Текст книги "Штурман дальнего плавания"
Автор книги: Юрий Клименченко
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
Глава шестая
1
В середине года произошла большая неприятность. У нас была контрольная работа по теории корабля. Добрейший Кирилл Платонович Касьянов, высокий, краснолицый, с большим носом, в прошлом долгое время плававший на учебном корабле «Мария», теперь вел у нас курс теории и устройства корабля. Он дал нам несколько задач на вычисление водоизмещения в пресной и соленой воде. Задачи были нетрудные, но я, надеясь на мягкий характер Касьянова, так запустил предмет, что сейчас, переписав задачи с доски к себе в тетрадку, смотрел на них, ничего не понимая. Рядом сидел Ромка. Его карандаш быстро и уверенно бегал по бумаге. Касьянов просматривал какую-то книгу за преподавательским столом. Глаза его то закрывались, то открывались. Кирилла Платоновича клонило ко сну. Однообразное шуршание карандашей по бумаге усыпляло. Я выждал момент, когда глаза преподавателя закрылись, и зашептал:
– Роман, помогай. Ничего не выходит. Напиши мне хоть две задачи.
Роман не отвечал. Тогда я снова чуть слышно сказал:
– Не будь свиньей! Помоги.
Ромка, не оборачиваясь ко мне, кивнул головой. Я облегченно вздохнул. Сейчас поможет! Я видел, как Ромка взял чистую бумагу и принялся переписывать на нее уже решенные им задачи. Это заняло не более пяти минут, потом все так же, не поворачивая головы, он начал незаметными движениями толкать листок по направлению ко мне. Я скосил глаза и уже собирался накрыть его ладонью, как услышал голос Кирилла Платоновича:
– Микешин, Сергеев! Встать!
Касьянов подошел к нашему столу и взял оба листка, написанные Ромкой.
– Вы что, учиться сюда пришли или списыванием заниматься? Списывать дома можете, а здесь этого не полагается. Учиться надо! Безобразие! И этим занимаются серьезные люди, будущие штурманы, комсомольцы! – гремел Касьянов.
Мы стояли как провинившиеся школьники, красные, опустив головы. Сахотин, сидевший сзади нас, громко хихикнул.
– Молчать! – закричал Касьянов, возмущенный поведением Сахотина. – Уж кому бы смеяться, только не вам, Сахотин! Сдавайте работы. А вам, – Кирилл Платонович повернулся ко мне и Ромке, – я ставлю «неуд».
Этого мы не ожидали. Когда кончился урок и Кирилл Платонович вышел, я обратился к Ромке.
– Ты меня извини, – смущенно сказал я, – я ведь не хотел.
– Ладно, знаю, – отмахнулся от меня Ромка, – глупо получилось.
К нам подошел Коробов.
– Вот что, друзья, – сказал он, – больше этого мы терпеть не будем. Комсомольская организация уже не раз ставила вопрос о том, что нужно прекратить эту практику обманов. Тебе, Микешин, не раз делали замечания, а ты все продолжаешь. Мы разберем этот случай на бюро.
– А что особенного? Подумаешь! – сказал подошедший Сахотин. – Сергеев хотел помочь Микешину. Правильно. Касьянов психанул – и все.
– Ну, о тебе вопрос особый. Тебе с твоими взглядами вообще не место в комсомоле.
– Не ты меня принимал, не ты и исключать будешь. Кроме того, и не за что, – нагло смотря на Коробова, ответил Сахотин.
– Конечно, не я, а организация. Ты только посмотри: все твои товарищи в последних рядах по учебе. Поменьше бы по Невскому шатались!..
– Это уже не твое дело, где мне свободное время проводить. У товарищей свои головы на плечах. А то, что я учусь не очень хорошо, – это мое личное дело. Когда захочу, буду и отлично учиться.
– Ну хорошо, Сахотин, хватит. Я тебя предупредил. Смотри, может кончиться плохо.
– Ладно, не пугай.
Мы с Ромкой не проронили ни слова. Вопрос ставят на бюро. Значит, дело серьезное. Мне было неприятно, что из-за меня пострадает Ромка. Собственно, он уже пострадал – получил у Кирилла Платоновича «неуд», хорошо зная его предмет. А какое еще решение вынесет бюро? Ромка, видимо, тоже был огорчен. Он сидел молча, подперев кулаками голову, и смотрел прямо перед собой.
– Ты, Микешин, брось, не расстраивайся. Все обойдется, – хлопнул меня по плечу Сахотин. – Неумело действуете. Учитесь у меня. Никогда не попадаюсь! – захохотал он.
Я ничего ему не ответил. Сейчас заступничество Сахотина мне было неприятно. Его слова почему-то уже не казались такими правильными, как раньше. Когда мы ехали в трамвае из техникума домой, Ромка сказал:
– Надо прямо сказать, получилось скверно. Я тебя, Игорь, не виню, конечно, но все же… Так запустить теорию корабля, чтобы не решить этих простых задач! Непонятно.
Я пытался оправдываться, но Ромка ничего не хотел слушать. Главным виновником моих бед он считал Сахотина.
2
Через несколько дней нас вызвали на расширенное бюро комсомольской ячейки. Присутствовал на бюро и сам Папа. Коробов доложил о том, что произошло на уроке Касьянова. Сказал о том, что близко переходные экзамены, а успеваемость упала, что у нас имеется группа учащихся, которая тянет весь класс назад. Встал секретарь – старшеклассник Щербовский:
– Сергеев! (Ромка вскочил.) Объясни бюро свой поступок. Ты знал, что комсомол не признает такой помощи и строго ее осуждает?
– Знал.
– Ты согласен, что такой помощью ты приносишь только вред, помогаешь делать неучей?
– Согласен.
– Так почему же ты все-таки написал Микешину шпаргалку?
Ромка помолчал, потом пригладил свой хохолок и заговорил:
– Микешин – мой товарищ. Больше даже – друг. Он попросил меня помочь. Я не мог ему отказать. И написал…
– Садись. Ясно. Микешин! (Я поднялся.) Скажи, Микешин, а как ты смотришь на свой поступок?
– Во всем виноват я. Я попросил Сергеева помочь. Он не виноват.
– Кто виноват, мы посмотрим. Но как ты, комсомолец, решился на обман? Обманом хотел получить хорошую оценку? Не лучше ли было честно заявить Кириллу Платоновичу, что ничего не знаешь? Подучить и сдать снова.
Говорить мне было нечего. Щербовский был совершенно прав. Выступили еще несколько человек. Все говорили о том, что такие поступки позорят весь класс.
Попросил слова Бармин:
– Я видел настоящую морскую дружбу. Видел, когда человек бросался за борт, чтобы спасти товарища. Видел, когда он отдавал последнюю каплю воды умирающему от жажды другу. Видел, как люди гибли сами, снимая команду с терпящего бедствие судна. Это называется настоящей морской дружбой. А вот то, что сделал Сергеев, – это ложное чувство товарищества. Именно ложное. Такое чувство можно только осуждать. Он не помог, а, наоборот, повредил Микешину. Помогать отстающему товарищу нужно, да не так. Заниматься с ним, объяснять ему непонятное. Но Микешин не отстающий, он – лодырь. Да, лодырь. Я знаю его способности и потому не стесняюсь его называть так.
Я готов был провалиться. Дмитрий Николаевич говорил правду. После Бармина снова выступил Коробов:
– Я прошу обратить внимание на Сахотина. Прямых нарушений у него, правда, нет. Он действует хитро и в своих проделках еще не попадался, но я считаю, что он разлагающе, действует на товарищей, в частности на Микешина. Я говорил с Сахотиным, но он и слушать ничего не хочет. Считает себя правым и на все смотрит вот как: в течение года заниматься не нужно совсем; подсказка и обман – помощь товарищу; настоящий моряк – фуражка с огромным козырьком, трубка, роба и вызывающее поведение. Результаты его влияния налицо. Я предлагаю сделать ему последнее предупреждение, – закончил Коробов.
– Верно, Коробов. Даже у нас в четвертом классе заметили этого горе-моряка. Мы поговорим с ним, посмотрим, как он будет вести себя на практике, и сделаем выводы, – сказал Щербовский, закрывая собрание.
Решение бюро было очень мягким. Нам обоим поставили «на вид», а с меня, кроме того, взяли слово – повысить успеваемость. Домой я шел один. Ромка остался в библиотеке. Я вспомнил Бакурина и с горечью подумал: «Не сдержал обещания! Наверное, Лев Васильевич покраснел бы за меня, если бы присутствовал на бюро».
После заседания бюро Сахотин несколько потускнел в моих глазах. Я уже начинал находить в нем недостатки. Теперь нужно было нажимать на учебу. Но трудно нагнать почти все предметы за полгода. Время было упущено.
3
Приближались переходные экзамены. Мне удалось несколько улучшить свои отметки. Сахотин посмеивался:
– Зубришь, Игорь? Напрасно. Я вот перед экзаменами как засяду, и все будет олл райит.
Но я уже знал цену этому «олл райту» и не переставал заниматься. Только за единственный предмет я не боялся – это была морская практика. В журнале по этой дисциплине против моей фамилии стояли две отличные оценки. Но и у остальных были неплохие. Дело в том, что мы перешли к изучению «Правил предупреждения столкновений судов в море». Бармин вел этот раздел мастерски. Занятия происходили в музее. На длинном столе, покрытом линолеумом, стояли маленькие деревянные кораблики. Были здесь паровые суда, парусники, буксиры и несамоходные баржи. Урок начинался с назначения капитанов. Дмитрий Николаевич садился за стол и говорил:
– Я – МАК – морская арбитражная комиссия. Вы – капитаны. Сергеев, вы на паровом судне, Микешин, вы на паруснике. Идете встречными курсами. Сближаетесь… Остальные наблюдают.
И вдруг, как по взмаху волшебной палочки, исчезал музей, стол, шкафы с книгами… Кругом пенилось море. Я стоял на мостике огромного парусника и всматривался в черноту ночи, стараясь различить огни встречного судна. Напряжение охватывало меня. Ромка изменил курс своего корабля. Мы сближались.
– Какие огни видите, Микешин? – спрашивал Бармин.
– Красный отличительный и два белых топовых.
– Какое судно?
– Паровое. Идет на пересечку мне левым бортом.
– Ваши действия?
– Иду прежним курсом и с той же скоростью.
– Сергеев! Что видите? Ваши действия?
– Лево на борт! Вижу один зеленый отличительный. Это – парусник. Уступаю дорогу.
Неожиданно Бармин выдвигал вперед какое-то судно, прикрытое ладонью, и говорил:
– Накрыл туман. Слышите один длинный, два коротких гудка. Кто идет?
В один голос все кричали:
– Буксир!
– Верно. Микешин, ваши действия? Сергеев! Ваши?..
И так весь урок в разных вариантах. Капитаны менялись, и каждый из нас чувствовал ответственность за проводку своего судна. Иногда случались «столкновения». Тогда Дмитрий Николаевич детально разбирал ошибки и, несколько отклоняясь от своего предмета в область морского права, объяснял, как посмотрела бы на такую аварию морская арбитражная комиссия. Все с удовольствием занимались изучением «Правил». Бармин требовал, чтобы мы знали их почти что наизусть, и считалось неудобным, не по-морски знать их хуже.
Подошли экзамены. С большим трудом я перешел во второй класс. Почти по всем предметам была оценка «удовлетворительно». Кирилл Платонович поставил мне «хорошо» и сказал:
– Ставлю вам «хорошо», Микешин, но учтите, что если так будете заниматься дальше, то штурман из вас выйдет плохой.
После педагогического совета меня вызвали к Бармину. Дмитрий Николаевич был серьезен и сух. Сразу было видно, что он недоволен мной.
– Мы тебя, Микешин, перевели во второй класс, но на педагогическом совете преподаватели и представители общественных организаций отзывались о тебе очень и очень неважно. В один голос говорили, что ты можешь, но не хочешь учиться, ленишься, общественной работой не занимаешься. Возомнил себя опытным моряком? Рано еще. Так вот, поедешь на практику – покажи себя с хорошей стороны. Наверное, сам понимаешь, что во втором классе учиться будет труднее. Можешь быть свободным.
Я молча выслушал внушение Бармина и вышел из его кабинета.
Весна была в полном разгаре. Впереди предстояло учебное плавание по Черному морю на знаменитом паруснике «Товарищ». Настроение было прекрасное, и слова Дмитрия Николаевича не произвели на меня большого впечатления – в одно ухо вошли, в другое вышли.
Во второй класс перешли все. Даже Сахотин и Милейковский, в последний месяц превратившиеся в отчаянных зубрил, «перевалили». Роман сдал экзамены хорошо.
Теперь нужно было на практике показать, как мы подготовлены. Оставалось закончить мелкие дела в Ленинграде. Мы получили форменное обмундирование: белые кителя, белые брюки, туфли и фуражки с белым чехлом. Это означало, что мы действительно едем на Черное море. На рукавах кителей блестели большие золоченые якоря и две золотые лычки уголком – второй курс. Всем этим мы очень гордились.
Мы были готовы к отъезду. «Товарищ» заканчивал ремонт в Керчи, и туда должны были съехаться практиканты из всех морских техникумов Советского Союза.
Глава седьмая
1
Ленинградские практиканты приехали в Керчь. Приближался полдень. Выйдя из вокзала в город, мы окунулись в зной, пыль, духоту.
Одноэтажные домики, пустые, накаленные солнцем улицы, отсутствие зелени – вот каким показался нам город в первый момент.
– Ну и город, – разочарованно протянул Роман, – а я-то думал…
Не он один был разочарован. Все предполагали, что приедут в чистенький, утопающий в зелени южный городок и, полные сознания собственной значительности, в красивой белой форме пройдут от самого вокзала до порта. Пусть смотрят на ленинградских моряков местные жители!
А мы стояли на дороге и с жалостью поглядывали на потускневшие от пыли ботинки. Потом зашагали к порту, незаметно подтягивая кверху чистые отглаженные брюки, которые без этой предосторожности стали бы грязными.
Так мы прошли около километра. Первое впечатление постепенно менялось. Появились каменные дома, асфальтированные улицы, сады, бульвары. Ребята повеселели.
– В конце концов здесь не так уж плохо, – примирительно заметил Роман.
– Но жара какая, дышать невозможно, – возразил я.
– Сейчас бы выкупаться, – вздохнул Милейковский.
Я посмотрел вперед. Скоро ли конец этому утомительному путешествию? И вдруг сердце мое забилось сильнее – я увидел море. В просвете между домами и деревьями блестела тоненькая голубая полоска.
Море… Сколько бы раз я ни видел его, всегда при первом взгляде на синеющую, манящую даль грудь наполнялась чувством простора, радости и беспокойства.
Скоро мы вошли в порт, а еще через десять минут были у трапа «Товарища».
Перед нами стоял большой четырехмачтовый барк длиной около ста метров. Черный стальной корпус с белой широкой полосой напоминал корпуса старинных военных парусников.
Длинный, выдающийся вперед бушприт, три высокие, не менее пятидесяти метров высотой, мачты с повернутыми параллельно реями и четвертая кормовая пониже, несмотря на размеры «Товарища», придавали ему какую-то необычайную легкость и стройность. Такелаж был туго обтянут. Ни один кончик не валялся на палубе. Во всем чувствовался строгий порядок, хотя судно стояло на ремонте.
Сколько книг прочел я про парусные суда, сколько раз в мечтах представлял себя на палубе парусника! И вот он передо мной!
– Идите к старпому, он на полубаке, – направил нас вахтенный у трапа.
Через лес концов и снастей, которые тянулись и слева, и справа, и сверху, по янтарно-желтой палубе мы прошли на нос.
Староста группы Коробов выстроил всю нашу группу в двадцать семь человек вдоль борта и пошел доложить старшему помощнику о прибытии учеников Ленинградского морского техникума.
– Здравствуйте, товарищи! – весело приветствовал нас вышедший из-под полубака вместе с Коробовым высокий загорелый мужчина в белом форменном костюме, с открытым приятным лицом.
– Он, наверное, хороший дядька, – шепнул я Ромке.
Старпом дружески оглядел нас и сказал:
– С этого момента считайте себя матросами парусника «Товарищ». Мы тоже будем считать вас матросами и будем требовать от вас подчинения всем порядкам, существующим на нашем судне. Береговое расписание такое: сутки – вахта, сутки – подвахта, сутки – отдыхать. Таким образом, на берег можно сходить через два дня на третий. Остальное узнаете потом. Сейчас идите обедайте, купайтесь. Вы сегодня свободны, – закончил старпом и пошел под полубак.
После обеда, который показался нам исключительно вкусным, мы разбрелись по судну.
Сахотин, заложив руки в карманы, водил за собой группу своих товарищей. Я присоединился к ним.
– Слушай, Герман, а это что такое? – указывая на какую-то снасть, спросил у Сахотина Милейковский.
– Как что? Не видишь, что ли? Управлять…
– Чем управлять?
– «Чем, чем!» Судном, вот чем.
– А-а… – сделав вид, что понял, протянул Милейковский.
Мы стали обсуждать новые для нас порядки на «Товарище».
Многим не нравилось, что на берег можно сходить только один раз в три дня.
– Учебное судно. Дисциплина, ничего не поделаешь, – высказался я.
– Так что же, что учебное судно? Ведь подвахта свободна, а старпом хочет, чтобы мы на судне торчали в это время. Не буду я этого выполнять, – пренебрежительно сказал Сахотин.
– Ты, вероятно, забыл, о чем предупреждал Бармин? Кого спишут с учебного судна, того выгонят и из техникума. Дело серьезное.
– Ну, из техникума не выгонят. Это он нас так, попугать хотел. Все это рассчитано на новичков.
Я удивился. Такие рассуждения показались мне легкомысленными.
К нам подошел высокий широкоплечий парень с вьющимися светлыми волосами и, посмотрев на Сахотина, хлопнул его по плечу:
– Сахотин? Вот не ожидал тебя здесь видеть! Как ты сюда попал?
– Здравствуй, Виктор. Учусь в ленинградском техникуме.
– В ленинградском? На каком же курсе?
– На трет… На втором.
– Ну и ну! Ловкий ты парень. Наверное, удивляешь ленинградцев своими «дальними» плаваниями? А?
– Да нет… У нас все народ бывалый, – скромно сказал Сахотин. – Ты заходи ко мне во второй кубрик, поговорим. Ну пошли, ребята.
Виктор улыбаясь посмотрел вслед Сахотину и покачал головой.
– Кто это? – спросил я, догоняя Сахотина.
– Это? Так, один морячок. Вместе учились.
– Что же ты с ним так холодно встретился?
– Да он, Игорь, неважный парень. Не друг, просто соученик.
Но меня заинтересовал иронический тон, которым говорил Виктор с Сахотиным, и я решил при случае подробнее расспросить этого «неважного парня».
Скоро все собрались на баке. Солнце жгло, хотелось купаться. Познакомились с новыми товарищами – практикантами из Одессы и Баку, которые приехали раньше нас. Через несколько минут все уже купались.
В воде я чувствовал себя уверенно. Мне многое дали настойчивые тренировки в плавании под руководством Романа и Сережки. Кроме того, Сергей, прекрасно нырявший с десятиметровой мачты «Ориона», научил и меня этому искусству. Правда, нырял я не так ловко и красиво, как он, но все же высоты не боялся. Теперь я легко поплыл вперед к бочке, стоявшей на якоре в ста метрах от «Товарища». Рядом плыли Роман, Чубренок, Коробов, Сахотин и наши новые товарищи из Одессы. Среди них был Костя Пантелеев – коренастый парень с сильно развитой мускулатурой. Неожиданно он крикнул:
– Кто вперед? – и, энергично работая руками, рванулся к бочке.
Спортивный огонек загорелся и во мне. Другие тоже заторопились. Началась борьба. Костя шел впереди всех.
– Давай, давай, Костенька! – кричали с борта его товарищи. – Поддержи честь одесского техникума!..
Нельзя было ударить лицом в грязь. Я собрал все силы и начал догонять Пантелеева. Чубренок и Сахотин быстро отстали. Дольше всех держался Роман. Но, поняв, что ему не обогнать меня, он задыхающимся голосом прокричал:
– Жми, Гошка, вся надежда на тебя!
Пантелеев был уже рядом. Брызги от его сильных ударов по воде летели мне в лицо. С «Товарища» что-то кричали, но слов разобрать было нельзя. До бочки оставалось метров пятнадцать. Я плыл из последних сил.
– Жми, Гошка! – звенело в ушах.
Последние метры я проплыл, почти ничего не соображая.
«Первый!» – промелькнуло в сознании, когда рука коснулась шершавой, нагретой солнцем поверхности бочки. Минуты три я не мог отдышаться. Вместе со мной отдыхал, повиснув на рыме, Пантелеев.
Роман, подплывший к нам, пожал под водой мою руку:
– Молодец. Ты здорово стал плавать.
– Ну, айда обратно, – без тени обиды или досады обратился ко мне Костя.
Мы тихонько поплыли к судну.
– Поздравляем, Игорь! Отстоял наш техникум! – посыпалось со всех сторон, когда я взобрался на борт «Товарища».
Одесские практиканты о чем-то договаривались. Мы ждали. Вот они подошли к нам, и Костя Пантелеев сказал:
– Знаете что, давайте устроим настоящие соревнования по плаванию и прыжкам в воду?
– Реванш? – спросил Роман.
– Нет, просто так, интересно и полезно.
– Давайте устроим, – согласились мы.
– Вот только приедут остальные из Архангельска, проведем собрание, выберем бюро со всеми секторами и организуем все, что захотим.
Мы разговорились. Одесситы сообщили нам, что на судке есть главный боцман Адамыч, очень старый и опытный, который уже плохо видит верхние паруса, но тем не менее командует отлично, а когда рассердится, то зовет всех «орлы – крупные головки». Так вот, Адамыч говорил, что в прошлом году на «Товарище» был один парень, который нырял с пока нижней реи, а это метров пятнадцать от воды.
Я невольно взглянул наверх. «А что, если прыгнуть? – подумал я. И тут же решил: – Прыгну». Знакомое волнение охватило меня, и я сказал:
– Я, пожалуй, прыгну как-нибудь…
На меня уставились с нескрываемым любопытством и с явным недоверием.
– Так давай сейчас и ныряй, чего же откладывать такое дело? – насмешливо сказал кто-то из практикантов.
Это меня рассердило:
– Не приказывайте! Когда захочу, тогда и нырну. На соревнованиях прыгну.
Когда мы остались с Романом вдвоем, он неодобрительно посмотрел на меня и проговорил:
– Ну чего ты фасонишь? Ведь высоко. Ты с такой высоты и не прыгал.
– Не прыгал, а теперь прыгну. Вот увидишь.
– Напрасно. Никому не нужна показная лихость.
– Это по-твоему, а по-моему не показная, а просто лихость. Морская лихость. Пусть знают наших ленинградцев.
Наступило время ужина. Мы еще сидели в столовой, когда пришел старпом и прочитал список вахт. За исключением четверых, все мы попали в одну вахту вместе с нашими новыми знакомыми – одесситами.
Завтра начинался первый трудовой день. Подъем в шесть. Надо было пораньше лечь спать. Мы спустились на нижнюю палубу, где для нас были устроены большие кубрики. Я забрался на верхнюю койку. Роман разместился внизу.
Свесившись к самому его уху, я шепотом спросил:
– Ну как, нравится «Товарищ»?
– Хороший корабль. Говорят, что раньше он был грузовым судном, а наши кубрики – бывшие трюмы.
– А мачты какие! Ведь завтра парусные учения. Придется на самый верх лезть.
– Как-нибудь заберемся. Ничего. Главное, здесь, кажется, неплохие ребята собираются. А вот Сахотин твой сегодня многих удивил: с борта прыгнуть не мог; да и хиляк он, оказывается, в чем только душа держится.
– Я и сам не знаю, почему он такой. Когда я приходил к нему, на окне всегда лежали гантели. Он говорил, что гимнастикой занимается.
– Знаю я, чем твой Сахотин занимается. Корчит из себя морского волка, а…
– Довольно тебе: «твой, твой»! Совсем он не мой. Тут один парень есть. Он Германа хорошо знает. Спросим его…
– И спрашивать не надо. Все и так ясно.
– Ну, давай спать.
– Давай.
После разговора с Романом осталось какое-то чувство досады – не то за себя, не то за Сахотина.
«Хорошо, завтра парусные учения, там увидим…» – подумал я, засыпая.
2
Вахтенные разбудили нас в шесть часов.
Началась уборка судна. Выскочив из кубрика в одних трусах, мы начали мыть палубу, поливая ее из шлангов и ведер. Весело стучала ручная помпа. Матросы из команды «Товарища» учили нас важному делу – наведению чистоты. Боцманом нашей вахты оказался молодой красивый парень, которого все звали просто Ваней. Он работал с нами и поторапливал. Драили палубу с песком жесткими щетками и специальными резиновыми скребками. Хорошо было работать ранним утром под ласковыми, еще не очень горячими лучами солнца с освежающей прохладной водой, то и дело попадающей из шланга на лица и обнаженные тела.
«Товарищ» совершал свой утренний туалет. Его мыли, чистили, убирали и наряжали, как живое существо. Боцманы во главе с Адамычем обтягивали ослабевший такелаж, подвешивали снасти красиво свернутыми бухтами, следили за тем, чтобы все реи были строго параллельны и повернуты под одним углом.
Десятки практикантов чистили мелом и без того сияющую медяшку и мыли с содой белую кормовую надстройку. Боцман Ваня летал по палубе, заглядывая в каждый уголок, заставлял убирать то там, то здесь.
Все должно быть готово к восьми часам – к подъему флага. Все должно блестеть чистотой на учебном судне «Товарищ». Позор ляжет на всех, если капитан сделает какое-либо замечание.
Работы подходили к концу. На судне наводили последний лоск. Пробило семь склянок. Раздалась команда боцманов:
– Шабаш! Быстро одеваться и завтракать!
Все побежали вниз. Без пяти восемь засвистела боцманская дудка: «На флаг построиться!»
Длинные шеренги практикантов выстроились по всей палубе и замерли. Наступал торжественный момент – подъем флага.
Вахтенный застыл у фала. Восемь часов. С последним ударом склянок на палубу вышел капитан, и флаг медленно пошел к ноку гафеля. Все стояли по стойке «смирно».
Высоко над нами на фоне голубого неба гордо развевался красный флаг нашей великой Родины. Этот флаг мы, будущие моряки, должны пронести через все моря и океаны как символ свободы, счастья, могущества и мира.
– Разойдись! – скомандовал старпом.
– Вторая вахта, ко мне! – закричал боцман Ваня. – Собраться у второй грот-мачты! Остальные две вахты сгруппировались у других мачт. Начинались парусные учения.
– Вот что, – сказал боцман. – Нужно научиться быстро подниматься на мачту и спускаться с нее. Кто бегает быстрее, тот пойдет работать на самый верхний рей – бом-брам-рей. Там должны работать лихие ребята. Предупреждаю: не мешайте друг другу, не толкайтесь. Пускаю по четыре человека с каждого борта. Время подъема и спуска засеку по секундомеру. Первая восьмерка, выходи!
Кому не хотелось показать себя лихим парнем, да еще в глазах такого моряка, как Ваня, ходившего с Барминым в Аргентину!
Вперед вышли Роман, Коробов, Пантелеев, Сахотин, я и еще три практиканта. Разошлись по бортам по четыре человека. Чувство такое, как на беговой дорожке. Приготовились. Боцман смотрит на секундомер.
– Давай!
Мы прыгнули на ванты и побежали наверх. Здесь мне тоже пригодились знания и навыки, полученные в яхт-клубе. Мачта «Товарища» была в несколько раз больше мачты «Ориона», но все-таки я чувствовал себя гораздо лучше, чем те, кто видел настоящую мачту в первый раз.
Крепко цепляясь за тросы, я лез все выше и выше. Вторая, третья, четвертая реи остались позади. Еще несколько метров оставалось до салинговой площадки, когда я посмотрел вниз.
Высоту восьмиэтажного дома, на которой я находился, можно назвать головокружительной, если держишься за трос, стоишь на тоненькой перекладине, а вокруг нет никакого ограждения.
Я не мог оторвать глаз от маленькой, желтевшей подо мной палубы.
«Наверное, Сахотин уже на площадке», – подумал я и взглянул наверх. Но площадка была пустой. Я полез туда. Все же большая высота сковывала движения. Почти одновременно с Коробовым, который лез с другой стороны, я вступил на площадку салинга. Большинство ребят было уже около нас. Где-то внизу осторожно взбиралось несколько практикантов. Среди них был и Сахотин.
– Страшно? – спросил Коробов.
– А тебе?
– Немного…
– Здесь привычка нужна, ведь опасно все-таки.
– Да, морское дело не игрушки, – согласился Коробов.
Мы спустились. Боцман похвалил самых быстрых, дал наставления отстающим, как легче забраться на мачту. После этого он распределил нас по реям и дал команду:
– По реям разбежаться!
Мы разбежались к концам реи и снова спустились вниз.
– Теперь будем ставить паруса, – сказал Ваня.
Вместе с нами полезли на мачту и кадровые матросы. Начали расшнуровывать парус. На левом ноке реи, где работал Сахотин, у нижнего угла паруса отдалась какая-то снасть.
Протянув Сахотину конец троса, один из матросов сказал:
– На, закрепи.
Сахотин долго возился, наконец привязал. Матрос посмотрел на узел и насмешливо произнес:
– Что накрутил? Здесь же брамшкотовый нужен. Не пойдет; сделай правильно.
– Да я, знаете, забыл… давно уже проходили узлы, – оправдывался Сахотин.
На нашем участке все шло благополучно. Мы, правда, провозились около сорока минут, но паруса были поставлены. Ветер трепал незакрепленные края парусов, оставленных на просушку.
Парусные учения были закончены, и мы, возбужденные, вспотевшие и усталые, собрались внизу около своей мачты.
После обеда и двухчасового отдыха нас послали на бак заниматься такелажными работами. Получив инструменты и раздевшись до пояса, мы принялись выполнять порученные задания.
Работали, сидя прямо на палубе.
– Что же ты, Герман, «бабий» узел завязал? Ты же у нас «Сюркуф – гроза морей», тебе не подобает, – съязвил Роман, продергивая прядь на своем тросе.
– Как будто бы ты никогда ничего не забывал! Юлий Цезарь! – огрызнулся Сахотин.
– Его на Невском так научили, – хихикнул Рубан.
– А сам ты с ним разве не гулял, что ли? – резко спросил Коробов.
Рубан покраснел и замолчал.
– Да что вы привязались? Подумаешь – узел! Ерунда какая, – старался замять разговор Сахотин.
– А что тогда не ерунда? – вспылил Коробов. – Ежедневные прогулки по Невскому, хвастовство перед товарищами, презрительное отношение к учебе? А море, наша морская специальность для тебя тоже ерунда?
– Не преувеличивай, пожалуйста. Я этого не говорил, – защищался Сахотин.
И вдруг я почувствовал все его ничтожество; внешний блеск, морские словечки, модная матросская одежда, – как все это ненужно, глупо и пошло! Неужели он на самом деле ничего не знает? Не только в классе, но и на практике? Нет, не может быть.
В работе прошел весь день. Вечером я разыскал Виктора, приятеля Сахотина, и спросил:
– Скажи, ты Сахотина хорошо знаешь?
– Кто его не знает из херсонцев! Все знают. Личность известная.
– Учились вместе?
– Учились один год. Потом его за неуспеваемость выгнали со второго курса. Он перешел в Одесский техникум. Там проучился год, и оттуда выгнали. Теперь надо ожидать, что и от вас выгонят.
– Да, учится он неважно. Но, знаешь, может быть, он практик, плавал много, поэтому ему учиться труднее, чем нам? – ухватился я за последнюю надежду.
– Кто плавал много? Сахотин? Никогда он не плавал, кроме как у своего дядюшки на пароходе пассажиром. Между Одессой и Батумом.
– Он рассказывал…
– Он много и нам рассказывал. Враль и любитель пустить пыль в глаза. Но действует только на слабонервных, – засмеялся Виктор.
Для меня это был удар. Это я оказался слабонервным! Роман прав. И как я не разглядел сразу этого парня? Такой тип влиял на меня! Нечего сказать.
– Ну ладно, спасибо. Я пойду.
– За что спасибо-то? За информацию? Да ты не думай, что это что-нибудь личное, нет. Ты любого спроси.
3
Дня через два приехали архангельцы. Теперь все были в сборе. В этот же день вечером мы устроили организационное собрание. Председателем выбрали Костю Пантелеева, секретарем – Коробова. На собрание пришел и парторг – старший помощник капитана. Первое слово предоставили ему.
Он рассказал, что кроме повседневной учебы на борту «Товарища» кипит общественная жизнь, развиваются самодеятельность, спорт, устраиваются экскурсии в портах, куда заходит «Товарищ». Для еще более успешного проведения этих мероприятий нам надо было выбрать бюро. Провели выборы. Секретарем единогласно был утвержден Костя Пантелеев. Коробова выдвинули на культмассовую работу.
