Текст книги "Занавес приподнят"
Автор книги: Юрий Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)
Нерадостные события жизни семьи Томовых еще долго служили пищей для злых и добрых языков, одинаково падких на житейские сенсации. Бестактное, неумеренное проявление сочувствия жалило Илью так же больно, как и выходки злорадствующих кумушек, окликавших его на улице чуть ли не за версту, чтобы еще и еще раз задать набившие оскомину вопросы:
– Отец-то так и не объявился?
– Ни денег не шлет, ни писем и нос свой не кажет, говорят! Ай-яй-яй… Хорош батя, да-а!
– Сказывают, будто отец заявлялся?.. Неужто и поглядеть на тебя с матерью не захотел?
И даже главный сыщик болградской сигуранцы господин Статеску при встрече с Ильей ядовито заметил:
– Отец твой человек солидный, работает с вояжерами известной фирмы «Дермата»! Так что можешь им гордиться…
И вот теперь снова, как в то памятное лето, когда отец приезжал в Болград и не захотел повидать семью, обмолвиться с ними хоть словом, Илья видел его всего лишь считанные секунды…
«Черный ворон» скрипел и трясся, скользя по мерзлому булыжнику. Глухо позванивали цепи кандалов. И вновь, как тогда, Илья почувствовал себя маленьким беспомощным существом. Не было сил поднять окоченевшие руки, чтобы вытереть обильные слезы. Он едва удержался на ногах, когда машина, круто свернув вправо, затормозила и, медленно въехав в небольшой двор, остановилась. Мотор заглох. В оконце Илья увидел заключенных в полосатых куртках, натужно толкавших двуколку, доверху нагруженную углем. Да, догадка его была верна. Его привезли в тюрьму Вэкэрешть.
Открылись дверцы кузова. Не чувствуя ног, Илья с трудом сошел с машины и предстал перед пузатым краснощеким тюремщиком с длинными седеющими усами. Рядом с ним стоял другой, в такой же черной форме с изрытым оспой лицом. Оба сосредоточенно разглядывали сопроводительный пакет с сургучными печатями и небольшой листок, врученный им конвоиром.
– Томов? – грозно спросил усач.
– Да, Томов… – стуча зубами, едва произнес Илья.
– Коммунист?
Илья пожал плечами и отрицательно покачал головой.
– Язык примерз? – рявкнул тюремщик.
– Я не коммунист… – поспешил ответить Илья.
– Кто же ты?
– Я… человек!
Рябой тюремщик с птичьим носом не спеша приблизился к Томову и со всего размаха ударил его по лицу. В глазах у Ильи блеснули серебристые звездочки, и он грузно повалился на землю.
– Ко мне поступаешь… – назидательно произнес тюремщик и нарочито шмыгнул носом. – Разве не знаешь?
Усач и конвоир одобрительно заржали.
– За что бьете? – прохрипел Илья, силясь подняться.
– Так, вобче… Для знакомства!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Обшарпанный и неуклюжий трансатлантический пароход, некогда славившийся скороходностью, медленно выходил из бухты, оставляя позади замызганные торговые суденышки, причудливые рыболовецкие баркасы, стоявшие в стороне грозные сторожевые суда британского флота и вытянувшиеся вдоль берега убогие киприотские строения. Широкий шлейф дыма, густыми клубами валивший из двух больших труб, словно черным занавесом заслонял остров.
В каютах, на палубах судна – всюду чемоданы, саквояжи, тюки и люди, люди, люди. Уставшие, возбужденные, встревоженные: впереди, там, где-то за этим синим маревом, их ждала новая жизнь. Какая будет она? Лучше ли той, что они сейчас оставляли?
Молодая женщина с гладко зачесанными, собранными в пышный узел черными волосами, увидев стоявшую поблизости испуганную хрупкую девушку в легком платьице, пригласила ее присесть рядом с собой на ящик.
– Битте! Битте, садитесь… – сказала она приветливо, взяв на руки своего мальчика лет четырех-пяти.
Ойя вопросительно взглянула на Хаима и, когда тот, улыбнувшись, ласково подтолкнул ее к черноволосой женщине, робко присела на край ящика. Ей чудом удалось вырваться из притона Стефаноса, скрыться от преследования мстительного и безжалостного Бен-Циона Хагера, но страх еще не прошел и не было ощущения счастья. Наоборот, она с тоской смотрела на море, принесшее ей столько бед. Ей казалось, что и сейчас море, яркое и спокойное, принесет ей несчастье.
Хаим тоже с трудом верил в то, что свершилось: вместе с Ойей он на палубе корабля! Это походило на чудо! И он не отрываясь смотрел на нежное лицо Ойи, гладил ее руку, дотрагивался до плеча, будто стараясь убедиться, что это не сон. Да, мир не без добрых людей. Если бы не тетя Бетя, не быть бы им вместе. Помог им и моторист-грек: фельдшерица когда-то спасла от верной смерти его больного ребенка. Он тайком доставил Ойю на пароход. Риск был велик, но одно обстоятельство, оставшееся и для моториста и для фельдшерицы загадкой, помогло осуществить задуманное. К тому времени, когда маленький катерок с гречанкой подошел к пароходу, царившая на нем суматоха улеглась. «Особо важный» груз, доставленный с берега людьми Бен-Циона Хагера и Стефаноса, уже лежал в двух основных трюмах. Изрядно уставшие матросы отдыхали, и никто из команды не заметил, как девушка, встреченная Хаимом, поднялась на борт судна.
Уступившая Ойе место молодая женщина и ее пожилая мать, любуясь красотой немой девушки, обменивались мнениями. Они полагали, что их разговор на немецком языке непонятен парню с Кипра. Но Хаим понял, о чем идет речь. Женщины принимали Ойю за его сестру – родную или двоюродную, хотя ни малейшего сходства в их внешности не находили. «А что ответить, если они спросят об этом у меня? – подумал Хаим. – Как назвать Ойю: невестой или женой?» С помощью все той же фельдшерицы ему удалось вписать Ойю в «сертификат» как жену, но свидетельства о браке, зарегистрированного в соответствии с законом и обычаями, даже тетя Бетя не бралась выхлопотать.
– Сложная формальность, – ответила она туманно. – Но я думаю, бог поможет… И это тоже вам удастся потом как-то уладить…
Но сейчас ничто не могло омрачить радости Хаима. Подумаешь, формальности! Все будет хорошо, самое страшное осталось позади. Они уже на пароходе, плывут!
С трудом подбирая немецкие слова, Хаим спросил черноволосую женщину:
– Вы из Германии?
– Нет, из Австрии, – тихо ответила она, с опаской посматривая на мать, молча и неподвижно сидящую с потускневшим, отрешенным взглядом на краю ящика. Подле нее – футляр от скрипки. – А вы говорите по-немецки?
– Совсем немного, но понимаю, кажется, неплохо… – ответил Хаим. – Изучал в лицее…
– Да-а?! Где?
– В Румынии. Точнее, в Бессарабии…
Женщина отвернулась от своей матери, очевидно, для того, чтобы не расстраивать ее печальными воспоминаниями. Стараясь говорить как можно тише, она рассказала, что их семья жила в Вене, отец был зубным врачом, а муж – скрипачом, как и мать; сама она пианистка, давала уроки музыки…
– Все было хорошо, пока не вторглись нацисты… – говорила женщина. – Они убили отца и мужа у матери на глазах… а ее, – кивнула она на мать, – отправили в лагерь… Меня с сыном в тот день не было дома.
– В лагерь?! – взволнованно спросил Хаим. – Как же ей удалось выбраться?
– Нашлись хорошие люди… Даже среди немцев!.. Правда, это были первые концентрационные лагеря… – полушепотом добавила женщина. – История долгая… Сейчас едем к дяде, брату моей мамы. Он – в Яффе, инженер-строитель. На него теперь вся надежда…
Хаим уже не удивлялся тому, что у этой молодой женщины под глазами синие тени, что ютится она с маленьким сыном на открытой палубе и что у ее матери осунувшееся лицо – весь ее облик свидетельствовал лишь о былой красоте и безысходности страданий. Хаим вспомнил свою мать, скоропостижно скончавшуюся после погрома, учиненного молодчиками главаря легионеров Хории Симы.
– Завтра кончатся все наши страдания… – Пианистка улыбнулась. Ее светлые глаза наполнились слезами. – Слава богу, теперь мы спасены!..
Хаим охотно подхватил эту тему и стал объяснять Ойе, что на пароходе им придется провести только одну ночь.
Женщина догадалась, о чем он толкует «сестре». Жестами и мимикой она тоже принялась разъяснять девушке, что с завтрашнего дня у всех пассажиров жизнь пойдет по-новому, станет по-настоящему хорошей и радостной.
– Да, да! – уверенно произнесла пианистка и, тепло улыбаясь, обняла Ойю. – Так будет, увидите!
Ойя смотрела широко открытыми глазами то на удивительно ласковую женщину, то на Хаима, и было непонятно, верит ли она тому, что ей пытаются внушить, или же страх и недоверие по-прежнему довлеют над нею.
Пианистка извлекла из большого коричневого ридикюля старый конверт и протянула его Хаиму. На нем был указан адрес ее дяди, инженера-строителя из Яффы, и фамилия пианистки. Звали ее Шелли. Шелли Беккер…
Солнце клонилось к закату, и спокойное зеркально-ослепительное море потускнело, словно покрылось ржавчиной. Многие пассажиры успели перезнакомиться, рассказывали друг другу, откуда они родом, есть ли у них родственники на «обетованной земле», чем те занимаются и каково их финансовое положение. Всех занимал один вопрос: будут ли они, приезжающие в Палестину, обеспечены работой, жильем или обо всем этом еще придется хлопотать?
В торопливых вопросах и таких же торопливых ответах чувствовались тревога людей, их неуверенность в завтрашнем дне, желание найти поддержку, успокоение, надежду на лучшее.
Рядом с Хаимом расположилась небольшая группа оживленно беседовавших мужчин. Речь шла о военных событиях: об участии бывших польских воинов в сражениях на французской оборонительной линии Мажино, о потоплении английского торгового судна где-то в Атлантическом океане, потом заспорили о возможности проникновения германских подводных лодок в Средиземное море и нападения их на пассажирские суда.
– Нам повезло, – заметил по этому поводу молодой человек с жиденькой и коротко остриженной бородкой. – Пароход идет под флагом нейтральной страны!
– Об этом кое-где своевременно позаботились, – тоном хорошо осведомленного человека проговорил худощавый мужчина в темных очках. – В такое отчаянное время нелегко заполучить пароход, но… удалось! А как и почему? Потому что этому транспорту там, в верхах, придают большое значение…
– П-с-с! Такие уж мы важные птицы?! – прервал его маленький толстый человек в соломенной шляпе и светлом клетчатом пиджаке. Массивная золотая цепочка, продетая в петлю на лацкане пиджака, тяжело свисала в боковой кармашек. – Или вы думаете, что трюмы этой старой галоши завалены золотом?
– Важные мы или не важные, золото в трюмах или нет, но именно этому пароходу, к вашему сведению, кое-где придают большое значение! – поддержал мужчину в темных очках молодой человек с бородкой. – И только благодаря этому ваш животик с золотой цепочкой будет благополучно доставлен в эрец-Исраэль!..
– И вообще, я бы не советовал задавать праздные вопросы, – в упор глядя на толстяка, внушительно произнес человек в темных очках.
– А что такое? – толстяк обиделся. – Что я спросил? Что?! Это же не какой-нибудь военный крейсер?! Подумаешь! – Он небрежно махнул рукой. – Умеем мы пускать пузыри из носа и кричать на весь мир, уверяя, что это дирижабли. Оставьте меня в покое… Я не мальчик и эти холуйские фокусы-мокусы знаю не первый день! Да-да… И не смотрите на меня так… Мы тоже кое-что соображаем, не беспокойтесь!..
Хаим не придал значения этой перепалке: мир полон болтунов. И все же он подумал, что совсем не плохо, если действительно по какой-то причине «в верхах» особо позаботились о безопасности рейса этого парохода.
Солнце скрылось за горизонтом, оставив на краю небосвода багровые полосы. Слабый ветерок разносил по судну аппетитные запахи из камбуза. Из кают первого и второго класса выходили на палубы пассажиры, принадлежавшие к высшему свету, те самые влиятельные и имеющие «особые заслуги» перед сионизмом господа, иммиграцию которых «национальный Центр» считал первостепенной задачей.
Сонные обитатели палуб встречали их по-разному: кто с откровенным любопытством и завистью, кто презрительно отворачиваясь, а кто созерцая равнодушно, Провожая эту публику взглядом, бескаютные пассажиры высказывали различные догадки и предположения об имущественном положении этих важных персон, на ходу рождались всяческие слухи и сплетни.
В полукруглом застекленном салоне, завешанном выгоревшими на солнце портьерами, собрались мужчины. Здесь полным ходом шла подготовка к вечерней молитве. Уже горело несколько свечей, их зажгли пассажиры, отмечавшие в этот день годовщину смерти близких. Предстояло проникновенно произнести достойную благочестивого покойника молитву «кадешь». И мужчины сосредоточенно собирались на «миньен» – обряд, согласно которому на молитве должно присутствовать не менее десяти мужчин, достигших тринадцатилетнего возраста.
Хаим заглянул в приоткрытую дверь салона. Увидев мужчин с молитвенниками в руках, разочарованно отвернулся и поплелся дальше. Они с Ойей основательно проголодались. Наконец им удалось, предъявив талоны от «шифс-карты», протиснуться в переполненный зал ресторана. Впервые в жизни Ойя сидела рядом с незнакомыми, хорошо одетыми людьми за столом, накрытым белоснежной скатертью. Сердце ее учащенно колотилось, на смуглом лице проступил румянец.
Принесли ужин. Ойя ни к чему не притронулась, она украдкой озиралась по сторонам, словно опасаясь, что ее вот-вот прогонят. Все усилия Хаима успокоить девушку, заставить поесть были безуспешными. Тогда он достал из кармана газету и, не обращая внимания на удивленные взгляды сидевших за столом людей, завернул пирожки и сыр.
Когда они вышли на палубу, Ойя, виновато улыбаясь, потянулась к свертку и с аппетитом принялась за пирожки. Едва сдерживая подступавшие к горлу спазмы, Хаим улыбался.
На палубе царило оживление. Освежающая вечерняя прохлада, обильная вкусная еда приободрили пассажиров. С кормы парохода доносилась веселая песня.
– Последняя ночь плавания! – сказала Шелли, обращаясь к подошедшим Хаиму и Ойе. – Проснемся утром, и будут видны берега Палестины…
– Уж поскорей бы!.. – Мать Шелли вздохнула. – Никогда не думала, что человек может испытать столько горя и не умереть.
Взяв на руки маленького Доди, сына пианистки, Хаим вместе с Ойей поспешили туда, откуда под аккомпанемент рояля доносилась песня.
На корме, около музыкального салона, к дверям которого был придвинут рояль, огромная толпа холуцев слаженно пела:
Куму-куму холуцим,
Куму-куму гардоним!
Кадима Мизраха!
Мизраха а Кадима![24]24
Вставайте, вставайте, холуцы, вставайте, вставайте, гардонисты! (Гардонисты – члены «Гардонии» – филиала сионистской организации, занимающейся вербовкой молодежи для переселения в Палестину.) Вперед на Восток! Восток впереди!
[Закрыть]
Песни была знакома Хаиму. Он пел ее по вечерам на «акшаре». Теперь, охотно подпевая, он стал пританцовывать в такт песне. Сидя на руках Хаима, малыш звонко смеялся.
Не сразу Хаим почувствовал, что Ойя тормошит его. Он оглянулся: Шелли обеспокоенно всматривалась в толпу. Хаим поднял руку, и Шелли стала поспешно пробираться к ним. Подойдя вплотную, она прошептала Хаиму, что на пароходе происходит что-то странное. Холуцы азартно продолжали петь:
Песня закончилась, но запевалы сразу затянули новую, воинственную. А Шелли указала на холуца в форменной рубашке с погончиками, с закатанными по локоть рукавами и большой голубой шестиугольной звездой на нагрудном кармашке. Пробираясь сквозь толпу, он на ходу отдавал какие-то распоряжения, парни и девушки в форме холуцев послушно срывались с места. Хор голосов становился все слабее и слабее, наконец пение оборвалось. Среди холуцев возникло замешательство. Послышалась команда: «Всем холуцам немедленно собраться по своим группам, а пассажирам освободить кормовую часть палубы, разойтись по каютам и своим местам!»
Никто не знал, чем все это вызвано, что задумали холуцы: одни подшучивали над ними, другие бранились, третьи покорно молча шли в свои каюты, но все были встревожены.
Хаим, Ойя и Шелли вернулись к своему месту на палубе. У ящика с противопожарными инструментами стоял толстенький человек в клетчатом пиджаке. Держа в руке золотые часы с цепочкой, он с возмущением говорил:
– Суматоху затеяли, п-с-с!.. К чему? Зачем? И главное, где?! Посреди моря. А что такое? Сионистики-холуцики, видите ли, решили устроить завтра парад по случаю прибытия в Палестину! Как будто эту репетицию нельзя провести тихо, спокойно, солидно, без шума, без крика и гвалта?! Так нет, им же нужно, чтобы люди как следует перепугались и получили на минутку разрыв сердца…
Хаиму хотелось рассеять возникшую тревогу, и потому он, сделав вид, что поверил толстяку, рассмеялся. Шелли сидела бледная, напуганная, прижав к себе мальчика. Она напоминала квочку, оберегающую своего цыпленка.
Глядя на нее, насторожилась и Ойя, стараясь понять причины возникшего волнения. Смех Хаима нисколько ее не успокоил. Глядя ему в глаза, она чутко улавливала в них какую-то озабоченность.
– Вы поняли, о чем говорил этот симпатичный толстячок? – спросил Хаим пианистку.
– Готовятся к параду. Но странно…
– Что странно? – мягко перебил ее Хаим и, смеясь, добавил: – Это ведь холуцы! Их муштруют, как солдат… Вы знаете, кто такие холуцы?
Шелли пожала плечами, неуверенно сказала:
– Что-то вроде штурмовиков. Не так ли? Разумеется, вы знаете, кто такие штурмовики?
Серые глаза Хаима округлились. Он лишь покачал головой: тема была весьма щекотливая, кругом шныряли холуцы, и потому разумнее было помолчать.
Внимание Хаима привлекла девушка в форме холуца. Она что-то возбужденно рассказывала окружившим ее пассажирам. Хаим прислушался. Речь шла о каком-то военном корабле, который преследует их пароход и будто бы требует его остановки.
Слух об этом, видимо, уже распространился среди пассажиров, многие из них бросились к противоположному борту судна, надеясь увидеть военный корабль. Вдруг мирную тишину моря разорвал гром орудийного выстрела.
На пароходе поднялась паника. Как штормовая волна, она обрушилась на людей.
– Торпеда!
– Тонем!..
Пассажиры из кают, трюмов хлынули на палубы, устремляясь к шлюпкам, вырывая друг у друга спасательные круги, пробковые пояса. Бледные, потные лица, вытаращенные от ужаса глаза, перекошенные в истерическом крике рты… У Хаима похолодело сердце: страшнее он не видел ничего в жизни – перила, опоясывающие палубы судна, под напором обезумевшей толпы выгнулись наружу и могли вот-вот сорваться. Душераздирающие крики впавших в истерику людей заглушили все вокруг…
В этот момент на палубе появились матросы и группа холуцев. Без стеснения действуя кулаками, они оттесняли пассажиров от перил, не щадя ни женщин, ни детей, не обращая внимания на отчаянные вопли и плач.
С верхней палубы мужчина с коротко остриженной бородкой в жестяной рупор призывал обезумевших людей к спокойствию, объясняя, что нет причин для паники.
Хаим узнал его: это был тот самый молодой человек с бородкой, который недавно высокомерно разговаривал с толстяком в клетчатом пиджаке с золотой цепью.
«Этот тип, – подумал Хаим, – пожалуй, здесь заправила…»
– Внимание! Внимание! Шум прекратить! Всем замолчать! – повторял повелительный голос радиодиктора, транслировавшийся через усилители по всему судну. По голосу Хаим узнал, что это говорит тот же молодой человек с бородкой. Сначала на жаргоне, потом на древнееврейском, а затем на английском языках он требовал сохранять спокойствие и беспрекословно повиноваться холуцам, которым вменяется в обязанность навести порядок на пароходе.
Паника постепенно стихла. Тот же голос через усилители довел до сведения пассажиров, что на судне образован специальный штаб «хаганы»[26]26
Буквально: защита, оборона; тайные военизированные отряды сионистов.
[Закрыть], который взял на себя ответственность за доставку людей на «обетованную землю». На судне погас свет, и диктор тотчас же сообщил, что категорически запрещается всем без исключения пользоваться электрическим светом, зажигать спички и курить… Виновные в нарушении этого требования будут привлекаться к суровой ответственности.
– Мы выражаем уверенность, – выкрикнул диктор бодрым голосом, – что своим образцовым поведением пассажиры докажут, что они достойны поселения на священной земле предков, время прибытия на которую исчисляется несколькими часами! И этим еще раз будет продемонстрировано величие всей нации!
Это обращение непрерывно передавалось на разных языках и всякий раз заканчивалось традиционным словом – «шолом» – «мир»…
Призыв судового штаба «хаганы» возымел действие: установились спокойствие и порядок… Группы холуцев непрерывно патрулировали по судну, бесцеремонно заглядывая в каюты. Каждый уголок парохода был взят ими под контроль. Они предупреждали пассажиров, что малейшее нарушение дисциплины повлечет за собой заключение в «бокс» или даже выброску за борт…
Но никакие строгие меры не могли предотвратить распространения тревожных домыслов и слухов. Упорно поговаривали, будто военный корабль, преследовавший пароход, – немецкий, но скрывается под чужим флагом. По другой версии, это был итальянский линкор, сопровождавший из Абиссинии караван судов…
И снова воздух потряс орудийный выстрел. Капитану парохода после упорного молчания пришлось ответить на многократные запросы сторожевого военного корабля. Капитан сообщил, что управляемое им судно – исключительно пассажирское, следует своим курсом согласно расписанию и графику… В радиограмме были указаны и другие подробности: какой стране принадлежит пароход и его водоизмещение.
Несмотря на более или менее вразумительный ответ, с военного корабля вновь последовало требование остановить пароход. Капитан пассажирского лайнера ответил отказом, мотивируя тем, что на борту находятся преимущественно женщины с детьми и во избежание нарастания паники, уже возникшей из-за произведенных кораблем предупредительных выстрелов, он, капитан, вынужден продолжать плавание. Капитан выразил готовность выполнить любое требование сторожевого судна, но только с наступлением рассвета или в порту назначения, то есть в Бейруте.
С военного корабля последовал приказ капитану парохода зажечь огни. Представители штаба «хаганы», которые с самого начала плавания действовали в тесном контакте с капитаном парохода, рекомендовали ему повременить с ответом. Во что бы то ни стало нужно было дотянуть до наступления полной темноты и под прикрытием ночи попытаться уйти от преследования.
Между тем расстояние между сторожевым кораблем и пассажирским судном значительно сократилось, и снова последовал приказ немедленно зажечь огни и впредь двигаться в соответствии с установленными правилами международного мореплавания для пассажирских судов, то есть держать курс строго на порт Бейрут.
Капитан разгадал замысел командования военного корабля. Он ответил, что полностью согласен с предложением, однако глубоко сожалеет, что не может тотчас же выполнить его, так как световые динамо-машины повреждены. Сейчас они ремонтируются и с минуты на минуту дадут свет, а пока он вынужден ограничиться лишь сигнальным освещением.
Как только эта депеша была передана в эфир, на пароходе погасли и сигнальные лампы, а судно резко изменило курс.
Вскоре пароход окончательно оторвался от преследования. Стемнело. Радиосигналы, все еще поступавшие со сторожевого корабля, оставались без ответа. Наконец умолкло и радио… Никто теперь не знал, отказался ли сторожевой корабль от преследования или только потерял след пассажирского парохода.
Лишь часа через два капитан вновь вернулся на прежний курс.
Глубокая черная ночь, как плотным покрывалом, прикрыла пароход, усиливая тревогу испуганных людей. Всех занимал один вопрос: почему капитан не выполнил приказ военного корабля, почему не остановился, если корабль, как все утверждают, был действительно английским?
Догадок и объяснений по этому поводу было много: одни говорили, что некоторые пассажиры якобы не имеют виз английского консульства на право въезда на подмандатную Британской империи территорию Палестины; другие утверждали, что среди пассажиров находятся какие-то очень важные персоны из сионистской верхушки, имена которых держатся в строгом секрете; третьи видели причину в том, что на рассвете минувшего дня, когда пассажиры еще крепко спали, пароход остановился вблизи Кипра и принял в свои трюмы с подошедшего к нему судна большую партию бочек с цементом… И люди гадали:
– Цемент, наверное, контрабандный?
– Либо не оплачена пошлина?
– Оттого и грузили на рассвете…
– И в открытом море… Тайком!
– Вы сами это видели?
– Нет, но так говорят…
– Из-за каких-то паршивых бочек с цементом? – удивлялся толстяк с золотой цепочкой в отвороте пиджака. – Тоже мне контрабанда! Из-за такого пустяка не станут палить из пушек! Тем более если это англичане. Я их знаю. Джентльмены! Люди интеллигентные, тонкие, никогда человека не обидят… Уж кому-кому, а мне приходилось с ними иметь дело. Я же ювелир… Вот если бы тут, скажем, пахло золотом или какой-нибудь там валютой!.. А так что? Кого везет эта галоша? Несколько сот несчастных евреев, удравших от Гитлера, чтоб он сдох, и вот этих фанфаронщиков холуциков-шмолуциков?! Пустые басни! И разговор о цементе – тоже сущая басня…
Напуганные и уставшие люди постепенно расходились по своим местам и укладывались на покой…
Засыпая, они думали о завтрашнем дне, о предстоящей встрече с родными и близкими, о конце странствий и начале новой жизни в желанном и благословенном эрец-Исраэле!
После долгих мытарств и для Хаима «обетованная земля» стала сокровенной мечтой. «Добраться бы уж поскорей до нее…» – с этой мыслью уснул и он. Но когда рано утром Шелли разбудила его, он не сразу сообразил, что происходит. Палуба была заполнена почти одними женщинами и детьми. Не спала и Ойя. Хаим смутился, поднялся и… обомлел: на небольшом расстоянии от парохода вровень с ним шел грозный темно-серый военный корабль.
– Это английский. Так говорят, – пояснила Шелли. – Чем все это кончится?
Оказалось, что по другую сторону парохода происходило то же самое: неподалеку от «трансатлантика» шел такой же английский эсминец, и на палубах парохода толпились женщины и дети. Их вывели сюда из нижних кают и трюмов по распоряжению штаба «хаганы»: пусть, дескать, англичане смотрят, кого везут на пароходе.
С ужасом смотрели люди на стремительные и грозные контуры эсминцев. Хождение по судну запрещалось. Около каждого выхода и перед каждой спасательной шлюпкой дежурили парни и девушки в форменных рубашках с погончиками и большой шестиугольной звездой на кармашке. По указанию штаба «хаганы» на кормовой части судна собрались мужчины с накинутыми на плечи талесами и на виду у всех возносили молитвы… Было жутко.
С военных кораблей поступило категорическое приказание: «Немедленно остановить судно, в противном случае ответственность за последствия ляжет целиком на капитана!»
С парохода ответили, что остановка возможна только в порту назначения, до которого осталось не более шестидесяти пяти миль. Портом назначения на этот раз была названа Хайфа.
Эсминцы пошли на сближение с пароходом.
Пассажиры замерли в мучительном ожидании неизбежной, как им казалось, катастрофы. Напряжение росло с каждой секундой, и, несмотря на строжайшее предупреждение, то тут, то там раздавались женские крики и плач детей. Люди были готовы вот-вот отпрянуть от перил и разбежаться. Но скрывшиеся позади них холуцы силой удерживали их и подбадривали:
– Ничего не сделают!
– Гусей пугают…
– Никому ни с места!
– Спокойно…
Тем временем эсминцы с двух сторон вплотную подошли к пароходу… Раздался сильный грохот и скрежет, от толчка некоторые пассажиры попадали. Одновременно с бокового крыла мостика эсминца, подошедшего к левому борту парохода, два английских матроса прыгнули на затянутую брезентом спасательную шлюпку, висевшую над палубой пассажирского судна напротив ящика с противопожарным инвентарем… Однако в это же время дежуривший у шлюпбалки холуц дернул спусковой рычаг, и шлюпка вместе с английскими матросами рухнула в образовавшуюся от толчка между эсминцем и пароходом узкую щель…
Едва шлюпка на тросах плюхнулась в воду, высокие корпуса судов по инерции вновь начали сближаться… Ошеломленные неотвратимостью гибели моряков, пассажиры с криками отпрянули от перил… Все это произошло молниеносно: сманеврировать эсминец уже не успел, и на виду у матросов, стоявших на палубе корабля, шлюпку, как яичную скорлупу, раздавили металлические корпуса обоих судов. Донесся страшный треск и отчаянные крики людей…
Тотчас же на эсминце один из матросов, на глазах которого все это произошло, вскинул винтовку… На пароходе пассажиры в полном замешательстве прижались к стенам судна, а холуцы оказались на виду у англичан.
Прогремел выстрел. Затем второй, третий… Как ураганом, людей смело с палубы. Все с криками и воплями хлынули в каюты, давя в дверях друг друга… Хаим успел заметить, как упал стоявший у шлюпбалки холуц, а напарник его скорчился и тоже свалился, потом увидел, как Шелли почему-то закричала диким голосом, схватив мальчика… Хаим заметил, что пианистка прижимает к груди окровавленного ребенка!..
– Врача! – закричал Хаим, обращаясь к пассажирам, рвущимся внутрь судна. – Есть здесь врач?! Помогите! Скорее! Мальчик ранен!..
– Убили! – билась в истерике Шелли. – Сыночка моего убили!..
Мать Шелли сидела рядом на краю ящика, мертвенно бледная, словно окаменелая, и, не моргая, смотрела на безжизненное лицо внука. Вдруг веки ее глаз сомкнулись, голова склонилась на грудь, затем медленно вернулась в прежнее положение…
Подбежала Ойя. Увидев, что произошло, она схватилась за голову и, будто силясь что-то произнести, застыла с судорожно открытым ртом. В это время к Хаиму подошли холуцы, отозвали в сторону и сообщили, что штаб «хаганы» постановил всем без исключения пассажирам в знак протеста против действий англичан разорвать свои «сертификаты» и «шифс-карты», причем половину обрывков передать холуцам как доказательство исполнения приказа штаба. Хаим молча выслушал парней и молча отошел к ящику, на котором теперь лежал Доди.
Все, что произошло потом на пароходе, Хаим Волдитер воспринимал как во сне: и как пришвартовались эсминцы к пароходу, и как высаживались английские матросы, встреченные холуцами банками из-под консервов, бутылками, тарелками… Равнодушно смотрел он и на матросов в малиновых беретах, постепенно занимавших одну палубу за другой, а потом ринувшихся к капитанскому мостику…
Ни капитана, ни его помощников, ни членов судовой команды там не оказалось. Все они, переодевшись, затерялись среди пассажиров. Вместо документов каждый из них, как и большинство пассажиров, имел всего лишь клочки разорванных пассажирами «сертификатов» и «шифс-карт». Об этом позаботился штаб «хаганы», призвавший пассажиров выразить «протест» столь необычным образом, а в действительности преследовавший единственную цель: спасти себя и многих других лиц, у которых не было документов на въезд в Палестину, а также судовую команду, с которой была заключена соответствующая сделка.
Поэтому на судне из уст в уста передавалось распоряжение штаба: «Ни при каких обстоятельствах не выдавать англичанам экипаж парохода! В противном случае…»
