Текст книги "Позволь ей уйти (СИ)"

Автор книги: Юлия Монакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

=53

С тех пор, как Павел с Дашей съездили в Питер на свидание, прошло почти три недели.

Расстались они тогда на неопределённой ноте – чудесная поездка, море положительных эмоций и прекрасных впечатлений, куча красивых ярких фотографий в телефоне, но… осадочек от последнего разговора так и остался. В общем-то, Павел не мог винить Дашу за её неуверенность. Она имела все основания в нём сомневаться, он и сам порядком запутался.

Нет, конечно, Артём ошибался, подозревая его в каких-то тайных романтических чувствах по отношению к боевой подруге Милке. Ничего подобного! Павел испытывал к ней дружескую любовь, сердечную привязанность и реальную нежность; он беспокоился за неё, по-настоящему сроднясь душой, точно с сестрой-близняшкой; он знал наперечёт все её слабости и страхи и без оглядки доверял ей свои, но… он не хотел быть её парнем. Уже не хотел.

Был такой момент – сразу после памятной новогодней ночи – когда ему вдруг ненадолго показалось, что… чёрт возьми, а почему бы и нет? И если бы тогда Мила хоть намекнула ему, что тоже не прочь… Сложно загадывать, как долго они продержались бы в качестве пары, но они могли как минимум попробовать. Однако Павел навсегда запомнил страх, который плескался в Милкиных глазах – страх и стыд за то, что они натворили, и постепенно и сам убедил себя в том, что перешагнуть было единственно верным решением в той ситуации. Забыть во имя спасения их многолетней дружбы.

Ему в принципе хватало секса, а также хватало присутствия Милы в его жизни (иногда даже с избытком), и всё продолжалось по-прежнему, почти как раньше: котлеты отдельно, мухи отдельно…

До тех пор, пока в его жизни не появилась Даша.

Павел часто задавал себе вопрос: что было бы, если бы они с Дашей переспали в тот же вечер? Ну хорошо, пусть не в самый первый раз, когда они познакомились в ресторане два года назад, а в день премьеры “Золушки” – сразу после банкета?..

Скорее всего, через несколько дней он забыл бы, как она выглядит и как её зовут, слишком заезженный сценарий. Однако Милка, сама того не желая, притащилась ночью к дверям его квартиры и уже во второй раз обломала Павлу с Дашей весь интим, после чего… возник интерес. Охотничий азарт, если хотите. “Как это, я – и вдруг не затащу эту глазастенькую в постель?!”

Поездка в Санкт-Петербург сблизила и одновременно снова отдалила их друг от друга, при этом секса так и не случилось, но теперь уже Павел чётко двигался к намеченной цели и отступать не собирался. Даша хранила вежливый нейтралитет после возвращения в Москву, не присылала ему сообщений и не звонила, но через пару дней отправила с курьером в театр свежий номер журнала “Dancing Russia”, где была напечатана её статья о премьере. Писала девочка умненько, искренне и живо – очевидно было, что она разбирается в теме, а не просто нахваталась верхов из википедии, и Павла это внезапно тронуло. Он позвонил ей вечером, чтобы поблагодарить за статью и… они неожиданно проболтали несколько часов подряд, словно и не было той неловкости после питерской поездки. У них нашлось море интересных обоим тем для разговора, и время пролетело незаметно. Впрочем, в обществе Даши ему с самого начала было приятно и легко, им не приходилось напряжённо молчать, мучительно выдумывая темы для беседы.

Постепенно стремление тупо переспать с юной журналисткой отступало перед другими желаниями: услышать её голос. Рассказать, как прошёл его день, и расспросить Дашу о том же самом. Внезапно приехать к университету и вытащить её на совместный обед в ближайшей кафешке. Позвать на прогулку по осеннему парку и сделать по Дашиной просьбе кучу её фотографий для соцсетей на фоне опавших листьев.

“Да ты никак влюбился, Паш?” – спросила его Милка. Он и сам не знал, потому что ему просто не с чем было сравнивать. Вернее, в академии ему нравилась одна девочка, но это было почти детское, наивное чувство, которое так ничем и не закончилось – девочку отчислили после седьмого класса. То же, что он испытывал к Миле… нет, это нельзя было назвать влюблённостью. Там было другое, более сложное и странное.

Понятно, что не всякая девушка смогла бы спокойно реагировать на постоянное присутствие в жизни Павла прицепа в виде Милы. Однако Даша, кажется, уже готова была с некоторыми оговорками это принять.

– Я, конечно, тот ещё доморощенный психолог, – заметила она однажды, когда они гуляли вдвоём на Чистых прудах, – но Мила с детства является тебе и матерью, и сестрой, и подругой одновременно. Именно поэтому тебе, наверное, кажется, что она – весь твой мир.

– Кажется, но только иногда, – вынужден был согласиться он. – Мир на самом деле куда более огромен и разнообразен. Есть ещё и балет, и друзья, и… и ты.

– Для меня действительно найдётся местечко? – пошутила она. Вместо ответа он остановился, притянул её к себе и без всяких лишних слов просто поцеловал.

Это был их первый настоящий поцелуй, и он оказался даже лучше, чем Павел себе представлял. Даша так доверчиво и нежно отвечала, что ему ещё долго не хотелось останавливаться.

До постели дело у них пока так и не дошло, но это не значило, что ему не нравилось проводить с Дашей время просто так. Рано или поздно всё у них получится, он в этом не сомневался. Вот только странноватое поведение Милки его настораживало. Если бы это не звучало так нелепо и нелогично, Павел предположил бы, что она ревнует. Ревность?! Смешно.

‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Скорее всего, Милка просто помечает территорию.

=54

– Я ушла! – донеслось из прихожей. – Счастливо оставаться. Закройтесь!

Павел развернул Дашу, всё ещё сидящую у него на коленях, лицом к себе и наконец поцеловал так, как давно хотел – не торопясь, смакуя и растягивая удовольствие. Даша пылко включилась в поцелуй, но через минуту опомнилась и прошептала:

– Надо, наверное, и правда дверь закрыть…

– Позже, – покачал головой он, снова притягивая Дашу к себе и касаясь лёгкими горячими поцелуями её шеи – сверху вниз.

– Кто-нибудь может войти, – слабея под его напором, отозвалась она.

– Тёма в Питер уехал до вторника. Никто не придёт, – добавил он со значением. Впереди был целый выходной, и они могли провести весь день только вдвоём – с утра до вечера. Ну, а если повезёт… то и до утра.

Несмотря на то, что они были полностью одеты, поза, в которой Даша сидела, оказалась весьма провокационной: оба находились лицом к лицу, тесно прижавшись друг к другу, её ноги обхватывали его поясницу, и это не на шутку заводило.

– Всё ещё не согрелась? – усмехнулся Павел, когда его ладони нырнули под её тонкий свитерок и принялись поглаживать спину, заставляя Дашу дрожать и прижиматься к нему ещё ближе. Дразнил, конечно – он прекрасно знал, что эта дрожь вызвана вовсе не холодом, и мурашки тоже не из-за того, что она мёрзнет. Пальцы нащупали застёжку бюстгальтера, аккуратно – чтобы не спугнуть – расстегнули её… и вот уже его руки касаются её груди, такой восхитительной на ощупь, жаль, что пока ещё скрытой под одеждой… Прикусив нижнюю губу, Даша издала короткий приглушённый стон, ещё крепче обхватывая его поясницу ногами, и это едва не лишило его рассудка. Павел снова нашёл губами её губы, на этот раз без хрупкой нежности – сильно, резко, напористо, до останавливающегося дыхания и бешено колотящегося сердца, до мучительно-сладкой тяжести в паху, и в этот самый момент, как гром среди ясного неба, прозвучало:

– Я телефон на столе забы… ой!

Оба – и Павел, и Даша – не сразу сообразили, на каком находятся свете. Вздрогнув, они оторвались друг от друга и ошеломлённо перевели взгляд на дверь кухни. Там стояла Милка, выглядевшая не менее шокированной, чем они сами. Лицо её полыхало всеми оттенками красного.

– Я… простите… – пробормотала она наконец дрогнувшим голосом. – Там не заперто было, я подумала, что… просто мобильник оставила… я правда не хотела… Ребят, у вас, между прочим, чайник выкипает, – добавила она уже нормальным тоном, постепенно приходя в себя.

Даша быстро соскользнула с коленей Павла и, подойдя к плите, торопливо выключила газ, а затем встала лицом к окну. Павел готов был поклясться, что она просто не хочет показывать Милке своё взволнованное лицо. Он и сам тщетно пытался справиться с волнением, смущением и досадой.

– Я же сказала вам: закройтесь, – иронично протянула Мила, явно вернувшаяся в своё привычное состояние. Павел готов был её придушить, хотя прекрасно понимал, что, по большому счёту, в случившемся нет её вины, она же не специально забыла телефон. Но… чёрт возьми! У неё на Дашу шестое чувство, что ли, всегда срабатывает? Ещё удивительно, что она не прикатила тогда в Питер. Так и до импотенции недалеко, твою ж мать!..

Мила бочком-бочком, по стеночке, просочилась мимо него к столу, схватила оставленный там мобильный и, сконфуженно потоптавшись на месте, сказала Даше в спину:

– Даш, прости. Мне очень жаль.

– Мне тоже, – отозвалась та, не оборачиваясь.

– Я через неделю замуж выхожу… – начала Мила нерешительно.

– Я в курсе. Поздравляю, – откликнулась Даша без всяких эмоций.

– Спасибо, но я о другом… В общем, приходи и ты тоже. И на регистрацию, и в ресторан.

Даша изумлённо обернулась.

– Я? – переспросила она недоверчиво. – Мне-то что делать на твоей свадьбе? Это… мероприятие для близких людей, семьи и друзей.

– Ну… – Милкины глаза лукаво блеснули. – Девушки Паши – по умолчанию мои друзья.

– Спасибо за приглашение, очень трогательно, – усмехнулась Даша. – Я подумаю.

=55

Москва, 2008 год

Не очень-то уютно было стоять в одних трусах навытяжку перед столом, за которым восседали чопорные тётки и не менее чопорные дядьки – наверняка, сплошь заслуженные и народные. Всех их объединяла уже знакомая Пашке балетная выправка и подтянутые – без капли лишнего веса – фигуры, возрастной же диапазон колебался примерно от сорока до бесконечности.

– Откуда ты приехал? – спросили его.

– Из Таганрога.

– Сколько тебе лет?

– Десять. Через два месяца будет одиннадцать, – уточнил он.

– Занимался раньше балетом, хореографией?

– Да.

– Где, как долго?

– В кружке при ДК Котлостроителей. Один год.

– Маловато… – строгая женщина в очках, сидящая по центру, поджала аккуратно накрашенные губы, подвинула ближе к себе листок с Пашкиным заявлением и быстро пробежала его глазами.

– Здесь написано, что твой педагог-хореограф – Ксения Хрусталёва. Это та самая Хрусталёва?

– Да, – с гордостью кивнул он, – Ксения Андреевна.

На него взглянули более заинтересованно.

– Ну давай, Паша… подними руку.

Он подчинился.

– Теперь упри обе руки в бока и приподнимись на цыпочки… Подними ногу… так, хорошо. Прыгать умеешь?

– Конечно, – подбоченился Пашка. – И жете, и кабриоль, и соте, и ассамбле!*

Приврал, конечно, отчаянно… приврал и сам струсил – а вдруг попросят прямо сейчас что-нибудь из этого изобразить?..

Члены комиссии переглянулись и прыснули.

– Ассамбле? Скажите на милость! Давай-ка продемонстрируй нам соте, дружок. Пятки и носки вместе. Под музыку.

Пашка выдохнул с облегчением, потому что соте был самым простым видом прыжков.

Пианистка заиграла что-то бодренькое, и Пашка пружинисто и легко, как теннисный мячик, заскакал по полу.

– Стоп. Теперь соте в первой позиции. Сможешь?

Он выполнил то, что они сказали, приземляясь уже не на сдвинутые, а на разведённые в разные стороны носки.

– Очень хорошо, Паша Калинин, – улыбнулась женщина в очках, и стало совершенно очевидно, что никакая она не строгая, а ужасно добрая и милая. – Посиди пока здесь, подожди немного.

Он уселся на низкую деревянную скамью в углу и принялся наблюдать, как проходят испытания другие мальчики из его пятёрки.

Забавный очкарик-канадец Шейл Хьюз также продемонстрировал прекрасную прыгучесть и ритмичность – Пашка видел, что все члены комиссии остались им довольны.

С кудрявым пацаном, которого звали Артём Нежданов, дело немного застопорилось.

– Тебе уже одиннадцать, верно? И в ноябре исполнится двенадцать?

– Ага, – кивнул он.

– Ты же понимаешь, что если пройдёшь – потеряешь год? Ты ведь уже отучился в пятом классе в своей общеобразовательной школе. Здесь тебе снова придётся пойти в пятый класс.

– Да, я знаю, – храбро подтвердил Артём. – Я согласен.

– Согласен он… – проворчал седой статный старик, бывший премьер Большого театра. – Ты занимался раньше хореографией?

– Нет, спортом. Лёгкой атлетикой.

– Оно и видно… ладно, давай посмотрим тебя.

После того, как все пять мальчиков были отсмотрены, их попросили удалиться и подождать в коридоре, пока комиссия будет совещаться и принимать решение.

– Блин, я с такта сбился во время прыжков, – переживал мелкий и шустрый Юлдашев, для которого это была уже вторая попытка поступления. – Так обидно! Музыка ещё была странная, я никак не мог под неё правильно подстроиться…

Наконец женщина в очках вышла и поманила их всех к себе.

– Что ж, ребята, – сказала она. – На первый тур приглашаются Калинин, Хьюз и Нежданов… с пометкой. Мы пока не очень в тебе уверены, Артём, – добавила она, – но дадим шанс показать себя завтра. А вот с Ромой Юлдашевым и Димой Муратовым мы, к сожалению, сегодня прощаемся…

Мальчишкам не пристало лить слёзы и мотать сопли на кулак, это в девчачьих группах во время отборов разыгрывались настоящие драмы и даже трагедии… и всё-таки оба вылетевших заметно сникли и повесили носы. Муратов побледнел так, что веснушки ещё резче стали выделяться на его расстроенном лице. Юлдашев только шмыгнул носом и через силу улыбнулся:

– Ну ничего… Главное – попытался.

У Пашки защемило сердце. С одной стороны, он готов был прыгать до потолка от радости, что прошёл. А с другой… так обидно было за пацанов!

Женщина раздала троим счастливчикам какие-то бумажки.

– Держите, это ваш пропуск в первый тур, с ним и придёте завтра. Только не потеряйте! Там указаны время, номер класса и что вам нужно будет подготовить. Удачи, мальчики!

___________________________

* Разные виды прыжков в балетной терминологии:

– жете (jete) – прыжок с одной ноги на другую;

– кабриоль (cabriole) – прыжок, при котором одна вытянутая нога в воздухе подбивает другую;

– соте (saute) – простой прыжок с двух ног на две;

– ассамбле (assemble) – прыжок с одной ноги на две, выполняется с собиранием ног вместе во время прыжка.

=56

Первый и второй туры поддались Пашке с лёту.

Он понимал, что праздновать ещё рано, самое сложное впереди, но всё равно не мог отказать себе в удовольствии порадоваться собственному успеху. Ксения Андреевна и Милка тоже страшно гордились им. Артём и Шейл, с которыми Пашка очень сблизился во время отборов, даже решили поначалу, что Хрусталёва – его бабушка, а Мила – сестрёнка.

“Сестрёнка” приезжала каждое утро и терпеливо дожидалась с пожилой балериной на улице, пока её друг проходил очередное вступительное испытание.

– Родители не возражают, что ты разъезжаешь одна по городу? – поинтересовался как-то у неё Пашка, но девчонка лишь беззаботно махнула рукой:

– Я им и не говорю. Они всё равно на работе, а тут ехать-то всего три остановки на метро.

Судя по всему, в Москве она уже отлично освоилась…

Любкина мать, до этого волком смотревшая на Хрусталёву и Пашку, моментально узнала и его подружку – ту самую воровку с рынка, в вине которой она была искренне убеждена. Однажды она даже громко и демонстративно заявила, стоя в толпе родителей, но обращаясь вроде бы в пространство, никому конкретно не адресуя свою реплику:

– Следите за своими вещами. Особенно за кошельками и телефонами… Тут детдомовские шастают.

Милка слегка изменилась в лице, но быстро справилась с собой и выразительно заметила, обращаясь непосредственно к Любкиной матери:

– А кое-кому не помешало бы следить за своими зенками.

Толстуха ошеломлённо уставилась на неё.

– Это ты мне, прости?.. Что ты сказала?

– За зенками, говорю, следи, – огрызнулась Милка. – Как бы не выцарапали.

Любкина мать задохнулась от возмущения:

– Ах ты… дрянь малолетняя! Хамка! Ты мне ещё угрожать будешь?! Да твоё место – в колонии для несовершеннолетних!

– Прекратите истерику, госпожа Вишнякова, – процедила Хрусталёва сквозь зубы, впервые обращаясь к ней лично.

– А вы что-то слишком загордились, Ксения Андреевна, – прошипела та в ответ. – Думаете, ваши связи помогут мальчишке поступить? Да только талант никакими связями не купишь…

– У вас ведь дочь тоже сюда поступает, – спокойно напомнила балерина. – Не лучший способ – начинать этот путь со скандалов… Не боитесь, что я подключу все свои “связи” и путь в академию будет закрыт для Любы навсегда?

Толстуха не на шутку струхнула – очевидно, такая мысль даже не приходила ей раньше в голову. Она ещё раз недобро зыркнула в сторону Милки и Хрусталёвой, но быстро угомонилась, что-то беззвучно шепча себе под нос.

Всё это Пашка узнал от подруги уже позже…

Кстати, Любка действительно демонстрировала неплохие успехи на отборочных турах. Несколько лет занятий в кружке у Хрусталёвой давали о себе знать, плюс невероятная целеустремлённость и огромное желание поступить. Пашка, в общем, ничего не имел против учёбы Любки в академии, вот только натыкаться взглядом каждое утро на самодовольную рожу её матери у дверей было по-прежнему неприятно.

Пожалуй, не меньше, чем за себя, Пашка переживал за Артёма и Шейла. С канадцем, впрочем, прогнозы выглядели вполне оптимистичными: у мальчика был безусловный талант. Что касается Нежданова, то было заметно, как нелегко ему это всё даётся.

– Ты сильный, прыгучий, очень красивый, но фигура при этом совсем спортивная, – откровенно заявляли ему педагоги. – Балет и спорт – всё-таки разные вещи. Ты весь напряжён, а надо быть расслабленным, изящным, тонким и нежным… Очень сложно будет тебя переучивать, если пройдёшь.

При этом сам Артём страстно мечтал поступить, он буквально-таки бредил учёбой в МХА!

– Как тебя из лёгкой атлетики в балет-то занесло? – полюбопытствовал Пашка после первого тура, который они оба удачно прошли, задорно станцевав полечку. Артём замялся на мгновение, но потом всё же нехотя буркнул:

– Я всегда хотел. С тех пор, как себя помню. У меня старшая сестра балерина… Она у нас в Калининграде в музыкальном театре танцует. Я на всех её спектаклях был по миллиону раз! Все балетные движения наизусть помню!

– А чего тогда в спорт ломанулся? – недоумевающе спросил Пашка.

Артём тяжко, совсем по-взрослому, вздохнул.

– Да отец против того, чтобы я балетом занимался. Это он меня в секцию лёгкой атлетики записал, меня даже не спрашивал. Говорил, что я должен вырасти мужиком, а не танцором в колготках. Он вообще против моего поступления. Я с ним поругался перед отъездом, даже не попрощался, когда уезжал… хорошо хоть, сестра с матерью поддержали.

Про последний тур ходили страшилки – одна ужаснее другой. Поступающие передавали эти легенды из уст в уста, но, впрочем, и без запугиваний всем было ясно, что самый жёсткий отсев происходит именно в финале.

Пашка не слишком волновался: в третьем туре нужно было станцевать импровизацию под незнакомую музыку, но на фантазию и вдохновение он никогда не жаловался, знал свои сильные и слабые стороны как танцовщик и умел выгодно подчеркнуть нужное.

​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Кто же мог предвидеть, что накануне последнего вступительного испытания Пашка не на шутку разболеется…

=57

Он почувствовал себя плохо вечером того же дня, когда благополучно преодолел второй тур. Собственно, ещё днём ему показалось, что он немного недомогает: побаливала голова – не критично, терпимо – и со страшной силой клонило в сон. Но Пашка не привык носиться со своими болячками и вообще редко хворал, что он – неженка какой-нибудь?

В академии он взбодрился: сыграли свою роль азарт и адреналин. А вот после завершения второго тура, когда мама Шейла (очаровательнейшая дружелюбная женщина) позвала всех новых приятелей своего сына в пиццерию, чтобы немножко отметить промежуточный успех, Пашка почувствовал странную слабость, вообще-то ему несвойственную.

В пиццерию, однако, он пойти согласился – тем более Хрусталёва не возражала. Помимо Ксении Андреевны с Пашкой и Милой, миссис Хьюз пригласила также Артёма с матерью и милую девочку Тоню Городецкую, которая тоже поступала вместе с ними в академию. За три дня Пашка успел заметить, что Артёму эта самая Тоня ужасно нравится, было в ней что-то бесконечно трогательное: белобрысенькая, ушастая, с чуть выступающими, как у кролика, верхними зубами. Их с Артёмом сближало ещё и общее спортивное прошлое: Тонечка подалась в балет прямиком после пяти лет занятий художественной гимнастикой.

В пиццерии женщины (Хьюз, Хрусталёва, Нежданова и Городецкая) тактично отсели за отдельный стол, чтобы не мешать ребятам веселиться, и вот тут-то Пашка осознал, что ни веселиться, ни есть ему совсем не хочется. Его вновь накрыли головная боль и тошнотворная слабость.

Милка оказалась единственным человеком в их компании, которой балет был абсолютно до лампочки. Конечно, она переживала за Пашку и надеялась вместе с ним на его успешное поступление, но это была исключительно дружеская солидарность. Плюс у неё имелся здесь свой корыстно-эгоистичный интерес: ведь если Пашка не поступит в этом году, ему придётся вернуться в Таганрог как минимум до следующего лета… а она не собиралась с ним расставаться, только-только заполучив обратно после мучительно долгой разлуки.

Впрочем, отсутствие интереса к балету ничуть не смущало Милку – она чувствовала себя в компании ребят абсолютно свободно и раскованно, и они охотно приняли её в свой круг. Ну а как иначе? Ведь Пашка любит эту девчонку, как родную сестру…

Пашка безучастно сидел вместе со всеми за столом, кивал и улыбался не в такт, чтобы не портить остальным настроение своим кислым видом, а сам мечтал только об одном – поскорее добраться до кровати. Теперь у него болели ещё и мышцы, вдобавок першило в горле и начали слезиться глаза.

Он вдруг заметил, что Милка как-то чересчур любезничает с Шейлом: они сидели рядом, весело переговаривались на адской смеси русского и английского и то и дело принимались заговорщически хихикать. Артём увлечённо ворковал с Тонечкой, взрослые за соседним столом были заняты своими скучными непонятными разговорами, а Пашка… Пашка словно оказался лишней деталькой в этом пазле.

Но он чувствовал себя сейчас так плохо, что у него даже не было сил возмущаться и протестовать, хотя поведение Шейла, конечно, выходило за всякие рамки приличий. Вот ведь гад! А ещё в друзья набивался, сволочь такая…

Утром он не услышал звонка будильника, хотя обычно все эти дни подскакивал на кровати с первым же звуком. Хрусталёва пришла его будить, но он мычал что-то невразумительное, не в силах оторвать голову от подушки. Ксения Андреевна положила тонкую сухую ладонь на его лоб и ахнула:

– Да ты весь горишь, Паша! Лена, иди сюда! – испуганно позвала она Заболоцкую. – У нас ЧП!

– Простудился. Наверное, в академии вирус подцепил, – констатировала хозяйка квартиры, едва взглянув на Пашку, и невозмутимо направилась за градусником. – Немудрено – такая толпа детей, все друг на друга кашляют, чихают…

Словно в подтверждение её слов Пашка оглушительно чихнул.

Он безучастно и безвольно дал померить себе температуру. Ртутный столбик резво покатился вверх и остановился на отметке тридцать девять.

– Что же теперь делать? – растерялась Хрусталёва. – Сегодня последний тур… Дойти почти до победного конца и в итоге так глупо упустить свой шанс! Бедный, бедный ребёнок, как он расстроится… Впрочем, ладно, – она попыталась взять себя в руки, – здоровье важнее всего. Лена, может, позвонишь в “скорую”?

– Так, не паникуй, подруга, – строго осадила её Заболоцкая. – Подожди сдаваться. Давай-ка попробуем привести твоего пацана в чувство своими силами… Ну глупо же, ты сама говоришь – глупо упускать последний шанс!

– Ты что? – поразилась Ксения Андреевна. – Хочешь, чтобы я отправила больного мальчишку на экзамен?! Да я никогда в жизни себе этого не прощу. И как ему сейчас танцевать, ты подумай – он даже сидеть не может!

– Сидеть… могу, – Пашка с усилием приподнял тяжёлую взлохмаченную голову. – Я поеду на третий тур.

– Лежи уже, ненормальный! – она в отчаянии замахала на него руками. – Какой тебе третий тур?! Я… попробую договориться в академии, позвоню Серёже и…

– Не надо никому звонить, – сердито выдохнул Пашка и, пошатываясь от слабости, уселся на постели. Голова у него шла кругом, перед глазами всё плыло. – Я буду сам поступать. Я… правда смогу.

– Молодец, – серьёзно сказала Заболоцкая, – сразу видно, балетный характер. Мы все ненормальные – на сцену и с температурой, и с болью, и с растяжениями, и с переломами…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Да что ты такое говоришь! – воскликнула Хрусталёва, гневно сверкая глазами. – Что ты сравниваешь взрослых здоровенных мужиков-танцоров и десятилетнего ребёнка! Ему нельзя сейчас никуда, ему лечиться надо…

– Значит, будем лечить, – кивнула бывшая прима. – Экстренно, всеми доступными методами. Жаропонижающее, обтирание уксусом, клюквенный чай. Я заварю и дам вам с собой в термосе…

Хрусталёва прижала ладони к щекам, поняв, что подруга не шутит – она действительно намеревается отправить её с больным мальчиком в академию.

Тем временем Пашка поднялся с кровати и поплёлся в сторону ванной.

– Не паникуй, Ксюша, – сказала Заболоцкая всё так же спокойно. – Температуру мы ему быстро собьём, я уверена… Но если ты его сейчас не отпустишь, он же потом ни тебе, ни себе этого не простит.

Хрусталёва беспомощно опустилась на смятую постель и в волнении сцепила изящные кисти рук.

– Я не знаю… – выдохнула она. – Чувствую себя чудовищем.

– Всё будет хорошо, – подбодрила её подруга. – Ты же сама говорила мне, что он гений. Вот пусть едет и сдаёт… а потом – сразу же, без проволочек, немедленно – к врачу!

Третий тур Пашка помнил словно в тумане. Температуру и правда удалось сбить, но слабость, разбитость и головокружение никуда не делись. Он просто стиснул покрепче зубы и сказал себе, что должен это выдержать. Должен поступить. Во что бы то ни стало!

Концертмейстер играл какую-то мелодию, и Пашка импровизировал под неё – рассказывал в танце всё, что чувствовал. Любовь к маме и отчаянную тоску по ней… любовь к Милке… к родному городу… к детскому дому, к Высоцкой, к Хрусталёвой… и к балету. Конечно же, превыше всего – к балету. Он кружился по классу, где проходил экзамен, и прыгал, и распластывался на полу, и снова поднимался… и ничего и никого не видел вокруг. Он даже не сразу сообразил, что музыка остановилась.

– Паша, что с тобой? – услышал он будто сквозь вату. Та самая женщина в очках, которая запомнилась ему ещё с предварительного отбора, встала из-за стола и сейчас приближалась к нему. – Ты хорошо себя чувствуешь?.. Мы же сказали: стоп, спасибо!

Пашка остановился, тяжело дыша. Волосы прилипли к взмокшему лбу, сердце, казалось, пробьёт сейчас вздымающуюся грудную клетку.

– Паша?.. – снова донеслось до него как будто откуда-то издалека. Это было последнее, что он услышал, прежде чем потерять сознание и рухнуть прямо на торопливо подставленные руки испуганного педагога.