Текст книги "Занавес приподнят"
Автор книги: Юрий Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Хаим и Ойя поселились в помещении, которое Ионасы, как и сам владелец дома Симон Соломонзон, почему-то называли флигелем, а соседи-сабра не без основания окрестили времянкой. В этом небольшом квадратном строении в глубине двора, сложенном из крупного белого камня в незапамятные времена, было единственное и узкое, как бойница, оконце, выложенный каменными плитами пол, стены, штукатуренные, видимо, еще при царе Соломоне, и черепичная крыша, которая одновременно служила и потолком. Строение скорей всего когда-то было летней кухней, а потом, судя по тошнотворному запаху, его длительное время использовали как склад для козьих и овечьих шкур.
С приездом Ионасов в знойные дни Нуцина теща принимала здесь душ.
– Летом это же одно удовольствие! – призналась Хаиму старуха. – Вы знаете, какая жара тут бывает? Кошмар! Вода за два-три часа сама по себе нагревается… И главное, о водостоке думать не надо… Вы же видели, какие там трещины в полу?! Но это не так уж страшно…
Молодоженам пришлось основательно потрудиться, чтобы помещение стало мало-мальски пригодным для жилья. Они долго скребли и мыли пол, оттирали и обмазывали стены известью с песком, выносили груды мусора. Оба валились с ног от усталости, но не роптали. Ойя все принимала как должное, а Хаим прекрасно понимал, что немало семей с детьми, не говоря уже об иммигрантах, были бы счастливы получить и такое жилье, за которое, кстати, Симон Соломонзон уже установил арендную плату.
– Дружба дружбой, а денежкам – счет, – оправдывая эту поспешность, заметил Нуци. – И если ты думаешь, что мы с Эттилей не платим за нашу конуру столько, сколько не стоит весь этот дом, так ты глубоко ошибаешься, Хаймолэ!
Молодая пара постепенно обживала свои «хоромы». Появились примитивные, на удивление аккуратно сделанные самим Хаимом полочки и вешалки, заменившие новоселам и стол, и шкаф, и буфет. А вместо обещанных Нуци Ионом, но так и не привезенных циновок пол застелили картоном упаковочных коробок с яркой маркировкой благотворительного общества «Джойнт», которых во флигеле оказалось куда больше, чем в маленькой прихожей квартиры Ионасов.
Вскоре Хаима вызвали к Симону Соломонзону. На этот раз обошлось без угощений. Тоном, не терпящим возражений, Симон велел Хаиму приступить к работе в экспертно-импортном бюро.
– Тридцать пять шиллингов в неделю, – сказал он. – Дальше будет видно. Все зависит от вас, хавэр Волдитер. Не понравится, скажете.
Хаим был счастлив. Такое быстрое поступление на службу было настолько необычным явлением, что прослышавшие об этом соседи по дому стали поговаривать, будто холуц из Бессарабии – дальний родственник некоего очень влиятельного человека в эрец-Исраэле… «Не успел приехать, как ему уже все подают чуть ли не в постель!» – нашептывали завистники.
– Чему удивляться? – с апломбом отвечала Нуцина теща любопытствующим кумушкам. – Это же сделал не кто-нибудь, а Симон Соломонзон! Спросите лучше, чего не может этот человек?! Ему стоит только захотеть… Вы знаете, кто его отец? Я уже не говорю, кто брат его матери!.. Но не мешало бы всем им быть такими здоровыми, чтобы половина их богатств утекла к врачам… Такие они хорошие!..
В ночь перед выходом на работу Хаим не сомкнул глаз: предстояла работа, о которой он имел весьма смутное представление. Однако волнения Хаима оказались напрасными. Как выяснилось, для начала его обязанности сводились к выполнению несложных поручений, связанных с оформлением приема и отправки грузов. Правда, поручений этих было так много, что весь день он, как челнок, сновал то с кипой фрахтовых договоров от весовщика к товарному кассиру, то с пачкой накладных от пакгауза к погрузочной платформе, чтобы проследить за погрузкой или разгрузкой. К товарным операциям в порту Хаим не имел отношения. Там работать было куда сложнее. Порт в Тель-Авиве всего года три как был основан, и большая часть грузов шла через порты в Хайфе и Яффе. За этим участком были закреплены люди, более опытные и, о чем еще не догадывался Хаим, пользующиеся особым доверием Соломонзона и его непосредственных помощников. В частности, правой рукой его был там Нуци Ионас.
Хаим работал и не жаловался. Привыкал.
Задолго до наступления темноты Ойя на остановке дожидалась возвращения Хаима. Радости не было границ, когда он, сойдя с автобуса, вручил ей полученные вперед за неделю шиллинги и пиастры. Тотчас же они побежали в лавчонку, купили два пышных калача плетеного белого хлеба, коробку сахара и почти целый круг обернутой в серебристую фольгу колбасы, которую прежде не раз с вожделением созерцали на витринах магазинов.
– Скажите, пожалуйста, какие богачи объявились! – не преминула заметить Нуцина теща, разглядывая в руках Ойи кружок колбасы. – А на что будете жить потом? У нас ее кушает только Нуцилэ. Вы это знаете?!
Потекли дни за днями трудовой жизни. Хаим возвращался изрядно уставшим, и, быть может, поэтому молодая чета редко выходила за пределы своей хижины. Жили они скромно, старались быть незаметными. Всеми своими помыслами Ойя была устремлена к одной цели – самоотверженно заботиться о любимом супруге. Ей доставляло неизъяснимое счастье на виду у соседей каждое утро провожать его до автобусной остановки, нести сверток с завтраком и только с прибытием автобуса вручать его Хаиму. Изредка случалось, что Хаим уезжал вместе с Нуци на машине. Тогда Ойя стояла у ворот, пока автомобиль не скрывался из виду.
Однако это бывало не часто. Нуци Ионас обычно уезжал из дома намного позже Хаима и часто возвращался под утро. Он не посвящал Хаима в свои дела, но изредка давал понять, что поглощен выполнением каких-то «весьма важных» поручений. «Не всякому, наверное, надо о них знать!» – размышлял Хаим, не обижаясь на Нуци.
Ионас каждый вечер наведывался в дом Симона Соломонзона, часто подолгу засиживался и в этих случаях возвращался к себе домой в автомобиле патрона.
Исключением бывала пятница. В этот день он приезжал с работы раньше Хаима, а иной раз вместе с ним. И всякий раз их встречала ожидающая у калитки Ойя.
Однажды, когда Нуци вернулся домой поздно ночью, он постучал в дверь флигелечка.
– Кто там? – спросил Хаим.
– Слушай, Хаим! – произнес Нуци Ионас. – Ты знаешь, что твою жену вызывают в миштору? Это полицейский участок…
– Впервые слышу, – спокойно ответил Хаим, хотя душа у него тотчас же ушла в пятки. – А зачем она им понадобилась, как ты думаешь?
– Понятия не имею! Мне только что сказала об этом наша мама. Говорит, звала тебя, когда ты проходил мимо наших окон, но ты даже не нашел нужным остановиться…
Хаим прервал друга:
– Ничего подобного не было, Нуцик!
– Не в этом сейчас дело… Днем приходил оттуда человек, пытался поговорить с Ойей. Ничего, конечно, не вышло. Потом расспрашивал нашу маму, откуда прибыла твоя благоверная, кто она, зачем да почему… Отчего бы это вдруг?
Хаим пожал плечами, сказал, что совершенно не представляет, зачем и для чего она им понадобилась… Но это была неправда. Все дни с момента вступления на «обетованную землю» Хаим постоянно терзался предчувствием грядущих неприятностей. Основания у него были: своего «благодетеля» Бен-Циона Хагеру он достаточно хорошо узнал и был уверен, что раввин постарается разузнать, с кем и куда исчезла гречанка. И тогда им несдобровать – реббе не прощал обид.
На следующий день рано утром, когда соседи еще спали, Хаим и Ойя вышли из дома. Они сели в маленький прокуренный автобус, заполненный почти одними феллахами, ехавшими из поселка Петах-Тиква в Тель-Авив.
Ойя была в полном неведении о случившемся. Привыкнув с детства к неожиданным для нее несчастьям, она насторожилась, но ничем не выдавала возраставшую тревогу. Сидя рядом с Хаимом, она сквозь давно не мытые стекла автобуса рассеянно рассматривала проплывавшие мимо неясные очертания угрюмых строений и еще редких в этот ранний час прохожих.
Было пасмурно. Заметно похолодало. Дул порывистый ветер. По обеим сторонам дороги тянулся мрачный палестинский пейзаж с желто-серыми каменистыми холмами и заброшенными карьерами, напоминавшими остатки древних храмов. Местами вплотную к шоссе подходили зеленоватые оливковые и финиковые рощи.
Перед самым Тель-Авивом по крыше и стеклам автобуса забарабанили крупные капли дождя. Он хлынул сразу, будто где-то наверху открыли огромный шлюз.
Феллахи тотчас же перестали курить, благочинно забормотали молитву. Один из них с изборожденным глубокими морщинами лицом и узким кольцом на голове, которое прижимало опускавшуюся фартуком с трех сторон черную накидку, стал о чем-то назидательно говорить притихшим соплеменникам, и, когда он замолчал, феллахи все разом загалдели.
Хаим делал вид, будто с интересом прислушивается к разговорам арабов и понимает, о чем они толкуют, с притворным любопытством разглядывал их причудливые черные длинные, до пят, балахоны, высокие и узкие, как глиняный сосуд, чувалы из грубого домотканого холста, набитые доверху сельским товаром, который они, очевидно, везли в город на продажу и от которого несло неприятным для горожанина запахом верблюжьего навоза и козлятины.
Однако напускное спокойствие Хаима не могло обмануть Ойю. Она внимательно всматривалась ему в глаза, силясь понять, отчего он вдруг ни с того ни с сего взял ее с собой в город.
Под проливным дождем добежали они от автобусной остановки до мрачного здания мишторы. Уже не в силах таить друг от друга тревогу, понурившись и едва дыша, ступили в темный вестибюль здания с высокими, как в храме, потолками и уныло-серыми стенами.
Более четырех часов Хаим и Ойя ожидали вызова. За это время в вестибюле набралось много людей. Одни из них были настроены воинственно и не скупились на самые изощренные проклятия в адрес местных властей, другие, как Хаим, были подавлены и либо безучастно, молча взирали на окружающих, либо изливали душу, рассказывая о своих злоключениях.
Наступило и прошло время обеденного перерыва. Снова начался прием. А Ойю все еще не вызывали. И Хаим с надеждой подумал, что произошла ошибка: просто что-то перепутала теща Нуци. И он успокоился. Его состояние сразу передалось Ойе: она улыбнулась ему своими темными, всегда печальными глазами.
Когда в вестибюль вошел полицейский, Хаим не обратил на него внимания. Лишь грозный окрик: «Кто здесь Волдитер?..» – заставил больно сжаться его сердце.
– Сюда проходите… Да поживее! – рявкнул полицейский, указывая на одну из дверей.
Робко вошли Хаим и Ойя в просторную комнату, разделенную перегородкой из плетенной в сетку проволоки. Тотчас же к ним подошли два полицейских и, не сказав ни слова, грубо учинили поверхностный обыск, поставив обоих поодаль друг от друга спиной к стене.
– К стене не прикасаться! И не переговариваться! – предупредил на иврите сорванным от крика голосом один из полицейских.
Обескураженные неожиданно суровым приемом, Хаим и Ойя стояли мертвенно-бледные, с трепетом думая о том, что их ожидает.
За перегородкой появился высокий человек в идеально отутюженном мундире. Прямой, как палка, он неторопливым, размеренным шагом подошел к столу, стоявшему возле квадратного оконца, прорезанного в перегородке, и медленно опустился на стул. Его вытянутое лицо с маленькими, глубоко посаженными, холодными глазами и с прилизанными на продолговатом черепе жидкими прядями седеющих волос выражало полное равнодушие ко всему окружающему. Это был чиновник верховного комиссариата Соединенного Королевства, осуществлявшего в Палестине функции мандатного администратора в смешанном англо-арабо-еврейском правлении. Ни на кого не глядя и неизвестно к кому обращаясь, невыразительным голосом он что-то спросил по-английски.
Стоявший рядом с Ойей полицейский ткнул ее кулаком в бок.
– Тебя спрашивают! По-английски говоришь? – перевел на иврит полицейский. – Отвечай!
Но за Ойю ответил Хаим. Он объяснил, что эта женщина – его жена и что она глухонемая. Впервые он выдавил из себя это слово и сокрушенно добавил: – Совершенно, от рождения…
– Это обстоятельство, – процедил англичанин, поняв, что сказал Хаим, – меня меньше всего интересует. Чтобы поселиться на территории, находящейся под юрисдикцией Британской империи, необходимо иметь документ, дающий на это право… – монотонно отчеканил он заученную фразу. – Кто не обладает таким документом, тот подлежит высылке туда, откуда прибыл… Кроме того, поселение на данной территории без соответствующего разрешения – по законам империи его величества, распространяющимся и на подмандатную территорию Палестины, – карается тюремным заключением!
Хаим обомлел. Волнуясь, он стал сбивчиво объяснять англичанину, что жена прибыла вместе с ним на небезызвестном «трансатлантике» и что во время суматохи на том судне она потеряла все документы…
Англичанин окинул недобрым взглядом своих посетителей, и на его зеленоватом лице мелькнула презрительная ухмылка. Без слов Хаиму стало понятно, что легенды подобного рода не новость для англичан.
– Холуц? – спросил чиновник, испытующе глядя на Хаима.
– Да! – радостно подтвердил Хаим, но, уловив на лице англичанина презрительную улыбку, почувствовал, что признание его возымело отрицательный эффект. И он поспешил добавить: – Но я долго болел… От холуцев отстал. Тиф у меня был… Если бы не моя жена, я давно бы сгнил на Кипре… Это точно! Я вам клянусь! Вот единственное, что у нас сохранилось, – робко сказал Хаим, просунув в квадратное отверстие перегородки шифс-карту и сертификат. – Посмотрите, пожалуйста!
Холодным взглядом чиновник пробежал первые несколько строк, затем небрежно швырнул бумагу обратно Хаиму.
– Слушай, парень! – насмешливо произнес англичанин. – Не надейся, что я глупее тебя, если не хочешь, чтобы твою немую или глухую сегодня же отправили с первым пароходом на Кипр… Я сказал тебе: нужен документ на ее имя, а не на твое! Ты-то, надеюсь, не глухой? Удивительно, как ты тоже не догадался прикинуться глухим или немым?
Трясущимися руками Хаим снова просунул в оконце шифс-карту, указывая при этом на то место, где стояла большая овальная печать.
– Вот тут, пожалуйста, посмотрите, сэр! – умоляюще проговорил он. – Вот тут, где стоит печать с короной… Это в вашем консульстве на Кипре поставили… Можете проверить! Видите, сэр, здесь?!
То, что рыжеватый парень с обсыпанными веснушками лицом мучительно пытался что-то доказать и чуть не плакал, англичанина не трогало. Он не был сентиментален. К тому же он был свидетелем и истерик, и припадков эпилепсии, и обмороков, и все это чаще оказывалось симуляцией ради достижения определенной цели! Ему все это надоело. И особенно холуцы, эти фанатики-националисты. Англичанин был убежден, что они опасны для британской короны, и потому слушал Хаима рассеянно. Он достал из кармашка часы, открыл крышку: до конца службы оставалось полчаса. Холодно взглянув на Хаима, он скользнул глазами по шифс-карте, которую Хаим все еще просовывал в окошко, и вдруг резко потянул к себе документ, наморщив лоб, стал в нем что-то разглядывать, потом потребовал сертификат и, не сказав ни слова, с озабоченным видом вышел.
Потянулись мучительные минуты ожидания. Подавленный и жалкий, Хаим с опаской смотрел на блюстителей порядка, равнодушно созерцавших его трагедию, и, заметив на груди одного из полицейских шестиугольную звезду, пришел в отчаяние: мелькнула мысль, что эти безумцы могут разлучить его с любимой! От одной этой мысли его затрясло. Не сводившая с него глаз Ойя опрометью кинулась к нему. Но полицейские рывком отбросили ее к стене.
Хаиму казалось, что он в последний раз видит свою жену. Он знал: ему не пережить разлуку. Одному, без родного человека, в чужой стране!.. Кому он нужен? Нуцику, Соломонзону? Кто заступится за него, за Ойю? Нет такого человека здесь, в Палестине, на «земле обетованной». Один среди чужих, непонятных ему людей. Там, дома, было бы все иначе… Там были друзья! Разве бросил бы их, Хаима и Ойю, например, Илюшка Томов? Да никогда в жизни!
Хаим не заметил, как за перегородкой бесшумно появился англичанин и, сев за столик, стал что-то списывать с шифс-карты. Полицейский толкнул Хаима в бок, и тот увидел свои документы в протянутой, густо заросшей рыжеватыми волосами руке англичанина, услышал равнодушно произнесенные совсем неожиданные слова:
– Можете идти. Вы свободны…
Через минуту Хаим и Ойя, еще не задумываясь над причиной всего случившегося, сияющие от радости, бежали к автобусной остановке под проливным дождем. Подгоняемые сильным ветром, они шлепали по грязи и глубоким лужам. Им хотелось как можно скорее уйти от мишторы, от страшных своим равнодушием людей, которые сидели там, за ее стенами.
В какой уже раз за сравнительно короткий отрезок времени они ощущали неоценимую и мудрую заботу о них доброй тети Бети. Это ведь она, умудренная жизненным опытом труженица, сумела вписать гречанку в шифс-карту Хаима. Чуяло сердце старой фельдшерицы, что не так-то легко все устраивается на белом свете, как иной раз кажется молодым людям, если даже они едут на «обетованную землю»…
Хаим вспомнил, что заподозрил было в мстительности Бен-Циона Хагера, и теперь от души радовался тому, что ошибся. «Ведь и у него есть дочери! – подумал он. – Да и реббе же он все-таки…»
Насквозь промокшие, голодные, озябшие, но счастливые вернулись они в свою холодную и сырую времянку. Ойя сразу принялась разжигать керосинку, а Хаим решил зайти к Ионасам и рассказать о результатах поездки в миштору. Не хотелось ему, чтобы там бог весть что подумали о них…
– Тише! – открыв ему дверь, зашипела Нуцина теща. – Вы разве не слышите, Эттилэ дает урок…
Хаим извинился и в двух словах рассказал о поездке в миштору. Однако его радостная весть старуху не обрадовала, вроде бы даже огорчила. Хаима это поразило. В замешательстве он еще раз извинился за беспокойство и попятился к выходу. Однако старуха его остановила.
– К вам зачем-то прибегала Моля… – сообщила она не одобрительным тоном. – Два раза… и в такой дождь!
Хаим пожал плечами. Он не знал, о ком идет речь.
– Ну Моля! Моля! Вы Молю не знаете? – раздраженно прошептала старуха. – Эту шхуну?[43]43
Женщина легкого поведения.
[Закрыть] Кошмар!.. Спросите, кто ее не знает? Из Венгрии! Артистка…
Хаим вспомнил: как-то Нуци говорил ему, что в соседнем дворе живет семья из Венгрии: Моля была когда-то артисткой, ее муж – теперь очень больной человек – музыкантом. Их красивого мальчика лет десяти Хаим видел. Если человек прибегал в такой проливной дождь, значит, он нуждался в помощи, и Хаим пошел к Моле. Оказалось, что женщина приходила совсем с другой целью.
– На фабрике, где я работаю, освободилось место мотальщицы. Я подумала, может быть, ваша жена захочет поработать? – сочувственно сказала Моля. – Не блестяще, конечно, однако более подходящего ей поблизости не найти. Мы живем здесь четвертый год…
Хаим ничего определенного не ответил. Ему не верилось, что хрупкая Ойя справится с такой работой. Да и согласится ли она? Никогда прежде они не задумывались над тем, надо ли вообще устраиваться на работу.
К удивлению Хаима, Ойя с радостью согласилась на предложение Моли. Жить на один заработок Хаима было трудно: его едва хватало на питание и оплату жилья. Купили недавно керосинку, без которой не обойтись в хозяйстве, и пришлось несколько дней брать хлеб в долг, пить кофе без сахара, отказаться от молока… Конечно, Ойе хотелось приодеть Хаима и самой хоть немного приодеться, но, как она ни прикидывала, все получалось так, что нужную сумму придется копить годами.
Через несколько дней Ойя приступила к работе на фабрике, принадлежавшей фирме «Дельфинер». Тепло приняли ее давно работающие здесь женщины. Думая, что молодой, к тому же глухонемой работнице будет особенно трудно освоить новую для нее профессию, старались помочь, показать. Но Ойя быстро освоила несложную работу и выполняла ее технически правильно, чисто и без брака. Женщины-работницы полюбили Ойю, по достоинству оценив ее трудолюбие, сообразительность и необычайную проворность.
Однажды ей стало плохо. Никто не знал о причине. Свою беременность она скрыла от всех, даже от Хаима, боясь, что он не разрешит ей больше работать на фабрике. Но приступы болезненного состояния стали повторяться, и тогда работницы дознались, что Ойя уже на пятом месяце… Крутить вручную станок ей было теперь невмоготу, а хозяин фабрики не соглашался перевести ее на более легкую работу. Он напрямик сказал хлопотавшим за Ойю работницам, что ему на фабрике требуется только мотальщица. Если трудно – пусть уходит. Однако за Ойю дружно заступились Моля и другие работницы, заявив хозяину, что, если тот не выполнит их просьбы, они пойдут работать к Заксу, владельцу другой маленькой фабрики, конкурировавшей с «Дельфинером».
Хозяин знал, что Закс давно пытается переманить к себе лучших работниц, и потому пошел на уступки: Ойя получила более легкую работу.
В течение всего дня она собирала в цехе освободившиеся от ниток катушки и относила их в отведенное помещение, подметала и убирала. Оплата труда была, естественно, гораздо меньше, но это не мешало Ойе относиться к новым обязанностям с присущим ей рвением.
Когда Хаим узнал, что у них с Ойей будет ребенок, он стал настаивать, чтобы она бросила работу, но Ойя упрямо покачивала головой, надув губы, обиженно, исподлобья смотрела на Хаима. С болью в душе Хаим уступил желанию любимой, Надеясь, что не сегодня-завтра она сама почувствует и поймет необходимость расстаться с фабрикой. А Ойя, довольная своей маленькой победой, обнимала Хаима, щурила блестящие от счастья глаза.
Когда Нуцина теща узнала, что Ойя ждет ребенка, она долго ходила по комнате, причитая:
– Такое ничтожество, а скоро уже будет с большим брюхом, разорви его… Моя же бедная Эттилэ должна страдать… И какое образование мы ей дали, и музыку знает, и такая красивая! А как умеет себя вести! Или как рассуждает! Англичане от нее прямо-таки в восторге, когда слушают, как она учит их девочку играть на пианино, а вот с ребенком – хоть режь, ничего у них не выходит… И Нуцилэ вроде бы ничего себе… Здоровенный парняга, кровь, можно сказать, с молоком! Самое лучшее, самое вкусное и полезное кушанье получает он… Во всяком случае, не то, что этот рыжий дохлятик! Тоже мне большой умник! Выбрал себе жену, собирается всю жизнь с ней прожить, чтобы ни разу словом с ней не обмолвиться… Такой идиот! Но ребенок у нее может быть нормальный, хотя… бог еще может сделать так, что у Эттилэ будет сладенький, как мед, ребеночек, а у немой такое, что не приведи господи…
Успокоенная упованием на божью справедливость, старуха подходила к открытому окну и, напряженно всматриваясь сквозь пелену сгущавшихся сумерек, наблюдала за жизнью обитателей времянки, продолжая причитать:
– Мы еще увидим… Хотя говорят, что бога нет, но пока никто не доказал, что это так. Что-то все-таки должно быть?! И если в мишторе у рыжего дохлятика все обошлось с его немой красавицей, так это еще не все… Не-ет!..
