Текст книги "Штурман дальнего плавания"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

– Не должен. Это противоречит здравому смыслу. Ведь с Англией еще далеко не закончено.

– Кто знает, Игорь Петрович? Может быть, они с Англией договорятся, – вставил Чумаков…

На судно возвращались, когда уже совсем стемнело. Город погрузился во мрак. Нигде не горело ни огонька. Только фосфоресцирующие брошки, приколотые к одежде, помогали людям не наталкиваться друг на друга.

4

«Астра», пароход из Таллина, стоял впереди «Тифлиса» и кончал погрузку.

– Когда уходите, ребята? – спросил их Микешин.

– Завтра, наверное. Идем в Таллин. Чертовски надоело торчать здесь. А вы с «Тифлиса»? Вчера пришли? Ну, продержат вас немцы. Мы тут дней пятнадцать простояли. Самим выгружать не дают и рабочих не присылают. Надоело. Даже пива хорошего не выпьешь…

Утром выгрузка «Тифлиса» возобновилась. Игорь вылез из трюма напиться и увидел, что на «Астре» опускают стрелы. На корме стоял молодой светловолосый штурман. Заметив Микешина, он помахал ему рукой и крикнул:

– Счастливо оставаться! Снимаемся. Лоцмана и буксир заказали на шестнадцать часов. Старик пошел с документами брать отход. Его вызвал капитан порта.

Игорь пожелал штурману счастливого плавания, попросил кланяться Таллину и, напившись холодной воды, снова спустился в трюм.

Когда смена закончила работу и усталый Микешин вылез на палубу, первое, что он увидел, были мачты «Астры», по-прежнему видневшиеся из-за бака «Тифлиса». Он взглянул на часы. Было без пяти шесть. «Не ушли, значит? Почему, интересно?» – подумал Игорь и решил после ужина сходить на пароход – узнать, отчего он не ушел в море.

На «Астре» весь комсостав собрался в кают-компании. Капитан, пожилой человек с кустиками седых волос вокруг голого черепа и обветренным, типично морским лицом, сказал Микешину:

– Какое-то проклятое невезение: отход не дали. Сегодня ночью англичане делали налет на Свинемюнде и с воздуха заминировали все подходные фарватеры. Теперь немцы будут тралить несколько дней и только потом выпустят нас в море. Вот так.

Все сидели молчаливые и мрачные.

– А я-то надеялся через несколько дней быть дома! – раздраженно швырнул окурок в пепельницу штурман, с которым Игорь разговаривал утром. – Проклятый Штеттин! Хоть вешайся с тоски.

Капитан, соглашаясь, наклонил голову:

– Это правда. Пора домой.

Микешин побыл на «Астре» недолго и вернулся на теплоход. Постоял на спардеке. Порт замер; спокойствием веяло от черной неподвижной воды гавани, неба и звезд.

Почему-то вспомнился поляк и его слова: «Вóйна бэндзе, пан». «Да ну его к дьяволу!» – И Микешин направился к капитану.

У Виталия Дмитриевича был Чумаков.

– Ну что пригорюнились, Игорь Петрович? – взглянул капитан на Микешина.

– Да так, ничего. Вот только «Астру» не выпускают в море.

Дрозд отложил трубку. Чумаков привстал:

– Почему не выпускают? Кто?

Микешин рассказал о своем посещении парохода.

– Сегодня какое число? Семнадцатое? Завтра я позвоню в Берлин, в торгпредство. Попытаюсь выяснить, в чем дело. Такой случай, конечно, может быть, но уж подозрительно долго они тянут с выгрузкой и погрузкой. Наши суда простаивают здесь уйму времени. Раньше этого никогда не было, – сказал Дрозд. – В общем, завтра попробуем разузнать обстановку. Спокойной ночи.

Утром капитан отправился на переговорную станцию. «Тифлис» заканчивал выгрузку. Стивидор Буш предупредил Микешина, что завтра приступит к погрузке, но категорически отказался от помощи команды:

– Я не могу ставить ваших матросов, чиф. К вам идут тяжеловесы, а работа с ними требует квалификации. Кто будет отвечать за ваших людей, если произойдет какой-нибудь несчастный случай?

– Мы будем работать бесплатно, – смотря в маленькие светлые глазки стивидора, настаивал Микешин.

Это было заманчивое предложение; Буш потер подбородок, затем с сожалением отказался:

– Нет. Не могу. Вопрос совершенно ясен. Будем грузить один трюм настоящими грузчиками. Всего хорошего!

Игорь теперь ясно понял, что стивидору очень хотелось заработать на погрузке, но что-то ему мешало. Что же?..

Он с нетерпением поглядывал на стенку, ожидая капитана. Наконец он заметил его неуклюжую высокую фигуру, двигавшуюся вдоль причала, и перешел к трапу.

Дрозд поднялся на палубу, взял старпома под руку и тихо сказал:

– Пошлите за Константином и сами зайдите ко мне.

Микешин старался по лицу капитана определить, какие он принес новости, и решил, что хорошие. Дрозд был в прекрасном настроении.

Когда в каюту пришел Чумаков, Дрозд улыбнулся:

– Знаете, друзья, кажется, наши опасения были напрасными. Я говорил с Гришиным. Он сказал, что им это все известно: их информировали военные власти. А сейчас вот я встретил капитана с парохода «Днепр». Он пришел сегодня утром. Говорит, что его далеко в море встретили два тральщика и провели по фарватеру. В Ленинграде тоже все спокойно: стоит «Вторая Пятилетка» и грузится на Штеттин. Так обстоят дела.

Чумаков с облегчением вздохнул. У Микешина исчезло беспокойство, владевшее им со вчерашнего дня.

– Заходил я и к капитану порта; со стариком я знаком давно, – продолжал Дрозд. – Сколько он у меня вина выпил! Можно сказать, «друг-приятель». Клянется, что через два-три дня фарватер очистят.

– А почему они «Астру» с тральщиками не могут вывести? – спросил замполит.

– Я спрашивал. Говорит, что «Днепр» они вынуждены были провести и провели с большим риском. Не оставлять же его в море. Звучит это правдоподобно. А что с погрузкой?

– Завтра начнут. От наших людей Буш отказался.

– Это хуже. Но что ж поделаешь! Попробую еще я с ним поговорить. Вы направьте Буша ко мне, Игорь Петрович, когда он появится.

5

Минуло три дня. Никаких изменений не произошло. Суда в море еще не выпускали. Печально стояла «Астра» с задраенными трюмами, готовая к выходу. Погрузка на «Тифлисе» шла медленно.

Дни стояли жаркие и безветренные. Солнце палило, как в тропиках, воздух был неподвижен. Грузчики работали лениво, обливаясь потом, и без конца вылезали из трюма пить воду. Какое-то странное оцепенение охватило и экипаж «Тифлиса». Матросы слонялись, как сонные мухи, и, хотя Микешин по-прежнему каждый вечер составлял план заданий на следующий день, работа шла вяло.

– Прямо не знаю, что и делать, Игорь Петрович, – жаловался боцман. – Так здорово выгружали, а тут вроде подменили ребят. Никак дело не двигается вперед. Вот мачты не можем докрасить. Где это видано? Три дня…

Но Микешин и сам изнывал от этой липкой жары и отсутствия обычного живого темпа погрузки. «Выкупаться бы! Поплавать бы в прохладной водичке», – мечтал он.

Его мысли как будто угадал Чумаков:

– Давайте сделаем экскурсию на озеро. Здесь недалеко трамваем. Заберем ребят, ужин. Покупаемся. Что вы скажете? Тем более что завтра воскресенье.

– Замечательно, Константин Илларионович, – обрадовался Микешин. – Вы гений! Как я раньше до этого не додумался?

Предложение Чумакова команда встретила с энтузиазмом.

6

Микешин спал плохо. Он проснулся в пять часов утра, отдернул шторку и выглянул в иллюминатор. Над портом висела дымка. Солнце уже встало. Пока еще не чувствовалось жары, но день обещал быть отличным.

Игорь соскочил с койки, сунул голову в раковину умывальника, пустил воду. Прохладная вода словно смыла остатки сна. Сделал несколько гимнастических движений и почувствовал себя совсем бодро.

Затрещал телефон. Игорь снял трубку и услышал хриплый голос Дрозда:

– Немедленно зайдите ко мне.

Микешин хотел попросить пять минут на одевание, но телефон щелкнул, – капитан повесил трубку. Игорь торопливо натянул на себя костюм и, не повязывая галстука, пошел к капитану.

К своему удивлению, он застал там Чумакова и Курсака. Дрозд в пижаме стоял у радиоприемника. Из динамика неслись истерические выкрики на немецком языке. У всех на лицах была растерянность. Чумаков сидел бледный, с крепко сжатыми челюстями, смотря в одну точку перед собой. У Курсака прыгало левое веко: это с ним бывало всегда в минуты сильного волнения или раздражения. Дрозд держал в руке зубную щетку, так и забыв положить ее.

– Что случилось? Не едем на озеро? – спросил Микешин, чувствуя, как весь он наполняется отвратительным холодом. Он боялся услышать ответ «не едем», потому что вслед за этим должно было случиться что-то страшное.

Дрозд строго сказал:

– Какое там озеро! Война, Игорь Петрович. Сегодня немцы бомбили наши города. Вот сейчас говорит этот чубатый маньяк. Он грозится уничтожить Советскую Армию в три месяца и рассчитаться с коммунистами. Ну, нам некогда его слушать. Более ясного он ничего не скажет.

Капитан с ожесточением повернул рукоятку приемника. В каюте стало тихо.

У Микешина в ушах стояли слова: «бомбили наши города». Наверное, Ленинград тоже. Там Женя, Юрка, мама!

Капитан снова заговорил. Голос его звучал спокойно:

– Как быть с вами, Константин Илларионович? Ваше положение хуже, чем у всех нас.

Чумаков невесело усмехнулся:

– Думаю, что они прекрасно осведомлены о нашей структуре и давно, знают, что такое «первый помощник».

– Ничего. Вы станете «дублером старшего механика». Теперь надо, если успеем, собрать команду, объявить ей обо всем происшедшем. Чтобы все действия были организованны. Иначе можно погубить весь экипаж. Иван Федорович, идите в машину… – капитан не успел закончить фразу. В каюту без стука ворвался вахтенный с перекошенным лицом и закричал:

– Виталий Дмитриевич! Фашисты заняли машинное отделение, выгнали оттуда вахтенных, по всему судну поставили военных матросов и никому не дают уходить с борта. Что еще за номера? – Губы у матроса тряслись. Видно, он крупно поговорил с немецкими матросами.

Курсак рванулся с кресла. Капитан остановил его:

– Война, Александров. Сейчас Игорь Петрович придет и все расскажет. Скажи ребятам, чтобы оделись почище.

Матрос, испуганно посмотрев на капитана, убежал. Дрозд оглядел присутствующих:

– Опоздали… В машину теперь не попадешь. Игорь Петрович и Константин Илларионович, идите к команде. Постарайтесь объяснить все. Я сейчас оденусь и спущусь.

Из капитанской каюты вышли молча. Да и что тут скажешь, когда над всеми нависло это черное, страшное слово – «война».

7

Оторванные от родины, которая подверглась смертельной опасности, безоружные, лишенные возможности защищаться, люди сразу осознали весь трагизм своего положения. Они очутились в лапах сильного и безжалостного врага.

Это был коварный план, скрывавшийся за такими недавними улыбками, рукопожатиями, уверениями в добрососедских отношениях. За два дня до того, как Гитлер начал войну, в немецкие порты пришли советские торговые суда.

Пришли и на родину больше не вернулись.

8

Микешин и Чумаков прошли в столовую. Там собралась почти вся команда. Люди, одетые в выходные костюмы, сидели молча и ждали. Увидя Микешина и замполита, несколько человек бросились им навстречу:

– Константин Илларионович, неужели война? А как же с нами? Что будет? Вот сволочи…

– Эх, если бы быть в Ленинграде, со всеми вместе…

– Война, ребята. Сейчас трудно сказать, что с нами будет, какое решение примут гитлеровцы. Но мы живы пока, а живой человек может много сделать. Я не думаю, чтобы немцы нас уничтожили. Все-таки мы находимся под защитой международного закона.

Чумаков говорил спокойно и ласково. Так говорят, утешая людей в большом горе. В столовую вошел Дрозд. Впервые за два года совместного плавания Микешин увидел капитана в форме. На нем были синий костюм с блестящими нашивками и новая фуражка. На груди орден Красного Знамени.

«Оказывается, у него есть орден; Дрозд ничего об этом не говорил», – подумал Микешин, с удивлением и уважением глядя на капитана.

Дрозд выглядел совсем другим: он выпрямился, плечи у него расправились. Спокойное величие читалось в его лице, в пристальных небольших черных глазах.

Теперь это был не просто капитан теплохода «Тифлис» Дрозд, а представитель огромной страны, гордящийся тем, что он ее представляет. Первый удар врага на этом маленьком кусочке советской земли принимал он.

Дрозд сел, и его сразу, так же как и Чумакова, забросали вопросами. В открытую дверь за притихшей командой с интересом наблюдал немецкий матрос-автоматчик.

– Что делать-то будем, Виталий Дмитриевич? – спросил боцман так, словно ожидал от капитана обычных распоряжений по судну. От этого, такого обыденного, вопроса губы Дрозда чуть тронула улыбка, но тотчас же исчезла.

– Что делать? Будем держаться вместе. Не поддаваться на провокации. И помнить, что мы русские, советские люди. Пока больше ничего. Подождем властей.

– А домой нас не отправят? – с надеждой спросил один из матросов.

– На эти вопросы я не могу ответить. Все выяснится очень скоро. А теперь завтракайте поплотнее. Я пока пойду к себе. – И капитан вышел из столовой, не взглянув на посторонившегося автоматчика.

Микешин вышел на палубу вслед за ним и задумчиво остановился у фальшборта.

Со стоявшего напротив финского парохода на советское судно с любопытством смотрела команда. Игорь уже не думал о том, что будет с ним самим, с экипажем. Он представил себе гитлеровские «мессершмитты», летящие над родным городом, звук сирен, падающие бомбы, взрывы, горящие дома и убитых людей.

Все это совсем недавно Игорь видел в кинохронике, в которой немцы с садистской скрупулезностью показывали свои «победы» на Крите, бомбежку Ковентри и Дюнкерка. Офицеры, сидевшие в зале, неистово хлопали и кричали «хайль». Микешину стало противно, и он, не досмотрев картину, ушел из кино.

Врезалась в память светловолосая француженка, совсем молоденькая, прижимавшая ребенка к груди. Они лежали у обочины дороги, у матери изо рта бежала струйка крови. Мимо громыхали танки с черными крестами на башнях.

Микешин содрогнулся. Может быть, вот так же лежит Женя с Юркой…

Он представил себе границу в это тихое летнее утро, фашистские полчища, попирающие его землю, уничтожающие все на своем пути, лица врагов, злобные, хищные и жестокие. И, пожалуй, эти лица были отвратительнее всего. Он чувствовал, как исчезают все его мысли, уступая место ненависти к этим лицам.

Ну ничего. Получите же вы! Не по зубам Гитлер схватил кусок…

9

К «Тифлису» подходил военный катер. Он ошвартовался у стенки. Матросы-автоматчики вытянулись по стойке «смирно», – на борт поднимались какие-то важные морские чины. Щелкнув каблуками и вытянув руки, немцы прокричали «хайль Гитлер» и кучкой остановились у трюма № 4.

Один из офицеров, видимо старший, жестом подозвал к себе матроса и отдал какое-то приказание. Двое автоматчиков бросились наверх.

Через минуту на палубу медленно сошел Дрозд. Он высоко держал голову, смотрел прямо перед собой. Дрозд остановился, широко расставив ноги, как бы утверждая свое право стоять на этой палубе, и заложил руки назад.

За ним, почти касаясь автоматами его спины, встали матросы-немцы.

К капитану подошел старший морской офицер:

– Великая Германия сегодня объявила России войну. Хайль Гитлер! Ваше судно, капитан, мы берем как военный приз. Спустите флаг.

Капитан не двигался и молчал.

Команда «Тифлиса», находившаяся на палубе, застыла в ожидании. Что-то должно было сейчас произойти.

– Вы поняли меня, капитан? – раздраженно спросил немец. – Опустите флаг.

Дрозд на чистом немецком языке ответил:

– Только «величием» Германии можно объяснить это подлое нападение. На объявление войны у нее не хватило ни честности, ни мужества. Германия ударила Россию в спину; поэтому я протестую. Мое судно было бы призом, если бы его захватили в открытом море. Вы плохо знаете международное право. «Тифлис» принадлежит Союзу Советских Социалистических Республик, и до флага ни я, ни один человек из моей команды не дотронется. А если это сделаете вы, то это будет насилием.

Капитан замолчал. Он прекрасно понимал, что протест ничего не изменит, но он должен был его заявить. Это единственное, что оставалось у него, чтобы показать гитлеровцам свое отношение к происходящим событиям. Лицо немецкого офицера покраснело. Он со злостью взглянул на капитана и крикнул:

– Лейтенант! Спустите флаг!

Молодой немец козырнул и побежал к флагштоку.

– Я протестую. Не трогайте флаг! – снова раздался голос Дрозда. Он невольно сделал шаг вперед. Автоматчики схватили его за руки.

На палубе стало так тихо, что было слышно, как дышит капитан. Микешин рванулся к корме, но услышал знакомый голос Чумакова:

– Спокойно, Игорь Петрович!

Все кипело внутри у Микешина. Ненависть, любовь к судну, обида за флаг и за свое бессилие…

Немецкий офицер развязывал флагофал.

Флаг пополз вниз – медленно…

У всех стоявших на палубе перехватило дыхание. Дрозд вырвал у автоматчика руку и поднес ее к фуражке. Кто-то обнажил голову, кто-то замер в напряженной позе. Командный состав «Тифлиса» стоял неподвижно, так же, как и капитан, держа руку у козырька.

Моряки прощались со своим флагом…

За этот флаг умирали в революцию их отцы, завоевывая право на светлую жизнь, с ним шли в бой голодные и оборванные бойцы Красной Армии в гражданскую войну. Его поднимали везде, где раздавалось призывное слово «свобода». Они плавали под этим флагом, с достоинством нося его на флагштоке. Они гордились его цветом.

Алый флаг Родины…

Слеза поползла по щеке Микешина.

Ничто не нарушило этой минуты тишины. Офицер спустил флаг, отвязал его, аккуратно свернул, положил в поданную ему немецким матросом каску и понес на катер.

Книга третья. ILAG-99

Глава первая

1

У борта «Тифлиса» остановился грузовик. Из него выпрыгнули солдаты и офицер в большой фуражке, на которой тускло поблескивал знак: череп и кости. Офицер бегом взбежал по трапу. За ним, стуча сапогами и цепляясь автоматами за трап-тали и леера, на палубу неуклюже поднялись солдаты. Нескольких слов, которые резко бросил вновь прибывший немецкому морскому офицеру, было достаточно для того, чтобы морские власти уступили место сухопутным.

Раздался свисток командира, и моряков-немцев как ветром сдуло с палубы «Тифлиса». Теперь на пароходе хозяйничали пресловутые гитлеровские охранные войска СС, или «Черная смерть», как их называли сами немцы.

Офицер-эсэсовец подошел к капитану и, невозможно ломая русский язык, сказал заранее, наверное, вызубренную для этого случая фразу:

– Пятнадцать минут на сбор. – И вдруг заорал, уже по-немецки: – Schnell! [16]16
  Быстро! (Нем.).


[Закрыть]Сакраменто!

Дрозд спокойно ответил:

– Не кричите. Я передам команде.

Но фашист снова прокричал какие-то распоряжения, и солдаты начали загонять моряков в помещения. Кто-то из эсэсовцев обнаружил ледник. Они немедленно сбили замок, один залез внутрь и стал выбрасывать оттуда продукты. На палубу полетели колбасы, банки консервов, пачки масла, сыры, сгущенное молоко. Забыв про моряков, солдаты бросились к леднику. Они хватали все, что попадало под руки, и рассовывали по карманам.

Офицер, увидев это, опять закричал что-то, и солдаты разбежались по каютам.

…Команда «Тифлиса» навсегда покидала теплоход…

Микешин собирал свои вещи. У двери, подбоченясь, стоял эсэсовец и поглядывал на часы. Игорь Петрович сдернул с матраца чехол. Туда он не раздумывая бросал одежду, книги, папиросы…

Действовал он машинально. Ему было все равно, что брать. Он задумчиво остановился посреди каюты: кажется, больше ничего не нужно. Взгляд его упал на фотографию жены. Он взял ее и бережно принялся обтирать платком.

Солдат заглянул на портрет через плечо Микешина.

– Schöne Frau [17]17
  Красивая женщина (нем.).


[Закрыть], – хихикнул немец.

Игорь ничего не ответил и спрятал фотографию в нагрудный карман.

На палубе послышались какие-то выкрики, топот ног. Эсэсовец опять посмотрел на часы. Лицо его приняло строгое, начальственное выражение. Он сказал Микешину:

– Марш!

Игорь взял мешок. Они вышли на палубу. На причале офицер со списком в руках строил моряков в две шеренги: комсостав отдельно от команды. Микешин встал рядом с капитаном.

Через несколько минут на «Тифлисе» не осталось ни одного моряка. Теплоход стоял опустевший, печальный. Хлопали на ветру раскрытые двери. На палубах валялись обрывки бумаги, пустые коробки, затоптанные сапогами окурки. Через фальшборт свешивались головы эсэсовцев, наблюдавших за происходящим на берегу. Игорь мысленно прощался с теплоходом; он любил «Тифлис», с которым было связано столько хорошего…

Вот он, «Тифлис», совсем недавно гордо разрезавший своим острым штевнем морскую зыбь, стоит одинокий, без флага. Он с честью выходил из штормов, боролся с ветром и непогодой, шел через туманы. Крепкий, надежный, добротно построенный на ленинградском заводе. Теперь он уходил из жизни Микешина. Уходил навсегда, унося с собой частицу души старпома.

Наверное, многие испытывали такое же чувство. Люди стояли мрачные, безразличные к тому, что делал немецкий офицер. Он пересчитывал всех, тыкая каждого пальцем в грудь. Счет сошелся со списком. В грузовик влезло несколько солдат. Двое остались на земле и начали подталкивать моряков к машине. Когда все забрались в кузов, офицер сел в кабину. Шофер завел мотор.

– Прощай, «Тифлис»! – крикнул кто-то.

Грузовик завернул за угол склада, и теплоход исчез из глаз.

2

У въезда в лагерь, состоявший из новых некрашеных бараков, обнесенных двумя рядами колючей проволоки, стояли два человека. Один из них, молодой красивый парень в сером костюме с фашистским значком на пиджаке, подошел к машине и сказал по-русски:

– Пока поживете здесь. Я буду ваш долметчер. Ну, переводчик. Можете занимать крайний барак. Не думайте бежать. За это… – переводчик выразительно нажал указательным пальцем воображаемый спусковой крючок…

В бараке пахло свежей сосной, в окна, закрытые решетками, прорвались солнечные лучи и нарисовали на полу шахматную доску. Все было чистое, свежее, не обжитое. На столе стояли алюминиевые каны-кувшины, миски, толстые глиняные кружки, лежали ложки. Комендант приготовился к встрече «дорогих гостей».

– А здесь не так плохо, чувствуется забота о людях, – зло засмеялся Александров, забрасывая свой мешок на верхнюю деревянную койку.

На шутку никто не ответил. Все молча входили и занимали места. В окно с любопытством заглядывал охранник-часовой. Пришел переводчик. Он принес несколько листков с напечатанным на машинке текстом на русском языке.

– Правила поведения. Надо руководствоваться имя.

– Так это же для военнопленных, а мы интернированные, – взглянул на долметчера капитан Дрозд.

– Правила одни и те же. Руководствуйтесь ими.

В «правилах» все запрещалось. За нарушения полагалась либо тюрьма, либо смертная казнь. Последняя встречалась чаще.

– Какая щедрость! Раздают смерть всем желающим. А в общем мерзость. Все это дает им неограниченные возможности для уничтожения наших людей, – сказал Дрозд, с отвращением бросая листки на стол.

…Во дворе послышался шум подъехавшего автомобиля и радостный возглас: «Наши приехали!»

Микешин вышел из барака.

С двух грузовиков прыгали на землю люди, одетые в штатское. Это были команды с советских пароходов «Крамской» и «Днепр», тоже захваченные гитлеровцами. То и дело раздавались возгласы: «Вася, и ты здесь!», «Здорово, корешок, тоже попал сюда?», «Ах, черт, где пришлось свидеться!»

Среди приехавших Игорь узнал капитана Горностаева, с которым несколько лет назад познакомился в Генуе. Теперь он командовал «Днепром». «Нет, ничем он теперь не командует…» – с горечью вспомнил Игорь.

Микешину был симпатичен этот еще не старый, невысокого роста человек. Он хотел подойти к Горностаеву, но неожиданно кто-то тронул Игоря за рукав. Микешин обернулся и, к своему удивлению, увидел боцмана с «Унжи» – Костю Кириченко. Они обменялись крепким рукопожатием.

– Вот, Игорь Петрович, где встретились. Я последнее время на «Крамском» плавал, вот и попал в этот переплет…

Микешин обрадовался встрече с Кириченко. В памяти отчетливо встала маленькая старая «Унжа», ее капитан и команда. Не ладил Игорь с боцманом. Но в день ухода Микешина с «Унжи» Костя пришел к нему, уселся на стул и долго молча теребил кепку. Молчал и Игорь. Наконец боцман смущенно сказал:

«Идете на большое судно, кажется? Покидаете нас, Игорь Петрович? Вот… не сплавались мы с вами, а мне почему-то жаль, что вы уходите. Какой-то новый помощник придет…»

«Боишься, что еще хуже будет?» – засмеялся Микешин.

Костя вскинул на Игоря свои черные глаза:

«Не боюсь. Не люблю перемен. Привык к вам. Вы моряк. Большую услугу оказали судну, когда бревна спустили за борт. Помните?»

Игорю тогда приятна была скупая Костина похвала. «Счастливого вам плавания на новом пароходе, Игорь Петрович. Наверное, там лучше боцман попадется. До свидания. Может, еще встретимся…»

И вот встретились…

Мелкими, несущественными показались теперь все прежние недоразумения.

Люди с «Крамского» и «Днепра» поместились в том же бараке, но в других комнатах. Моряки почувствовали себя сильнее оттого, что их стало больше. Они собирались группками и обсуждали свое положение:

– Требовать надо, чтобы нас отправили домой!

– Вызвать сюда переводчика, пусть передаст коменданту, что мы не будем подчиняться их правилам!

– Мы находимся под защитой международного закона!

– Сволочи, не дали даже взять продуктов с судна…

Так прошло несколько часов. Раздался звук гонга: моряков собирали на обед.

Взяли миски и выстроились в длинную очередь у кухонного окна. Повар, толстый и наглый, не глядя, опускал поварешку в огромный котел, выплескивал ее содержимое в миску, бросал кусок хлеба и, если моряк задерживался на секунду, дико орал непонятное слово «Los!» [18]18
  Проходи! (Нем.).


[Закрыть]

Ели прямо на дворе. Тошнотворный ревеневый суп не лез в горло. Вернее, это был не суп, а бурда из воды, рубленого ревеня и каких-то опилок. Большинство вылило суп. Пожевали хлеба, запили черным, как чернила, искусственным кофе без сахара. На этом обед кончился.

3

Утром, в шесть тридцать, в коридоре раздалась команда «Steht auf!» [19]19
  Встать! (Нем.).


[Закрыть]и свисток. Подъем.

Начинался второй день войны, второй день плена. После умывания дежурные взяли каны, остальные выстроились за завтраком. Он состоял из микроскопического кусочка маргарина, такого же кусочка кровяной колбасы и куска хлеба. Повар предупредил, что хлеб выдан на весь день.

После завтрака переводчик приказал построиться на проверку. Построились. Из комендатуры вышел человек в галифе с овчаркой и офицер сухопутных войск. Переводчик скомандовал: «Achtung!» [20]20
  Внимание! (Нем.)


[Закрыть]

«Appell» [21]21
  Проверка, перекличка (нем.).


[Закрыть]начался.

Офицер держал в руках список, а переводчик выкликал фамилии по другому списку.

После переклички комендант пожелал сказать несколько слов. Он сомкнул ноги, заложил руку за лацкан, неестественно напряженным голосом прокричал «хайль Гитлер», вытянул руку и только после этой церемонии начал говорить. Пространная речь коменданта сводилась к тому, что моряки должны быть послушными, точно выполнять правила поведения и спокойно ждать конца войны. Война кончится через два-три месяца, и тогда будет видно, что делать с моряками. Он, комендант, лично думает, что всех, кто себя хорошо вел, отпустят к их «фрау» домой. Конечно, кто не захочет подчиняться… пусть пеняет на себя…

– А почему это война кончится через два месяца? – спросили из строя.

– Was?.. [22]22
  Что?.. (Нем.)


[Закрыть] – вопросительно посмотрел комендант на переводчика.

– О! – комендант сделался важным и надутым как индюк. – Разве Россия может выдержать наш блицудар? Мы разобьем вас раньше, чем через два месяца. Хватит тридцати дней для того, чтобы во всяком случае занять Москву.

– Врет, фашистская морда! – убежденно и громко сказал Микешин.

Комендант по интонации понял, что этот «матрос» сомневается в его словах. Он о чем-то спросил переводчика, тот кивнул головой. Комендант покраснел, выдернул из кармана газету и заорал что-то, брызгая слюной. Овчарка оскалила зубы. Он вертел газетой перед самым лицом Микешина. Огромный красный заголовок можно было легко прочесть:

«Sondermeldungl

Особое сообщение!

За сегодняшние сутки победоносные германские войска продвинулись в глубь территории противника на всех фронтах на 100 километров. Взято в плен 50000 человек, захвачено… Фюрер наградил железным крестом с бриллиантом генерала…»

– Этого тебе мало? Так завтра будет больше, во много раз больше! Тогда поверишь, большевик? – орал немец, тыча газетой в лицо Игорю.

Наконец комендант перестал кричать, сунул газету в карман, отер платком лицо и приказал распустить моряков.

К Микешину подбежало несколько человек:

– Игорь Петрович, что вы там прочли? Чего он так орал?

– Липа, – нехотя отозвался Микешин. – Врут о своих победах.

…Газеты проникли в лагерь в этот же день. Их читали те, кто знал немецкий язык, а те, кто его не знал, разглядывали фотографии. Они были красноречивее всякого текста: колонны красноармейцев, оцепленные фашистскими автоматчиками, исковерканные танки и самолеты с красными звездами…

Люди не хотели верить… Они не могли верить. Все восставало в них против этих сообщений о победах врагов.

Моряки помрачнели. Они либо сидели с закрытыми глазами, подставив лица солнцу, либо бродили по двору парами, тихо разговаривая. Многие читали. Не было среди моряков ни одного, кто забыл бы взять с собой книгу. Они не успели взять очень необходимые вещи, но книги захватили все.

4

Подъем, «апель», завтрак…

Так однообразно прошли три дня.

В лагере поставили репродуктор. Теперь гитлеровское радио гремело с утра до ночи. Противные истерические голоса выкрикивали речи; оглушали марши и без конца передаваемые сводки с фронта.

Солнце пекло. От него невозможно было скрыться. Во дворе лагеря, почему-то засеянном посредине пшеницей, не росло ни одного деревца, ни одного кустика. Моряки вяло слонялись по двору, с надеждой поглядывая на домик комендатуры: может быть, выйдет оттуда переводчик и объявит, что их отправят на родину. Но из комендатуры никто не выходил.

Никаких изменений не происходило, если не считать того, что увеличили охрану и солдаты спешно натягивали третий ряд проволочной ограды.

Игорь особенно тяжело переживал это время. Он часами просиживал под солнцем с закрытыми глазами, погрузившись в мучительное раздумье. Его живая и деятельная натура протестовала против этого безнадежного сидения.

Что-нибудь делать! Добиваться возможности действовать. Бежать! Но как? Надо выйти за ворота, за проволоку. Так, как это делают французы из соседнего лагеря. Их гоняют на работы почти без охраны, и они бегут.

А вдруг обменяют и отправят на родину? Надо подождать.

Неплохо понимая немецкий язык, Микешин слушал радиопередачи, просматривал газеты и ничего не мог понять из того, что происходило сейчас на родине. Почему так стремительно откатываются советские войска, оставляя город за городом? Игорь привык верить в то, что Красная Армия – одна из сильнейших, если не самая сильная армия в мире. Сначала он сомневался в правдивости фашистских реляций, но с каждым днем становилось яснее, что если гитлеровцы и преувеличивают свои победы, то доля правды в их сообщениях есть.