Текст книги "Штурман дальнего плавания"
Автор книги: Юрий Клименченко
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
Стол был накрыт со знанием дела; даже изощренный гурман не мог бы придраться к чему-нибудь. Водка «со слезой», вишневая наливка, зернистая икра, розовая, источающая жир семга, осетровый балык, фрукты – одним словом, все, что так любят иностранцы, приезжающие в Россию.
Ровно в восемнадцать часов в салон вошел мистер Бартон и оценивающе оглядел стол. Виталий Дмитриевич усадил гостя, который что-то говорил о приятном путешествии и преимуществах парохода перед поездом.
Ресторатор Василий Иванович обслуживал капитана и гостя в отлично сидевшем на нем черном смокинге и хрустящей крахмальной сорочке. Просто не верилось, что этот элегантный и молчаливый «стюард» только что громил на собрании нерадивых корреспондентов (он был редактором судовой стенгазеты).
Сначала разговор шел вокруг торговли. Говорили о возможностях ввоза продукции фирмы, представителем которой, очевидно, был Бартон. Затем лорд похвалил английское произношение капитана. Виталий Дмитриевич усмехнулся:
– Я жил довольно долго в Англии и Австралии. Там и выучил язык…
Мистер Бартон повеселел:
– Самые лучшие годы своей жизни я провел в Австралии. Невозвратимая молодость…
Англичанин прикрыл глаза, как бы переносясь на минуту в далекий Сидней. Потом с сожалением вздохнул.
– Хорошее время было. Если бы скинуть лет двадцать! Даже десять! Не правда ли, мистер Дрозд?
Дрозд набивал трубку, дружелюбно посматривая на лорда Бартона:
– Да, хорошее время. Боевое. Но я не очень люблю Австралию.
Бартон сделал протестующий жест:
– Как это можно?! Чудесная богатая страна, великолепный климат. Кстати, в каком году вы жили в Австралии?
– В тысяча девятьсот девятом, в Сиднее. Как раз в тот год, когда там вспыхнула стачка овцеводов.
Англичанин поморщился:
– Да, да, как же; эту историю с овцеводами я хорошо помню. Надо сказать, глупейшая стачка.
– Вы находите?
– Безусловно. Разве нельзя было сделать все иначе, мирным путем? Нет, нет, все было плохо задумано и организовано.
– Ну, я не сказал бы этого. Ведь овцеводы все-таки добились своего!
– Добились! Добились потому, что власти не хотели кровопролития…
Мистер Бартон нервно налил себе рюмку водки и залпом выпил ее. Видимо, эти воспоминания раздражали его.
– Все же, если мне не изменяет память, кровопролитие и избиения были! – смотря в упор на Бартона, сказал капитан. – Между прочим, вы не помните, мистер Бартон, человека по прозвищу Лонг Билли? [9]9
Длинный Билли (англ.).
[Закрыть]
Добродушное выражение исчезло с лица англичанина:
– Этого проходимца? Одного из организаторов стачки? Отлично помню.
– Его, кажется, судили?
– Судили.
– И какой же приговор вынес суд?
Мистер Бартон нахмурился, потом высокомерно бросил:
– Он не заслуживал ничего больше, как быть повешенным.
Виталий Дмитриевич затянулся из трубки:
– Значит, повесили?
– Нет. Этому негодяю удалось бежать из тюрьмы.
– Видно, здорово насолил в Австралии. Лонг Билли? – усмехнулся Дрозд. – Ловкий, верно, был парень.
Лорд Бартон, скрывая досаду, примиряюще сказал:
– Я понимаю, капитан, что у нас разные точки зрения, но если бы вы знали этого бродягу, то, вероятно, присоединились бы к моему мнению.
– Негодяй, проходимец, бродяга… – Дрозд задумчиво крутил в пальцах пустую рюмку. – Нет, Билли был искренне предан борьбе за улучшение жизни рабочих. Он отдал ей много лет своей молодости…
– Вы говорите так, капитан, как будто бы хорошо знали этого человека, хотя…
Но Виталий Дмитриевич не дал ему договорить. Он наполнил рюмку гостя и сказал:
– Оставим эту тему. Поговорим лучше о женщинах.
Бартон облегченно вздохнул и с удовольствием выпил.
– Я помню одну очень красивую женщину в Сиднее, – начал Дрозд. – Может быть, вы тоже помните ее? Лола Рик. – Дрозд испытующе посмотрел на лорда. – Знаменитая танцовщица из кабаре «Золотая подкова».
Мистер Бартон пошевелился в кресле и кисло ответил:
– Припоминаю. Вы знакомы с Лолой Рик?
Он взглянул на часы, как это делают, когда торопятся. Ему уже хотелось уйти. Лорд почему-то чувствовал себя неловко с этим спокойным и вежливым капитаном.
– Нет, – засмеялся Дрозд. – Я видел ее фотографию в газетах. Хорошая была девушка. Дело в том, что после этого несправедливого приговора над организаторами стачки их судил какой-то Бартон, – видимо, ваш однофамилец. Так вот, этот молодой судья поехал с приятелями кутнуть в «Золотую подкову», и Лола Рик публично влепила ему там такую пощечину, что ее слышали по всей Австралии. «За брата!» – крикнула она; ее брата, Джемса Рика, приговорили к каторжным работам…
Лицо Бартона побледнело, он нервно комкал салфетку.
– Вы, оказывается, осведомлены о всех сиднейских сплетнях, – сказал он, с ненавистью смотря на капитана.
Облизнув сухие губы, лорд налил себе еще водки, сердито отстранив склонившегося к нему ресторатора Василия Ивановича.
– Вот видите, мистер Бартон, мы даже нашли с вами общих знакомых, – делая вид, что не замечает волнения англичанина, спокойно проговорил Дрозд. – Вы правы, я хорошо знаю и Лонг Билли, и тюрьму в Мельбурне, и тамошних молодчиков с дубинками. Вот этот шрам – их работа. – Капитан провел рукой по щеке. – Этот удар мне нанес один из особо рьяных помощников судьи Бартона. Вы, очевидно, согласитесь, что шрам не украсил моего лица? Но вообще я очень доволен, что не был повешен. Товарищи помогли мне бежать. Так выпьем же за жизнь! – и Виталий Дмитриевич поднял рюмку.
Бартон сидел пунцово-красный, с выпученными глазами и открытым ртом. Затем он быстро встал, по привычке промямлил «гуд бай» и, не подняв упавшей салфетки, проследовал к выходу.
Ресторатор вежливо поклонился…
Мистер Бартон до самого Ленинграда не выходил из своей каюты: вероятно, он боялся мести.
Но с лордом ничего не случилось.
7
«Тифлис» средним ходом шел по каналу. На мостике неподвижно стоял Дрозд в обычном своем сером плаще и кепке. Облокотившись на планширь, капитан посасывал неизменную трубку. Казалось, его совершенно не интересовали город, чудесный вечер и близкое свидание с родными. Микешина же, наоборот, волновало все. Приятное, ни с чем не сравнимое волнение благополучно оконченного рейса, радость предстоящей встречи с Женей и знакомые строения порта – все радовало Игоря. По левой стенке канала стояло множество судов.
Неожиданно Дрозд подошел к Микешину и вполголоса сказал:
– Игорь Петрович, я сойду вниз. Швартуйтесь сами. Не могу…
Микешин взглянул на капитана и увидел искривленное от боли лицо. «Опять приступ язвы, – мелькнуло у старпома. – Как же я буду швартоваться? Ведь Дрозд никому не доверял это большое, тяжелое судно. Сам швартовался. Справлюсь ли я?»
Все потускнело в глазах Микешина. Он уже не обращал внимания на ажурные портовые краны, вскинувшие свои хоботы высоко в небо, не думал о жене, не замечал красивого заката. Внутри себя Игорь ощущал какой-то холод. Им владела одна мысль: «А вдруг не смогу благополучно пришвартоваться?» Он ясно представлял себе железную стенку, куда должен был стать «Тифлис», толпу встречающих на берегу и моряков, никогда не оставлявших без внимания швартовку любого судна.
Но раздумывать было некогда: «Тифлис» подходил к Гутуевскому ковшу. Игорь нерешительно взялся за ручку телеграфа и поставил ее «на малый». Машина заработала тише, но Игорю казалось, что ход судна не уменьшился.
Эх! Если бы можно было подойти самым малым ходом, в три оборота, подкрасться незаметно к стенке…
Поворот?!
Это рулевой, не дождавшись команды старпома, вовремя привычно повернул штурвал. Кто же это на руле? Александров? Молодец! Микешин благодарно взглянул на матроса.
Вот она, железная стенка! Так он и знал: теплоход встречало множество людей. Но самое страшное заключалось все-таки не в этом. Швартоваться было очень трудно: впереди места стоянки стоял пароход, а позади – какая-то длинная баржа.
– Право руля! – неожиданно твердо скомандовал Игорь, и неизвестно отчего – то ли от собственного голоса, то ли от присутствия толпы на берегу – он вдруг почувствовал себя капитаном, решительным и смелым.
Звякнул телеграф, и ручка встала на «стоп». Микешин глазами измерил расстояние до кормы стоявшего впереди парохода.
– Игорь Петрович, якорь, якорь отдавайте, а то врежем. Обязательно врежем, – услышал он голос Александрова.
Да, якорь! Микешин совсем забыл про него.
– Левый якорь отдать! Право на борт! – старпом перебежал на крыло и дал «полный назад».
Под кормой забурлило: «Тифлис» замедлил движение, но не остановился.
– Сколько до парохода? – прерывающимся голосом крикнул в мегафон Микешин.
– Тридцать метров, – ответили с бака. – Тридцать!
Игорь скомандовал:
– Задержать канат!
«Тифлис» останавливался. С носа и кормы на берег полетели бросательные концы.
«Ну, кажется, все удачно», – облегченно подумал Микешин, утирая платком лоб. И в этот момент на мостик поднялся внезапно выздоровевший, улыбающийся Дрозд.
– Отлично, Игорь Петрович! Отлично! – сказал он, пожимая старпому руку.
– Значит, неплохо? – радостно переспросил Микешин. Он готов был расцеловать капитана за его хитрость: вот как надо учить своих помощников!
8
«Тифлис» совершил два рейса, и Микешин окончательно влюбился в свое судно. Все в нем нравилось старпому: и мореходные качества теплохода, и его внешний вид, и команда, и капитан.
Когда утром Игорь, в чуть сдвинутой набекрень фуражке, в синем, ладно сшитом макинтоше, выходил на пирс и оглядывал «Тифлис», он испытывал настоящее наслаждение. Ведь он старший помощник капитана этого великолепного теплохода. Он знал, что с его приходом жизнь на судне пошла живее, с удовольствием слышал, как о нем говорили: «Старший пришел»; «Где Игорь Петрович?»; «Спросите старпома»; «Если разрешит старпом». Да, все почувствовали, что пришел «хозяин», и все в нем нуждались.
С минуту Микешин стоял на причале, ревниво всматриваясь в каждую деталь: не портит ли вид судна неубранный кранец, не висят ли за бортом концы, поднят ли флаг, сияют ли медяшки иллюминаторов?
Нет, все в идеальном порядке!
Игорь не спеша поднимался по трапу и шел в каюту.
Быстро переодевшись в рабочий костюм, старпом начинал обход судна. Он не ленился залезать в самые отдаленные помещения, наблюдал, как идут палубные работы, как убирают пассажирские каюты, как хранят продукты, как и что готовят на обед. Все должен знать старпом.
Игорь был горд тем, что может делать все самостоятельно, не беспокоя капитана. Он знал, что нравится команде, хотя и не заискивал перед матросами. Старпом был к ним справедлив, и его уважали за это. У Микешина установились дружеские отношения с боцманом: Герджеу каждый вечер приходил в каюту старпома покурить и поговорить о делах завтрашнего дня.
Когда «Тифлис» приходил в Ленинград, Микешин почти не бывал дома. Забежит на час, и снова спешит на теплоход. Женя досадовала: «Как я жалею, Игорь, что ты пошел на «Тифлис». На маленькой «Унже» ты принадлежал мне больше… Ведь Юрка растет совсем без отца…»
Игоря огорчало, что Женя недовольна, но в душе он не хотел никаких перемен. Он любил судно, и, если бы кто-нибудь попытался нарушить установленный порядок, он принял бы это как покушение на святая святых.
Радость, счастье, полнота жизни – Игорь не задумывался, как назвать это чувство. Некогда было задумываться. Он просто жил, без остатка отдавая всего себя работе, товарищам, семье…
9
На одной из стоянок в Ленинграде в красном уголке «Тифлиса» шло общее собрание экипажа судна.
Страсти разгорались с каждой минутой. Среди всех пассажирских судов «Тифлис» раньше других выполнил годовой план. Дисциплина на теплоходе тоже была, как говорят, на высоком уровне. А вот внешне «Тифлис» уступал своему «sister-ship’у» [10]10
Судну-близнецу (англ.).
[Закрыть]«Алтаю». В прошлый рейс «Алтай» выкрасился с «ног до головы» и теперь сверкал своими надстройками, корпусом, мачтами, как кораблик на витрине магазина игрушек. Микешин сидел расстроенный: у него не хватало белил, чтобы обновить судно.
Герджеу с возмущением говорил, что бывший старший помощник, получив в отделе снабжения белила для всего судна, не считаясь с возражениями боцмана, половину из них обменял на лак и краски разных цветов. Вот теперь и ломай голову, где взять белила!..
– …«Алтай» как царская яхта выглядит. Поставить нас с ним рядом – и смотреть не захочется, – закончил свое выступление Александров.
Какому старшему помощнику приятно слушать такие речи? Микешин пошевелился в кресле и хотел еще раз попросить слова, но его опередил Курсак:
– Я могу, пожалуй, выручить Игоря Петровича. То есть, конечно, не его, – поправился стармех, – а палубу. Есть у меня небольшой запасец хороших белил – килограммов сто пятьдесят. Приготовил я их на окраску машинного отделения. Но сейчас вижу, что белила нужнее палубе, чем машине… Когда получишь, Игорь Петрович, следующую норму, возвратишь их мне…
Раздались дружные аплодисменты.
Микешин удивился и обрадовался. Ему дают сто пятьдесят кило белил! И кто дает? Курсак, еще недавно искавший в работе палубы всякие упущения. Какой хороший парень! Настоящий патриот судна! Даже боцману теперь нечего будет сказать. Да вряд ли он и захочет: вот он сидит с сияющими глазами и хлопает в ладоши…
Перед уходом домой Микешин постучал к стармеху:
– Ты собираешься на берег, Иван Федорович?
– Нет. Мои уехали на дачу…
– Давай поедем ко мне, посидим, чайку попьем. Посмотришь, как я живу.
Курсак смутился:
– Неудобно, Игорь Петрович. Ведь я не знаком…
– Чепуху говоришь, поехали.
Через десять минут старпом и стармех, оживленно разговаривая, шли по асфальтированной дороге к главным воротам порта.
10
В один из очередных рейсов «Тифлис» зашел в Гамбург, чтобы оставить там небольшой груз, принадлежавший немецкой фирме «Фосс».
Игорь был рад свиданию с этим старым гостеприимным городом, люди которого были трудолюбивы, просты и веселы. Но на этот раз Гамбург встретил их неприветливо. Улицы были пустынны. Всегда разговорчивые и веселые грузчики работали молча, на вопросы матросов не отвечали. Даже стивидор Вилли, приятель всех помощников капитанов советских судов, не зашел в каюту пропустить рюмку-другую «шнапса».
В Гамбурге властвовали штурмовики. Всюду слышался топот подкованных солдатских сапог, выкрики «хайль» и зловещий вой полицейских машин. По крайней мере, такое впечатление создавалось у свежего человека…
Хорошо, что «Тифлис» скоро уйдет из порта. Микешин, стоя на спардеке, рассеянно наблюдал за работой грузчиков.
Где-то недалеко послышался вой сирены. Из-за угла кирпичного склада показалась «Зеленая Минна». Так называли немцы полицейские автомашины с решетчатыми окнами. Машина остановилась у трапа. Из ее кабины выпрыгнул офицер в черной форме.
«Ого! Судя по погонам, какой-то большой эсэсовский чин», – думает Игорь.
Офицер бежит по трапу и, поднявшись до половины, властно говорит вахтенному:
– Капитана!
Вахтенный кивает головой и идет звать Виталия Дмитриевича. В это время Микешин видит, что из автомашины неуклюже вылезают два «шупо» – полицейские в синих мундирах и лакированных кожаных касках. Они с трудом вытаскивают из машины человека. Вернее, подобие человека. Голова у него обвязана грязной тряпкой, пропитанной запекшейся кровью, лицо в ссадинах, под глазом огромный синяк, одежда порвана. Он еле стоит на ногах.
Грузчики, находящиеся на палубе, бросают работу и подходят к фальшборту. Лицо офицера наливается кровью, и он истошно кричит:
– Вниз! Быстро!
Странно, что у такого довольно крупного человека такой визгливый, режущий ухо голос.
Грузчики испуганно отходят и торопливо спускаются в трюм.
Полицейские держат человека под руки, чтобы он не упал.
«Мерзавцы! До чего довели человека!» – сжимает кулаки Игорь.
К трапу подходит Дрозд. Глаза его сощурены. Весь он какой-то колючий, напряженный. Спрашивает:
– Что вам угодно?
Офицер двумя пальцами небрежно притрагивается к фуражке:
– Возьмите вашего человека, капитан.
Глаза Виталия Дмитриевича еще более сужаются:
– Все мои люди на борту. Через час я снимаюсь в море.
– Вам придется взять этого человека, капитан. Он ваш – коммунист. Мы высылаем его из Германии. Он не может оставаться у нас больше ни одной минуты. Эй, давайте! – кричит офицер полицейским.
«Шупо» волокут человека к трапу.
Капитан берется за поручни и, наклонившись к офицеру, тихо говорит:
– Я повторяю: все мои люди на борту. Я прошу вас: сойдите с трапа, он может не выдержать двоих. Брать я никого не буду. Понятно? Не имею права.
– Вы можете выбросить этого человека за борт, если не хотите взять его с собой в Россию. Только заберите его от нас.
– Я уже сказал, что никого не возьму.
– А, черт! Ну и нам он не нужен! – офицер сбегает с трапа и командует полицейским: – Поехали! А ты… – эсэсовец грозит кулаком лежащему у трапа человеку, – ты можешь утопиться! Если ты сегодня не уберешься, то…
Человек испуганно втягивает голову в плечи. «Черный» влезает в кабину. Машина дает сигнал и через секунду скрывается.
Проходит несколько минут в полном молчании. Затем незнакомец пугливо озирается. Вблизи никого нет. Он поднимается, глаза его загораются радостью:
– О, как я счастлив! Наконец я у своих! Вы, конечно, возьмете меня, господин капитан? Сколько я пережил! Посмотрите, что сделали со мной эти изверги.
Он поднимает рубашку. Его грудь и живот покрыты синими вздувшимися полосами. Капитан молчит, – видимо, о чем-то думает, а человек продолжает:
– Я коммунист. Мой партийный билет уцелел чудом.
Он зашит у меня в лацкане пиджака. Дайте мне нож, и мы его достанем. Мое имя Альфред Курц.
Дрозд молчит.
– Разрешите мне на борт, господин капитан. Я вам расскажу все подробно. Я знаком с Тельманом, – доверительно шепчет незнакомец и делает шаг к трапу.
– Я вас не возьму. Идите к консулу, – говорит капитан.
– Как не возьмете? Я вас умоляю! Вы же слышали: меня убьют… – Лицо человека становится жалким, по его щекам текут слезы. – Умоляю! Во имя бога. Возьмите… – И он падает на колени.
Тяжелая картина.
«Неужели Дрозд откажет? Какая жестокость!» – думает Микешин и бросает взгляд на матросов.
Они стоят, сбившись в кучку, и с надеждой смотрят на капитана. Герджеу в раздумье скребет щеку и наконец решительно подходит к Дрозду:
– Виталий Дмитриевич, пропадет человек. Ведь они его замучают. Надо бы взять, свой парень…
Капитан смотрит на Герджеу и, кажется, колеблется, но потом говорит резко:
– Не могу! Такие вопросы решает консул. Вахтенный, на судно никого не пускать!
– Есть никого не пускать! – нехотя отвечает вахтенный.
Дрозд уходит в каюту.
– Капитан! – отчаянно кричит стоящий на коленях немец.
Но Виталий Дмитриевич не оборачивается.
Человек поднимается с колен, безнадежно машет рукой и плетется вдоль набережной.
– Шел бы ты к консулу, браток, – вздыхает кто-то из матросов…
Спустя два месяца «Тифлис» снова зашел в Гамбург.
Микешин и Герджеу сидели в портовой кантине [11]11
В столовой (нем.).
[Закрыть]у фрау Эльзы и пили искусственный лимонад. Эльза, маленькая, хорошенькая немка, выглядела плохо: похудела, побледнела, глаза ввалились. Ее Карла арестовали и отправили в «КЦ». За что – ей так и не удалось узнать.
В пивной пусто. Занят один столик. За ним обедают несколько рабочих, они разговаривают вполголоса.
Дверь открывается, в кантину входит мужчина. На нем отлично сшитый серый костюм, в петличке свастика. Он быстро оглядывает комнату, находит портрет фюрера, вытягивает руку и кричит резким голосом:
– Хайль Гитлер!
Рабочие и Эльза нехотя поднимают руки и устало отвечают:
– Хайль.
Немец разваливается на стуле:
– Пива! Да поживее!
Пока Эльза наливает кружку, он осматривает посетителей. Микешин встречается с ним взглядом. Где-то Игорь видел эти тусклые глаза… И лицо знакомо. Где же он видел этого человека? Игорь напрягает память, и вдруг оживает тягостная картина: пасмурный день, дождь, человек, стоящий на коленях на мокром асфальте, жалкое лицо, и слезы, бегущие по щекам…
Он! Теперь не может быть сомнения. Он!
Микешин схватывает руку Герджеу и крепко сжимает ее:
– Смотри, Николай Афанасьевич. Узнаешь?
Боцман, обернувшись, взглядывает на человека в сером костюме и шепчет:
– Негодяй!..
Глава пятая
1
В один из ясных июньских дней 1941 года «Тифлис» снялся из Ленинграда на Штеттин. Гитлер уже два с лишним года воевал с англичанами. Регулярные рейсы на Лондон прекратились. Все выходы из Балтийского моря были заминированы.
Из пассажирского судна «Тифлис» превратился в обычный «грузовик». Половину команды за ненадобностью списали на другие суда. Перешел на берег ресторатор со своими официантками. Боцмана Герджеу перевели преподавателем в школу юнг. «Тифлис» опустел; остался минимальный штат команды.
На бортах и люках теплохода нарисовали огромные красные флаги на белом поле – опознавательные знаки для воюющих сторон. Ночью все иллюминаторы и окна закрывались щитами, ходовые огни предпочитали выключать, – моряки считали, что так плавать спокойнее. Судно шло в темноте, невидимое и мрачное, как призрак. Настроение было тревожное. Советский Союз не участвовал в войне, но попытки торпедирования наших судов подводными лодками неизвестной национальности случались.
Там, где появлялись эти подводные хищники, они сеяли смерть, отчаяние и ужас; после себя они оставляли плавающие обломки или пылающие корпуса судов.
Серые тела лодок всплывали, и зоркие безжалостные глаза следили за тем, как гибнут люди. Судно погибло, но кому-то удалось спуститься в шлюпку; у горстки моряков есть надежда на спасение. Хищник бросается вперед. Слышатся пулеметные очереди, и вот полузатонувшая шлюпка уже наполнена трупами… А это кто еще плавает, держась за спасательный круг? Стреляй в него! Никто не должен остаться в живых. Свидетелей не будет. Национальность лодки неизвестна!
И снова, отбрасывая зловещую тень, бесшумно скользит под водой огромная стальная акула.
Моряки всех стран проклинали и немцев и англичан.
Торговля и судоходство замирали. Почти ежедневно приходили радиоизвещения о том, что на «широте такой-то, долготе такой-то встречена плавающая мина»; «пароход «Берген» взорвался недалеко от порта Мальме»; «пропал без вести теплоход «Сириус»»; «не вернулась в порт парусно-моторная шхуна «Омега»»…
Хмурился капитан Дрозд; задумчиво заложив руки за спину, прохаживался по палубе Чумаков. Ежедневно по судну раздавались звонки громкого боя и в репродукторах звучал голос радиста: «Водяная учебная тревога, водяная учебная тревога! Пробоина в районе трюма номер два!» Встревоженные люди разбегались по местам, готовили пластыри, шлюпки к спуску, подтаскивали цемент и доски…
Но, несмотря на эту напряженную обстановку, на судне сохранялся обычный порядок морского плавания: менялись вахты, повар готовил на камбузе, Микешин каждое утро проверял чистоту помещений, шли занятия кружков, выходила стенгазета…
Спустя трое суток после выхода из Ленинграда «Тифлис» подошел к Свинемюнде, взял лоцмана, и тот повел теплоход дальше по реке до Штеттина.
Утро выдалось солнечное, свежее. Приятно было смотреть на белые домики под красными черепичными крышами, на сочную зелень по берегам, на гладкую, сияющую от солнечных бликов реку. Ничто в этой картине, полной спокойствия, не напоминало о войне.
Но вот «Тифлис» замедлил ход и начал огибать колено реки.
– Смотрите, Виталий Дмитриевич, – с тревогой сказал Микешин, трогая капитана за локоть.
По обоим берегам, плотно прижавшись друг к другу, стояли военные суда под зловещим флагом с черной свастикой. Крейсеры, эсминцы, тральщики, подводные лодки… Никогда ранее не видел Микешин в этом месте такого большого скопления судов. Расчехленные пушки угрожающе поднимали стволы к небу. «Тифлис» самым малым ходом проходил совсем рядом. И хотя Советский Союз сохранял дипломатические отношения с Германией, руки не поднимались салютовать фашистскому флагу. Но хочешь не хочешь, а салютовать нужно. Каждое торговое судно, независимо от национальности, обязано приветствовать военный корабль другой страны. Так гласят международные правила. Поэтому матрос на «Тифлисе» непрерывно спускал и поднимал флаг. Медленно ползли вниз и флаги со свастикой. Офицеры толпились на мостиках кораблей и с нескрываемым любопытством смотрели на советское судно. Было что-то в этом любопытстве необычное: насмешливое, недружелюбное.
– Эк их нагнало! – проговорил капитан и спросил лоцмана: – Что это за парад?
Немец опустил глаза и развел руками:
– Война, капитан.
Он достал сигарету и отошел на другой борт. Разговаривать на эту тему он не имел права.
– Война… – задумчиво протянул Дрозд. – Куда пойдет эта армада?..
На мостик поднялся Чумаков и молча стал рядом с капитаном. Наконец «Тифлис» миновал корабли. Лоцман скомандовал «полный ход», и теплоход, часто задышав, быстро пошел вверх по реке. Навстречу то и дело попадались большие транспорты, набитые до отказа солдатами. Грузы были тщательно укрыты брезентами. При виде «Тифлиса» немцы облепляли борт и начинали оживленно говорить о чем-то, показывая на теплоход.
Лоцман раздраженно ходил по мостику и курил сигарету за сигаретой. Подошли к порту.
И здесь грузились войсками и снаряжением транспорты. На крышах складов у зенитных орудий дежурили солдаты. В воздухе гроздьями висели аэростаты заграждения. У причалов стояли финские и шведские суда. «Тифлис» отсалютовал ошвартованному у стенки советскому пароходу «Крамской» и прошел дальше, к месту, где должен был выгружаться…
2
У борта «Тифлиса» на берегу стоял маленький серый автомобиль. Микешин и краснолицый толстый человек с сигарой в уголке губ беседовали на палубе. Толстяк сокрушенно взмахивал рукой и говорил:
– Очень плохо, очень плохо, чиф. Я ничем не могу помочь вам. Мы дадим рабочих только на выгрузку одного трюма. Почти все по распоряжению военных властей брошены на транспорты. Война!
– Так мы простоим здесь черт знает сколько времени, гер Буш. Ваша стивидорная компания потерпит большие убытки, да и нас не устраивает длительная стоянка.
Стивидор добродушно улыбался:
– Что делать, что делать, чиф. Вы не огорчайтесь. Мы платим вам деморейдж [12]12
Плату за простой судна (англ.).
[Закрыть]. Ваше пароходство не пострадает. Вы видели, что делается! О, мы покажем этим англичанам! Мы высадим такой десант, какого еще не видел мир. Фюрер сотрет эти острова с лица земли! – В глазах немца загорелись сумасшедшие огоньки. – Да, да, вы увидите!
Микешин удивленно смотрел на стивидора. Это соединение звериной ненависти и неприкрытого хвастовства было смешно и неприятно.
– Посмотрим, гер Буш. Время покажет, а вот с выгрузкой так не пойдет. Три трюма мы будем выгружать сами, своей командой. Вы будете платить нашим ребятам столько же, сколько платите своим рабочим. Это ускорит выгрузку.
Стивидор недовольно покачал головой:
– Неквалифицированные грузчики. Это будет малоэффективно. Ну что вы торопитесь? Вон «Крамской» стоит уже десять дней. Я же говорю, что компания ваша ничего не потеряет. Впрочем, как хотите. Составьте табеля, мы будем платить. Завтра с утра начнем.
– Почему завтра?
Буш поднял руку с часами:
– Вы пришли после полудня. Итак, завтра.
Он сел в машину и уехал.
Когда Игорь пришел к капитану, у него сидел Чумаков. Микешин доложил о своем разговоре с Бушем, и замполит одобрительно кивнул головой:
– Правильно, по-моему, сделали, Игорь Петрович. Чего мы будем простаивать? Выгрузимся, погрузимся – и к дому. Как вы считаете, Виталий Дмитриевич?
– Пожалуй. Они просто обалдели со своими транспортами. Что-то затевают. Так можно простоять целую вечность.
– Буш говорил, что они собираются громить англичан, – засмеялся Микешин.
– Может быть, может быть. Но им вряд ли удастся вырваться из Балтики. Не выпустят их англичане, – с сомнением сказал Дрозд. – В общем, начинайте завтра выгружать. Заберите всех, кроме вахтенных.
3
На следующий день вся команда «Тифлиса» вышла на работу. Выгружали весело и быстро. Микешин и Чумаков, разгоряченные, в одних рубашках, легких брюках и рукавицах, напоминали заправских грузчиков. Пот с них лил градом. Дело под шутки и смех подвигалось быстро.
В середине дня на судно приехал Буш. Он скептически заглянул в трюмы, но, увидев, что его предсказания не сбылись и выгрузка идет быстро, молча кивнул и, недовольно поджав губы, уехал.
Вечером выяснилось, что моряки сделали немногим меньше, чем опытная немецкая бригада.
После ужина Микешин, Чумаков и Курсак отправились в город. Лето было в полном разгаре. В воздухе носились паутина и тополиный пух. Дневная жара спала. Небо, безоблачное и глубокое, посинело. В чистых оконных стеклах отражалось солнце. Оно сверкало и лучилось, щедро давая всему яркие, веселые оранжево-красные тона.
По улицам катили трамваи с замазанными синей краской окнами. Деловито шли, стуча деревянными подметками «модных» туфель, женщины. Из открытых дверей пивных слышались звуки радиол и голоса мужчин, сидевших за кружками с пивом. У касс в кино стояли очереди.
Подтянутые офицеры с ленточками в петлицах, прихрамывающие, с висящими на перевязи руками или с забинтованными головами прогуливались по улицам, привлекая всеобщее внимание. Они томно улыбались девушкам и высокомерно разговаривали со штатскими. Эти офицеры были первые «герои» войны, уже пролившие кровь за фюрера, видевшие победы, уверенные в своем будущем. Уж кому-кому, а им не придется думать о том, как устроить свою судьбу после войны! Вот жаль только, что она так скоро закончится.
На стенах и круглых рекламных тумбах висели плакаты. Они призывали немцев к бдительности. Зловещий силуэт человека в черном плаще и надвинутой на лоб шляпе появлялся и при разговоре двух фронтовиков-приятелей, и при страстном поцелуе влюбленных, и при встрече домашних хозяек. Огромная надпись кричала: «Враг подслушивает тебя!»
Иногда на улицах попадались оборванные, бледные, худые люди. При виде приближающегося офицера они испуганно сходили с тротуара и замирали, сдернув с головы шапку. На одежде у них были нашиты желтые матерчатые ромбы с черной латинской буквой «р».
– Несчастный народ: попал в лапы этому скорпиону. Теперь полякам не так просто вырваться от него, – проговорил Чумаков.
Встречный поляк, услышав русскую речь, удивленно проводил моряков глазами, потом догнал их и попросил закурить. Микешин отдал ему пачку «Беломора». Поляк вытащил папиросу, с наслаждением затянулся и, понизив голос, сказал:
– Вóйна бэндзе [13]13
Война будет (польск.).
[Закрыть], пан.
– Война уже идет, пан, – ответил Микешин.
– Не, пан, я муве о иннэй вóйне, велькей войне [14]14
Нет, пан, я говорю о другой войне, большой войне (польск.).
[Закрыть].
– Не будет, – замотал головой Микешин.
– О, я вем, я працуйе в порте. Бэндзе вóйна [15]15
О, я знаю, я работаю в порту. Будет война (польск.).
[Закрыть].
В конце улицы показалась группа военных. Поляк попрощался и быстро пошел в противоположную сторону. У Микешина эта встреча оставила неприятный осадок.
– Что он болтает, этот пан: «война, война»? Не хватает еще, чтобы фюрер напал на нас, – проговорил Курсак, обращаясь к Игорю.
