васильевна. Она смотрит на оживленные лица ребят и строго говорит:
– Звонок уже был. По местам. Микешин расскажет вам все после уроков.
Учительница чувствует, что все произошло так, как она говорила. Мы рассаживаемся. Пока Аполлинаша перелистывает журнал, я тихонько достаю из кармана белого слоника и шепчу Кокину:
– Капитан подарил. Из Сингапура. Потом все расскажу…
Глава вторая
1
Вскоре произошли события, которые изменили мою жизнь. Мы с мамой переехали с Заротной на Мойку. Там нам дали более просторную комнату, и мне пришлось перейти в другую школу, поближе к новому дому. Потерял я и своего товарища – Вовку Кокина. Его отца направили на работу в какой-то крупный промышленный центр на востоке. Наш переезд на Мойку и Вовкин отъезд из Ленинграда совпали.
Комнату мы получили в первом этаже. Сначала это было как-то непривычно. Маме все казалось, что в окна заглядывают, но потом она привыкла. Мне же было удобно. Я прямо из окна мог вылезать на улицу. Единственное окно нашей комнаты выходило на Зимнюю канавку. Вечерами по ней проплывали лодки, в которых сидели парни с гармонями. Они пели песни. Днем по канавке бегали катера и иногда заходили военные гребные шлюпки. Если я ложился животом на подоконник и высовывал голову, то из окна видел два горбатых мостика и вдалеке Неву.
Это были годы, когда, как грибы-поганки, быстро росли частные лавочки и рестораны, открывались шикарные магазины. Появилось новое сословие – нэпманы. В магазинах продавалось много вкусных и заманчивых вещей, но все было дорого, и купить этого мы не могли.
Рабочие, проходя мимо лавок, плевались, неодобрительно посматривали на заплывших жиром красномордых продавцов и ворчали:
– Поживите еще немного, скоро вам хвост прижмут.
В дни получки мама часто задумывалась, считая деньги, и что-то чиркала карандашом на бумажке. Мы мечтали пойти как-нибудь в кондитерскую и вдоволь поесть пирожных. Так, чтобы больше не хотелось! Но мечта пока оставалась мечтой.
Трудно смотреть на вкусные вещи и не иметь возможности их попробовать. Я несколько раз спрашивал маму, когда же мы сможем все это купить.
– Скоро, Гоша, очень скоро. Видишь, кооперативы уже начали открываться. Скоро все будет по государственным ценам.
Но все-таки жить стало немного легче. Хлеба уже стало достаточно.
Вскоре после переезда на новую квартиру я вышел как-то погулять. На Мойке против наших ворот был спуск. Здесь, у самой воды, я увидел мальчишку, который сидел на корточках и, засучив рукава, пускал на нитке грубо сделанную модель парусника. Паруса были сшиты неправильно, совсем не так, как я видел на кораблях в музее. По этой причине или оттого, что вообще модель была построена плохо, парусник шел не вперед, а двигался боком. Владелец то подтягивал его к себе и поворачивал руль, то дул в паруса, но результат оставался тот же. Случайно он взглянул наверх и заметил, что я за ним наблюдаю.
– Чего смотришь? Не видел, что ли? – грубо спросил меня мальчишка.
– Видел. Не пойдет твой корабль.
– Подумаешь, какой матрос выискался! – посмотрел он на мою форменку.
– Паруса не так надо делать.
– Не у тебя ли спрашивать?
– Да хоть и у меня.
Он вытащил свой корабль, положил его на гранит и выпрямился. Это был коренастый, плотно скроенный мальчик лет четырнадцати. Хохолок рыжеватых волос торчал у него на голове. На лице были редкие крупные веснушки. Вздернутый нос придавал мальчишке задиристый вид. Голубые глаза сердито смотрели на меня из-под сдвинутых бровей. Штаны из чертовой кожи, белая рубашка-апаш и спортивные тапочки были сильно поношены. Мальчик поднялся выше на две ступеньки и тихо, но угрожающе сказал:
– Хочешь, я тебе сейчас по носу дам?
Я приготовился к бою:
– А ну попробуй!
Мальчишка размахнулся и сильно ударил меня в грудь.
– Ах так! Ты драться! – прошипел я и бросился на обидчика. Моя позиция была выгоднее, чем у него. Я стоял наверху, но мальчишка ловко нырнул мне под руку и отнял мое преимущество. Дрались мы с удовольствием. То отскакивали друг от друга, то с криком налетали снова. Наконец я получил удар под глаз и отступил. У моего противника из носа капала кровь прямо на белый апаш. Мы устали и тяжело дышали.
– Ну что, получил? Мало тебе? – утирая нос, спрашивал мальчишка.
– А тебе мало? Хочешь, добавлю? – не сдавался я.
Битва, вероятно, возобновилась бы, но тут из ворот вышел дворник и неодобрительно; посмотрел на нас:
– Хватит хулиганить. Расходись, а то обоим по шеям накладу.
Мальчишка схватил свой парусник и, отбежав от спуска, крикнул:
– Ладно, «матрос», я тебя еще поймаю!
Я погрозил ему кулаком.
Следующая наша встреча произошла спустя два дня на Зимней канавке. Я ловил удочкой колюшек. Внезапно я услышал:
– Что, попался?
Обернувшись, я увидел знакомого мальчишку и, бросив удочку, сжал кулаки. Но, видимо, драться ему больше не хотелось.
– Ладно, не бойся, не трону, – покровительственно проговорил он.
– А я и не боюсь. Чего лезешь?
– Ладно. Ты что, в этот дом приехал? А я рядом живу. Ромка меня зовут. А тебя как?
– Гошка.
– Тут еще ребята есть. Ленька Куриные Мощи и Женька Клоп. Ты плавать умеешь?
– Умею, неважно только.
– Эх ты! А еще матрос. Я вот всю Зимнюю канавку до Невы проплыть могу. Хочешь, сейчас на ту сторону и обратно сплаваю?
– А ну сплавай.
Ромка разделся, нырнул в Мойку, поплыл саженками. Достигнув противоположного берега, он повернул обратно и через несколько минут вылез из воды.
– Видал? Это пустяки. Вот лодка будет, тогда по всей Зимней проплыву.
– Разве у тебя лодка есть? – удивился я.
– Не-ет. Лодки нет. Нанять можно на станции или попросить у ребят. У некоторых есть. Лодку тут хорошо держать. Нева рядом. Купаться можно ездить на ту сторону, к Петропавловке. Эх, мне бы лодку! Каждый день ездил бы. Тебя научил бы так плавать, ой-ой-ой! И саженками, и брассом.
Мы поговорили еще о рыбной ловле, о лодках с подвесными моторами и разошлись. Ромка был энтузиастом-водником, и в нем я почувствовал родственную душу.
Так завязалась наша дружба. Вскоре я познакомился с Ленькой и Женькой. Оба они жили недалеко от меня. К Леньке очень подходило прозвище Куриные Мощи. Худой, голенастый, с яйцеобразной головой, длинным прямым носом и круглыми глазами, он напоминал птицу.
Женька же был толстенький, маленький и курносый.
2
Однажды утром я услышал под окном голос Ромки:
– Гошка, выходи! Скорее! Дело есть.
Я выбежал на улицу.
– Колька Булочник лодку купил! Побежали смотреть!
Событие было важное. Колька Булочник – высокий рыхлый парень с жирным лицом и наглыми серыми глазами – не дружил с нами. Он был старше нас.
Мы с Ромкой ненавидели его за многое. Колька помогал торговать своему отцу в булочной и всегда имел много денег. Все наши мальчишеские желания для него были выполнимы.
Окончив торговлю и закрыв окна магазина большими деревянными ставнями, он выходил прогуляться перед домом или шел в кино. Модный серый пиджак, короткие и узенькие, только просунуть ноги, брючки дудочкой и остроносые, как лыжи, ботинки. В карманах всегда конфеты, сушки, пряники. Он мог даже пить лимонад, когда хотел, и тайком от отца курил. Нас он не стеснялся и всегда вынимал, закуривая, пачку самых дорогих папирос «Штандарт». Мы были уверены, что он крадет деньги в то время, когда остается один в булочной.
Однажды Колька появился на Мойке и начал хвастать. Он говорил, что скоро они откроют вторую булочную и отец купит ему велосипед «Дукс», что на будущий год он поступит в «Петершуле» – школу, где все предметы преподают на немецком языке и где учится не такая шантрапа, как мы, а дети солидных родителей. Так и сказал: «Не такая шантрапа, как вы!» Возмущению нашему не было границ, и мы ответили ему, что «Петершуле» знаем, что там учатся только «гоги-мальчики» и «гниды империализма» вроде него. Выражение это, взятое с какого-то плаката времен гражданской войны, нам очень нравилось.
Колька платил нам такой же ненавистью. Он никогда не угощал нас, не приглашал в свою компанию, издевался над нашими играми и считал нас «пацанами» и «шантрапой».
Мы никогда и ничего не покупали в Колькиной булочной. Знали, что там стараются обвесить или подсунуть черствый хлеб. Но отказать себе в удовольствии посмотреть на его лодку мы не могли.
Да, это была лодка! Предел наших мечтаний. Она стояла против Колькиного дома, замкнутая на цепь, у большого ржавого рыма, вделанного в гранитную стенку набережной.
Ярко-красная снаружи, голубая внутри, с черным блестящим днищем, она казалась нам верхом красоты и изящества. На передней банке имелось даже отверстие для мачты. На корме выведено белилами: «Ласточка».
Колька стоял у перил. В руках он держал пару голубых, с красными выгнутыми лопастями весел. Наверное, собирался обновить свою покупку.
– Коля, возьми прокатиться, – заискивающе попросил Ромка.
Колька презрительно посмотрел на нас:
– Еще чего не хватало! Много вас здесь таких.
– Ну, Коля, возьми. Жалко, что ли?
– Сказал, что не возьму, и отстань. Понятно? – И он полез в лодку. – Подай-ка весла!
Мы стояли и не двигались. Колька закричал:
– Давай весла! Кому говорю? А то никогда не прокачу.
Это «никогда» решило все. Значит, когда-нибудь мы все же покатаемся на «Ласточке»! Мы подали ему весла. Он отпер замок, выбрал в лодку цепь, вставил оцинкованные уключины и не торопясь начал грести к Неве. Делал он это с шиком – «блинчиками», поворачивая выгнутые лопасти и проводя ими по воде. Мы молча шли за ним по берегу. А Колька и не смотрел на нас. Когда он выехал из-под горбатого мостика на Неву, мы грустно повернули к дому.
С этого дня наш покой был потерян. Мы бредили «Ласточкой». Она снилась мне во сне.
Колька всячески унижал нас. Вечером, когда он выезжал на прогулку, Ромка и я уже ждали его у ворот. Он выходил с видом хозяина и командовал:
– Гошка, сходи принеси весла со двора! Ромка, вычерпай-ка воду да поведи «Ласточку» к спуску. Поживей!
Мы терпеливо исполняли все его приказания. Потом Колька садился в лодку, и здесь начиналось самое обидное.
– Коля, можно нам садиться? – скромно спрашивали мы.
– Это еще зачем?
– Как зачем? Мы же тебе все сделали. Обещал ведь прокатить.
– Подумаешь! И без вас бы обошелся! – И он отталкивал лодку.
Только вдоволь насладившись нашим огорчением, Колька подгребал к спуску и небрежно говорил:
– Садитесь, ладно уж, прокачу.
Мы сознавали, что это позор, но освободиться от Колькиного гнета не могли. «Ласточка» привлекала нас. Из-за нее мы терпели всякие обиды.
Но один случай положил конец нашим и так не частым прогулкам на «Ласточке».
Как-то Булочник после обычных своих выходок разрешил нам поехать с ним к Петропавловке купаться. Он сидел на кормовом весле; Ромка и я гребли. На пляже мы разделись и начали купаться. Колька купаться отказался, сославшись на простуду. Пока Ромка показывал мне стиль брасс, Колька оттолкнул лодку и погреб к Зимней канавке.
– Коля, подожди! Куда ты? Мы сейчас! Только оденемся! – орали мы, заметив коварство.
– Не велики баре, пешком дойдете, – донеслось нам в ответ.
– Вот гад! Морду ему за это набить надо, – возмущался Ромка.
– Или «Ласточку» камнем пробить!
– Лодка тут ни при чем. А вот ему, нэпману паршивому, нос разбить надо.
– В общем, Ромка, я больше с ним не поеду. Окончательно. Пусть себе других находит. Вон Ленька Куриные Мощи так и смотрит, чтобы на «Ласточке» прокатиться. А мы и без Кольки обойдемся, – решительно заявил я.
– Правильно. И я больше не поеду, – поддержал меня Ромка.
Некоторое время мы сидели молча. Было жалко «Ласточки»! Но гордость и мальчишеские законы не позволяли идти на мировую с Колькой.
– Свою лодку надо заводить, Гошка, – сказал вдруг Ромка, – другого ничего не придумаешь.
Это было не ново. Мы часто мечтали о своей лодке.
– Да, заводить… Знаешь, сколько она стоит? Сколько Булочник заплатил за «Ласточку»? Двадцать пять рублей! Красил сам. Где мы такие деньги возьмем?
– Можно и не такую хорошую, как у него, – возразил Ромка. – Попроще. Барочную. Вон дядя Ваня, знаешь? Он у баржевиков лодку купил за четырнадцать рублей. Черная, смоляная. Ну вот… А мы, может быть, и дешевле купим.
– Пожалуй. А деньги? Знаешь, деньги как можно достать? Вот продадим наши старые книги, коньки, лыжи и копить будем. В кино пока не придется ходить. У меня уже рубля два накопленных есть.
– И у меня три, – признался Ромка. – Я уже давно копить на лодку начал, да не говорил.
– Ну смотри, Ромка, если уж копить – так копить. И продать все, что не нужно. Не отступать. А пока будем подыскивать лодку. Ходить, приценяться.
– Закон. А с этим Булочником больше ни слова.
3
Мы перешли на жесткий «режим экономии». Ревниво следили друг за другом, опасаясь внеплановых трат. Каждая копейка честно опускалась в большую глиняную копилку в виде свиньи с отбитой ногой. Копилка хранилась у Ромки. Он был главным казначеем. Продали на «толчке» лыжи, коньки и старые, ненужные учебники. Ромка продал даже свою ручную дрель. Все шло в копилку.
Сбережения наши быстро росли, но все же были недостаточны для приобретения лодки.
С Колькой Булочником мы не разговаривали. Хотели намять ему бока, но потом решили отомстить за нанесенное нам оскорбление как-нибудь иначе. А он пытался снова привлечь нас в свою команду.
– Эй, ребята! – закричал он как-то, увидев нас. – Поехали кататься! Тащите весла.
– Тащи сам, нэпач паршивый! Эксплуататор! Наелся булок, так и таскать ничего не можешь! Плевать мы на тебя хотели. Скоро на своей кататься будем! – орали мы, довольные, что вырвались из Колькиной кабалы.
Колька не ожидал такого отпора и некоторое время стоял молча, потом спохватился.
– Зазнались, сморчки? Ладно, теперь к моей «Ласточке» не подходите. Без вас обойдемся! – крикнул он и пошел во двор.
Вскоре мы увидели, как Ленька Куриные Мощи тащил красно-голубые весла. Эх, «Ласточка», «Ласточка», не кататься нам больше на тебе! Ну ничего…
Зато теперь ни одна осмоленная лодка не могла пройти по Мойке мимо нашего дома, чтобы мы не крикнули:
– Дяденька, продай лодку!
Вечерами мы ходили на Неву.
Там между Дворцовым и Троицким мостами стояли баржи с дровами. Они разгружались и уходили. На их место приходили новые. Вот к ним-то мы и присматривались. Подходили к барже, разглядывали привязанную за кормой лодку и решали, стоит ли заходить к шкиперу.
Если лодка была хорошая, новая, то мы на борт не поднимались. Не стоило! Если же лодка была старая и текла, тогда мы вызывали на борт шкипера и начинался торг:
– Дядя, продай лодку.
– Купи! – Бородач недоверчиво оглядывал нас.
– Сколько хочешь?
– Двадцать пять рублей.
– Дорого. Десять хочешь? Ведь она течет.
– Пошли прочь, «покупатели», пока уши целы. Десять рублей! Смеетесь, что ли?
Надо сказать, что у нас и десяти рублей еще не было. Правда, мы надеялись скоро их набрать. Но сумма эта была для нас предельной.
Чем больше мы обходили барж, тем меньше оставалось надежды купить лодку за эти деньги. Но неожиданно нам повезло.
