Текст книги "Занавес приподнят"
Автор книги: Юрий Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)
– Хотите? – протягивая ее Остеру, предложил Вильгельм Канарис своим обычным мягким, ничего особенного не предвещавшим голосом. – Полюбуйтесь…
Не первый год Остер знал своего шефа. Прежде чем открыть папку, он пытливо посмотрел на начальника абвера, предчувствуя какой-то сюрприз.
– На меня, Ганс, не смотрите, – улыбаясь, сказал Канарис. – Ни на лбу, ни в глазах ничего не прочтете… Загляните-ка поскорее в папку!
Остер пробежал глазами первые две страницы с известной ему информацией, предназначенной для доклада фюреру, и дошел до сообщения о том, что секрет устройства мины, используя которую Адольф Гитлер не далее как вчера грозился уничтожить морской флот Британии, блокировать ее побережье, обречь метрополию на изоляцию, полностью раскрыт англичанами… Адмиралтейство Великобритании уже уведомило все союзные и нейтральные страны о необходимости немедленно принять меры к размагничиванию металлических корпусов кораблей, «пропустив по килю судна высокое напряжение».
– Вот так штука! – удивленно произнес Остер и вдруг раскатисто рассмеялся, на глазах у него выступили слезы. – Эмиля хватит удар!
Адмирал насупился, опустил голову.
– Посмотрим, что он теперь скажет «скрипачу»!
– О-о-о! – злорадно воскликнул Остер. – «Скрипачу» будет жарко!.. Не миновать ему упреков: и «завелась паршивая свинья», и «повсюду у нас английские агенты», и «я борюсь, а меня кругом предают», и прочее такое…
– И в наш адрес также следует ждать упреков… Не обольщайтесь, Ганс! Эмиль будет рвать и метать… Это слишком чувствительное поражение…
– Несомненно! Что касается упреков в наш адрес – пожалуйста! Мы тут неуязвимы…
Канарис взглянул из-под седых, слегка взлохмаченных бровей на ликовавшего полковника и со свойственной ему сдержанностью заключил:
– Посмотрим… Но так или иначе, спесь с Эмиля и его любимца «скрипача» будет сбита! И надеюсь, надолго…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Кредо Симона Соломонзона – «единый народ, единая нация, единое государство» – по-прежнему не давало покоя Хаиму. И чем больше он напрягал память, пытаясь вспомнить, где однажды уже слышал эту фразу, тем назойливее, словно испорченная граммофонная пластинка, повторял ее.
Набившие оскомину слова отвязались от него лишь в ту минуту, когда раздался хриплый окрик Кноха-«паровоза», возвестивший о возобновлении разгрузки прессованного сена с австралийского судна. На причале снова все пришло в движение, но теперь уже не было ни особой спешки, ни четкого порядка, ни тишины и таинственности, при которых происходила разгрузка ночью. То и дело раздавались резкие гудки грузовиков, прибывающих за сеном, ругань и окрики шоферов, рев моторов отъезжающих автомашин, на ходу балагурили и бранились грузчики.
– Эй, вы! – проходя мимо Хаима, бросил Давид Кнох. – Там ваш хавэр на части разрывается…
И опять Хаим не был уверен в том, что правильно понял главного экспедитора, то ли он посылал его к Ионасу, то ли просто сказал так, для встряски.
– Извините, хавэр Дувэд Кнох! Машины гудят, я не расслышал, – нагнав главного экспедитора, сказал Хаим.
– Вы что, за компанию с женой оглохли? – зло ответил Кнох. – Я слышал, она у вас, кажется, глухонемая…
Ошеломленный, Хаим остановился. Кровь припала к его лицу. В это мгновение он потерял контроль над собой и готов был достойно ответить на грубый окрик Кноха, но тот круто свернул к трапу и быстро зашагал вверх, а Хаим остался внизу и, горестно усмехаясь, думал о том, как бы Кнох расправился с ним, ответь он на грубость грубостью.
– Вы, бестолочь! – окликнул его уже с верхней палубы главный экспедитор. – Для вас нужно особое приглашение?
Ничего не ответив, Хаим, словно его хлестнули кнутом, бросился к пакгаузу.
Нуци встретил его упреками. Хаим не оправдывался. Он искренне сочувствовал другу: оказывается, и в пакгаузе шла погрузка «корма для скота».
Нуци сунул в руки Хаиму влажную рубаху.
– Быстро повесь вон на то дерево. – Нуци указал на рыжий холм с одиноко растущим на нем деревцем, на котором грузчики обычно сушили свои влажные от пота рубахи. – Если увидишь на подходе сюда подозрительных людей, снимешь! Понял?
Хаим поднялся на крутой, выжженный солнцем гребень, повесил рубаху на дерево и огляделся по сторонам. Отсюда хорошо просматривалась дорога к пакгаузу и вся территория, примыкавшая к погрузочно-разгрузочной рампе, а также часть причала. Ничего подозрительного кругом не наблюдалось.
Не прошло и получаса, как три груженные до отказа машины, из-под крытых брезентом кузовов которых выглядывали лишь рыхлые тюки сена, отъехали от пакгауза, а на смену им подкатили три пустых грузовика и стали впритык к высоким дверям пакгауза.
Солнце близилось к закату, когда Хаим вернулся в пакгауз с давно высохшей рубахой. От оружия здесь не осталось и следа, однако Ионас почему-то по-прежнему был возбужден, суетился, спешил. Он торопливо умылся, на ходу причесывая волосы, спросил:
– Устал? – И, не дожидаясь ответа, проговорил: – Я тоже. Очень! Глаз сомкнуть не довелось даже во время перерыва. Приезжал Симон, ходил здесь всюду, смотрел… Впрочем, ты же видел его! Даже перекусить не удалось, Конечно, все это не страшно. Хотя, как говорят, голод не тетка…
– У меня, Нуцик, к сожалению, ничего не осталось, – виновато сказал Хаим. – Еще с вечера все до крошки слопал. Ей-богу!
– Ну, нет-нет!.. Все равно не успеть. Времени, видишь, сколько?
У Хаима екнуло сердце. «Неужели опять что-то затевается на целые сутки?» – мелькнула мысль.
– Мы еще должны побывать сегодня в одном месте, – продолжал Нуци. – Машина, наверное, уже ждет у разгрузочной. Кнох тоже едет. Там будет очень интересно! Увидишь… Пошли!
Они с трудом задвинули за собой тяжелые двери, со скрипом скользившие на больших ржавых роликах. Нуци накинул на дверные петли огромный замок, со звоном запер его и, поторапливая Хаима, чуть ли не бегом направился к разгрузочной. Кнох мог уехать один: был канун субботы…
Хаим не решился сказать Ионасу, что устал и проголодался, что очень беспокоится за Ойю.
В машине Нуци перекинулся несколькими словами с шофером. Как всегда, тот отвечал очень скупо, как бы нехотя, тоном, отнюдь не свидетельствующим о его подчиненном положении. Хаим и в этот раз подумал, что скорее всего молчаливый шофер выполняет в экспортно-импортном бюро функции не только шоферские.
Хаим не произнес за всю дорогу ни слова. Он думал об Ойе, беспокоился: «Опять, наверное, плачет. Боится оставаться одна. Ведь пошел шестой месяц… А тут, пожалуй, придется по нескольку суток принимать «корм для скота». Нуцик еще вчера говорил об этом…»
Машина остановилась возле ветхого дома, расположенного недалеко от центра Тель-Авива.
– Хазак![64]64
Крепись!
[Закрыть] – сказал Нуци, переступая порог.
– Хазак ве-емац! – бодро ответил ему стоявший в дверях рослый парень.
Едва передвигая ноги от усталости и голода, Хаим Волдитер машинально проследовал за Ионасом и повторил за ним:
– Хазак!
Стоявший в дверях парень с презрительным недоумением с ног до головы оглядел ссутулившегося рыжеволосого человека. Он хотел было схватить его за рукав, но шедший впереди Ионас, видимо предвидя это, обернулся.
– Он со мной! – крикнул Нуци повелительным тоном. – Наш хавэр!
– Хазак ве-емац! – удостоился ответа Хаим.
Он протиснулся в узкий темный коридор, из него попал в комнату, обстановка которой напоминала столовые с домашними обедами, весьма распространенные в Тель-Авиве.
Здесь было тесно. И потому он устало прислонился к стене, равнодушно разглядывал незнакомых ему людей. Наблюдая за Нуци, Хаим заключил, что тот здесь бывалый и всеми уважаемый человек: он чинно раскланивался с одними, дружески хлопал по плечу других, степенно пожимал руку третьим… Вот он добрался до столика у противоположной от входа стены и, отыскав глазами Хаима, махнул ему рукой, подзывая к себе. Когда Хаим подошел, он представил его мужчине, сидевшему за столиком рядом с молодой женщиной в полувоенной блузе.
– Знакомьтесь! Наш хавэр… Хаим Волдитер.
– Новичок? – догадался мужчина.
– Да, конечно! – улыбнувшись, подтвердил Нуци. – Только у этого «новичка» за плечами «акшара». И между прочим, – продолжал он, доверительно нагнувшись к уху мужчины, но все же достаточно громко, – проходил «акшару» не только за себя, но и за нашего хавэра Симона Соломонзона… Да, да! Это «между прочим»…
– Вот как! – искренне удивился мужчина и, поднявшись, удостоил Хаима рукопожатием. – Очень приятно, хавэр! Такие молодцы нужны здесь, да-а!
Хаим залился румянцем.
– Можно его зачислить? Или только на сегодняшнее собрание? – спросила женщина.
– Какой разговор! – воскликнул Нуци и покровительственно хлопнул Хаима по плечу. – Конечно, зачислить. Он работает у меня в порту!
Голодный, уставший, Хаим неожиданно почувствовал себя именинником. Незнакомые люди пожимали ему руку, улыбались, почему-то смотрели на него с завистью. Впрочем, минувшие сутки действительно были для него в некотором роде «крещением»: его посвятили во многое из того, о чем не всякий заслуженный холуц имел представление.
Сам того не сознавая, Хаим Волдитер оказался у «истоков истории», как сказал ему накануне перехода на работу в порт Нуци Ионас. Правда, Хаим в шутливом тоне ответил тогда, что, дескать, «надо еще разобраться, в какую такую историю ты меня впутываешь».
Нуци Ионас, к счастью, не понял иронического смысла этой шутки. И вообще, он многое прощал своему подопечному, считая его недальновидным, непрактичным, но предельно честным и бескорыстным парнем. Узнав о его женитьбе на глухонемой девушке, он окончательно убедился в том, что Хаим человек «не от мира сего», и без стеснения называл его честным дураком, который сам себя осудил на пожизненную каторгу. Но именно эти черты характера Хаима устраивали Ионаса. Потому-то он и привлек его к работе в экспортно-импортном бюро.
А Хаим все еще не догадывался, что Нуци отнюдь не из-за простого и, казалось бы, естественного желания помочь товарищу устроил его на эту работу. Он наивно полагал, что оказался в столь привилегированном, по сравнению с другими холуцами, положении только потому, что в свое время осилил «акшару» за неведомого тогда ему Соломонзона и что в благодарность за это при встрече в Палестине тот благосклонно отнесся к нему, предоставил кров и работу, а позднее, убедившись, что Хаим Волдитер трудолюбив, добросовестен и безропотен, не только повысил ему жалованье, но и оказал большое доверие, переведя в яффский порт на работу, связанную с получением особых грузов, о которых знали очень немногие.
Думая так, Хаим Волдитер считал себя счастливчиком, но в глубине души его что-то безотчетно беспокоило, томило, а иногда просто пугало. Как бы угадав его состояние, Нуци Ионас шепнул ему на ухо:
– Ты же вытянул на редкость счастливый билет, Хаймолэ! Знаешь, какие люди будут здесь сегодня? Тебе и не снилось, о каких великих свершениях пойдет речь!
Хаим молча пожал костлявыми плечами. Его бледные губы тронула робкая улыбка, а в серых глазах плескалось тревожное недоумение.
Только теперь он вспомнил, что шофер Соломонзона высадил сначала Давида Кноха, а через несколько кварталов его, Хаима и Нуци, и потом они долго петляли по переулкам, прежде чем вышли к нужному дому с тыльной стороны. Ему стало очевидно, что сборище это проводится тайно, и он нежданно-негаданно оказался в числе каких-то заговорщиков.
Сиротливо прислонившись к стене, Хаим посматривал на сновавших мимо него чем-то возбужденных людей, но мысли его были далеки от того, что происходило вокруг. Он думал о том, что вряд ли мужчина или женщина, которым только что его представил Ионас, были искренни, выразив ему особое уважение, когда узнали, что он отбывал «акшару» за хозяина экспортно-импортного бюро. Ведь они прекрасно понимали, что не от хорошей жизни он трудился за двоих. И не высокие патриотические чувства были тому причиной. Но они знали: таких, как он, холуцев из бедных семей старательно обрабатывали эмиссары различных обществ сионистского толка, внушая, что «высокий патриотический долг каждого еврея участвовать в воссоздании своего национального очага», что только ради этого стоит жить и умереть. Не скупясь на посулы, эмиссары завлекали молодежь, вынуждали ее проходить сельскохозяйственную стажировку, без которой никто из них не мог получить сертификат и визу на право поселения в «стране предков».
Подобная «процедура» коснулась и Хаима Волдитера. В свое время при содействии маклера-миссионера «еврейского агентства для Палестины» была сформирована из некоторого числа членов общества «Гардония» очередная «квуца́», которой на сей раз было присвоено имя «Иосиф Трумпельдор». В нее-то и был зачислен холуцем Хаим Волдитер. Маклер-миссионер, действовавший от имени «квуца», заключил контракт с управляющим крупного имения вблизи румынского города Тыргу-Жиу. По этому контракту квуца «Иосиф Трумпельдор» обязывалась в течение одного сезона выполнить все сельскохозяйственные работы – «от посева до уборки урожая зерновых, фуражных и бахчевых культур, виноградников и фруктовых садов». И не случайно в этом документе было оговорено число холуцев, привлекавшихся к работе: по списку их было значительно больше, чем на самом деле. Члены этих трудовых отрядов – сынки богатых родителей – не проходили трудовую стажировку, они ограничивались взносом денежных компенсаций в кассу «квуца́». Частенько в отрядах, созданных сионистскими филиалами во многих странах мира, числились и холуцы-инкогнито: под чужими фамилиями проходили законспирированные представители «акционс-комитета», которые или занимались отправкой соплеменников в Палестину (разумеется, в обход законов), или выполняли секретные поручения специальной оперативной службы «хаганы» и даже непосредственно самого штаба «массад». Нередко эти ведомства, получив от своих людей ту или иную информацию, представлявшую ценность для английской или американской разведок, могли уступить ее в порядке взаимного обмена подобного рода материалами. Для рядовых холуцев эти законспирированные представители «акционс-комитета», конечно, навсегда оставались неизвестными. Денежную компенсацию за них вносили в складчину иногда лавочники и коммерсанты, порой даже ремесленники и служащие, которым местные еврейские общины вменяли это в обязанность.
Но трудовую стажировку – «акшару» – за людей-«невидимок», за сынков состоятельных родителей отрабатывали холуцы-бедняки, работяги, каким был Хаим. Он не любил вспоминать о тех днях. И сегодня упоминание о трудовой стажировке болью и обидой отозвалось в его сердце. «Да ну их к дьяволу! – подумал он. – Любезничают со мной не потому, что я честным тяжким трудом заработал право быть здесь, а только потому, что отбыл эту каторгу за богача Соломонзона!»
С горькой усмешкой Хаим припомнил транспарант, висевший у входа в барак, где размещались холуцы, проходившие «акшару»: «Арбайт махт гликлих!» («Труд приносит счастье!») За время, прошедшее с тех пор, труд, однако, не принес ему счастья… Вряд ли оно ждало его и в обозримом будущем. «Нуцик считает, что если я честный, то уж непременно дурак…» – подумал Хаим и вспомнил при этом, как во время стажировки однажды показывали какой-то документальный фильм. Внимание его привлекла надпись у входа в гитлеровский концлагерь для интернированных евреев. Она гласила: «Арбайт махт фрай!» («Труд приносит освобождение!»). Хаима тогда поразила эта странная аналогия.
«Мало ли какие аналогии бывают на свете! – нехотя ответил на его замечание Нуци. – Случайное совпадение».
«Ничего себе «совпадение»! – Хаим всплеснул руками. – У нас и у фашистов – одинаковые лозунги!»
«Помолчал бы лучше! – сердито оборвал его тогда Нуци. – И вообще, прежде чем сказать, подумай…»
С тех пор Хаим никого ни о чем не спрашивал и ничему не удивлялся. Понимал, что надо терпеть. Ведь он не только поклялся принимавшей его комиссии подчиняться во всем, но и подписал договор, обязывающий его работать безупречно, соблюдать общепринятые нормы поведения и порядка в отряде, чтобы не подвести поручившихся за него руководителей общества «Гардония» и местной еврейской общины. Все это происходило в присутствии отца Хаима. Отказ от прохождения «акшары» был исключен: он грозил большими неприятностями не только ему, Хаиму, но и его семье.
Перед самым отъездом в Палестину, когда Хаим встретил в Констанце Илью Томова, он излил перед ним свою душу.
«Погляди на мои руки, и ты поймешь, чего стоила мне эта стажировка… Ведь обычно помещик нанимал около ста человек, а нас было всего тридцать холуцев. Разница! А помещику выгодно: наш труд обходился ему намного дешевле крестьянского. Но ты бы посмотрел, Илюшка, как нас возненавидели крестьяне из местных деревень! Вот от чего зарождается антисемитизм! А что, нет? Мы, можно сказать, ограбили их!.. Ей-богу! Они только и живут сезонными работами… Душа, веришь, разрывалась!.. Не раз я собирался бежать оттуда, но вставал вопрос: а что это даст? Ровным счетом ничего: ни крестьянам, ни мне. Холуцы уедут в Палестину, а я останусь. Придет Гитлер и меня придушит. Сам видишь, что здесь творится… Пришлось смириться и тянуть из последних сил эту каторжную стажировку, чтобы получить право поехать в Палестину!.. И вот еду! Наши старшие твердят, что там мед течет рекой. Посмотрим!..»
Хаим взглянул на висевший напротив него большой портрет чернобородого человека со скрещенными на груди руками. Под портретом висел белый транспарант с двумя крупными ярко-голубыми шестиугольными звездами «щита Давида» по краям. В центре – надпись:
«В Базеле я основал еврейское государство. Сегодня эти слова, быть может, вызовут смех, спустя пятьдесят лет наверняка они станут действительностью.
Герцль».
Хаим несколько раз перечитал это изречение. Пытаясь вникнуть в его смысл, вновь перевел взгляд на портрет. Вглядевшись в него, Хаим наконец уловил, кого тот напоминает ему: легкий наклон головы, суровый взгляд, скрещенные на груди руки – все это точь-в-точь, как на портретах Наполеона. «Копировал его, что ли? В бонапарты метил?!» – подумал Хаим и вспомнил, что ведь и у Гитлера на плакатах такая же осанка и точно так же высоко на груди скрещенные руки! Да и подпись под плакатом похожа на эту. Он, Хаим, вместе с Ильей Томовым у себя в Болграде по ночам срывал подобные плакаты, и потому хорошо запомнились ему те высокопарные слова:
«В Мюнхене я основал ядро партии… На мою долю выпала священная миссия создать государство с твердо живущими на своих землях ста миллионами немцев… Сегодня это, быть может, вызовет смех кое у кого… но дайте мне четыре года, и я клянусь…»
«Что это? Опять совпадение?» – Хаим провел ладонью по лбу.
Тем временем толпившиеся под портретом люди расступились, и Хаим увидел стол, за которым восседало несколько человек. В центре – Симон Соломонзон. Мужчина лет сорока пяти в вылинявшей блузе без всякого вступления заговорил о сложившейся в Палестине обстановке.
Особый интерес у присутствующих вызвало его сообщение об обстоятельствах, при которых англичане обнаружили и конфисковали в поселке Бен-Шемеш склад оружия и боеприпасов, принадлежавших «иргун цваи леуми».
– Печален тот факт, – размеренно чеканя слова, проговорил человек в вылинявшей блузе, – что не впервые происходит подобный провал…
Он напомнил, что несколько месяцев назад, а точнее, в середине октября, англичане задержали сорок пять холуцев, проходивших военную подготовку, и конфисковали все их снаряжение и оружие.
Привел он еще один случай, происшедший шесть недель спустя, когда тридцать восемь бейтарцев-ревизионистов, также во время военных занятий вблизи одного из киббуцев, были арестованы, а их оружие и боеприпасы изъяты.
Спокойно, размеренно, не повышая и не понижая голоса, оратор констатировал, что причиной этих бед является чрезмерная доверчивость людей, которым «акционс-комитет» поручил практически осуществлять историческую миссию. Он осудил их за то, что в погоне за прибылями они пренебрегают своими священными обязанностями, нередко перепоручая их случайным лицам, ничем себя не проявившим в освободительном движении и не имеющим заслуг перед сионизмом в целом.
– Втершиеся в доверие к нашим людям и получившие доступ к сокровенным тайнам, эти выродки выдают их нашим заклятым врагам за незначительные вознаграждения…
Последние слова оратора потонули в гуле возмущенных голосов, но человек в блузе поднял руки, и все смолкли.
– Причем информация, которой эти выродки снабжают наших врагов, не ограничивается указанием местонахождения того или иного законсервированного нами склада оружия, она содержит также данные о том, откуда поступает это оружие. А мы с вами знаем, откуда оно поступает. За это нас осуждают многие. Однако на столь выгодных условиях мы ни от кого не получим вооружения в таком большом количестве! Поэтому, и только поэтому, мы не пренебрегаем сделкой с известной вам страной и с известными вам правителями. Ради достижения конечной цели мы идем на эту моральную жертву. А те, кто предает нас, дают обильную пищу нашим врагам, утверждающим, будто сионизм не отвечает интересам еврейского народа, находящегося в диаспоре.
Оратор отметил, что англичане, возможно, не пошли бы на крайние меры, если бы не были вынуждены заигрывать с арабами, делать им незначительные уступки. Сославшись на «весьма достоверный источник», он сообщил, что в среде командования британских войск циркулирует слух об утечке оружия, боеприпасов и взрывчатки с военных складов и из различных военных организаций, расположенных на территории Ближнего Востока.
– На днях англичане арестовали двух своих военнослужащих Гаррисона и Стоунера, – продолжал он. – Я назвал их фамилии потому, что кое-кому из сидящих в этой комнате следует соответственно реагировать… Начато следствие. Не исключено, что перед судом предстанут и другие лица. Например, замешан в этом деле и один староста арабской деревни. Обо всем этом, разумеется, арабам уже известно. Они обратились с очередным протестом к британскому верховному комиссару. В протесте говорится о деятельности «иргун цваи леуми» и «хаганы». Арабы утверждают, что официальный разрыв между ними – фикция, что контакты продолжаются. В документе подчеркивается, что по-прежнему свирепствует террористическая группка «Штерн-ганг», действия которой поощряются «еврейским агентством»… Большое место в нем уделено нашей сети, занимающейся контрабандным ввозом в Палестину оружия и боеприпасов. Между прочим, упоминается наша база на Кипре и всячески поносится имя почтенного реббе Бен-Циона Хагера, хвала ему!..
Услышав это имя, Хаим поежился и взглянул на стоявшего рядом Нуци Ионаса, а тот шепнул:
– Никогда еще он не говорил так откровенно…
– А кто он?
– Тише! Слушай… Это очень важно!
Хаим понял, что Нуци уклонился от ответа. Но ему было безразлично: глаза склеивались, в голове гудело, под ложечкой сосало.
На том, однако, и завершилось то, что Нуци Ионас называл «очень важным». Свое выступление оратор заключил несколькими общими фразами о необходимости соблюдать строжайшую конспирацию, быть проницательным при подборе людей, число которых будет неизменно увеличиваться по мере расширения поля деятельности подпольных военных организаций.
– Вот сейчас услышишь… – шепнул Хаиму на ухо Ионас. – Выступит представитель штаб-квартиры «еврейского агентства для Палестины». Только что прибыл из Вашингтона… Вот он!
Из-за стола поднялся приземистый плотный мужчина с седыми вьющимися волосами. Неожиданно молодым, сочным голосом он начал втолковывать слушателям насущную задачу руководителей организации «хаганы» и «иргун цваи леуми», а также недавно реорганизованной «Штерн»: использовать благоприятную обстановку, возникшую в результате вступления Англии в войну с Германией. При этом он подчеркнул два аспекта деятельности этих организаций – проявление широкой инициативы в деле быстрого достижения численного перевеса евреев в населении Палестины и всемерное усиление самообороны ее территории.
– Массовая иммиграция остается основой основ, – подчеркнул он, – ибо только при этом условии можно в ближайшем будущем создать признанный международным правом национальный еврейский очаг, а в последующее время расширить его территорию, как это завещано нам предками, от реки Египет[65]65
Нил (по библии).
[Закрыть] до реки Евфрат!
Не впервые присутствующие слышали столь громкие слова, они изрядно набили многим из них оскомину. Потому, наверное, в первые мгновения никто не среагировал на них. Наступила неловкая пауза. Ее нарушил какой-то щуплый слушатель в первом ряду – запоздало, но с тем большим остервенением он захлопал в ладоши и настойчиво хлопал до тех пор, пока одиночные хлопки поддержавших его не переросли в аплодисменты всех присутствующих.
– Масштабы иммиграции, – продолжал посланец из-за океана, – надо наращивать изо дня в день любой ценой и любыми средствами, не обращая внимания ни на какие «белые» или любой другой окраски книги!
– Правильно! – выкрикнул щуплый из первого ряда. Он вскочил со своего места и, повернувшись лицом к аудитории, продолжал выкрикивать: – Именно любой ценой и любыми средствами! Силой оружия мы должны заставить англичан раз и навсегда перестать возвращать прибывающих на нашу землю иммигрантов! Хватит унижений! Хватит уступок! Хватит этой дурацкой нерешительности и неуверенности!
– Штерн! – толкнув Хаима локтем, шепнул Нуци. – Отличный малый… Порох!
Хаим с любопытством посмотрел на щуплого человека со злобно перекошенным лицом. Он слышал об этом фанатике-сионисте. Из уст в уста передавались легенды о жестокости и мстительности «штерновцев», об учиняемых ими расправах над иноверцами. Штерна разыскивала английская полиция, ему грозили казнью арабы, немало было людей и среди сородичей, жаждавших разделаться с ним, а он пребывал в добром здравии и все больше свирепствовал.
– Правильность ваших требований вне всяких сомнений, – мягко и благожелательно обращаясь к Штерну, проговорил представитель из Вашингтона. – Но вы, конечно, согласитесь с тем, что нам нужны не сотни, а многие и многие тысячи молодых людей, таких, как вы, страстных и самоотверженных в борьбе за наше святое дело! Иначе нам не справиться с задачей колонизации новых земель, которые непрерывно будут теперь поступать в распоряжение нашего отечества. Мы с вами понимаем, для чего все это нужно и насколько это важно…
Он говорил спокойно, неторопливо, жесты его холеных рук были округлы, изысканны.
Убедившись в том, что Штерн удовлетворен его ответом, седовласый перешел к вопросу о методах и средствах воздействия на живущих в диаспоре евреев с целью добиться массового переселения их в Палестину.
– Мы не должны смущаться, изображая перед единоверцами жизнь на земле предков раем. Да, здесь нет молочных рек и кисельных берегов и жизнь пока далеко не райская, но все это будет, едва наши люди осознают себя единой нацией, встанут под знамена сионизма, переселятся на землю праотцов и создадут единое государство богом избранного народа!
Старик сделал короткую паузу и оглядел собравшихся. Понизив голос, он продолжал:
– Однако путь к достижению этой цели не усыпан розами… Вы это знаете. И знаете прекрасно! И все же неизбежные на этом пути тяготы и жертвы несоизмеримо малы по сравнению с вечными страданиями наших единоверцев, обитающих в диаспоре. И это мы тоже неплохо знаем… Вот почему было бы непростительной глупостью отказаться убеждать рассеянных по всему миру братьев по крови переселиться в эрец-Исраэль, отвращать их от этого, устрашая трудностями и лишениями…
И он преподал урок циничной «дипломатии», цель которой, как откровенно пояснил оратор, состояла в том, чтобы выдать достигнутый их краем уровень экономического и культурного развития за результат массовой иммиграции, самоотверженного труда переселенцев, привнесения ими в «страну обетованную» современной цивилизации…
Послышались одобрительные реплики, но оратор повелительно поднял руку и стал обстоятельно рассказывать о методах обработки соплеменников, открыто отказывающихся вернуться в страну праотцов и отвергающих идеи сионизма.
– Этих людей мы обязаны дискредитировать в глазах окружающих их соплеменников и иноплеменников! – говорил с жаром оратор. – Мы обязаны поставить их перед дилеммой: либо, вопреки своему скептическому или даже враждебному отношению к национальному движению и идеям сионизма, покинуть насиженные гнезда и переселиться на землю предков, либо прозябать на месте в окружении явных или потенциально возможных противников, оставаться в состоянии моральной изолированности и униженности!.. Но если вы скажете, что эти люди на месте не прозябают, что нет вокруг них и тени враждебности, что отсутствует также моральная изолированность и униженность, то я вам отвечу: все это нам с вами надлежит создать!..
Без тени стеснения старик рекомендовал использовать для достижения этих целей все средства – культурные, родственные и религиозные связи, а при надобности даже шантаж и провокации.
– Мы исходим прежде всего из интересов еврейского народа как единого целого и не можем поступиться ими в угоду отщепенцам, враждебно относящимся к национальному движению. Напротив! Мы обязаны любыми средствами сделать их послушными исполнителями воли «еврейского агентства», а значит, и величественных идей сионизма!
Раздались несмелые реплики:
– Но так можно посеять распри среди еврейских меньшинств!
– И навлечь на них еще большие гонения со стороны инородцев!
– А разве это так уж плохо? – Американский представитель провел рукой по седым густым волосам, довольно улыбнулся. – Чем хуже вчера – тем лучше сегодня! Именно в этом и состоит задача. Пусть наши люди, живущие в диаспоре, окажутся в невыносимых условиях. Именно это заставит их обратить свой взор к Палестине.
– Правильно! – снова выкрикнул Штерн. – Я предлагаю тех евреев, которые будут отказываться от связи с нашим агентством, сопротивляться переселению в эрец-Исраэль, подвергнуть самому суровому религиозному преследованию, всестороннему гражданскому бойкоту и жестокой травле!.. Вплоть до уничтожения! – Он сделал короткую паузу, окинул жестким взглядом собравшихся в этой комнате людей, затем, повысив голос до визгливого крика, закончил: – Пусть это будет суровым предостережением всем паршивым еврейчикам, зараженным болезнью ассимиляции!..
– Верно! Молодец, Штерн! – поддержал его Нуци Ионас. – Они все равно уже не евреи, а мешумэты! От них только вред…
– Не думает ли хавэр Штерн, что столь суровые меры оттолкнут от нас колеблющихся? – послышался вопрос из дальнего угла комнаты.
– Вообще, такие крайности, по-моему, только на руку нашим врагам!.. – поддержал молодой звонкий голос.
