Текст книги "Занавес приподнят"
Автор книги: Юрий Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 43 страниц)
В Лондоне и Париже политиканы радостно воскликнули:
– Наконец-то!..
Впрочем, оказалось, что там рано захлопали в ладоши. Именно в эти дни германский рейхсканцлер подписал секретный документ, копию которого глава абвера позаботился тотчас же тайно переправить в Лондон. Среди прочего в этом документе говорилось следующее:
«Если мы полностью оккупируем Голландию и Бельгию и прочно обоснуемся на их территории, а также нанесем поражение Франции, то тем самым обеспечим основные условия для успешного ведения войны против Британии…»
С ужасом поняли в Лондоне, что если Гитлер и выполнит свои обещания «расширить жизненные пространства германскому народу за счет восточных земель, и прежде всего за счет России», то не раньше, чем осуществит план оккупации ряда стран Европы, а затем и Великобритании.
Но Великобритания была явно не готова к тому, чтобы отразить нашествие германских войск. Ее военная мощь во много раз уступала вермахту. На срочно созванном заседании комитета имперской обороны выяснилось, что армия испытывает острую нужду в самолетах, танках, орудиях и даже в ружьях.
На заседании этого комитета лорды вопрошали:
– Если предположить, что у нас все же будет хорошо вооруженная армия?..
Эксперты отвечали:
– Предполагать не приходится, так как наша армия может быть оснащена современной боевой техникой не раньше середины сорок второго года!
В свою очередь эксперты спрашивали:
– А если предположить, что английская армия будет все же вынуждена вступить в единоборство с немецкими вооруженными силами, то следует ли ожидать, что курс политики правительства его величества изменится?
Лорды отвечали:
– Зачем делать нереальные предположения, если победа кажется настолько сомнительной? Защищать свои интересы Соединенное Королевство может пока только силами других стран и народов!..
И тогда англичане вновь пришли к заключению, что избежать прямого столкновения с Германией они смогут только в том случае, если сумеют направить экспансию Гитлера на Восток, против СССР. С этой целью предстояло основательно перетасовать карты фюрера и его генерального штаба.
С благословения и при полной поддержке англичан за решение этой трудной задачи принялся германский абвер. День за днем, при содействии своих единомышленников-генералов, Вильгельм Канарис внушал фюреру, будто масштабы и темпы перевооружения английской армии резко возросли. И когда после длительной подготовки на «военной игре» начальник абвера снова подчеркнул, что Британия усиленно наращивает боевую мощь, Гитлер спокойно и уверенно ответил:
– Ошибаетесь. Такое впечатление они стремятся создать своей пропагандой. В действительности же модернизация военно-морского флота, строительство новых современных судов осуществляются крайне медленно, как, впрочем, и развертывание сухопутных войск. С воздуха, как вам хорошо известно, Британия весьма уязвима, и лишь через два-три года это положение может существенно измениться…
Начальник абвера понимал, что Гитлер прав, и все же он счел нужным защитить «честь мундира» своего ведомства и вместе с тем ослабить доводы фюрера в пользу первоочередного выполнения плана «Смикер». Сославшись на авторитетный источник, из которого поступила информация, Канарис сообщил, что 29 марта британское правительство приняло секретное решение, обязывающее военное министерство в самом срочном порядке довести состав территориальных вооруженных сил до тридцати двух дивизий…
– Сколько-сколько? – переспросил Гитлер, словно ослышался.
– До тридцати двух, фюрер.
– Да. Это верно, – после секундного раздумья подтвердил Гитлер. – Продолжайте!
Канарис, однако, утаил, что располагает дополнительной информацией, согласно которой практически англичане способны довести в ближайшее время число своих дивизий только до двадцати четырех.
– В мае текущего тридцать девятого года, – продолжал невозмутимо Канарис, – на рассмотрение британского парламента будет представлен закон об обязательном военном обучении, а затем последует принятие закона о всеобщей воинской повинности. Таким образом, мы стоим перед фактом форсированного осуществления Британией комплекса мероприятий, имеющих конечной целью многократное усиление ее боевой мощи. С этим, на мой взгляд, нельзя не считаться.
– Верно! – резко ответил фюрер. – Но нельзя не считаться и с другими факторами, которые вам, господин адмирал, очевидно, неизвестны…
Гитлер сказал что-то военному адъютанту подполковнику Шмундту, и тот быстро извлек из папки несколько скрепленных листов бумаги, которые показал фюреру.
– Да-да, – подтвердил Гитлер. – Читайте.
Адъютант начал:
– «На состоявшемся на днях заседании комитета имперской обороны один из представителей военного кабинета заявил буквально следующее: «Войска оснащаются оружием и техникой крайне неудовлетворительно. Предусмотренные для укомплектования тридцати двух дивизий 87-миллиметровые пушки-гаубицы при нынешних темпах их производства мы сможем получить не раньше середины 1942 года. В качестве средств усиления пехоты нам необходимо иметь 1646 танков, а располагаем мы в настоящее время лишь 62 танками. С авиацией дело обстоит не лучше. В метрополии должно быть сформировано 163 эскадрильи в составе 2549 самолетов, имеем же мы пока только 1456 боевых машин, из которых 536 бомбардировщиков, 608 истребителей, 96 предназначены для прикрытия наземных войск и 216 самолетов береговой разведки. Не менее острый недостаток мы ощущаем…»
Подав знак рукой, Гитлер прервал чтение документа.
– Источник данной информации, – сказал он подчеркнуто недовольным тоном, – заслуживает не меньшего доверия, чем тот, на который ссылались вы, господин адмирал…
Присутствовавшие на «игре» генералы, особенно единомышленники Канариса, затаили дыхание. Они понимали, в какое трудное положение попал адмирал.
Но начальник абвера предвидел возможность возникновения такой ситуации. Он знал, что Гитлер получает агентурные сведения из-за рубежа не только от абвера, но и от ведомства Гейдриха. Адмирал всегда был готов к ответу в том случае, если выявится резкое расхождение между данными обеих агентурных разведок. Хладнокровно выслушав то, что зачитал адъютант, Канарис очень спокойно сказал:
– По-видимому, есть необходимость несколько обстоятельнее обсудить эти данные и пояснить точку зрения абвера.
– Это действительно необходимо! – подхватил Гитлер тем же подчеркнуто недовольным тоном. – Слушаю вас, продолжайте.
– Отрицать, что Британия испытывает в данный момент значительные трудности в оснащении оружием и боевой техникой новых воинских формирований, ни один здравомыслящий человек не станет. Оглашенные здесь цифры известны абверу, но именно они вынуждают правительство Чемберлена предпринимать экстренные меры. Учитывая колоссальные людские и материальные ресурсы обширной Британской империи, у нас нет оснований считать, что возникшие трудности будут преодолеваться слишком медленно. Думать иначе значило бы принимать желаемое за действительное. Разумеется, англичанам потребуется немалое время для предусмотренного ими наращивания вооруженных сил. Но ведь и мы не завтра сможем скрестить мечи с островитянами. За время, в течение которого вермахт оккупирует Бельгию и Голландию, а затем и Францию, Англия успеет многое сделать. Вот почему я полагаю, что было бы неосмотрительно строить стратегические планы, исходя из оценки вооруженных сил противника только в данный момент.
– И все же, адмирал, – подал реплику Гитлер, – вы преувеличиваете возможности Англии отмобилизовать свои ресурсы в те сроки, которые дадим им мы!
– Возможно, фюрер, что в какой-то мере и преувеличиваю. Но я придерживаюсь той точки зрения, что несколько переоценить силы противника, прежде чем столкнуться с ним, значит увеличить шансы нашей победы. Наоборот, недооценка его сил в лучшем случае повлечет за собой лишние людские и материальные потери, а в худшем – поражение…
Гитлер не стал далее полемизировать с Канарисом. Отметив, что мысль, высказанная адмиралом, безусловно, правильна, но тем не менее она ни на йоту не поколебала его намерения осуществить план «Смикер», Гитлер перешел к обсуждению других вопросов.
После этой стычки с фюрером Канарис начал усиленно пичкать его и генеральный штаб обширными докладами о готовящихся для засылки в Советскую Россию агентах абвера, об их способности образовать в нужный момент вполне реальную «пятую колонну», которая «подготовит благоприятную почву и расчистит путь остальным четырем колоннам вермахта…».
Канарис и его единомышленники были, конечно, не одиноки в желании направить экспансию Гитлера на Восток. К этой же цели стремились правящие круги многих западноевропейских стран, оккупацию и порабощение которых Гитлер планировал осуществить в первую очередь. В ход были пущены все средства. Буржуазная пресса не упускала случая изобразить Советскую Россию «колоссом на глиняных ногах». Изощренно усердствовали аккредитованные в Москве иностранные корреспонденты, некоторые из них вопреки очевидным фактам, например, утверждали, будто в районе реки Халхин-Гол «при столкновении с большевистскими самолетами японская авиация продемонстрировала свое полное превосходство».
Не случайно в те дни в Европу прилетел известный своими прогитлеровскими настроениями американский летчик – полковник Чарльз Линдберг. В Берлине нацистские руководители устроили ему помпезную встречу и пожаловали высший военный орден третьего рейха. Был американский летчик гостем и в Москве, присутствовал на воздушном параде. А затем в Париже и Лондоне, захлебываясь от восторга, возносил мощь немецкой авиации, «сопротивление которой, – как он утверждал, – для русских задача непосильная…».
Параллельно с этим в Париже начали рыть бомбоубежища. В Лондоне открыли пункты для раздачи населению противогазов. Премьер-министр Англии Невилль Чемберлен и его супруга выходили на утреннюю прогулку вблизи Уайтхолла с перекинутыми через плечо противогазами… Делалось все возможное, чтобы дезориентировать Гитлера и его генеральный штаб, преувеличить степень боеготовности стран Запада и, наоборот, представить Советский Союз совершенно неспособным оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление.
Все шло своим чередом… Завершив аннексию Австрии и оккупацию Чехословакии, предпринятые с одобрения Англии и Франции, Гитлер уже требовал возвращения Германии Данцига и принадлежащего Польше так называемого данцигского коридора. Было совершенно очевидно, что это требование являлось всего лишь поводом для захвата всей Польши.
Вновь прозвучал на весь мир предостерегающий голос Советского Союза. В Лондоне и Париже на этот раз вдруг откликнулись, прислали своих представителей в Москву. Но это был всего лишь маневр англо-французской дипломатии: цель его состояла в том, чтобы успокоить народные массы своих стран, проявлявшие недовольство политикой бесконечных уступок фашизму, и заодно припугнуть Гитлера возможностью создания мощной антигерманской коалиции великих держав, если… вслед за Польшей не последует продвижение на Восток. Одновременно англичане вели тайные переговоры с немцами, в ходе которых дали им понять, что не может быть и речи о союзе Англии и Франции с Советской Россией в случае возникновения войны между нею и Германией.
И Гитлер не замедлил воспользоваться благоприятной обстановкой, столь усердно создаваемой ему западными державами. Зная о намерении фюрера захватить Польшу, Канарис не был уверен доподлинно, направит ли Гитлер после этого железный кулак вермахта на Восток или, увеличив за счет Польши экономический потенциал рейха, с еще большей одержимостью приступит к осуществлению своего плана разгрома и порабощения западноевропейских стран. Последнее казалось Канарису наиболее вероятным. В этом предположении начальник абвера утвердился еще двадцать второго августа тысяча девятьсот тридцать девятого года, когда на строго секретном совещании с высшим командным составом вермахта Гитлер сказал:
– Прежде всего будет разгромлена Польша. Я дам пропагандистский повод для начала войны. Не важно, будет он правдоподобным или нет. Начиная и ведя войну, нужно иметь в виду, что не право, а победа имеет значение…
В узком кругу в тот же вечер Канарис сказал своим единомышленникам:
– Итак, на очереди Польша. Англичане связаны с ней договором о взаимопомощи. Впрочем, договор до сих пор не ратифицирован, но я все же не сомневаюсь, что англичане будут его выполнять. Ведь Гитлер так и не дал Лондону и Парижу конкретных заверений в отношении России. И сегодня на секретном совещании он не обмолвился ни единым словом о том, в каком направлении после разгрома Польши будет происходить расширение жизненного пространства рейха. Больше того, имеются сведения, что по дипломатическим каналам предпринимаются какие-то шаги с целью нормализации наших отношений с большевиками! При такой ситуации Лондон, надо полагать, не позволит нам безнаказанно проглотить и Польшу.
Канарис считал тогда, что вновь назревает необходимость незамедлительно устранить Адольфа Гитлера и его приближенных. Он был уверен, что на этот раз англичане окажут ему поддержку. Тотчас же в Лондон был направлен доверенный офицер. Его принял один из заместителей военного министра. Немец сообщил, что фюрер твердо решил напасть на Польшу и что этого следует ожидать в ближайшие дни, начиная с двадцать шестого августа. Говорил он и о возможности устранить рейхсканцлера без какой-либо помощи извне…
К своему удивлению, немец не получил одобрения. В Берлин посланец Канариса вернулся с отрицательным ответом.
– Неужели там полагают, – недоумевая, спрашивал себя начальник абвера, – что, отдав Польшу, они все же столкнут лбами Гитлера со Сталиным, прежде чем сами подвергнутся нападению?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Никто из пассажиров, высадившихся со злополучного «трансатлантика», не знал, куда и зачем их везут на бешено мчавшемся, крытом брезентом грузовике. Измученных людей швыряло на крутых поворотах из стороны в сторону, они судорожно хватались друг за друга, настойчиво стучали кулаками в стенку кабины, требуя и умоляя шофера остановиться хотя бы на минутку.
Наконец шофер резко затормозил, выскочил из кабины и, злобно выкрикивая бранные слова, заявил, что ему строго-настрого запрещено останавливаться в пути.
Тогда один из пассажиров отважился сказать сидевшей в кабине рослой девице в полувоенной форме:
– Людей же выворачивает наизнанку! Неужели нельзя набраться немного терпения? Мы что, на пожар едем? Хватит с нас, пожар мы уже видели…
– Вы думаете, это его прихоть? Ошибаетесь, здесь порядки не те, что у вас где-то там! – ответила она. – У нас приказы выполняются четко!
Толстяк ювелир едва слышно пробурчал что-то невнятное, его сосед тяжело вздохнул и тихо промолвил:
– Видимо, так надо…
Грузовик тронулся. Вновь трясло и подбрасывало на выбоинах, но люди терпели. «Видимо, так надо…»
Около полуночи машина ткнулась радиатором в проволочные ворота. Водитель выключил мотор, погасил фары. Девица спрыгнула с подножки кабины и скрылась в темноте. Тишина здесь была такая, словно все вокруг вымерло. Люди выглядывали из-под брезента, с тревогой всматривались в темноту, в равнодушное, осыпанное непривычно яркими и крупными звездами южное небо.
Наконец послышались торопливые шаги, к грузовику подошел мужчина. Осветив прибывших длинным, как полицейская дубинка, электрическим фонариком, он радостно приветствовал их традиционным: «Шолом, хавэрим!» Затем пожелал всем крепкого здоровья и долгой счастливой жизни на «земле обетованной». Так же доброжелательно попросил внимательно выслушать и принять к руководству небольшой, но весьма важный совет местной администрации: помалкивать о несчастье с «трансатлантиком».
– Конечно, случившегося не утаишь, – заметил человек с фонариком, – но не следует вдаваться в подробности и строить всякие догадки… Лучше помолчать до поры до времени, во всяком случае, до официального сообщения. И вообще, молчание – золото. Так вам советуют. Здесь процветает мир, порядок и согласие между людьми, живущими в духе послушания обетам наших благочестивых предков. Между прочим, следует учесть, что обетованная земля пока, к сожалению, не освобождена от врагов. Это, конечно, уже другой вопрос, но об этом не следует забывать. И мы не перестаем напоминать и утверждать во всеуслышание, что враги за все содеянное против нашего народа еще изопьют горькую чашу…
С этими словами мужчина с фонариком встал на подножку кабины, и грузовик въехал на территорию, именуемую «пунктом сбора».
Перед длинным приземистым зданием барачного типа Хаим и Ойя в числе четырнадцати человек получили долгожданную возможность сойти на землю.
Несмотря на поздний час, встретить новичков пришло много ранее прибывших иммигрантов, все еще проживающих на территории «пункта сбора». О случившемся в порту никто из них еще не слышал, но всем хотелось узнать, кто приехал, откуда, какие новости привез и, главное, нет ли среди вновь прибывших знакомых, родственников.
Новичкам предложили поужинать. Большинство, однако, отказалось. Лишь кое-кто изъявил желание утолить жажду. Моментально появился огромнейшего размера подойник, сверкавший белоснежной эмалью. Упитанная молодая женщина черпала большим глиняным кувшином молоко и приговаривала:
– Попробуйте наше молоко! Вы знаете, какое это молоко?.. Попробуйте!
Кто-то из прибывших взял кружку, отпил несколько глотков и растрогался:
– М-мм-м! Никогда не пил такого, чтоб я так был здоров… Не молоко, а чистейшая сметана!
В первые же дни Хаим Волдитер понял, что «пункт сбора» создан для тех иммигрантов, кто не имел в Палестине родственников, а следовательно, и жилья.
«Пункт сбора» представлял собой обыкновенный лагерь. Множество брезентовых палаток раскинулось на голом клочке песчано-глинистой земли. В стороне от них расположились длинное здание столовой и десятка два стандартных низких квадратных домиков из фанеры и прессованного картона, предназначенных для престарелых и семейных иммигрантов и для миссионеров сионистского движения.
Хаим Волдитер и Ойя, значившаяся здесь по личному его заявлению законной женой, были поселены в остроконечную, державшуюся на единственной подпорке палатку.
В отличие от Ойи, все еще не переборовшей чувства страха и продолжавшей чуждаться людей, Хаим легко осваивался с местными порядками, быстро перезнакомился с иммигрантами, внимательно слушал их рассказы о здешней жизни. Обретенный покой казался ему вершиной счастья. Когда администрация узнала, что он холуц, прошел в Румынии «акшару» и отстал от своей квуца из-за болезни, ему посочувствовали, обещали помочь. И он терпеливо ожидал указаний своей квуца, которая по существующему порядку должна была распорядиться его дальнейшей судьбой. Правда, Хаим не исключал, что его приезд с женой мог явиться для руководителей квуца некоторой неожиданностью, но не придавал этому особого значения и был доволен уже достигнутым. Даже свою жалкую палатку, где, кроме тонких тюфяков поверх досок от старых ящиков, уложенных на голую землю, легкого одеяльца и глиняной посудины для воды, ничего не было, он ласково прозвал «кибиточкой».
Услышав, каким эпитетом Хаим награждает предоставленное иммигрантам жилье, толстяк ювелир в клетчатом пиджаке, уже успевший прожужжать всем уши, утверждая, что попал сюда по недоразумению, вдруг вскипел:
– Какая это кибиточка? Негры не валяются так, как мы!
Хаим старался обратить разговор в шутку:
– Не страшно. На безрыбье, говорят, и рак рыба…
– При чем тут рак и рыба? Вы когда-нибудь, молодой человек, были в Америке? Нет?
Хаим виновато улыбнулся и пожал плечами.
– Я так и знал! Но вы слыхали хотя бы, что такое Гарлем? Не-ет? Тогда вам, молодой человек, вообще надо молчать. Лачуги, в которых ютятся нищие и дряхлые негры, ни чуточки не отличаются от вашей «кибиточки»!
Хаим слушал спокойно, а толстяк все больше горячился. Подходили люди, привлеченные шумным разговором. А любопытству людей здесь не было границ: для иммигрантов из европейских стран все здесь было ново, непонятно и загадочно – и странные, забытые обычаи, и допотопные, много столетий назад утратившие свой смысл ритуалы, и древний как мир язык иврит, на котором разговаривали местные жители и некоторые из прибывших. Особый интерес, естественно, вызывали перспективы жизни на «земле обетованной». Об этом толковали с утра до ночи.
– Посмотрите на этого холуца, – обратился к собравшимся вокруг него людям толстяк ювелир. – Фантазер! Идеалист! «Кибиточку» придумал… Один сортир в моем доме в Варшаве я бы не отдал за все эти вместе взятые дырявые лачуги и вон те карточные балаганы! Но теперь в Варшаву пришел Гитлер, чтобы он уже один раз околел, и потому я должен ютиться в этой поганой «кибиточке»!
Ойя с тревогой следила за каждым движением толстяка. Ее беспокоило, что человек, который до сих пор неплохо относился к ним, почему-то наскакивает теперь на Хаима, как петух, и о чем-то возбужденно говорит. Хаим заметил это и, встречаясь с Ойей взглядом, всякий раз улыбался, давая понять, что ничего дурного не происходит. Однако улыбки Хаима выводили из себя толстяка, и он ожесточенно продолжал размахивать руками, с пеной у рта доказывая правоту своих суждений.
Его прервал какой-то паренек, облаченный во все черное: блестящий кафтан и большую круглополую, изрядно вылинявшую шляпу, из-под которой, точно растянутая пружина, свисали масленые пейсы.
– Благоверный еврей должен все воспринимать терпеливо… На все ведь божья воля!
Прищурив глаза, толстяк искоса презрительно глянул на бледно-восковое лицо парня.
– И это вы́ мне даете такой вот умный совет? Я вам просто благодарен… Что и говорить! Но должен заметить, что вы чуточку опоздали, молодой человек… Да! Я, можно сказать, всю жизнь только и делал, что «воспринимал все терпеливо». Божья воля! Ломал себе голову над тем, как бы выкрутиться с налогами, с уплатой по векселям, уберечься от погромов, от черт знает чего еще… И начал с того, что днем и ночью, в тысячу раз хуже каторжника, работал в холодной и сырой, как погреб, мастерской: делал какие-то кольца, крестики, браслеты и перстни, чинил часы и всякие штучки-шмучки, словом, пыхтел, как сифон, лишь бы капля за каплей, правдой и неправдой, скопить хоть маломальский капитал. А в конечном итоге, когда, слава богу, уже встал на ноги, когда уже представилась возможность открыть собственный ювелирный магазин в таком городе, как Варшава, – второй Париж! – и не где-нибудь на вонючей окраине, а на углу главнейших улиц Новы Свят и Маршалковской, когда наконец-то деловой мир начал принимать меня за солидного человека, начал доверять крупные суммы, а я продолжал понемногу копить и, как нищий, во всем себе отказывал, вот тогда нежданно-негаданно на мою голову обрушился Адольф Гитлер… В один миг, вы слышите?
– Знаем…
– А что, думаете, мы́ не испытали такое? – отвечали люди, окружившие толстяка.
– Так вот! В одно мгновение все, годами собранное, накопленное по ниточке, по крупинке построенное, вдруг лопается как мыльный пузырь! На все ведь «божья воля», и тебе говорят, как сейчас этот вот набожный молодой человек, что «благоверный еврей должен все воспринимать терпеливо». И ты воспринимаешь! Терпишь… А что остается делать? Какой у тебя еще выход, я вас спрашиваю? И вскоре уже радуешься, что успел хотя бы унести свои больные ревматизмом ноги… Ты в самом деле счастливый человек, если удалось прихватить с собой заработанные горбом золотые часы! Я уже не говорю, какой они пробы, какой фирмы и какие у них на крышках алмазы… А какая при них была цепь! Не цепочка, как может кто-нибудь нечаянно подумать, а именно цепь! Золотая и тяжелая, с такими бриллиантами, которым просто нет цены! Вы слышите, что я говорю? Стал бы я вкладывать свое состояние в какое-нибудь там дерьмо!.. И вот ты спокойно едешь себе на пароходе. «Трансатлантик»! Лучше бы его не знать…
– Тот самый? – спросил кто-то. – Неужели?
– Тот самый. И пожалуйста, без «неужели»… – тяжело вздохнул толстяк и, понизив тон, добавил: – Да. Но об этом теперь: ша!
Среди людей, слушавших ювелира, прокатилась волна возбужденного шепота. Раздались голоса:
– Тише!
– Не мешайте!
– Дайте человеку говорить!
– Так это же очень интересно-о! Оттуда – и живой?!
– Живой? Интересно?! – в тон переспросил ювелир. – Так «интересно», что не приведи господь кому-либо и когда-либо испытать подобное… И уж если что интересно, так это как раз то, что едешь себе тихо, спокойно, солидно и, главное, законно, не как контрабандист или фанфаронщик какой-нибудь с завихрениями в голове, а со всякими шифс-картами, талонами, купонами, с паспортом, с визой и всем, что должно быть в кармане порядочного человека. И тут вдруг появляются уже не «прелестные» молодцы Адольфа Гитлера, чтоб их хватила кондрашка, и даже не твои конкуренты – они тоже неплохо умели выпускать кишки, – а самые близкие, самые родные по крови люди и среди бела дня, среди синего моря и ясного неба сдирают с тебя те самые золотые часы с алмазами и ту самую золотую цепь с бриллиантами!.. Так как, нравится вам это?
Со всех сторон послышались восклицания:
– Что значит «сдирают»?
– Просто так? Ни с того ни с сего?
– Свои? Неужели?
– Неужели сюда, неужели туда, – раздраженно ответил толстяк, – а содрали, не сказав даже «будьте здоровы»! Содрали, как с овцы шкуру, вместе с мясом… Вот, полюбуйтесь! – И он обошел круг слушателей, потрясая оторванным куском лацкана, свисавшим с отворота пиджака.
– Вэй-эй! – воскликнул кто-то. – Похоже, что это таки так!
– И конечно, опять терпишь! – продолжал ювелир. – А какой, скажите на милость, выход? Ты ведь благоверный человек и обязан покорно воспринимать «божью волю»… Но если ты все же надеешься, что на этом мытарства окончены, то ты такой же идиот, каким был в Варшаве, когда имел богатейший, битком набитый товаром магазин и во всем себе отказывал… Выясняется, что тебе еще суждено, как благоверному и терпеливому еврею, чудом быть спасенным от того, чтобы не уйти на дно моря! Это тоже, должен вам сказать, удовольствие не из великих… Однако вы же можете спросить, где и как все это случилось? Так я не открою вам большого секрета, если скажу, что было это не в открытом море, не в бурю или шторм, а почти у самого берега, в тихую и ясную погоду!.. Вы понимаете, что это значит?
Ювелир перевел дыхание, оглядел застывших в изумлении людей и с еще большим жаром продолжал:
– И все это – когда ты уже проплыл целое море, где качало и тошнило, воняло и коптило, где рекой лились слезы и даже кровь, а кругом стоял стон и ужас! Казалось бы, хватит! Так нет. Надо, чтобы еще и стреляло… А как стреляло, люди благоверные! В тысячу раз хуже, чем на самой настоящей войне… Я видел, что творилось в Польше. Но там хоть ты был на суше, мог как-то выкрутиться, если у тебя работали мозги, мог что-нибудь кричать… На худой конец, мог куда-то бежать – на то у тебя имеются ноги. А тут что? Бездонное море и бескрайнее небо. Можешь сколько угодно кричать, даже вопить «ацилу»![32]32
Спасите!
[Закрыть] Можешь сколько сил есть бежать, но все равно останешься на месте, и никому нет дела до тебя…
Люди сочувствовали толстяку, переглядывались, иногда шептались, но тишина быстро восстанавливалась, как только он снова начинал говорить.
– Однако и это, оказывается, еще не самое страшное. Тебя поджидает взрыв… И пароход тонет. С людьми, конечно! В живых, между прочим, там никто не остался… Прелестно, нет? И как получилось, как случилось, что ты в конечном счете опять уцелел, сейчас не будем выяснять… Это долгая история, да и ни к чему… Однако скажу: заварилась каша. Чтоб она уже застряла в глотке у тех, кто ее задумал заварить!.. Да-да! Спасители нации!.. Такие спасители, что не знаешь, кого больше проклинать: их или гитлеровцев… Дожили!
– Вэ-эй-ей-ей! – с ужасом воскликнул кто-то в кругу. – С ума же можно сойти!
– А вы думаете нет?! И сходили-таки с ума!.. Но ни к чему сейчас об этом… Как бы то ни было, а ты уже снова рад, что успел унести ноги, дай бог им здоровья! Не первый раз выручают… И вот тут-то, слышите, люди? – воскликнул он неожиданно и притопнул ногой. – Именно тут, где повсюду, можно сказать, текут молочные реки в кисельных берегах, где земля от края до края медом пропитана, где небо днем и ночью ниспосылает людям манну, тебя хватают, да так, будто ты кого-то обворовал, и впихивают в автомобиль, в котором впору возить скот, чтоб он уже горел в огне вместе с шофером, как он хорошо возит людей!.. А куда? Зачем? Для чего? Никто ничего не знает! Опять как на пароходе: едешь ни живой ни мертвый… Наконец-то среди ночи куда-то, слава богу, приехали. Темно так, будто в глаза чернила налили. И вдруг в лицо тебе ударяет такой луч света, что можно ослепнуть! От неожиданности ты уже думаешь, что либо земля треснула и черт выскочил из бездны, либо небо раскололось и сам великий Моисей снизошел к людям! Ты уже не шевелишься, не дышишь и никого не видишь. Перед тобой луч света… и больше ничего! Но зато ты слышишь голос… А какой это голос! Пс-с-с-с, люди-и! Заслушаешься… Сладкий, мягкий, нараспев, как кантор в синагоге на празднике кущей, он сообщает, что ты, хавэр, уже находишься в раю… О, поздравляю, говоришь ты себе, наконец-то всевышний образумился и сделал тебя счастливым!.. А голос все еще продолжает вещать, убеждая, что о всех твоих бедах и муках, переживаниях и страданиях ты уже можешь больше не вспоминать, так как всевышнему и еще кое-кому из «спасителей нации» обо всем известно… Правда, тебе от этого пока ничуть не легче, но сказать нельзя, и ты молчишь как рыба… На тебя направлен луч света, а голос сообщает, что отныне ты обязан безропотно выполнять «обеты твоих благочестивых предков»… Что ж думаешь ты, безропотно так безропотно… Повиноваться тебе не привыкать. Но и этого, оказывается, мало. Самое замечательное из того, что изрек голос человека-невидимки; это утверждение, будто золото – вовсе не содранные с тебя часы со знаменитой цепью, а всего-навсего молчание!.. Вот так, благоверные евреи, молчание – золото, а часы и цепь – пустяк… Так как? Нравятся вам такие вот штучки?!
– Вот именно, молчание – золото, а вы тут распускаете язык! – послышался из толпы шепелявый голос. – Здесь вам не Польша!
Только что сиявшее холеное лицо толстяка стало вдруг жалким, как у провинившегося шалуна мальчишки. Он вытянул короткую шею, оглянулся, надеясь увидеть того, кто произнес эти слова укоризненно-угрожающим тоном. В толпе зашевелились, о чем-то оживленно зашептались.
– При чем тут Польша? – подавленным голосом промолвил ювелир, так и не узнав того, кто бесцеремонно оборвал его. – Гитлер ее слопал. И потом, приятно слышать такие слова!.. В Польше фашисты тыкали тебе в нос твою нацию и кричали, что там не Палестина, а в Палестине свои, евреи таки, вежливо и ласково напоминают, что здесь не Польша! Очень любезно, что и говорить… – Толстяк растерянно скользил взглядом по лицам застывших в тревожном молчании людей. Едва слышно он спросил: – Ну а потом, кто распускает язык? И главное, где распускает язык? Или это не эрец-Исраэль? Я что-то не понимаю. Где я? Что, собственно, сказал такого? Выдумал, что ли? Клевещу? И в конце концов, скажите на милость, что мне за это сделают? Что?!
