Текст книги "Тень на обороте"

Автор книги: Юлия Сергачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

– При чем тут течения… Мой сторож всегда при мне.

– Отговорка.

– Хороша отговорка, способная выжечь из меня душу. Ну, или то, что у меня там вместо души.

– Не бери на себя больше, чем следует, – проворчал дракон. – Душа у тебя есть, коли ты человек.

– Ну, а всякая душа обременена телом. Которое очень не любит, когда ему причиняют боль. А вот тут счетчик дозволенной свободы! – жестом ювелира, демонстрирующего фальшивку, я небрежно подцепил большим пальцем цепочку, висевшую на шее, и оттянул ее в сторону, выдергивая из ворота рубашки черный амулет. Достаточно длинная цепочка позволяла амулету свободно скользить вокруг шеи, но снять ее было невозможно. Все звенья представляли собой единое целое.

– Экая безделушка, – неопределенно процедил дракон.

Я невольно содрогнулся. С могуществом этой «безделушки» я свыкся, но не помнить о ее силе не мог.

– Тогда вот это… – Я вытянул руки, высвобождая запястья из рукавов. На каждом из них болталось по свободному металлическому браслету из неяркого металла. Браслеты покрывали неброские узоры, родственные тем, что были на амулете. А также тем, что уродовали мою собственную кожу. На сгибах запястий, на внешней и внутренней стороне каждого темнело замысловатое клеймо. – На мне железа больше, чем на иных галерных рабах… – пробормотал я.

– Лукавишь, – твердо возразил дракон. – И это для тебя не препятствие.

Я пожал плечами, наблюдая, как вдали закипает молочная дымка, все активнее заполняя небесную лазурь, распухая и переваливаясь через кромку горизонта. Кое-где безмятежная синь уже подернулась белесыми стрелками облаков.

– Не препятствие, – подтвердил я после паузы неохотно. – Предупреждение. Символ.

– Символ покорности, хочешь ты сказать?

– Символ соблюдения правил игры. Мирный договор.

– Метка, дозволяющая тебе жить в клетке? Ошейник для хищника?

– Я могу его уничтожить, – я сомкнул ладонь вокруг амулета. Тот немедленно нагрелся, почуяв гипотетическую угрозу. – Но это будет равносильно объявлению открытой войны всему миру. Я против всех.

– Ты боишься?

Я почувствовал, как дернулся уголок рта. Но отозвался безразлично:

– Я не хочу.

– Не понимаю. Ты можешь уйти, но не уходишь. Привык? Не желаешь перемен?

– Бежать… – обозначил я все вышесказанное одним словом. Двусмысленным, надо заметить. – Куда и зачем? Во-первых, на меня объявят охоту, что не слишком приятно. Всю жизнь скрываться по темным углам? А во-вторых… Здесь я знаю, кто я такой. А там? На что гожусь я там, за периметром? Что если нет во мне никакой скрытой силы? Я даже плохо представляю себе, чем мог бы там зарабатывать на жизнь.

– Не узнаешь, пока не попробуешь.

– Цена великовата за, возможно, бесплодную попытку. И второго шанса не будет.

– Что-то ты не договариваешь. Если бы я слышал в твоих словах страх перед неопределенностью, нашим беседам давно пришел бы конец. Но я не чую его.

– Я не боюсь.

– Ложь, – бесцеремонно констатировал дракон. – Ты не страшишься неопределенности. Но какой-то страх живет в тебе. Чего ты боишься?

Мгновение я молчал, колеблясь. Потом повторил с упорством:

– Не знаю.

– Ждешь, когда обстоятельства сыграют свою роль и заставят тебя сделать хоть что-то? Но это не смелость, это отчаяние слабого существа, загнанного в угол. Позорно уподобиться крысе в щели.

Я снова неопределенно пожал плечами.

– Ты никак хочешь меня спровоцировать? Ради чего? Ради исполнения мифического «предназначения Оборотней»? По всеобщему мнению единственное предназначение Оборотней – истязать и изощренно убивать простых смертных.

– Возможно, у них было иное предназначение, которое оправдывало их существование. Даже в той ипостаси, в которой они заслужили репутацию чудовищ.

– Возможно, – вынужден был признать я. – Но все, что написано самими Оборотнями, уничтожено. А очевидцы врут… Хотя ты должен помнить.

– Я? – искренне удивился дракон.

– В фамильных хрониках мне попадалась странная фраза – «в драконе путь». Или нет, не так… Что-то вроде «ответ в памяти дракона»… или «в мыслях»? – Я задумался.

– Ответ на что?

– Может, не ответ, а «знание». Или «разгадка». Текст был написан основными рунами, а они коварны и многозначны.

– Хочешь сказать, что они имели в виду именно меня? С чего бы?

– Допустим с того, что ты жил по соседству. Кроме того, кого мне спрашивать, если не тебя? Ты самый древний дракон нашего мира.

– С самой короткой памятью.

– У всех свои недостатки. У тебя – короткая память. У меня – короткая цепь.

– Не понимаю я вас… людей. Возможно, я ошибся в тебе именно поэтому. Возможно то, что я принимаю за силу Оборотней, в тебе переродилось в рабское терпение? Способность переносить унижения свойственна не только силе, но и слабости.

Я невольно засмеялся.

– Драконы вообще всегда плохо понимали людей. Стремились в первую очередь действовать. Вот потому-то теперь драконов не осталось, а люди владеют миром.

Теперь настала очередь дракона беззвучно ухмыляться. Возражать он не стал, но молвил с затаенной тоской:

– По мне так лучше было бы пройтись один раз над сушей и волнами, расправив крылья, обгоняя ветер… Крича огнем, чтобы все эти земли вскипели, словно вода, а вода изошла паром. Пусть ждет меня гибель. Один раз встать на крыло и свершить предназначение! Выжечь все до основ и, возможно, начать заново.

– Это безумие, – я прижал ладонь к кровоточащей на щеке царапине. Бурые мазки на пальцах сразу же запеклись от палящего солнца.

– Кто из нас больший безумец – это еще вопрос. Сидишь тут и разговариваешь с пыльными древними костями! – проворчал сварливо дракон.

Я снова хмыкнул и покосился влево, в сторону черного зева пещеры, где покоился костяк исполинской рептилии. Заостренный гребень вдоль хребта занесло песком. Возле окаменевшего черепа светлеют фрагменты позвоночника, лап, крыльев. Хвост дракона и часть тела уходили в пещеру.

Тот, с кем я разговаривал, был всего лишь тенью дракона. А у теней память избирательная.

А может, он прав? И нет никакого дракона вовсе. Есть только окаменелые от древности кости и сумасшедший человек, который беседует с ними время от времени?

* * *

…Если взглянуть сверху, с самой высокой в здешних краях точки, то есть с донжона Черноскала, то можно увидеть, что за ожерельем бывших драконьих гнезд начинается нейтральная полоса. Там даже вода меняет свой цвет. Крошечный, как соринка островок, случайно затесался в запретную зону.

Сам Барьер вокруг Черноскала незрим и бесплотен, но при этом прославлен на всю Империю. Еще бы! Он отделяет праведный мир от единственного, всеми признанного монстра – от Оборотня. От меня, то есть.

Однако со времен древних войн количество героев, желающих прикончить чудовище и тем самым оказать услугу себе или человечеству, значительно превысило число поползновений самого чудовища причинить вред окружающим. Так что знаменитый магический Барьер служит защитой как раз Черноскалу.

Еще дальше в хорошую погоду можно рассмотреть вытянутую с запада на восток стайку Рыбацких островов. Все, что осталось от когда-то могущественного королевства, безвозвратно ушедшего под воду. Зато теперь на островах строили неплохие лодки. Как раз такую и прибило однажды к берегу Драконьего логова.

…Вытащив лодку из-под каменного карниза, я с огорчением обнаружил, что непогода успела изрядно потрепать ее, несмотря на чары, которые стоили мне, между прочим, целой прорвы обезболивающего. Любую волшбу здесь разъедает охранный Барьер.

Поморщившись, я столкнул суденышко на воду. Лодка, склеенная из крупных чешуй царской рыбы, закачалась, задирая нос. А что? Вполне даже можно плыть. Лодка, словно старая кляча, крякнула и осела, принимая мой вес, но, поколебавшись, заняла устойчивое положение и, повинуясь движению весел, смиренно отправилась в путь.

– Негоже… представителю… великого… магического… рода… – бормотал я, налегая на рассохшиеся весла, – пользоваться… таким… хламом! – с чувством выдохнул я, когда лопасть правого весла с треском разломилась.

Обернуться, что ли, драконом? И вскипятить волны, как предлагала драконья Тень.

Вполголоса (в силу издержек хорошего воспитания), зато с воодушевлением ругаясь, я сложил обломки весла и стянул их, краем глаза наблюдая, как все активнее мутнеет вода вокруг лодки, закручиваясь белыми бурунами. И ощущая, как разогреваются амулет и оба браслета на запястьях.

– Не суетитесь, – процедил я сквозь зубы. – Всего лишь пара стежков! Никакой угрозы мировому порядку… – и зашипел, роняя наспех починенное весло в лодку, а руки по локоть окуная в волны в тщетной надежде остудить раскалившиеся побрякушки. Я бы и голову туда сунул по плечи, но уж очень мерзко.

Бурление вокруг лодки усилилось. Казалось, я опустил руки не воду, а в корзину с плотным клубком живых змей. Только, что зубы не вонзают… Обычно неощутимые, заговоренные живые течения, обитающие в нейтральной зоне вокруг Барьера, приходили в неистовство, стоило им почуять чужеродную магию.

Лодка опасно колыхалась – ее хлипкое дно то и дело бесцеремонно поддевали. В одной из поднявшихся над поверхностью водяных плетей ошалело билась плененная рыбка.

– Спокойно! – призвал я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Уже все!

Отремонтированное весло скрипнуло, отгребая вялое копошение оживших течений, быстро распадавшихся на безвольно пузырящиеся токи. В иные времена ожившие течения, подчиняясь воле магов, сминали целые флотилии, словно бумажные игрушки. А сейчас вряд ли кому-то под силу пробудить и поднять со дна темных, могучих, свитых из тысяч струй гигантов.

К счастью, наверное.

…Но на сушу я выбрался с явным облегчением.

* * *

Крошечный островок зеленел с безумным неестественным расточительством. Однако стоило сделать несколько шагов по темной земле, утопая в податливой траве, вдохнуть тяжелый от благоухания воздух… Как немедленно становилось не по себе. Не зря остров прозвали Поганым. Здешняя земля была щедро намешана с кровью и золой. Даже солнце на этом острове казалось неприятно ярким, жирным, и поливало словно раскаленным маслом, оставляя на листьях сальные блики.

Стоп! Дальше ни шагу. Иначе амулет прожжет новое клеймо в моей и без того неоднократно подпаленной шкуре. По мнению амулета мы уже забрались достаточно далеко, а его чутью я доверял значительно больше, чем собственным ощущениям.

Кажется, сюда… Кустарник, усеянный шипами длиной с палец, плотоядно раскрыл объятия. Ну, кто б сомневался – если мне туда, то непременно будут колючки! Вздохнув, я побрел через заросли, отмахивась от насекомых.

Говорят, где-то в этих дебрях обитал даже свырт.

– …да не-е, сказки это! – эхом отозвался незнакомый, по-мальчишечьи ломкий голос. – Свыртам живое мучение нужно, а тут только кости. Какая ему с этого жратва?

Опешив от неожиданности, я застыл, удерживая одной рукой только что отведенную со своего пути ветку (чтобы не зашелестела). Мимо, переговариваясь, топали два подростка.

Обычные такие, лет по шестнадцать, облаченные в куртки из крашеной рыбьей кожи и вооруженные рыбацкими же гарпунами. Гарпуны они наготове несли в руках, явно целясь наколоть что-нибудь. С перепугу.

– Да тут и без свырта жутко. Вот ни в жизнь бы сюда не полез, если бы ты, олух, баркас не угробил.

– Но я…

– Молчи уж! Гляди по сторонам, а то наскочишь! Старик говорил, что опасаться надо ловчих ям. Ну и за черту не переступать, а то… сам понимаешь, что будет.

Паренек помельче шумно втянул воздух, и истово кивнул, крепко стискивая свой гарпун.

– А верно говорят, что Оборотень там у себя в замке уже тыщу лет заговоренными цепями прикручен?

– Говорят, – неопределенно подтвердил высокий, опасливо обернувшись.

– Так чего ж другие говорят, что вроде является он на Поганом острове? Как ж это?

– Ну, колдун же! Мало ли чего они могут…

Например, выжидающе помалкивать, затаившись в десяти шагах. Тут не поспоришь – поведение типичное для колдунов и чудовищ.

Они прошли мимо, путаясь в разросшихся сорняках, и углубились в чащобу. За спинами болтались почти пустые, сдутые, как воздушные шары, рюкзаки. Объемистые, надо заметить.

Я перевел дыхание, когда они канули в зеленых зарослях. Никак охотники за сокровищами мертвых? Ты смотри до чего народ осмелел… Чтобы не сказать – обнаглел!

…В душном от благоухания эпифитов и влажном сумраке расселся остов разрушенной башни, звавшейся Перевернутой. Изъязвленная поверхность опор, державших почти рассыпавшийся остроконечный купол, стала неотличимой от древесной коры. Мох – изумрудный, светящийся в сумраке, свисал с уступов пышными фестонами.

За каменный козырек над входом уцепилась здоровенная тварь, напоминающая уродливую летучую мышь. Для Поганого острова ничего не бывает слишком крупным, но мышь – днем?

– Кыш! – велел я небрежно.

И удостоился недоброго, пристального взгляда круглых темных глазок. Тварь даже не пошевелилась. Похоже, не только люди обнаглели. А если вспомнить постыдный эпизод борьбы с растительностью на Черноскале…

Да что же это такое?

«Мышь» мерзко зашипела, с треском распахнула крылья и снялась с места, канув в листве. Лишь проводив ее взглядом, я шагнул в зев входного отверстия.

Как ни странно, сыростью под сводом не пахло. Пахло окалиной и горькой полынью. Стены сплошь покрывали отпечатки лиц и ладоней. Будто сотни пленников пытались выбраться наружу, протискиваясь сквозь камень, да не преуспели.

Теперь они слепо взирали на тьму, не вызывая страха. Слишком древние, чтобы интересоваться сегодняшним днем.

«… – Они кто? – спрашивала Никка замирающим шепотом.

– Жертвы.

– Оборотней?

– Людей.

– Как это?

– Их сюда приводили люди.

– Для Оборотней?

– Для того, чтобы Оборотни исполнили желания людей.

– Они так странно таращатся! – Никкино учащенное дыхание щекотало мне ухо. Глаза ее в сумраке блестели, как зеркальные игрушки – ярко, прозрачно. – Мы для них скучные?

– Скучные, – с готовностью подтверждал я. – Они тут такого навидались… Зачем им два влюбленных щенка?

– Ах, щенки? – азартно возмущалась Никка, приподнимаясь. И волосы ее, распушенные и освещенные солнцем, пробивающимся через щели в своде, сияли, словно огненная грива. – А если вот так…»

Сомневаюсь, что каменные глаза увидели нечто небывалое. Но для нас небывалым и новым было тогда все.

…Зеленоватый солнечный свет выстреливал из прорех, вымывая из сумрака обломки каменных чаш-светильников, мозаику на полу, отпечаток босой ноги в засохшей глине… Я мог бы накрыть его ладонью. У потомственной рыбачки Никки ступни маленькие, как у императорской дочери Ялирэли.

В дыры свода над головой запустил ветки подранник. Длинные пальцы растения, словно капли крови, усеяли мелкие алые ягоды, опутанные канителью прозрачной паутины.

Давно я здесь не был. С прошедшей весны? Нет, скорее с прошлой осени… А воздухе растворен запах прели и потревоженного дерна, словно люди только что ушли. Вот если закрыть глаза (я закрыл), то можно представить, что к невнятному шелесту листвы примешается легкий, тщетно сдерживаемый смех. И что тонкопалые ладошки накроют сверху веки…

«…– Привет!

– Почему так долго?

– Мы же только вчера…

– Все равно долго!..»

Ветер благодушно теребил листву. Перекликались птицы. По обнажившемуся запястью щекотно полз паук.

И все.

Зло и назойливо заворочалась боль над сердцем. Может, амулет не дает покоя, а может… Не глядя, я потянул руку вверх и содрал с подранника горсть ягод. Прожевал, морщась от горечи и чувствуя, как немеет язык. Через минуту боль растаяла, сменившись ватным оцепенением.

Как болеутоляющее плоды подранника, безусловно, годны, но вызывают паралич на несколько минут, а если слегка переборщить с дозой, так останешься окаменевшим навсегда. Да и от душевных ран ягоды не помогают.

* * *

…Стоило покинуть защиту каменного свода, как солнце, едва разбавленное зеленью крон, брызнуло в глаза, заставив снова жмуриться. Уже прошло пять лет, как мы встретились с Никкой и больше года, как расстались… Она уехала куда-то на север.

«Понимаешь, я не могу здесь больше…» – Что-то недоговоренное стояло в блестящих Никкиных глазах, как ледок на воде, не давая нырнуть в глубину души.

«Понимаю», – обронил тогда я как можно безучастнее, и во взгляде ее лед застыл, утрачивая хрупкую прозрачность.

«Если что-то пойдет не так, я вернусь весной домой, – в сторону сказала она. – В крайнем случае к исходу лета…»

– Что ж, – произнес я вслух, озадачиваясь новой интонацией в собственном голосе. – Ни весной, ни на исходе лета. Удачи тебе там, Никка.

Царапнуло странное чувство. Зависть к чужой свободе? Прикосновение к несбывшемуся? А все-таки она могла бы послать хотя бы весточку, что жива и невредима. Или она посылала, а я не… Я встрепенулся, хлопнув себя по лбу. Ну, конечно! Даже если Никка и возвращалась на остров, то не обязательно в развалины. Мне бы стоило спуститься к берегу. Туда, где она обычно причаливала на старой отцовской лодке!

…Так. Все-таки этот остров безобразно мал, – размышлял я через несколько минут, с отвращением наблюдая за уже знакомой парочкой, что-то увлеченно копающей на склоне. Обойти их было невозможно – справа и слева разросся угрожающе пышный терновник.

– …да нету здесь ничего! – недовольно ворчал долговязый, долбя почву попеременно гарпуном и лопаткой. – Зря мы сюда… Полдня потеряли, ничего не накопали.

– Ну как же! Шлем нашли, – второй пришелец продемонстрировал нечто смахивающее на мятый жестяной таз.

На человеческую голову вряд ли напялишь. Латы боевой черепахи?

– Толку с него – дырявый весь, – долговязый тоже не оценил находку. – Да и не стоит его брать. Все равно что мертвеца за собой тащить. Сказано же – или золото, или ничего. Проклято тут все.

– Так уж и ничего… На шлеме каменья хорошие. Может, Бун скостит часть долга, – мелкий старательно ковырял ножом краешек «таза».

– Ну да. За гнилую сеть с потопленного баркаса… Да нам таких каменьев знаешь сколько надо?

– А Збор говорил, что сам видел у Булдыги золотые монеты. И что тот хвастал, что дочка его, знает, где еще взять.

– Ну, мало ли чего он наплетет. Збор тоже, как Булдыга, глаза не продирает.

– Так ведь было у них золото! – меньший даже руками всплеснул, сыпанув земляное крошево с лезвия лопаты. – Не зря ж воры в Булдыгин дом залезли! Люди говорили, целый кошель забрали, полный до краев. Хотя, врут поди, – все же прибавил он с сожалением.

Отступив было назад, я остановился. В распахнутом зеве рюкзака, обмякшего чуть в стороне от занятых раскопками пришельцев, торчала оплетенная кожей фляга из рыбьего пузыря. Я машинально облизнул пересохшие губы.

– Сам-то Булдыга отродясь никуда из поселка не ходил, значит, верно говорил – дочка носила их с Поганого острова.

– Да кто ж спорит, на то и Никка. Она ж отчаянная. Да к тому же… – парень растянул рот в кривоватой улыбке. – Всем известно, как она золото здесь добывала! Нам такой цены чудовищу вовек не заплатить.

Хм-м… Между прочим засевшее в кустах общечеловеческое пугало вполне созрело для того, чтобы сдать оптом все сокровища острова за флягу несвежей воды.

– А правда, что она душу Ему продала? – спросил мелкий, даже не подозревая об открывающихся перспективах.

– Может, и душу… – нехотя буркнул собеседник. – А, может, еще чего. Но, уж будь уверен, Он теперь ее накрепко держит. До конца дней держать будет.

– А чего ж Он тогда позволил ей сбежать?

– Так, говорят, Он вроде как наигрался. А деваться ей теперь некуда.

Я встрепенулся, перестав сверлить взглядом флягу, в смутной надежде на самопроизвольную телепортацию сосуда поближе к моим зарослям. Что это они такое болтают?

– Так это… – между тем недоумевающее пробормотал меньшой. – С таким приданным, как у нее, хорошо бы жила. Замуж бы за кого вышла.

– Вот дурень! От нее ж шарахались, как от прокаженной. Кто ее возьмет, порченую? После… Вот ты сам бы взял?

– Красивая, – с мечтательной боязливостью отозвался младший. – Если скажет, где золото брала – взял бы. Не женой, но…

– А она тебе вместо золота ублюдка-кодуненка родит, – заржал старший, а потом вдруг разинул рот, пораженно вытаращившись мимо своего товарища.

На меня.

Я и сам не заметил, как оказался почти рядом с ними. Осознал, что стою возле отставленного поодаль рюкзака с той самой вожделенной флягой, но смотрю не на нее, а на ухмыляющийся рот мерзавца.

И при виде меня ухмылка с физиономии наглеца сползает, хотя и, на мой вкус, недостаточно быстро.

– Ты… ты кто? Здесь не…

Слишком неожиданно, верно? И слишком невероятно и при этом чересчур обыденно. И потому даже не ужасает поначалу. А напрасно! Второй еще только оборачивается с недоумением, но он ничего не успеет увидеть. Я позабочусь.

Солнце снова бьет наотмашь. Ослепительная вспышка распускается перед глазами.

…И мир переворачивается.

Выцветает, мрачнеет, обращаясь негативом самого себя. Небо опалесцирует. Океан стеклянисто колышется, исходя безмерной мощью. Белесые деревья светятся, подрагивая маревом почти прозрачных листьев. Запахи и звуки здесь размытые, разложенные на составные части и почти неузнаваемые. Словно пытаешься угадать знакомую мелодию, слыша ее задом наперед. Воздух мят, как хрустящая пленка. Дымчатая почва начинена очерками людей и нелюдей в истлевших доспехах…

Но я смотрю не на тех, кто покоится в земле, а на стоящих напротив.

Старший вскочил, угрожающе подняв гарпун. Хорошая реакция.

– Стоп!

Он покорно замирает. Смутная, будто выведенная алмазом на грязном стекле, фигура окутывается облаком бурых искр. Страх иглами рассеивается вокруг, и второй пришелец вздрагивает.

– Спокойно, – я не могу допустить, чтобы меньшой заразился паникой. Не хочется потом копаться в лохмотьях чужих чувств, как в ветоши.

Мелкий застывает, полуобернувшись.

Люди… Сгустки, клубки и узлы пульсирующих линий и пятен, тускло тлеющих в сумрачном мире оборотной стороны. Скопище коротких мыслей, примитивных инстинктов, блеклых, быстро гаснущих стремлений. Достаточно протянуть за пока еще трепыхающиеся кончики узора, чтобы два чужака никогда не вспомнили нашу встречу. Им спокойнее, и мне меньше хлопот…

Я поднял руку и тут же зашипел от боли. На шею и каждое запястье словно повесили по раскаленному мельничному жернову. Амулет и браслеты багрово засветились, ощетинившись лохматыми протуберанцами. Металлические кольца оттягивали руки, стараясь свести запястья друг с другом, и пламенные языки переплелись между собой, прочно как цепи.

Накатила волна холодного бешенства. Так просто сдаться? Не в этот раз… Цедя через зубы проклятия вперемешку с болезненным стенанием, я все-таки разогнулся, вошел в облако чужого страха, с усилием вытянул руки, схватив паутинистое, беззвучно лопающиеся волоконце, и смял его в кулаке.

Но тут… Парень, которого я вроде бы обездвижил, вдруг ринулся на меня с глухим, утробным ревом. Занес гарпун. Едва соображая от боли, я все же успел увернуться, шлепнувшись навзничь

– Стоять! – заорал я от неожиданности вслух.

«Волоконца» завибрировали, живо меняя узор. Нельзя противостоять приказу Оборотня. Марионетка не в силах пойти против воли кукловода!

Теперь уже я открыл в удивлении рот.

Нападавший покачнулся, ощеряясь. И словно расслоился. Одна часть замедлилась, но другая строптиво задергалась, силясь продолжить перфорацию Оборотня рыбацким гарпуном.

Проклятье! Да им управляет кто-то еще! Всего лишь мгновение было в моем распоряжение, чтобы задыхаясь от боли, вцепиться в податливое плетение доступных нитей и изо всех сил дернуть… По ощущениям было похоже, что в тряпичной кукле зашит стальной каркас. Чужая воля оказалась тверда и холодна, как железо. Наяву парень забился в конвульсиях. Если сознание и можно разделить незаметно, то тело на части делит только меч палача. Отнюдь не безболезненно.

От неистовой ярости амулета я едва мог дышать. Каждый глоток воздуха нес привкус крови и сопровождался огненной вспышкой в глазах. Но все же я попытался закогтить «стальной каркас» в невезучем парне.

Напрасно… Он растекся, будто ртуть – опасный, но уже не схватишь. И испарился. Чужая воля покинула «куклу». Уцелевшие нити подрагивали, бесцельно пульсируя в плоти реальности. По хорошему, их следовало свести и связать, выплетая новый узор. По плохому – выдрать с корнем.

Да повались ты… Я баюкал взбешенный амулет, уговаривая разрешить мне вдохнуть полной грудью. Несостоявшийся благодетель человечества, валялся на земле, суча ногами и запрокинув голову. Под челюстью, на шее расплывались черными кляксами мелкие точки-укусы. Вампир покусал? Или давешняя летучая мышь?

Я нехотя переключился на второго пришельца, сгорбившегося поодаль, так и не успевшего понять, что происходит. С этим проще… В плетении чужой сущности остались каверны там, где я коснулся их. Мелкие, легко загладятся, как след на воде.

А затем, не в силах больше выдерживать чудовищную боль, я опрокинулся назад, падая в свет и тепло обычного дня. И все-таки потерял сознание.

…Солнце старательно, с тщанием опрокидывало на меня щедрые ушаты сухого зноя; казалось, что еще немного – и я запекусь заживо.

Приоткрыв один глаз, я увидел прямо перед собой вожделенную флягу, торчащую из горловины чужого рюкзака, сцапал ее и, торопливо вывернув пробку, принялся глотать нагревшуюся, слегка пованивающую рыбой воду. Жаль, что мало.

Теперь можно и оглядеться.

Коротышка стоял на коленях, низко нагнув голову и, похоже, собирался блевать. Его напарник вяло копошился, загребая взрыхленную землю растопыренными пальцами, даже не замечая, как между ними вместе с комьями грязи проскальзывают заветные желтые кругляши.

– Вон! – негромко скомандовал я.

На это раз никаких неожиданностей.

Они оба дернулись, вскинулись – в ошалелых, светлых от страха глазах ни проблеска мысли – и метнулись прочь, оставив после себя острый запах мочи, растекшийся в горячем воздухе. И гарпун в траве.

Вряд ли они оба вообще поняли, что произошло. Провал в памяти успешно заполнит их воображение, густо замешанное на страхе перед Поганым островом.

Грубовато, – с неудовольствием подумал я, оценивая результат своих усилий, успешно улепетывавшие прямиком через терновник, – но попробуй добиться ювелирной точности, когда весь увешан раскаленным металлом.

Что такое произошло только что, а? Случайность? Может, парня и впрямь покусала какая-нибудь тварь, и он спятил? Но покусанные люди заражаются бешенством, а не обретают дополнительную волю, способную противостоять Оборотню.

Во втором брошенном рюкзаке фляги не оказалось. Надо думать, что владелец носил ее на поясе и уволок с собой. Увы.

Итак, на чем мы остановились до момента незапланированной обеими сторонами встречи?

* * *

Океанский прибой вылизывал скальные обломки, словно леденцы. Затесавшиеся в складках берега стволы деревьев поседели от морской соли и обросли лохмами спутанных бурых водорослей. Если здесь и бывал кто, то следов не оставил.

Я вернулся наверх, к месту недавней встречи с искателями сокровищ, собрал раскатившиеся по земле монеты с профилем давно сгинувшего правителя, ссыпал их в свою треснувшую флягу и вернулся к берегу, попытавшись пристроить увесистый сосуд на плавник. Нет, не удержит. Лучше по-другому…

Через полчаса я по-прежнему стоял на берегу, наблюдая, как течение целенаправленно уносит в сторону Рыбацких островов мою лодку, нагруженную флягой. Течение приручил я сам, выманив его из пограничной зоны, еще в тот год, когда мы встретились с Никкой.

Если Никка все же вернется, она обнаружит лодку в укромном месте.

Это, конечно, очень трогательно, – сварливо заметил внутренний голос. – Только как ты сам теперь доберешься до Черноскала? Вплавь?

Придется… Сейчас, конечно, вода не слишком теплая, но вполне терпимая. А плаваю я прекрасно.

Эх, жаль, что я так легкомысленно отправил прочь ту парочку пришельцев. У них можно было конфисковать лодку. Но теперь бедолаги, воодушевленные моим повелением, будут грести без остановки до самого дома, не мысля даже перевести дыхание.

Я прищурился, прикидывая расстояние, разулся и вошел в воду – Ух ты… Она холоднее, чем выглядит! – и уверенно поплыл в сторону темной туши Драконьего логова, сожалея разве что о том, что так и не удалось утолить жажду. Но до дома недалеко, потерплю… И еще потреплю. И еще.

Когда понял, что происходит что-то неладное, то поначалу даже не встревожился, греша на рассеянность. Приложил побольше усилий и стал грести быстрее. Не помогло. Драконье логово оставалось все таким же недосягаемым, как и раньше, словно я плыл, привязанный за веревку. Да что же это, а? Похоже на…

Осененный догадкой, я забарахтался. А что если обычно равнодушный к моей персоне Барьер внезапно обнаружил мое существование и гнал за границы нейтральной зоны?! Как постороннего!

Проклятый амулет разогревался. Не спасали даже холодные объятия волн… Заболели плечи. Пить хотелось неимоверно. Пару раз я уже успел хлебнуть горько-соленой морской воды.

Надо что-то предпринять, пока не поздно. Если меня выкинет за пределы разрешенной области – это смерть.

Стиснув зубы и приготовившись к двойному болезненному удару, я толкнул упругую плетенку течений перед собой, попытавшись пробить дыру. Металл оков тут же накалился. Зачарованная вода отреагировала, как разъяренный змеиный клубок – захлестнула, стиснула. Серая муть в глазах стала багровой.

Не утонул я только потому, что амулет на шее снова взорвался огнем, мигом вернувшей меня к реальности. Забарахтавшись, в несколько гребков я вернул утраченные позиции к точке относительного равновесия, пытаясь не поддаться панике. Соль разъедала ссадины. Цепенящий холод расползался по телу. И страх.

Поганый остров давно скрылся из виду. Вдалеке слева недосягаемо маячит острый клык Драконьего логова. Зато теперь отчетливо различим Черноскал. До него можно добраться, если хватит сил и…

«И» как раз и пугает. Что происходит? Что творится с Барьером? Что вообще сегодня за день такой?!

Стоп! Плескаясь в океане, я вряд ли найду решение этой загадки. Сейчас важнее просто выжить. Первая попытка не удалась. Попробуем еще. На этот раз по другому… Ох, доиграюсь я.

Реальность дрогнула и сместилась. Воздух и вода сделались зыбкими, как пласты мутного студня. Бесполезно пытаться проломить дорогу. Лучше разобрать отдельные волокна, если хватит выдержки. Вот здесь, вроде, полотно истончилось…

В извивающихся токах воды становятся заметны пронизывающие их темные, красноватые нити. Пахнет кровью – привкус тяжкий, густой… Сердце, бившееся учащенно, сдается и с каждым разом толкается все медленнее… Я тону. Все?

Нет!

Поверхность прямо надо мной мерцает. Задыхаясь, отплевывая горькую жидкость, я из последних сил тянусь к ней, раздирая плотные витки еще не развоплотившихся зачарованных течений. И прорываюсь в свет.

Слишком утомленный, чтобы даже радоваться, я опрокинулся на спину, на качающуюся воду и несколько минут таращился в небо, приходя в себя. Саднит глотка, ноют плечи и позвоночник, а до ближайшей земли еще плыть и плыть… Но сейчас это все безразлично.