Текст книги "Нет у меня другой печали"
Автор книги: Юозас Пожера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
Мы вернулись под утро и нашли свой «Каунас» окруженным целым караваном судов. Здесь были и прежние наши знакомцы, и много новых кораблей. Бросаются в глаза несколько теплоходов, груженных сосной. Как же это получается? Неужто из Красноярска в Туру нужно возить лесоматериалы? Ведь кругом тайга.
– Тамошний лес не годится для строительства, – объясняет Сербаев.
– А почему бы не сплавлять с верховьев Нижней Тунгуски?
– Дорого обходится.
– Дороже, чем везти судами из Красноярска?
– Не знаю, – пожимает плечами Сербаев.
Снова мы возвращаемся к разговору о тех колоссальных богатствах, которые ежегодно уносит в океан не только Енисей, но и другие сибирские реки. Пора, пора что-то предпринимать. Мимо северных деревень и поселков проплывают тысячи, десятки тысяч бревен. Уплывают и безвозвратно погибают в океане, а через неделю в те же самые деревни и поселки строительные материалы доставляются на теплоходах.
По радио сообщают, что в Туруханск отправляется плоскодонная баржа – все, кто хочет запастись продуктами, могут воспользоваться ею. Хлеб у нас кончился, мы уже который день сидим на сухарях и в связи с этим предложение посетить город встречаем с энтузиазмом.
Туруханск, надо сказать, выглядит малопривлекательно. Мрачный, неустроенный город. Можно себе представить, каким он был в начале века, когда царская охранка высылала сюда революционеров. Тут, на краю света, отделенном тысячами километров необжитой, труднопроходимой тайги от всего остального мира, отбывали ссылку Сталин, Свердлов, Спандарян. Оторванные от близких, от боевых товарищей, окруженные суровой северной природой, гонимые и преследуемые… Царские прислужники рассчитывали, что рано или поздно наступит час, когда в человеке угаснет боевой дух, иссякнут силы, когда равнодушие и апатия охватят душу и мысли. Впрочем, не стоит говорить о том, что и без того известно. Усилия царских чиновников и жандармов ни к чему не привели. Теперь это знает весь мир.
Мы идем по улицам Туруханска. Как и везде на Севере, тротуары тут деревянные и очень высокие. На каждом шагу кучи почерневшего, слежавшегося снега. Зимой эти улицы превращаются в туннели. Бульдозеры прорывают их словно каналы в трехметровом слое снега. Много собак. Лохматые псы самых разнообразных мастей и размеров лениво слоняются по улицам, валяются под заборами, собираются целой стаей на берегу поглазеть на проплывающие пароходы.
Заходим в магазины, оглядываем полки. Вот и тут, как в других сибирских городах, стоят стеклянные банки: «Литовский борщ с колбасой». Признаться, изготовители этих борщей мало болеют за честь и славу своей республики. Очень уж неважный борщ в этих банках. В рыбном отделе на прилавке метровые налимы и не уступающие им по размеру щуки. Для здешних мест это бедный ассортимент. Но такое уж сейчас время – и подледным ловом не займешься, и в открытых водах не закинешь пока сети. Позже будет много очень вкусной и редкой рыбы – стерляди, сибирской форели, омуля. Здешний омуль нисколько не уступает по своему вкусу знаменитому байкальскому собрату, даже еще жирнее и крупнее. Только он плавает в Енисее. А полки заняты водкой – любая марка на выбор. Есть даже поллитровки со спиртом. Это самый надежный напиток. Зимой, когда мороз доходит до пятидесяти, водка превращается в лед. А спирт в любую погоду-спирт. Хороший выбор промтоваров, даже латвийские «Спидолы» ждут покупателей. Берега Енисея обеспечиваются отлично – суда здесь ходят регулярно всю навигацию. Не то, что на Нижней или Подкаменной Тунгуске, куда караван попадает один раз в году – по весенней высокой воде.
6
Мы прощаемся с «Каунасом» – пересаживаемся на пассажирский теплоход «Байкал». Не потому, что ищем удобств или комфорта. На «Каунасе» нам действительно было хорошо. Мы переходим, чтобы сэкономить время, так как узнали, что «Байкал» придет в Туру на двое суток раньше всех судов. Два дня для нас – большое дело. Тем более что две недели пробежали, а до кетов нам все так же далеко, как в начале нашей поездки. Из Туруханска в это время к ним не попасть ни самолетом, ни катером. Когда мы будем в Туре, возможно, сумеем оттуда добраться по воздуху или по воде. Только очень мало остается времени. Потому-то мы и пересели на «Байкал».
Прощание с экипажем «Каунаса» получилось каким-то торопливым, лихорадочным, похожим на бегство. Мы чувствовали это и пытались какими-то сбивчивыми словами сгладить охватившую всех неловкость. За эти две недели мы привязались друг к другу. Чувствовали себя здесь как дома, окруженные вниманием и сердечностью, присущими только сибирякам. Сердечностью, которая очень быстро сближает людей: кажется, что мы знакомы уже много лет.
Отпуская нас, капитан Сербаев, может, случайно, а может, и не случайно, обронил фразу, которую часто произносят в минуты прощания:
– Кто знает, когда свидимся? И вообще, доведется ли еще когда-нибудь…
– Я верю, что еще в этом году завяжется дружба между вашим и нашим Каунасом.
– Было бы очень здорово, – сказал Сербаев и, немного помолчав, добавил: – Мне кажется, у нас слишком мало делается в этом направлении. Есть, например, комитеты, общества дружбы с зарубежными странами, а между советскими народами ничего такого нет. Может быть, подобные комитеты или общества не нужны, но одно-то нужно наверняка…
– Что именно?
– Советские народы должны лучше знать друг друга.
– Безусловно, – согласились мы с его словами.
Теперь мы плывем на «Байкале». И вспоминаем Сербаева не только из-за этого разговора. Еще раньше он рассказывал нам, что Нижняя Тунгуска действует на него угнетающе, он всегда облегченно вздыхает, снова выйдя на простор Енисея. Однако нам гораздо интереснее на Нижней Тунгуске, потому что за каждым поворотом, за каждой излучиной открываются все новые картины. Правда, мы, конечно, никогда не почувствуем той тревоги, которую испытывает капитан, ведя судно по этой прихотливой и коварной реке. Мы видели знаменитый порог, на котором в одну минуту поседел бывший капитан «Байкала», мощное течение подхватило его корабль, развернуло и швырнуло на скалы. Судно было на волосок от гибели. За этот короткий миг голова капитана стала белой, как весенняя черемуха. Капитан поседел буквально на глазах у людей. Теперь он плавает по Енисею. Водит пассажирский теплоход «Чехов».
Нижняя Тунгуска – река угрюмая. Отвесные скалы вздымаются прямо из воды, и наш теплоход, кажется, лишь чудом не цепляет за них бортами. Особенно грозен так называемый Большой порог. Стиснутая крутыми скалами река бунтует, бросаясь то к одному, то к другому берегу. Все течение, кроме узкой прибрежной полоски, устремляется в огромный водоворот. И не дай бог, если судно попадет в чрево этого водоворота. Река заглатывает даже большие плоты, комкает их и выплевывает далеко вниз по течению. Но как они выглядят при этом! Могучие стволы всплывают скомканными, как пук соломы, говорят, что дно порога похоже на гигантскую каменную пилу, и горе тому, кто попадает на ее зубья. Забегая вперед, могу сказать, что наш караван тоже пострадал. У «Полтавы» и «Клайпеды» были пробиты днища, несколько судов вышли с помятыми, покореженными бортами, некоторые отделались меньшими ранами. С Тунгуской шутки плохи. Суда здесь ведут опытные капитаны, не один раз прошедшие всю реку. Обычно такому опытному капитану придают еще два судна, которые идут в кильватере у своего вожака. Некоторые суда проводят специальные лоцманы. Несколько лет назад была подготовлена специальная группа таких лоцманов. Отряд речников на небольших морских шлюпках прошел почти всю Нижнюю Тунгуску, останавливаясь в наиболее опасных местах, изучая дно реки, фарватер, уточняя лоции, стараясь запомнить каждый скрытый водой камень, каждую отмель – все, что угрожает судам на этой коварной и угрюмой реке. Один из таких лоцманов ведет сейчас наш «Байкал».
Пассажиры «Байкала» напоминают героев Джека Лондона, которые некогда рвались в Клондайк. Такой пестроты человеческих характеров и судеб я еще не видывал. Несомненно, настоящие герои здесь – геологи. Многие из них уже не первый год работают в бассейне Нижней Тунгуски. Приезжают ранней весной, а уезжают осенью, когда выпадает первый снег. Ищут геологи многое, но, пожалуй, самые многочисленные экспедиции заняты разведкой месторождений газа и нефти. Специалисты предполагают, что в бассейне Тунгуски немало этих богатств. Ищут промышленные скопления. Геологи, почти все без исключения, прекрасные люди. Думаю, что это их профессиональное отличие. Для них, живущих целыми месяцами в бескрайней тайге, отрезанных от всего мира, от цивилизации, культуры, очагов искусства, общение с другими людьми стало такой же необходимостью, как, скажем, пища или вода. Все они, безусловно, хорошие специалисты и отлично разбираются в порученном им деле. Однако меня удивило то, что это по-настоящему культурные, начитанные и вежливые люди. Вы скажете, что в этом нет ничего удивительного, что так и должно быть. Возможно. Однако на практике не всегда бывает так, как нам хотелось бы. Ни для кого не секрет, что, когда человек живет долгие месяцы в суровой тайге, занятый тяжелым трудом, не зная ни удобств, ни передышки, терзаемый комарами, оводами и москитами, он становится раздражительным, грубым, резким в обращении с другими людьми. А геологи, плывущие на «Байкале», буквально образец вежливости. С некоторыми из них мы познакомились, разговорились и даже нашли общих знакомых, так как геологи работали и в тех местах, где мне довелось побывать несколько лет назад. Отзывчивые, чуткие, умные парни. И веселые. Их полюбили все. А две молодые девушки – корабельный кок и официантка ресторана – решили уволиться с работы, как только «Байкал» придет в Туру. Они отправятся с геологами в тайгу. Будут работать поварихами. Девчат увлекли рассказы геологов и конечно же сами геологи.
Однако есть на «Байкале» совсем иная публика. Очень много едет «бичей». Думаю, что это название идет от слова «бичева». «Бичева» – канат, на котором тащили суда против течения. По сути дела, это заново окрещенные бурлаки, которые будут не только тащить суденышки геологических партий через пороги, но и валить лес, копать шурфы, присматривать за лошадьми, чинить упряжь, ставить временные домики и делать множество всяких дел, без которых не обходится ни в одной экспедиции. Среди «бичей» не найдешь такого, кто едет добровольно. Их собирают на вокзалах, пристанях, прямо на улицах. Все они принадлежат к злополучной касте тунеядцев. Большинство из них имеют судимости за различные преступления, начиная от мелкого хулиганства, воровства и кончая тяжкими преступлениями. И почти всех их можно было бы сажать на скамью подсудимых за паразитический, тунеядский образ жизни, но их собрали и предложили поехать в геологические экспедиции. Это – последняя возможность закрепиться; не скатиться по наклонной плоскости. Последний шанс вернуться к честной жизни, вернуться в общество. Не знаю, как сложатся судьбы этих людей в дальнейшем. Но пока они мало радуют взор. Почти всеми еще владеет инерция той жизни, которую они вели последние месяцы, а то и годы. Здесь, на судне, денег им на руки не дают. Кормят три раза в день. По талонам. Талоны выдают перед самым завтраком, обедом или ужином. Не раньше. Еще когда мы плыли по Енисею и время от времени наведывались на «Байкал», то видели на некоторых из них вполне приличные костюмы и обувь. Среди «бичей» были даже франты. А сейчас те же люди ходят полуодетые и чуть ли не босиком.
– Куда они девали свою одежду? – спросили мы капитана «Байкала» Виктора Ледневского.
– Продали, променяли и пропили. Знают, что в геологической экспедиции бесплатно получат рабочую одежду.
– Но где же они могли променять или продать, если «Байкал» ни разу не приставал к берегу?
– Это для меня самого неразрешимая загадка, – говорит Виктор Ледневский. Он некоторое время молчит, точно раздумывая, говорить или нет, а затем все-таки говорит: – Команде строго-настрого запрещены какие бы то ни было обмены. Однако попробуй уследи. Эти операции делаются тайком… А кроме того, среди пассажиров тоже находятся такие, что готовы польститься на какие-то тряпки.
Но и среди «бичей» есть всякие люди. Не все они одним миром мазаны. Часть из них окончательно сформировалась, и уже вряд ли что-нибудь изменит их характер и привычки. Такие ходят одинокими, держатся особняком, как старые кабаны. Хмурые. Неразговорчивые. Другие, видно, считают себя обиженными судьбой, не оцененными и не понятыми обществом. Эта часть – «бывшие». Это действительно бывшие люди разных профессий, занимавшие различные посты. Иногда даже довольно высокие и ответственные. Всех их подкосило чертово зелье – водка. Эти раньше других распродали все с себя и ходят в одних носках. Однако они еще полны претензий, какой-то детской важности и иллюзий: «Наш час еще пробьет… И на нашей улице будет праздник…» Быть может, они и впрямь возьмутся за ум там, где целыми месяцами не придется даже понюхать спиртного. У них будет достаточно времени обо всем подумать на трезвую голову, все переоценить, взвесить… А есть и такие, которые уже очухались. Побыв несколько недель в таком обществе, они как в зеркале увидели самих себя. И их охватил страх, ибо они не думали, что сами так низко пали: «Другие – да, но только не я. Оказывается – и я…» Это открытие вызывает в них лихорадочное желание покаяться, что-то сделать, одним подвигом смыть все грехи прошлого. Увы, такие подвиги не встречаются. Все в жизни имеет свою логику, свои законы. Дорога назад так же длинна, как и путь падения. Ничего не делается сразу, одним махом. Постепенно, шаг за шагом, падал, постепенно, шаг за шагом, и подымись. А чудес не бывает.
Чем ближе к Туре, тем меньше остается на судне «бичей». Небольшими группами их высаживают на берег в местах, где уже стоят отряды геологических экспедиций, где белеют палатки, подымается к небу дым костров. Правда, я ни разу не видел, чтобы спущенная на воду лодка везла этих новобранцев сразу к палаткам. Как правило, их переправляют на другой берег и там высаживают.
– Почему? – спросил я капитана.
– На всякий случай, – ответил он и объяснил, что на другом берегу «бичи» проходят как бы проверку. Ни один геолог не захочет пойти в тайгу с человеком, которого он совершенно не знает, не знаком с его характером, привычками, его слабыми сторонами. Нельзя идти в тайгу с человеком, которому полностью не доверяешь. У старых солдат существует поговорка: «Я бы с ним в разведку не пошел». У геологов действует то же правило.
За все время «Байкал» только один раз подошел к берегу и спустил трап. Это было в Ногинске – сияющем новыми деревянными домами поселке, где живут шахтеры, добывающие графит. Рудник небольшой, но графит здесь очень качественный. Все грузовые суда, которые возвращаются из Туры порожняком, останавливаются в Ногинске, чтобы заполнить трюмы графитом.
К концу девятнадцатого дня плавания мы увидели Туру. Больше двух тысяч километров прошли мы по сибирским рекам. Теперь я уже знал, что моя мечта побывать у кетов так и останется неосуществленной – на этот раз не хватит времени. Но рано или поздно я вернусь сюда, выбрав более удобное время года, и непременно встречусь с ними.
Мне довелось немало странствовать по Сибири, но ни в одной из прежних поездок я так остро не чувствовал масштабов этого края, как теперь, плывя по рекам. Бывало, проделаешь весь путь самолетом, опустишься в какой-нибудь глуши, побродишь с местными охотниками по тайге или тундре, поездишь на оленях или собаках, но никогда не увидишь таких просторов. Последнее время в мировой печати часто обсуждаются проблемы будущего. Причем многие боятся бурного роста населения, боятся, что через несколько десятков лет человечеству будет слишком тесно на нашей планете. Читая такие строки, испещренные столбцами цифр, поневоле начинаешь верить, что человеку и впрямь становится тесно на старушке земле. Однако, плывя по сибирским рекам, когда день и ночь видишь кругом только суровую, необжитую тайгу, когда целыми неделями не встречаешь человека и не видишь никаких следов его деятельности, проникаешься мыслью, что пройдет еще много десятилетий, а может, и целое столетие, пока человек освоит эти бескрайние просторы. Спустя десять – двадцать лет здесь наверняка вырастут новые города, но это будут лишь маленькие заплатки на одеянии великана. И тогда, через несколько десятков лет, мы будем говорить (вернее, говорить будут наши дети и внуки), что человеку предстоит освоить, прочно обжить этот богатый и необъятный край нашей планеты.
Ежегодно прибытие «Байкала» в Туру превращается в большой праздник. Я сказал бы, что этот праздник ничуть не меньше, чем, например, Новый год. Может быть, даже более волнующий, потому что Новый год приходит точно по часам, а «Байкал» – как когда, в зависимости от капризов всемогущей природы-матушки. И жители Туры с нетерпением ждут этого праздника, который, словно сама весна, несет обновление их земле. Точнее, это обновление людям приносят набитые доверху трюмы судов.
Все население Туры собралось на высоком берегу Тунгуски. Стар и млад, мужчины и женщины. Действительно, как большой праздник: все нарядны, в светлое небо взвиваются разноцветные ракеты, слышны песни, где-то гремит музыка. А над всем этим плывет белая полярная ночь, дыша каким-то спокойствием, задумчивостью, похожими на те, что исходят от гор или океанов, от всего вечного и бессмертного в природе. Окутанные этой белой ночью, мы спустились по трапу и сошли на землю эвенков.
1968
СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ
ПУТЕШЕСТВИЕ В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ
И снова – уже в который раз – я отправляюсь на Север. Опять волнуюсь и радуюсь, подгоняю время, словно именно там, на Севере, лежит моя «земля обетованная». Откуда эта тоска по далекому ледовому краю? Признаться, я и сам не знаю. Каждый год меня тянет на Север, как тянет туда перелетных птиц – улетят по осени за тысячи верст в теплые края, но весной обязательно вернутся на родину, на Север. Они птицы, их гонит инстинкт. Все легко объясняется этим словом – инстинкт. Но есть другое слово – Р о д и н а. И мы понимаем птиц, хотя до сих пор не сумели разгадать, каким образом наши крылатые друзья отыскивают путь, отчего никогда не сбиваются с дороги, всегда находят родное гнездо.
Но у меня-то откуда такая тоска по Северу? Право, не знаю… Можно, конечно, попытаться объяснить эту тягу словами, сказать, что на Север меня влечет суровая природа, требующая на каждом шагу настоящего мужества, что жители Севера сохранили столько замечательных человеческих черт, которые мы, увы, успели растерять… Как будто все верно… И все-таки… Человек в чем-то похож на птицу. Боюсь, что сходство это не определить словами, его можно только почувствовать. Да и то – лишь интуитивно…
Тайга. Бескрайняя тайга. До самого горизонта. С утра до вечера бежит за окном вагона зубчатая стена тайги. От мелькания бесчисленных стволов рябит в глазах, мысли становятся ленивыми, неповоротливыми, как птицы с подрезанными крыльями.
Но я продолжаю смотреть в окно. Ели в этих местах высокие и стройные, точно кипарисы, вершины-иглы вонзаются в низкое, серое северное небо. Километрами тянется не тронутая ни человеком, ни зверем снежная целина. Приходится щуриться, глядя на нее; глаза слезятся от ослепительной белизны. Одинокие домики, утонувшие в сугробах. Мысленно приветствую их обитателей. А то вдруг поселок вынырнет из-за деревьев; ленты дыма над трубами взвились в небо и застыли. Время от времени мимо окна с грохотом проносится товарный поезд. Груз всегда один и тот же – уголь и лес. На полустанках мы тоже нагоняем составы с углем и лесом. Уголь и лес. Днем и ночью – уголь и лес. Наши проводники на любой станции имеют возможность пополнить запасы угля. В вагоне натоплено так, что пассажиры ходят в одних рубашках.
Устроившись на верхней полке, я смотрю в окно и все не решаюсь спуститься вниз, хоть и отлежал уже все бока. Спуститься – значит принять участие в разговоре, который не прекращается сегодня в купе с самого утра, с того момента, как у нас появился четвертый пассажир – молодой красивый парень, милиционер. Едва устроившись и отогревшись, он поделился с попутчиками своей бедой – дружил с девушкой, и не просто дружил, а, можно сказать, считал ее в душе своей женой, и вдруг письмо: его любимая в тюрьме. Едет сейчас туда, к ней. Начальство отпустило на неделю. Суда еще не было. Поехал, потому что должен знать правду. Посадили ее за растрату. Она продавщицей работала. Растрата не так чтобы уж очень большая, но и не маленькая – около двух тысяч рублей. Вот тут и думай что хочешь… Как быть?..
– Сколько вам лет?
– Двадцать пятый.
– Двадцать четыре года! Вся жизнь впереди! Так неужели стоит из-за какой-то, извините за выражение, портить свое будущее?
С минуту в купе стоит тишина.
– Вы любите ее? – Это уже третий пассажир. Голос у него скрипучий, как колодезный журавель, и хриплый, очевидно, от давней простуды.
– Люблю.
– Вот и поступайте, как велит совесть. И никто вам ничего тут не присоветует, поверьте мне.
– Ерунда! Парень молодой, еще столько женщин встретит на своем пути! И к совести его взывать нечего – ей совесть позволила присваивать государственные деньги. Небось знала, чем все это пахнет. Две тысячи в один день не расходуют. Да и за месяц тоже. Выходит, все это давно началось, и она вас сознательно обманывала. Сама тратила деньги, а от вас скрывала.
– А может, вы знали? – скрипит простуженный, голос.
– Нет, честное слово, не знал.
– Остается выяснить только одно: с какой целью обманывала.
– Пишет, что скрывала от меня, потому что боялась потерять. Думала, брошу, если узнаю.
– Конечно! Что ей остается говорить!
– Вполне может быть, что ей стыдно было открыться, – замечает простуженный. – И отчего обязательно не верить человеку?
– Да верьте себе на здоровье! Блажен, кто верует. Шутка сказать – две тысячи! Предположим, что вы действительно ничего не знали и ни единым рублем не попользовались. Тогда куда же она девала деньги? Тряпки покупала? А может, с другими прогуляла?
– Не знаю.
– То-то и оно.
– Для того ведь и еду, чтобы все выяснить.
– Только для того, чтобы выяснить? – спрашивает простуженный.
– Ну, само собой, и помочь.
– Это каким же образом?
– Внесу деньги.
– Ого!
– Знакомые обещают одолжить.
– Дороговато обойдется вам это удовольствие!
– Деньги в жизни не главное, – скрипит простуженный. – Можно задать вам один вопрос?
– Пожалуйста, – поспешно отвечает милиционер.
– Почему хотите покрыть ее растрату? Только потому, что любите?
– Не только… Если она действовала не по своей воле…
– Вот именно! Я вас понимаю.
– Чего уж тут не понять! Хорошенькая история – блюститель общественного порядка собирается взять под защиту и спасти от заслуженного наказания расхитительницу общественного имущества. На месте вашего начальства я поставил бы против вашей фамилии крестик. Очень значительный крестик, дорогой товарищ! Такое благодушие, и по отношению к кому?! Может, вы боитесь, что другой такой не найдете? Да вы посмотрите на себя в зеркало! Бабы сами на шею вешаться будут.
– Вы циник.
– Ну что ж, если я циник, можем вообще прекратить этот разговор. По-моему, лучше быть циником, чем святошей. – Помолчав, тот же голос продолжает: – Выдумки все. Иллюзии. Знаете, дорогой товарищ, отчего распадаются семьи?
– Разные причины бывают.
– А главная? Не знаете? Так я вам скажу. У нас у всех слишком много этих иллюзий, не желаем мы понять той простой истины, что каждый рождается сам по себе и так же сам по себе умирает.
– Но живет-то не сам по себе.
– Вот тут-то оно и начинается. Не желаем мы согласиться со своим одиночеством: ищем себе друга или там подругу, которые якобы могут нас понять. Однако время проходит, и уже становится ясно, что никуда ты от своего одиночества не убежал. А что самое глупое – так это то, что и тут мы продолжаем питать иллюзию: это, дескать, была ошибка, но если сделать правильный выбор… Чушь! Чепуха! Человек живет и умирает в одиночку.
– А вы бы хотели, чтобы за вас умер кто-нибудь другой? – не без иронии спрашивает простуженный. – Может, вам, чтобы не чувствовать себя одиноким, нужна компания, когда будете покидать этот мир? – И после долгой паузы: – Поступайте по совести. Вот вам мой совет.
Стужа за окном лютая – мороз и ветер. На станции проводник бегом отправляется к термометру и, вернувшись, сообщает:
– Сорок восемь. Плюс ветер – восемнадцать метров в секунду.
Сорок восемь да восемнадцать – итого шестьдесят тесть. Каждый метр скорости ветра равен одному градусу мороза.
За окном давно уже не видно высоких могучих деревьев. Тайга сначала поредела, расступилась, а потом окончательно уступила место тундре – ни деревца, ни кустика.
Среди ночи поезд останавливается на конечной станции – Лабытнанги. Дальше ехать некуда. Вернее, дальше нет железной дороги. Упершись в левый берег Оби, колея кончается. А мне нужно на противоположный берег, в Салехард. Восемнадцать километров через Обь.
Вездеход напоминает танкетку – тупорылый, с широкими гусеницами, борта и кабина окованы металлом.
Осмотрев меня с головы до ног, водитель заметил:
– Холодно будет.
Будет! Мне уже достаточно холодно. Вся моя одежда – полуботинки, костюм и пальто. Я нарочно но взял с собой шубу, по опыту знал, что она тут мало поможет, а тащить в такую даль лишнюю тяжесть не хотелось.
Вездеход гудит и рычит, передвигаясь по устланному снегом льду Оби, а водитель пугает меня рассказами один другого страшней. По его словам выходит, что на Севере человеку расстаться с жизнью легче легкого, особенно если он в такой вот одежонке, как я.
– С Севером шутки плохи, тут и в шубе мороз не пощадит. Вот, не так давно, шел из Лабытнанги в Салехард пассажирский автобус. Как раз по этой самой дороге. И пожалуйста, испортилось что-то, прекратилась подача бензина. Водитель попытался исправить, но, конечно, в ту же минуту руки обморозил: в варежках-то не сделаешь ничего, а голые руки, да еще бензином облитые, в момент обжигает. (Упаси бог делать что-нибудь в такой мороз голыми руками, да если еще в бензине!) До Салехарда им километров пять оставалось. Что делать? Решили идти пешком. А тут, как на грех, пурга. Так ни один и не дошел до дому.
Я начинаю с тревогой прислушиваться к рычанию нашего мотора.
А холодно действительно ужасно. Я топаю ногами, жмусь, ежусь, но все это нисколько не помогает, мороз упрямо лезет под рубаху.
Водитель, не выключая мотора, тормозит и достает из кармана плоскую флягу.
– Спирт.
– Чистый?
– Да.
– Спасибо, но я не смогу…
– Разбавьте снегом. – Он прыгает вниз и протягивает мне снег на перчатке.
Напиток обжигает и сушит рот, нёбо, огнем разливается по всему телу. Мороз отступает, исчезает совершенно, словно вдруг наступила оттепель.
Наконец наш вездеход карабкается на крутой обский берег и с грохотом катит по спящим улицам деревянного городка. Горят фонари, окутанные густым, из сверкающих кристаллов, туманом.
В гостинице мест нет. Ни одной свободной койки. Нет даже раскладушки, которую можно было бы поставить в коридоре.
Выхожу на улицу. Город спит. Где-то лопнуло от мороза дерево. Звук такой громкий, что, кажется, весь город должен проснуться. Нет. Все тихо, спокойно. Я замечаю свет в чьем-то окне. Иду по скрипящему снегу к этому бодрствующему в ночи окну. Подымаюсь на крыльцо, потоптавшись и решившись наконец, стучу в дверь.
– Кто там?
– Свои. – Я знаю, это волшебное слово.
Дверь отворяется.
Небольшая жарко натопленная комнатушка. Только теперь я чувствую, до чего окоченел: зубы стучат, губы отказываются произносить членораздельные звуки, все тело колотит дрожь.
– Оставайтесь, ночуйте, – говорит хозяин, выслушав мой рассказ. – А утром найдете, кого вам нужно. Спирту бы вам сейчас глотнуть, – добавляет он, – да нету у меня. Ну ничего, чаю вскипячу, отогреетесь.
Он принимается стелить мне. Набросав на пол груду шкур, покрывает их свежей простыней.
– Ложитесь. Я вам принесу чаю погорячей. Так-то…
Утром я благодарю за ночлег и ухожу.
Хотя до окружного комитета партии пройти нужно метров триста, не больше, я не в силах преодолеть это расстояние: уже через минуту мороз заставляет заскочить в какой-то дом. В коридоре тепло. Только тут я вспоминаю, что не спросил ни имени, ни фамилии человека, который приютил меня на ночь. Но, может быть, и ни к чему мне знать его фамилию? Пусть он останется для меня просто жителем Салехарда. Просто человеком, что впустил и обогрел приезжего. Так я и запомню эту первую ночь за Полярным кругом: дверь, гостеприимно распахнувшуюся на мой стук, жарко натопленную комнату… Так и буду говорить: хорошие люди живут в этом городе!
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —
Однажды весной – какой далекой кажется теперь эта весна! – мы с приятелем скитались по лесистой Дзукии и ловили в речушках форель. Под вечер заходили в ближайшую деревню, стучали в избу, какая приглянется, и на вопрос хозяев отзывались: «Свои». Это слово обладает магической силой, перед ним открываются все двери.
Провести бы такой опыт: пройти в полночь по городу и, останавливаясь возле каждой квартиры, попроситься на ночлег. Интересно, сколько дверей откроется, чтобы впустить случайного гостя?
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – —
Бывают дни, когда все происходящее становится похожим на сон. Я замечал, что особенно часто такое ощущение возникает в дороге. Сменяют друг друга города и селения, сотни и тысячи километров остаются позади, встречаешься с множеством самых разных людей и, едва успев познакомиться, уже расстаешься. Лица, строения, пейзажи – все смешивается, словно в калейдоскопе. Исчезают привычные понятия времени и пространства, и вдруг наступает момент, когда начинаешь воспринимать жизнь как нечто нереальное, напоминающее сновидение…
Я стою в пустом коридоре и спрашиваю себя: отчего я здесь? Как я тут очутился?
Это странное ощущение не покидает меня и в кабинете Сергея Прохоренко, секретаря комитета партии Ямало-Ненецкого национального округа.
Поглядев на меня, Сергей рассудительно замечает:
– Прежде всего нужно одеться.
Он звонит кому-то но телефону, и через четверть часа я становлюсь обладателем чулок из тончайшего меха, меховых брюк, унтов из собачьей шкуры и, наконец, огромной теплой шубы – малицы. А еще через полчаса, облаченный в эти роскошные одежды, я сажусь в самолет, который тут же подымается в воздух и берет курс на северо-восток.
Наверно, всякий, кому приходилось летать на современных реактивных лайнерах, невольно сравнивал расстилавшиеся внизу облачные просторы с заснеженными долинами и холмами. Для меня эта картина, открывающаяся за иллюминаторами различных «ТУ», стала настолько привычной, что и теперь мне все кажется: стоит нашему самолету нырнуть в белые сугробы, проплывающие под крылом, и они расступятся, а за ними откроется зеленая земля, по которой ходят люди, на которой растут деревья и стоят дома. Но вот из-за горизонта выползает контур замерзшей реки, вот уже видны нагроможденные по берегам торосы. Обманчивое впечатление исчезает. Приходится смириться с тем, что эта пустынная снежная равнина внизу и есть единственная настоящая северная земля. Здесь ее еще освещает солнце, но скоро мы пересечем ту черту, за которой оно не появляется всю зиму. На Гыданском полуострове, куда мы летим, полярная ночь.
