Текст книги "Занавес приподнят"
Автор книги: Юрий Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)
Морару зло посмотрел хозяину в глаза, нахмурил брони и, решившись, резко ответил:
– И скажу! То, что находится в вашей, как вы нашли нужным подчеркнуть, автомашине, это… это наше, народное добро!..
Профессор вздернул брови, развел руками и в недоумении переспросил:
– Что значит «наше»? Не понимаю, что такое «народное добро»?.. Говорите яснее!
– А вот так, наше, народное! Добро это принадлежит всем рабочим, и не ошибусь, если скажу, всем честным труженикам, включая интеллигентов и, конечно, ученых… И приобретено оно на трудовые гроши, которые простые люди отрывали от своего скудного заработка и, может быть, из-за этого не один день голодали…
Аурел Морару предстал перед профессором Букуром в совершенно новом, неожиданном для него свете. Всегда уравновешенный, скупой на слова, он в равной степени поразил профессора как взволнованностью своей речи, так и ее смыслом.
– И все же я не понимаю ваших шарад… – сказал профессор, несколько смягчив тон. – Сделайте одолжение – говорите на доступном мне языке!
– По-моему, я говорю на румынском…
– Это не ответ, милостивый государь! – вновь надменно воскликнул Букур. – Какое там «народное добро»? Отвечайте точнее! Да, пожалуйста, точнее!
Морару не мог больше совладать с собой. Барский тон хозяина вывел его из себя. Он подошел вплотную к Букуру и, понизив голос, четко сказал, сурово глядя ему в глаза:
– Это типография. Понимаете? Подпольная типография…
Букур удивленно округлил глаза, вобрал голову в плечи и в полном замешательстве чуть слышно переспросил:
– Что? Что вы сказали?!
– То, что слышали… – уже не сдерживаясь, говорил Аурел. – Типография. Обыкновенная «американка», и при ней все, что полагается: шрифты, касса, бумага… А в свертках, если вас уж так интересует, – газета… Да, газета, к вашему сведению, коммунистическая газета, которую с нетерпением ждут все честные румыны! Теперь вам все точнее точного доложено, и можете действовать!
Профессор был настолько ошеломлен, что не воспринял даже вызывающего намека, содержащегося в последних словах шофера.
– В моем автомобиле? В гараже? – растерянно лепетал Букур. – Подпольная коммун… гм-гм… типография?
– Да! Подпольная коммунистическая! Так случилось… – развел руками Морару. – Некуда было девать. Это все, что я могу сказать и чего не собираюсь отрицать ни в полиции, ни в сигуранце, ни в трибунале, ни даже на том свете! Я коммунист… Но вы, господин профессор, можете быть спокойны. Ни к типографии, ни ко мне вы не имеете никакого отношения… – не без иронии заметил Морару. – И я огражу вас от неприятностей…
Все еще не реагируя на вызывающий тон и смысл того, что говорит шофер, Букур, поглощенный разбуженными воспоминаниями, с оттенком уважения спросил:
– Так вы… коммунист?!
– Да, я уже сказал – я коммунист. Можете вызывать полицию, если еще не успели это сделать… Авось перепадет какая-нибудь бляха!..
У Букура перехватило дыхание, словно его окатили ледяной водой. С изумлением он впился глазами в шофера, будто увидел его впервые. Но постепенно выражение крайнего изумления сменилось на его лице лукавой улыбкой. Слегка прищурив один глаз, он задумчиво ощупывал свои «рубленые» с проседью усы и, точно рассуждая сам с собой, говорил:
– Так-так… Любопытная ситуация!.. Сначала сочинили какую-то неисправность в машине. Потом наврали, будто заболели. Теперь тоже продолжаете фантазировать! Придумали какую-то типографию рабочих и «честных интеллигентов»!.. Словом, пытаетесь высокими идеями прикрыть низменные дела… М-да. Не выйдет! – неожиданно резко крикнул Букур, опять входя в раж. – Вы пойманы с поличным, сударь! Да. Сочувствую вам, однако же я, господин шофер, не такой олух, чтобы вновь поверить вам на слово! Да-с!
– Как угодно… – грустно ответил Аурел. – Хотя, – спохватился он, – вы уже были в гараже и могли сами убедиться…
– Шарить в чужом добре, если даже оно, как вы изволили сказать, народное, – не мое призвание! Запомните это!
– В таком случае, – развел руками Морару, – остается только пригласить вас в гараж. Моим словам не верите, своим глазам поверите… если это очень необходимо, конечно, и не составляет для вас большого труда…
Аурел рассчитывал, что профессор не снизойдет до проверки. Зачем ему? С бо́льшим успехом за него это сделает полиция… Сказал же он все это хозяину потому, что несносно стало слушать его резкие и бесконечные попреки за действительный и мнимый обман.
А старик на минуту притих, заложил руки за спину и обошел вокруг понурившего голову шофера, слева и справа заглянул ему в лицо, наконец остановился и, глядя в упор хитро сощуренными глазами, с мальчишеским задором сказал:
– А вот представьте, я принимаю ваше «любезное» приглашение! Да-с… К вашим услугам… В гараж так в гараж! – И, заметив, что шофер несколько растерялся, торжествующе произнес: – Ага! Попались, сударь. Не вздумайте на попятную, не выйдет! Нет, не выйдет!..
– Почему же? С удовольствием! – твердо ответил Аурел.
Желание профессора лично убедиться в том, что в гараже спрятана подпольная типография, вместо того чтобы вызвать полицию, нотки лукавой игривости и добродушного торжества в его последних словах – все это действительно привело Аурела Морару в некоторое замешательство, породило у него пока еще смутную надежду на благополучный исход всей этой истории. Побуждаемый искренним желанием помочь старику, он схватил с кушетки пальто и предложил профессору одеться.
Букур протестующе вырвал из рук шофера пальто и стал одеваться, возмущенно проговорив:
– Нет, сударь! Покорнейше благодарю…
Морару стоял с вытянутыми руками, сконфуженный и обескураженный. Не проронив ни слова, он грустно наблюдал, как взволнованный старик сует руку мимо рукава пальто, как задом наперед напяливает шляпу и небрежно накидывает поверх воротника кашне.
В гараже Морару сразу же развязал шнур, снял с «американки» одеяло и, отступив на шаг от дверки автомашины, жестом пригласил Букура подойти ближе.
– Как видите, это типографский станок, а не бормашина…
Букур тотчас же просунул руку, торопливо ощупал холодный металл и недовольно буркнул:
– Предположим, типографский… Дальше!
– А это касса со шрифтом… В ящиках тоже шрифт, – продолжал Морару, извлекая из ящика несколько свинцовых букв. – Видите?
– Вижу, вижу… Все вижу. Но это не убедительно! – нетерпеливо произнес Букур. – На таких станках можно печатать канцелярские формы и бланки, бутылочные этикетки и прочую дребедень!.. Газеты! Где ваши газеты, сударь?
– Минуточку, – спокойно ответил Морару и бережно достал из большой пачки газету. Профессор порывисто взял ее, сунул себе под нос и стал обнюхивать.
– Совсем свежая! Люблю этот запах, – сказал он неожиданно миролюбиво и, надев очки, медленно, как бы вдумываясь в каждое слово, вполголоса прочел:
– Пролетарии… всех… стран… гм-мы-м…
Вдруг он оторвался от газеты, обернулся к Морару и заговорщицким тоном прошептал:
– Вы, между прочим, хорошо заперли калитку? Проверьте!
– На внутренний засов, господин профессор. Не беспокойтесь…
Букур приподнял очки..
– Не торгуйтесь! Проверьте…
Морару покорно направился к воротам. Засов был задвинут до отказа. Развернув газету, Букур пробежал глазами по броским, совершенно необычным для легальной прессы заголовкам:
«Нищенский уровень жизни шахтеров Лупень», «Союз Советских Социалистических Республик – бастион мира и демократии», «Борьба румынских коммунистов за воссоединение Бессарабии с Родиной-матерью Советской Россией!», «Финансовые тресты – новая кабала!»
Профессор углубился в чтение, иногда чуть заметно кивал головой, как бы подтверждая прочитанное, иной раз хмурился, наклонял голову набок, словно удивлялся чему-то. Читал внимательно, безотрывно. Казалось, он нашел в этом небольшого формата листе шероховатой оберточной бумаги, не содержащем сенсационных сообщений и интригующих фотографий, что-то чрезвычайно важное и нужное.
С умилением Морару наблюдал за стариком, и чем дальше, тем больше ослабевала тревога за судьбу доверенной ему товарищами типографии. Профессор читал стоя, переминаясь с ноги на ногу. Аурел спохватился, взял в углу табуретку, тихо и осторожно подставил ее старику.
– Присядьте, господин профессор. – И добавил шепотом: – Мои карты раскрыты…
– Скажите, пожалуйста… А я тем не менее не намерен прощать вам!
Аурел снова встревожился.
Букур положил газету на верстак, снял очки и, нервно передергиваясь, сурово повторил:
– Такое не прощается! Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю…
– Не совсем… – выдавил Морару. И это была правда. Мысли подпольщика напряженно работали в одном направлении: только бы избежать провала!
– Вот как?! – в свою очередь удивился профессор. – Разве не вы, сударь, предложили мне, профессору Букуру, вызвать полицию и пророчили за это какую-то бляху?! Наговорили черт знает чего, а теперь прикидываетесь непонимающим?!
Аурел с облегчением глубоко вздохнул, словно лопнул обруч, сжимавший его грудь… «Ну и старик!» – с восхищением подумал он.
– Скажите-ка, сколько лет вы работаете у меня?
– Шестой год.
– Позор! Пять лет! Ну пусть четыре и даже три… – быстро заговорил Букур. – Почему же в таком случае у вас сложилось такое отвратительное мнение обо мне?!
– Господин профессор! Дорогой вы человек! – в который раз пытался Морару объясниться. – Я же обязан соблюдать…
– Это меня не касается! – снова оборвал его Букур. – Не хочу знать, что вы там обязаны или не обязаны соблюдать. Я спрашиваю, как у вас повернулся язык предложить мне вызвать полицию?!
– Я виноват, – твердо, без обиняков признался Морару. – И прошу извинить меня.
– Слышал, слышал уже это!.. – нахмурившись, сказал Букур и, закинув руки за спину, в раздумье принялся расхаживать по гаражу, как по своему кабинету. Вдруг он остановился перед Морару, ткнул его пальцем в грудь: – Вот скажите, только прямо, я груб?
– Ну что вы, господин профессор!.. С кем не бывает… – в замешательстве начал было Морару, но Букур с присущей ему резкостью стал настаивать, и Аурел вынужден был сказать, что такой грех водится за хозяином.
– Вот как?! – удивился Букур. – Ну-с, а что говорят обо мне в городе или там, у вас?.. Какими эпитетами награждают? Крикун? Закоренелый грубиян? Деспот?..
Морару сконфуженно улыбнулся и нехотя промолвил:
– Поговаривают, конечное. Называют…
– И самодуром?
– Бывает и так, но…
– Ах, вот как! Бывает? – вскрикнул профессор. – Конечно, от самодура до доносчика – один шаг! Теперь все ясно, сударь! Однако вам это непростительно! Пять лет работаете у меня, а знаете только, что старик Букур бывает очень нелюбезен, но не знаете, что он всегда, постоянно, при любых обстоятельствах остается полезен! Да-с… Не любезен, зато полезен!
Смиренно выслушав эту тираду, Морару робко сказал:
– Почему же, господин профессор, и я, и другие знают, что вы многим оказываете безвозмездную помощь, лечите, снабжаете лекарствами…
– Э-э! Не то, не то… Ни черта вы не понимаете, ни черта вы не знаете.
– Зачем же так, господин профессор?
– Пять лет изо дня в день встречаетесь со мной, – вскипел Букур, – а не знаете, что… – Букур неожиданно прервал свою речь, настороженно посмотрел по сторонам, вплотную подошел к шоферу и взволнованным голосом тихо продолжил: – Не знаете, что ваш покорный слуга имел счастье встречаться и быть знакомым с господином Ульяновым!
Морару судорожно глотнул воздух. Раскрыв от удивления рот, он сердито, вопрошающим взглядом уставился на профессора, пытаясь разгадать, не выкидывает ли тот какой-то новый замысловатый и уже совсем неуместный трюк.
Все еще сомневаясь в правдоподобности услышанного, Аурел торопливо спросил:
– Вы?
– Да, сударь, представьте себе – я. Впрочем, сами-то вы знаете, кто это?
– Конечно, знаю: товарищ Ленин!
– Вот именно! А я имел честь знать его как Ульянова… – спокойно ответил Букур и уже совсем необычным для него тоном, тоном человека, с теплотой и грустью вспоминающего о чем-то далеком, но волнующем, начал рассказывать: – Это было в Париже почти тридцать лет тому назад. Тогда я практиковал в частной клинике крупнейшего в те времена профессора Дюбуше. А господин Ульянов находился в эмиграции и нередко захаживал к нам в клинику, навещал русского революционера, по специальности инженера-химика. Фамилия его, если память не изменяет, Курнатский… нет, Курнатовский! Как я узнал позже, он был вместе с господином Ульяновым в ссылке, в Сибири! Личность совершенно необыкновенная! Рассказывали, что он почти четверть века, то есть больше половины своей жизни, провел в тюрьмах и ссылке. В последний раз его приговорили к смертной казни, которую заменили пожизненной каторгой. Сослали куда-то на край света. И, представьте, он снова бежал… Сперва в Японию, потом кружным путем в Европу. В Париж прибыл совершенно больной. Вместе с господином Ульяновым его часто навещала русская революционерка Наташа… Наташа… О, вспомнил – Наташа Гопнер! Исключительно мужественная девушка! Дюбуше она знала еще по Одессе, когда он имел там свою клинику. Она и познакомила господина Ульянова с профессором. Да-а! Давно это было… Очень давно, но мне почему-то кажется, что это было вчера!
– И вы вправду видели товарища Ленина?! – удивленно спросил Морару, еще не свыкшийся с мыслью, что его хозяин видел и слышал Ленина, разговаривал с ним.
Букур снисходительно улыбнулся.
– Не только видел, но был однажды даже дома у него, на улице Мари-Роз…
– Господин профессор, расскажите! Расскажите, какой он? Пожалуйста! – волнуясь, попросил Аурел.
Букур встряхнул плечами, словно хотел сбросить годы, отделявшие его от тех дней, выпрямился.
– Да как вам сказать… – задумчиво ответил он. – Вопрос не прост, хотя и кажется простым. Внешность господина Ульянова вам должна быть знакома, разумеется: невысокий, плотно сложенный, с крупной лысоватой головой и очень выразительными глазами… Казалось бы, ничего особенного, если не считать удивительный, ни с кем из известных мне мудрецов не сравнимый лоб мыслителя!.. Но за этой внешностью скрывался человек поистине необыкновенный! – И Букур неожиданно громко воскликнул: – Гениальный!!. Неисчерпаемый кладезь ума и знаний! И вместе с тем поразительно простой, общительный и обаятельный!
Аурел слушал как завороженный. Его переполняло чувство гордости от сознания того, что почтенный, широко известный ученый, казалось бы, очень далекий от революционных идей и дел, говорит о вожде всех угнетенных и обездоленных так душевно и восторженно.
– Вот так-с!.. – продолжал Букур, с доброй улыбкой глядя на своего шофера. – Не забыть тот воскресный день, когда я пришел на улицу Мари-Роз передать записку от господина Курнатовского и неожиданно провел несколько часов в обществе этого удивительнейшего человека!.. Расспросив о состоянии больного, господин Ульянов выразил желание проводить меня по аллеям очаровательного парка Монсури. Парк этот расположен рядом с домом, где жил господин Ульянов, однако проводы затянулись. Мы много раз пересекли парк вдоль и поперек, оживленно беседовали на темы, казалось бы, весьма далекие друг от друга: о научных проблемах медицины и об историческом значении восстания румынских крестьян в тысяча девятьсот седьмом году; о формах землепользования в нашей стране, о последнем романе великого французского писателя Анатоля Франса «Остров пингвинов» и так далее. Господин Ульянов поразил меня энциклопедичностью своих познаний и разносторонностью интересов, глубиной и убедительностью суждений. Но это, пожалуй, не главное впечатление. Оно пришло позже. Часто, вспоминая об этой беседе, я испытывал такое ощущение, словно потерял какую-то связующую нить, на основе которой наш разговор так незаметно и естественно переходил от одной темы к другой. Раздумывая, я нашел эту нить. Она была в критике несовершенства существующего общественного строя и в утверждении необходимости, исторической неизбежности крутой его ломки. Именно так! И должен, признаться, что под таким углом зрения я никогда прежде, до этой памятной беседы, не рассматривал ни текущие события, ни перспективы развития медицины, ни общественное значение лично своей медицинской практики и научной деятельности…
Морару провел рукой по лицу. Ему казалось, что все это сон.
– Дайте-ка закурить! – попросил профессор, силясь скрыть волнение.
– Дешевые у меня, господин профессор… – смущенно ответил Морару, поспешно протягивая пачку «Месериаш».
– Дайте, дайте… Ничего! С двадцать четвертого года не брал в рот, а вот потянуло… – Букур как-то неловко взял папиросу, закурил, слегка покашлял и продолжал: – Однако мы тоже хороши – увлеклись разговором в этом отнюдь не очаровательном «автопарке», вместо того чтобы решить, насколько я понимаю, неотложный вопрос… Скажите-ка лучше, что у вас стряслось… Почему этот «багаж» перекочевал сюда?
Морару замялся. Почувствовав это, Букур тотчас же сказал, постепенно возвращаясь к обычному для себя безапелляционному тону:
– Впрочем, можете не говорить. Не надо. Однако, как я понимаю, вам некуда девать типографию?
– Это верно, господин профессор, но вы не беспокойтесь… Товарищи подыскивают помещение… Так что долго здесь она не задержится.
– Улита едет, когда-то будет!.. – отрубил Букур.
– Это, конечно, верно… – неохотно согласился Аурел. – Обстановка тяжелая.
– М-да. «Керосином запахло»?! – пробурчал как бы про себя Букур и тотчас же спохватился: – Но меня это не касается… Плохо то, что типография простаивает… Это плохо! А ведь вы говорили, что газету вашу ждут как хлеб насущный!
– Ждут, господин профессор, и даже очень. Это точно. Но что делать? Постараемся потом наверстать…
– Потом наверстать?! – возмущенно воскликнул Букур. – Учтите, сударь, ждать и догонять – последнее и самое ненадежное дело! А вы не находите, что, пока ваши друзья ищут приют для этого «багажа», мы можем здесь что-нибудь сообразить?..
Морару оторопел, не верилось, что он правильно понял хозяина.
– Что это вы так смотрите на меня?! Я говорю: может быть, здесь подыщем помещение?
– Мы? Здесь?
– Именно здесь! – подтвердил Букур. – Видите лесенку в подвал? Он, правда, небольшой, рассчитан на хранение автомобильного хлама… Но может, подойдет?
– Тот подвальчик? – едва выговорил растерянный и одновременно обрадованный Аурел.
– Что, не годится? – удивленно переспросил Букур.
– Нет, почему же, вполне годится!.. Ну и денек! Как во сне, честное слово! – чистосердечно признался Морару. – Помещение хорошее, только сами понимаете…
– Так, так… Договаривайте.
– Рискованно!
Букур наклонил голову, насторожился.
– В каком смысле?
– Это же, господин профессор, типография… и вдруг в вашем гараже, в вашем доме!
– Что вы хотите этим сказать?!
– Типография это!..
Букур не дал шоферу договорить:
– Именно потому, сударь, что это типография, а не черт знает откуда появившийся в моем гараже зубоврачебный кабинет, я и предлагаю вам подвал своего дома!
– Благодарю вас, господин профессор, – стараясь говорить как можно спокойнее, ответил Морару. – Но я не могу не предупредить, что всякое может случиться… и тогда у вас будут крупные неприятности…
– Ну, знаете, «господин товарищ», или как вас там величают! – окрысился Букур. – Меня этим не испугаешь. Да-а-с! Честного человека можно облить грязью, можно преследовать и, наконец, заточить в тюрьму, но обесчестить – никогда! Нет, нет! Правду не утопишь, она, как масло в воде, непременно всплывет наружу. А кроме того, сударь, за ваше недоверие ко мне… Нет, нет, не возражайте, пожалуйста! Я делаю поправку: за ваше первоначальное недоверие я желаю «отомстить» вам полным доверием и тем самым оградить себя от неприятностей, которыми вы меня стращаете. Давайте рассуждать по порядку: вы взяли мою автомашину, куда-то поехали за этим дьявольски тяжелым «багажом». Меня об этом вы не поставили в известность. Не так ли? Затем вы привезли все это хозяйство сюда в гараж, оставили его здесь… И тоже не испрашивали соизволения? Так продолжайте в том же духе! Кто вам мешает?!
– Спасибо, господин профессор, большое вам спасибо! – только и мог сказать взволнованный Морару.
– Я ничего не знаю и знать не желаю… – пояснил Букур и при этом молодецки, как, наверное, давно уже не доводилось, подмигнул. – В гараж без вашего приглашения обещаю впредь не заходить… Но и вы, любезный, пожалуйста, больше не простужайтесь! Иначе я опять, как сегодня, нагряну и буду заглядывать во все щели, думая, где и как утеплить…
Букур добродушно рассмеялся, глядя на сконфуженно улыбающегося Морару.
– Только вот что, сударь! Не думайте, пожалуйста, что я бессребреник! – заговорил вновь Букур подчеркнуто деловым топом. – За аренду помещения я буду взимать с вас плату. Как говорят в подобных случаях, «брат братом, а брынза – за наличный расчет»! Не правда ли?
– Пожалуйста! – поспешил ответить Аурел, не понимая, шутит старик или говорит всерьез – от него всего можно ожидать. – Будем платить регулярно… Если хотите, и вперед можно оплачивать…
– Вот именно! – вскрикнул Букур, начиная, похоже, выходить из себя. – Что вы тут будете делать, знать, не желаю, а плату извольте вносить регулярно и вперед!
Морару развел руками:
– Да, конечно! Пожалуйста…
Букур пристально посмотрел на своего шофера и, довольный достигнутым эффектом, лукаво сказал:
– В качестве арендной платы – один экземпляр от каждого выпуска газеты! По рукам?!
– Обязательно! – воскликнул Морару, схватив руку профессора и крепко ее пожимая. Он добродушно рассмеялся. – Первый же оттиск – вам!.. Честное слово!
– Вот и прекрасно! Обязуюсь возвращать его в полнейшей сохранности!
– Спасибо вам, господин… Нет! Разрешите… товарищ профессор!
Букур широко развел руками.
– Ну, вот какие вдруг превращения…
– Не обижайтесь, прошу вас…
– Ну-ну, пустяки… Занимайте подвал. Немедленно! Я жду арендную плату!
Уходя из гаража, старик не преминул еще раз подтрунить над шофером. Притянув его к себе за пуговицу кожанки, он прошептал ему на ухо:
– Так, оказывается, профессор Букур вовсе не бессребреник! Не правда ли?
Морару поспешил известить о случившемся с Томовым руководителя ячейки Захарию Илиеску. Они оба, безусловно, верили, что Илья не выдаст, однако рисковать не имели права. Было решено немедленно перевезти подпольную типографию с улицы Мэнтуляса, из подвала гаража профессора Букура.
Илиеску возложил перевозку станка на Морару и товарища, который почти безвыходно находился в подвале, печатая подпольную литературу. На этот случай у них было заранее подготовлено помещение. Задача была сравнительно несложной. Много раз Морару вывозил на машине литературу, а изредка и печатника, чтобы тот подышал свежим воздухом, и всякий раз столичные блюстители порядка, знавшие машину профессора Букура, пропускали ее, ничего не подозревая, без малейшей задержки. На этот раз таким же образом необходимо было перебазировать все типографское имущество.
Захарии Илиеску предстояло, кроме того, немедленно переселить на другую квартиру нелегально находящегося в Бухаресте одного из руководящих деятелей партии, по кличке Траян. Проживал он в центре на улице Арменяска, 36, в одной из комнат квартиры тетушки Домны – дальней родственницы Ильи. Сюда, по совету Томова, временно поселили товарища Траяна.
Теперь Илиеску нервничал. Ему-то хорошо были известны зверские методы, которые применяли в сигуранце при допросах, и нет-нет да и закрадывалось сомнение: выдержит ли воспитанник такое суровое испытание?
– Если парень заговорит, худо будет… – поделился он тревожными мыслями с Морару. – Сигуранце немного надо, чтобы размотать весь клубок. Мы можем предотвратить провал подпольной типографии, можем переселить товарища Траяна, а как отвести угрозу от профессора?
В памяти подпольщиков всплыли события недавних дней, когда ночью Морару привез к Букуру раненного полицейскими Илью Томова. Профессор извлек у него пулю, наложил повязку и, ни о чем не расспрашивая, попросил оставить ему пробитую пулей и окровавленную нелегальную газету.
– Собственно, именно благодаря газетам пуля застряла и мягкой ткани, не достигнув кости… – сказал тогда профессор Букур и, взяв газету, добавил: – Но я убежден, придет время, когда Румыния будет освобождена от вандалов и я смогу показать эту газету студентам – пусть знают, какие жертвы приносили лучшие люди, неся слово правды в народ!
Морару вернулся в пансион поздно. Бледная и испуганная мадам Филотти набросилась на племянника:
– Пришел, как всякий порядочный человек, под вечер, собирался в парикмахерскую, рубаху тебе приготовила, а сам взял да исчез!.. Ты ведь сказал, что скоро придешь! Мы уж не знали, что думать!
Морару беззаботно махнул рукой и сказал, что забыл и гараже вино, купленное к празднику.
– А там, как на грех, – оживленно продолжал он, – встретил во дворе дочь профессора. «Сделайте, – говорит, – одолжение, отвезите к портнихе, всего на пять минут и… обратно». Делать было нечего! Отвез, конечно. Только пришлось ждать, пока мадемуазель примеряла туалеты… С добрый час, не меньше! Наконец, когда мы тронулись в обратный путь, опять неудача: перед самым домом мотор заглох, подача отказала! Хоть лопни, не качает бензонасос – и точка… Пришлось повозиться, вымазался хуже кочегара. Вот, полюбуйтесь! – Аурел показал руки, испачканные маслом и типографской краской.
На лице Вики еще видны были следы недавних слез, причину их Морару, конечно, понял, но, как ни в чем не бывало, вручил ей «забытые» бутылки с вином и удалился, чтобы привести себя в порядок.
Ня Георгицэ взял у Вики бутылку и, держа ее в вытянутой руке, прочел название на красочной этикетке.
– Если верить написанному, так это «Котнар»! – скептически заметил признанный знаток вин. – Однако только безусые юнцы судят о качестве вина по этикетке…
Старик внимательно исследовал укупорку, поднял бутылку на свет, раза два перевернул ее вверх дном и, убедившись, что осадка нет, проделал такие же операции со второй бутылкой.
– А знаете, господа, по-моему, это и есть настоящий «Котнар»! – причмокнув от удовольствия, заключил он и в который уже раз за вечер стал поправлять аккуратно расставленные на праздничной скатерти тарелки с закуской. Бывший обер-кельнер был мастером сервировки. «Было бы что подавать, а за остальным дело не станет!» – приговаривал он и при этом многозначительно подмигивал.
С возвращением племянника мрачное настроение жильцов пансиона несколько рассеялось: мадам Филотти торжественно водрузила на середину стола зарумяненную индейку, Войнягу поставил литровую бутыль столового вина и два стеклянных сифона с газированной водой, а Вики – две коробки сардин высшего сорта фирмы «Робертс».
Словом, все выглядело так, как бывало уже не раз в этом маленьком дружном коллективе – не бедно и не богато, просто и радушно. За стол, бывало, садились с шутками и смехом; ня Георгицэ заводил речь о международных событиях и с увлечением рисовал дальнейший ход их развития; Морару неизменно охлаждал пыл дядюшки короткими трезвыми репликами, а Войнягу, наоборот, со свойственным ему юмором «подливал масла в огонь», и все душой и телом отдыхали от повседневных трудов, забот и тревог. Так бывало… Но сегодня не слышно было ни шуток, ни смеха, словно собрались на поминки после похорон близкого человека. Ня Георгицэ молча разлил в бокалы вино, хотел что-то сказать, но его опередил Морару.
– За то, чтобы у нашего Илие нервы были крепкими!
Все выпили до дна, но истинный смысл этого тоста был ясен только его автору. Женя Табакарев, будь он сейчас здесь, конечно, понял бы, что имеет в виду Аурел. Женя помнил, как Илья пытался привлечь его к подпольной работе и как он, в свою очередь, отговаривал друга. «Рано или поздно поймают, – рассуждал Женя, – бить будут, искалечат, а потом отправят вшей кормить на каторгу!.. Не-ет, брат! У них полиция, жандармерия, войска! Это все равно что головой об стенку биться…» Помнил Табакарев и тот вечер, когда Илья появился в пансионе истерзанный, с полицейскими кандалами на одной руке и, не успев ничего рассказать, потерял сознание. К счастью, все уже спали, лишь один Женя был в прихожей. Подвернулась как раз срочная работа, и он сидел до глубокой ночи: писал номерные таблички для домовладельцев… Перепуганный, он тихо прошел в комнату к Аурелу, разбудил его. Тот сразу же побежал за машиной и увез Илью. Женя остался тогда в полном неведении. А незадолго до своего отъезда на рождественские праздники домой, в Болград, Табакарев спросил друга, что же случилось с ним в тот злополучный вечер, Томов ответил шуткой:
– Головой об стенку бился!..
Женя попытался настоять, но Илья сказал:
– Ты, дружище, если много будешь знать, чего доброго, вместо меня угодишь на каторгу вшей кормить!
Когда вновь подняли наполненные бокалы, мадам Филотти постаралась перебороть уныние, чтобы провести рождественский вечер как подобает.
– Георгицэ, – весело воскликнула она, – пьешь бокал за бокалом, а включить радио забыл! Стареешь, друг мой… Уже рождество! И, наверное, передают хорошую музыку…
Ня Георгицэ, еще недавно не представлявший себе жизни без радио, особенно в вечерние часы, вытаращил глаза, словно его разбудили в самый волнующий момент сновидения. Мадам Филотти пришлось вторично напомнить супругу о его добровольно взятой на себя обязанности, прежде чем он нехотя протянул руку и включил допотопный «Филипс».
Заморгал зеленый глазок, по мере того как радиоприемник нагревался, комната заполнялась звуками веселой «сырбы».
Ня Георгицэ откупорил вторую бутылку и снова наполнил бокалы. Вики на минуту покинула компанию и вернулась с припудренным лицом и подкрашенными губами. Аурел встретил ее блаженной улыбкой, а Войнягу не упустил случая рассказать о том, как некая девица в трамвае красила губы и при резком торможении привалилась к соседке, основательно разукрасив ей блузку помадой. Рассказ Войнягу завершил тостом:
– Выпьем за девушек, умеющих наводить на себя красоту, не пачкая других!
В пансионе водворялось обычное для такого дня оживление. Однако Вики все еще была сумрачной. Аурел пытался развеселить ее, но сегодня это ему почти не удавалось. Ему было трудно скрыть тревогу.
Ня Георгицэ поднял бокал и приготовился что-то произнести, как в дверях раздался стук. Все снова смолкли, насторожились. Морару побледнел – мелькнула мысль: «Неужели выдал?»
Открывать пошел Войнягу. С порога послышался его голос:
– Ого-о! Господин Лулу?! Какой ветер занес тебя в нашу обитель?
Одетый в помятый, некогда белый плащ и жесткую новую барсолину с круто опущенными впереди полями, Лулу имел весьма жалкий вид, но держался с важностью. Почтительно поклонившись всем и поздравив с наступающим рождеством, он извинился за беспокойство и, как свой человек в доме, направился на кухню. Следом пошла и мадам Филотти.
