Текст книги "Позволь ей уйти (СИ)"
Автор книги: Юлия Монакова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)
=8
Это была бойкая лохматая девчонка с хорошеньким кукольным личиком и круглыми карими глазами, напоминающими спелую черешню.
– Чего орёте? – спросила она недовольно, сдувая со лба длинную отросшую чёлку. – Тамара Сергеевна ругается, что вы мешаете ей смотреть сериал.
Тамара Сергеевна работала в детдоме сестрой-хозяйкой и редкие минуты досуга обычно проводила за просмотром очередной душещипательной мыльной оперы.
– Милка, позырь, какой прикол! – радостно загоготал самый рослый пацан в компании, приглашая её присоединиться к всеобщему веселью. – Новенький обоссался!
Девочка внимательно взглянула на Пашку – жалкого, испуганного, дрожащего, а затем перевела взгляд с его лица на загипсованное предплечье.
– Он с бандитами дрался и руку себе сломал, – сказала она серьёзно. – Они банк ограбить хотели. А вы над ним смеётесь, придурки!
Пацаны изумлённо притихли и уставились на Пашку, в то время как сам он не спешил ни подтверждать, ни опровергать эту неожиданную версию.
– Правда, что ли, с бандитами? – с сомнением переспросил кто-то из компании. – А чего тогда такой зассыха?..
– Отстаньте от него, – Милка по-королевски повела подбородком. – Вы бы на его месте вообще три кучи навалили бы. Ему просто помыться нужно. И вообще человек только приехал, устал, а вы…
Она уверенно, никого не стесняясь, взяла Пашку за здоровую руку, заставила подняться с кровати и повела за собой.
– Попросишь у Тамары Сергеевны новые штаны для себя. И в душ тебе надо… – говорила она ему по дороге. Пашка послушно шёл за ней, никак не реагируя и не ввязываясь в диалог, но уже не рыдал безудержно, как раньше, а только изредка судорожно всхлипывал, скорее по инерции.
– Меня зовут Мила Елисеева, – сообщила она ему. – А тебя как?
Он молчал.
– Ты немой, что ли? – она бесцеремонно схватила его пальцами за подбородок и развернула лицом к себе.
– Я… не твой, – хрипло и удивлённо ответил Пашка. Это были первые слова, которые он произнёс в детском доме.
– Дурак, – Милка беззаботно рассмеялась. – Немой – значит тот, кто не умеет разговаривать. Человек, у которого нет языка.
– У меня есть, – Пашка озадаченно высунул язык, продемонстрировав его этой странной девчонке.
– Ну вот, – удовлетворённо кивнула она. – Значит, говорить ты умеешь. Так как тебя зовут?
– Паша.
– А фамилия?
– Калинин.
– Красиво, – милостиво признала она. – Но “Милана Елисеева” всё-таки звучит красивее, да же?
Пашка, в общем, не возражал.
– А сколько тебе лет? – не унималась Милка.
– Четыре. Скоро будет пять, у меня двадцать восьмого октября день рождения, – тут Пашка совершенно некстати вспомнил, что больше у него не будет весёлых празднований с подарками, воздушными шарами, походами в детское кафе, цирк или парк аттракционов вместе с мамой и дворовыми приятелями. Его нижняя губа снова оттопырилась и предательски задрожала.
– Только не реви опять, – поморщившись, сказала Милка. – А у меня день рождения тридцать первого декабря. Мне тоже будет пять. Представляешь, какой ужас?!
– Почему? – не понял Пашка. Нижняя губа как-то сама собой перестала дрожать.
– Почему?! Да потому что все встречают Новый год и никто не помнит о том, что вообще-то у меня тоже праздник!
Пашка действительно даже не подумал об этом.
– И… тебе не дарят подарки? – спросил он неуверенно.
– Дарят, но не на день рождения, а на Новый год. Как и всем остальным! В этот день все и так получают подарки! – возмущённо воскликнула она. – Это нечестно! И дед Мороз заставляет меня рассказывать стихи под ёлкой, хотя я вообще ничего не должна делать в свой день рождения!
Пашка задумался, как бы он себя чувствовал, если бы ему ради подарка на собственный день рождения пришлось учить какие-то дурацкие стихи. Да ещё и подарок вручили бы не только ему, а всем его друзьям и знакомым. Выходило как-то не очень весело, и он ощутил нечто вроде сочувствия по отношению к Милке.
– Ну вот, мы пришли, – девчонка кивнула в сторону двери, за которой обитала сестра-хозяйка. – Попроси у Тамары Сергеевны сухие штаны и трусы. Да иди, иди, нечего стесняться! А то так и будешь ходить мокрый и грязный.
Он послушно сделал шаг вперёд, но, уже взявшись за ручку двери, вдруг нерешительно обернулся:
– А ты меня подождёшь?
– Сейчас мне некогда, – деловито отозвалась она. – Но ты не переживай, Паша Калинин. Я тебя найду.
=9
Ночью Пашка долго ворочался на своей чистой и удобной, но всё-таки казённой постели, прислушиваясь к сопению остальных мальчишек, которые уже давным-давно мирно спали. Сам он никак не мог заснуть. Было неуютно, одиноко и немного страшно – новое место, чужие люди, страшные бесформенные тени по углам, таинственные шорохи и звуки…
Мама обычно читала ему книжки перед сном, рассказывала сказки или пела песенки, брала за руку и целовала в щёку. Как же ему её не хватало! На глаза вновь навернулись слёзы. Вот если бы здесь сейчас была хотя бы Милка… Он ждал её весь день до самого вечера, высматривал в столовой во время ужина, но в глазах рябило от пёстрой и разношёрстной ребячьей толпы, сложно было разыскать в этой куче свою новую знакомую.
Почему-то его тянуло к Милке. То ли потому, что она первой протянула ему руку помощи, не насмешничала и не дразнила, то ли потому, что с ней… было интересно и спокойно. Её голос обладал какой-то особой магией, которая усмиряла страх и позволяла чувствовать себя легче.
Наволочка быстро вымокла от слёз, и Пашка перевернул подушку на другую сторону, стараясь не слишком громко всхлипывать. В этот миг дверь тихонько скрипнула и отворилась. Узкая полоска света из коридора пересекла спальню мальчиков и тут же исчезла. По полу уверенно зашлёпали чьи-то босые ноги.
– Подвинься, – услышал он шёпот и чуть не рассмеялся от облегчения: это была Мила.
Пашка послушно подвинулся, освобождая ей место на своей кровати. Девчонка юркнула рядом, как змейка, обняла и положила голову ему на плечо, а затем быстро провела пальчиком по Пашкиной мокрой щеке.
– Ревёшь? – спросила она.
– Немножко…
– Я так и знала. Прекращай ныть и давай спи! – приказала она ему сердитым шёпотом.
– А ты останешься здесь? – робко поинтересовался он.
– Да, я побуду с тобой, пока ты не уснёшь, – пообещала она.
– Спасибо… – пробормотал Пашка, почти моментально проваливаясь в сон. Напряжение отпустило – и ему на смену явилась дикая, нечеловеческая усталость от переизбытка эмоций и впечатлений, так что отрубился бедняга за считанные секунды.
Утром их так и нашли – спящих в обнимку в мальчишеской спальне на одной постели. Дежурная воспитательница, проворонившая вопиющий индицент, ахала и демонстративно хваталась за сердце, а директриса, внимательно разглядывая заспанные лица обоих “преступников”, которые непонимающе жались друг к другу и тёрли кулачками ещё сонные глаза, успокоила:
– Ничего страшного. Они всего лишь дети. Наверное, Паше было страшно в первую ночь на новом месте и ты, Милочка, решила его поддержать, ведь так?
– Так, – кивнула Мила. – Он всё время плакал, а когда я пришла – сразу успокоился.
– Ну вот и славненько. Надеюсь, что впредь, Паша, ты будешь засыпать самостоятельно. А с Милой вы можете общаться и играть днём. Спать вместе всё же не надо, – поколебавшись, добавила Татьяна Васильевна. – У мальчиков и девочек должны быть разные спальни и собственная отдельная кровать у каждого.
Но ни запреты, ни убеждения, ни угрозы или даже дверные засовы не могли удержать Милу, если Пашка снова чувствовал себя одиноким и несчастным или ей самой вдруг становилось тоскливо и грустно. Она вновь и вновь проникала ночами на запретную для неё территорию, ныряла под одеяло к Пашке, привычно обнимала его – и оба быстро и легко засыпали, успокоенные и надёжно защищённые присутствием друг друга от любого зла, которое только существовало на белом свете.
=10
Пашка обожал свой родной город.
Таганрог был похож на интеллигентного милого старичка – такой же уютный, чуточку потёртый, маленький и очень добрый. Как город может быть “добрым”? Легко: из-за обилия солнца. Для счастливого детства это был самый настоящий рай – тёплый южный климат, мелкое море, в котором так славно было плескаться, не боясь утонуть, обилие разнообразных и доступных фруктов… Вишнёвые, абрикосовые, яблоневые, сливовые и прочие деревья в изобилии росли прямо вдоль городских улиц, и плоды их вызывали интерес и восторг разве что у приезжих – с непривычки, а для местных жителей они давно стали обыденностью. Никому и в голову не приходило собирать уличные фрукты: такого добра было навалом в собственных палисадниках или на дачах. Со временем спелые плоды, дозревая, просто падали с деревьев – да так и оставались лежать, пока совсем не сгнивали.
Впрочем, детдомовская шпана не брезговала дармовщинкой: фрукты и ягоды срывались с веток ещё зелёными. Обожравшись ими до отвала, бедолаги затем дружно маялись расстройством желудка, оккупируя туалеты.
– Эх, бесстыдники!.. – ругались на ребят нянечки и воспитательницы. – И ведь как будто вас голодом морят, как будто вы абрикосов этих поганых сроду не видывали!..
Нет, конечно, никто не морил детей голодом. В детдоме вообще очень прилично и сбалансированно кормили, к тому же пять раз в день: завтрак, обед, полдник, ужин и даже второй ужин, на который дети получали что-нибудь питательное и лёгкое – йогурт, фруктовый салат, булочку с соком или бутерброд с чаем. Но жрать хотелось постоянно, вечное ощущение сосущей пустоты в желудке не покидало ребят никогда. Это был больше “психологический”, а не реальный голод: выносить еду из столовой категорически запрещалось, ребёнок не мог перекусить чем-нибудь между основными приёмами пищи по расписанию, как это делали домашние дети с круглосуточным доступом к холодильнику. Многие воспитанники детского дома, попадая в новые семьи, начинали беспрерывно и жадно есть, вызывая слёзы у своих приёмных родителей: тем казалось, что ребят реально заморили голодом.
Одна из молоденьких воспитательниц на педсовете робко заикнулась как-то – может быть, следует позволить детям держать у себя в тумбочках такие мелочи, как сухарики, печенье или орешки, чтобы они могли в любой момент, когда захотят, заморить червячка? Однако эта инициатива не получила одобрения остальных: сотрудники детского дома посчитали, что хранение продуктов в комнатах – это заведомый рассадник тараканов.
Проблему голода каждый из ребят решал по-своему. Денег на руки им не давали, да и самостоятельно выходить за территорию детского дома не позволялось никому. Однако мальчишки всё равно удирали “на волю” во время тихого часа – выпрыгивали из корпуса через окно туалета на первом этаже, а дальше, прячась за деревьями и кустами, пробирались до заветной дыры в заборе. Время от времени эту дырку, ругаясь на чём свет стоит, забивал свежими досками старенький и вечно пьяный плотник Борисыч, но не проходило и недели, чтобы их опять не выламывали.
Куда же так рвалась душа воспитанников детского дома?.. Ответ был очевиден: конечно же, на Центральный рынок!
На рынке можно было выпросить себе что-то вкусненькое или даже стырить. Это не считалось в их среде воровством, скорее уж захватывающим приключением, весёлой и опасной игрой. Милка участвовала в “грабежах” наравне с мальчишками. Поначалу пацаны не хотели её брать, но Пашка настоял, а с ним мало кто решался спорить.
Благодаря своему бешеному нраву Пашка быстро начал пользоваться всеобщим уважением и приобрёл авторитет даже среди старших ребят. Складывалось впечатление, что этот пацан вообще ничего и никого не боится, настолько безбашенно-отчаянным он был. К десяти годам мальчишка вытянулся, стал длинным и тощим, но дрался всегда не на жизнь, а на смерть: самозабвенно, неистово, поэтому с ним – таким психопатом – предпочитали и вовсе не связываться.
Внешность его поначалу производила на незнакомых людей обманчивое впечатление – этакий белокурый ангел, златовласый эльф. Никто не знал, что за этой невинной мордашкой прячется сущий дьяволёнок. Пашка был не так-то прост и далеко не так безобиден, каким мог показаться на первый взгляд. Внутри него скрывался настоящий стальной стержень, это был не просто сильный несгибаемый характер, а “хар-р-рактер!”, как с выражением плохо скрываемой досады произносили учителя и воспитатели. Единственным человеком в мире, который мог обуздать его натуру, усмирить, умиротворить и успокоить, была Мила. Впрочем, она и сама была далеко не пай-девочкой – скорее уж, чертёнком в юбке, поэтому их дружеский тандем никого не удивлял: спелись, чего уж!
=11
Путь на Центральный рынок пролегал через тихие уютные переулки мимо цирка-шапито, с которым у Пашки было связано множество милых сердцу воспоминаний. Раньше мама частенько приводила его сюда, и ощущение поднимающегося в душе безграничного восторга, воспоминания об изумительном вкусе сливочного мороженого в вафельных стаканчиках, которым они с мамой угощались в антракте, а также особенный цирковой запах на несколько мгновений вновь невольно возвращали Пашку в те счастливые времена.
Детдомовских ребят, конечно, тоже иногда водили в цирк, особенно на каникулах, но Пашка всякий раз притворялся больным и умудрялся отвертеться от этого обязательного культпохода. Ему не хотелось тревожить прошлое и смешивать родные воспоминания с новыми впечатлениями. Слишком уж разные жизни у него были тогда и теперь. Слишком уж изменился сам Пашка за эти пять лет… и категорически не хотел вспоминать об этом. А также не хотел, чтобы другие были в курсе уязвимых точек его души.
Пожалуй, Милка была единственной в целом мире, кто знал о Пашке абсолютно всё. Она читала его как открытую книгу, помнила его не задирой и хулиганом, а заплаканным испуганным малышом, недавно потерявшим маму, знала о том, что его до сих пор мучают ночные кошмары. Это порой порядком выводило Пашку из себя, потому что подруга пользовалась его слабостями и подкалывала, называя “трусишкой в промокших штанишках” – не со зла, просто в шутку, хотя эти шутки били буквально наотмашь и он потом долго не мог опомниться, прийти в себя, сообразить, что он из себя представляет на самом деле.
Вот и сейчас, направляясь на рынок, Пашка старался поспешно проскочить мимо цирка – бегом-бегом, не останавливаясь, чтобы не разворошить запрятанные глубоко внутри воспоминания. Мимо рекламного щита, на котором стройный мужик в разноцветном трико обнимал за шею ретивого коня, и морды у обоих – что у мужика, что у коня – были как у близнецов-братьев. Мимо клеток с котятами и щенками: “Отдам бесплатно в добрые руки”. Мимо цыган, торгующих сигаретами без накрутки. Мимо, мимо…
И чего только не было на этом рынке!..
В павильонах с самого раннего утра стоял гул, как вокзале. Это был типичный южный базар – пёстрый, шумный, немножко бестолковый, обильный и щедрый. Сюда приходили семьями, как в театр или музей, получая одновременно и хлеб, и зрелища.
У прилавков с мясными деликатесами кое-кто вяло, без особого огонька, переругивался: купить-то всё равно купят, но как же без общения? Продавец с досадой отмахивался от скандального покупателя благоухающей палкой копчёной колбасы, точно бейсбольной битой.
Фруктовые ряды зазывали разными сортами абрикосов, сочными персиками, инжиром, белой, розовой и красной черешней… Рыбные – манили дарами Азовского моря: сулой, тюлькой и толстолобиком.
Между прилавками неторопливо прогуливалась туда-сюда торговка марлей Наташа – местная достопримечательность. Невыносимо противным, визгливым, преувеличенно жизнерадостным голосом она зазывала покупателей, на все лады расхваливая свой товар:
– Марлечка, марля! Натуральная хлопковая марля! Пенсионерам – скидочки! – и тут же добавляла совершенно нормальным, спокойным и злым тоном:
– Шоб вы все всрались…
Это было непередаваемо. Пашка иной раз специально задерживался возле Наташи, чтобы от души похохотать над её перевоплощениями.
В молочных рядах армяне торговали разнообразными сырами, а женщины предлагали купить домашнего молока, творога или “кислого” – варенца в стеклянной баночке или глиняном горшочке, затянутого сверху аппетитной коричневой пенкой. Знакомая старушка-продавщица, завидев Пашку, нередко подзывала его к себе и наливала варенца в стакан – просто так, бесплатно, “за красивые глаза”. Он не особенно любил варенец, но отважно выпивал угощение до донышка, не желая обижать душевную старуху.
– Напрасно ты всякую шпану привечаешь, – поджав губы, нередко говорили ей товарки. – Когда-нибудь он у тебя кошелёк умыкнёт, вот увидишь.
– Ерунды-то не болтайте! – сердилась молочница. – Он же из дедома, а не из колонии. Уж поверьте, я знаю, что такое детский дом – сама в нём до совершеннолетия прожила…
– Ну, ты сравнила тоже! Сейчас и детдома другие, – не соглашались с ней собеседницы. – У нынешних детей и телевизоры в комнатах, и компьютеры с интернетом, и йогурты с шоколадками и пепси-колами, и одежда вся новёхонькая, чего их жалеть? С жиру бесятся и совести не имеют…
Ну, положим, телевизоры в детском доме имелись не в каждой комнате, а только в игровых; интернетом же ребята могли недолго пользоваться лишь во время уроков информатики в компьютерном классе, разумеется под присмотром учительницы. Но не переубедишь ведь…
В целом, детдомовских ребят действительно не жаловали на рынке. Все знали, что с ними нужно держать ухо востро: свистнут что-нибудь с прилавка и дадут стрекача – поминай как звали!
Справедливости ради, не всегда – да и не всё – они воровали. К примеру, в кругу воспитанников детского дома стоял негласный категорический запрет на кражу вещей и денег. Вкусняшку какую-нибудь стащить, пустячок на зубок – пожалуйста. Но ничего и никогда, кроме еды – они же не преступники!..
А иногда и вовсе обходились без этого – просто клянчили мелочь у прохожих. Особенно преуспевал здесь Пашка, он был прирождённым артистом: делал жалостливое лицо и ныл, что потерял деньги, выданные родителями на трамвайный билет, а ему надо срочно ехать домой, мама с папой волнуются. Его внешность пай-мальчика обычно производила должное впечатление, велись практически все. За полчаса “работы” он собирал вполне приличную сумму: к примеру, на неё можно было купить бубликов на всю их компанию. О, что это были за бублики!.. С мягкой, порой ещё тёплой душистой сердцевиной и крепенькой, приятно похрустывающей корочкой, щедро обсыпанной маком.
Милку обычно тянуло к рядам со всякой девчачьей дребеденью – бижутерией, косметикой, нарядами. Она ничего не трогала, просто глазела издали, но даже это сослужило ей впоследствии дурную службу: девчонку часто видели прогуливающейся между прилавками с побрякушками, все торговцы хорошо запомнили её лицо. Поэтому, когда у одной из продавщиц пропал серебряный браслет, подозрение сразу же пало на Милу…
=12
Москва, 2017 год
Помпезный банкет по случаю премьеры был организован в ресторане “Русский балет”, расположенном прямо напротив театра и потому прочно с ним ассоциирующимся. На самом деле, руководство МГАТБ не имело никакого отношения к данному заведению, но по сложившейся многолетней традиции все премьеры, закрытия сезонов, юбилеи заслуженных-народных и прочие торжества отмечались именно там, что было очень удобно.
Ресторан славился блюдами традиционной русской кухни в современной причудливой интерпретации: здесь подавали голубцы из савойской капусты с крольчатиной, стейки с шоколадной курагой, утку с персиками, бутерброды с белыми грибами, рикоттой и песто из петрушки, маринованную репу с квашеным ананасом, пельмени со щукой, а также оливье с лососем и паштет из печени с луковым мармеладом. На десерт можно было полакомиться тыквенно-карамельными или яблочно-гречневыми пирожными.
Помимо непосредственных виновников торжества (всех членов “золушкиной” команды – артистов, хореографа, режиссёра, художника и так далее), на банкет были приглашены представители ведущих СМИ, а также сильные мира сего: известные политики и бизнес-элита, они же спонсоры, питающие слабость к балету.
Случайно или нет, но место Павла за столом оказалось рядом с Анжелой и её отцом – Сергеем Миллером.
– Паша, ты был просто великолепен! – разрумянившаяся девушка смотрела на него сияющими глазами, и не думая скрывать своего неприкрытого, щенячьего, брызжущего через край обожания. – Ещё раз поздравляю!
Павел галантно приложился к её ручке, не рискнув демонстрировать большую фамильярность. Впрочем, вся светская тусовка давно была в курсе, что дочь сотрудника Министерства культуры Анжела Миллер по уши влюблена в солиста МГАТБ Павла Калинина. Точнее, не совсем так, не просто банально “влюблена”: Павел был её фаворитом – и значит, всемогущий папочка осыпал парня всевозможными благами, доступными при его должности. Так, во всяком случае, судачили злые языки. Миллер являлся начальником отдела театрального искусства в департаменте государственной поддержки искусства и народного творчества, и Павел Калинин стал не первым объектом обожания его красавицы-дочери.
До появления Павла в труппе Театра балета Анжела была страстно увлечена тогдашним премьером – Марселем Таировым, вечно окутанным ореолом самых противоречивых слухов. В кулуарах кое-кто шептался, что он гей, но сплетни эти не имели под собой твёрдой основы, долгие годы оставаясь всего лишь предположениями. Кто-то – напротив – уверял, что большего бабника, чем Таиров, трудно себе представить. Так или иначе, да только Анжела безуспешно “окучивала” Таирова несколько лет подряд, влюбившись в него ещё школьницей. Молодой талантливый танцовщик не спешил отвечать девчонке взаимностью… впрочем, благосклонно принимая её знаки внимания, букеты, подарки и, конечно же, покровительство папочки. Поговаривали, что почётное звание “Народный артист Российской Федерации”, которое Марсель получил в двадцать пять лет, а также театральные премии вроде “Золотой маски” и “Триумфа” – тоже дело рук Миллера.
Павел, конечно же, был в курсе околобалетных сплетен, однако это не отменяло для него того объективного факта, что Марсель Таиров – гениальный танцовщик. Павел искренне восхищался его талантом и наблюдал за работой конкурента с раскрытым ртом. Он мог бы, пожалуй, даже уважать его, если бы… если бы Таиров не оказался при ближайшем знакомстве таким мерзким, совершенно невыносимым типом.
Поначалу премьер не воспринял появление нового солиста всерьёз, в первые месяцы постоянно высмеивая Павла, однако со временем слегка подрастерял свою весёлую беззаботность. Уже через год Калинину отдали партию графа Альберта в “Жизели”, а сам Таиров был вынужден довольствоваться ролью лесничего Ганса. Когда же театр принялся за постановку “Золушки”, Таиров со страшным свистом пролетел мимо премьеры – роль Принца досталась именно Калинину! Дело запахло жареным: Таиров отчётливо понял, что отныне не пользуется благосклонностью Анжелиного отца. Очевидно, тот не желал ему больше покровительствовать…
Официально Марсель всё ещё числился премьером МГАТБ, но журналисты всё чаще и громче заговаривали о “смене поколений” и “свежей крови” в театре, непрозрачно намекая на нового ведущего солиста, Павла Калинина.
Отношениям двух танцовщиков это явно не пошло на пользу.
– Не хотел бы я заполучить Таирова в личные враги, – заявил однажды Артём. – Мне кажется, он тебя сожрёт с потрохами, если ты в конце концов его обскачешь. Ты видел, какая злющая рожа у него делается, как только он тебя видит?
– Ну я, положим, тоже не пылаю к нему нежностью… – рассеянно отшутился Павел.
– Да это понятно! – Артём с досадой поморщился. – Здоровая конкуренция, соперничество, все дела… но он тебя натурально ненавидит.
– Спасибо тебе, друг. Вот так подбодрил! – Павел показал ему большой палец. Он и сам чувствовал себя неуютно – радость от того, что в театре он получал главные роли, смешивалась со смутным чувством тревоги. В глубине души он тоже считал Марселя Таирова человеком, который будет драться за место под солнцем, выгрызая себе путь буквально зубами.
– Да я же волнуюсь за тебя, – сердобольно вздохнул Артём. В своё время и ему досталось от ехидных насмешек премьера: когда Нежданов только-только поступил на службу в театр, Таиров безудержно острил направо и налево, намекая на бездарность парня – дескать, в труппу его взяли просто “для мебели”, поскольку он высокий и фактурный, а среди балетных вечно катастрофически не хватает мужчин.
