Текст книги "Хозяйка города Роз (СИ)"

Автор книги: Юлия Гойгель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

Глава 27. Обязанность

Глядя, как Костя вновь укладывается спать, а Элина заботливо поправляет у него под головой подушку и подтыкает одеяло, ловлю себя на мысли, что меня ничего не тревожит. Если к Мареку у меня самая настоящая ревность, то Костя воспринимается мной в роли… вибратора, что ли. При современном увлечении подобными игрушками и их распространённости, глупо ревновать к бездушному куску синтетического материала. Уже не раз, прямо в центре города, видел большие билборды с рекламной информацией о магазинах для «взрослых». Когда я уезжал, их точно не было. Что ж, город взрослеет вместе с нами, раскрепощается, старается идти в ногу с остальным современным миром. И я, и Костя, и Марек с Элей – мы уже не просто его продолжение, а отдельная веха его четырехсотлетней истории, в которой каждый из нас займёт предназначенное ему место. А Костя, несмотря на весь мой скептицизм по отношению к нему, вписал своё имя в городскую историю большими буквами.

– Иди спать, – тихо шепчет Эля, удобнее устраиваясь в углу дивана. – Я останусь с Костей.

– Зачем? Ему стало лучше. В следующий раз, уверен, даже до туалета самостоятельно дойдёт.

– Он – мой муж. Спать с ним – моя прямая обязанность! – выдаёт она.

– Обязанность?! – тут же реагирую я. – Вроде не средневековье, когда замуж насильно выдавали…

– Я буду спать с ним, – настаивает она, волнуясь, облизывает собственные губы кончиком языка. Вот зря она это сделала при мне.

Вновь хватаю её за руку:

– А его обязанность тебя в казино проигрывать каждому желающему? Извини, конечно, что порчу вашу семейную идиллию, но сегодня он проиграл тебя мне. Я уверен, что ещё раз проиграет, если я предложу ему в казино ещё одну безлимитную ночь. Дороговато, конечно, ты столько не стоишь, но, по старой памяти, так и быть, соглашусь ещё на пару раз. Надеюсь, у Марека разрешение спрашивать не нужно? Кстати, может у вас с ним тоже так начиналось? Костя с ним играл на тебя?

Я говорю и тут же жалею о собственных словах, но остановиться не могу. Словно они десять лет сидели у меня в голове и теперь, словно черти из ада, рвутся на мнимую свободу. Прерываюсь, когда её ладонь бьёт меня по лицу. Не ребром, поэтому не больно, лишь немного жжёт. Девушка тут же отдёргивает руку и, ещё больше сжавшись, старается слиться с обивкой дивана, словно ожидая ответного удара. Она что, всерьёз думает, что я могу её ударить? Смотрю в её лицо и понимаю, что так оно и есть. Ждёт ответки. На несколько секунд перестаю дышать, хотя сердце бешено бьётся, словно пытаясь выскочить из груди. Но выражение лица Эли не меняется. Она ждёт от меня ответного удара. И почему-то я уверен в том, что стерпит. Не нажалуется ни Марку, ни Костю. Как стерпела наш первый раз. В этом доме. Где теперь я её оскорбляю, а она снова молча терпит. В доме, где когда-то звучал смех Евы. Я всё бросил и уехал, а Элина сохранила.

Почти ненавижу себя. Встаю, чтобы уйти. Оставить её в покое. Смотрю на широко распахнутую дверь и встречаюсь взглядом с глазами сестры. Только теперь заметил, что на стене гостиной висит несколько фотографий в рамочках. На одной из них, стоя в обнимку, смеются Эля и Ева. Я помню, когда было сделано это фото. На последний день рождения Евы. Тогда родители Элины заперли дверь и ей пришлось ночевать вместе со мной. Единственный раз, когда я провёл ночь с девушкой, не занимаясь с ней сексом. Теперь я оскорбляю эту девушку в её же доме.

Оборачиваюсь, протягиваю руку:

– Пошли в кровать. Не надо с Костем. Тебе здесь даже лечь негде. Будешь сидеть в углу дивана всю ночь?

Она поднимается. Но больше не смотрит мне в лицо. И руку не берёт. Понятно, что скорее согласна сидеть в углу весь остаток ночи, чем идти со мной. Идёт потому, что не хочет конфликта. Скорее всего между мной и Мареком. Пытается сохранить нашу с ним дружбу, как хранит фотографии Евы.

Но сразу в кровать не ложится. Берёт с тумбочки телефон Марека.

– Что ты делаешь? – интересуюсь я.

– Будильник отключаю. Через пять минут должен сработать. Разбудит Марка. Это лишнее. Пусть спит.

Мимоходом отмечаю, что ей известен пароль от телефона Добровольского. Многим ли женщинам известен пароль от телефона их любовников? Он ей настолько доверяет? Так глубоко впускает в свою личную жизнь? Но свои вопросы, понятно, не озвучиваю. Наговорил ей сегодня такого, что мой памятный грубый поцелуй напротив нашей беседки уже кажется милым развлечением. Нужно извиниться. Но не теперь. Она не услышит моих слов. Извинюсь завтра, когда мы все немного успокоимся.

Под одеяло к Марку Эля не залезает. Не из-за моего присутствия и возможной порции новых оскорблений в свой адрес. Не хочет его разбудить. Сворачивается клубочком посреди кровати, прижимая колени к животу. Я напряжённо вслушиваюсь: плачет или нет? Даже чуть приподнимаюсь, чтобы посмотреть, дрожат ли её плечи. Вроде, не дрожат. Но свет в коридоре мы выключили, поэтому почти ничего не видно. И лицом она уткнулась в подушку. Не понять.

– Эль, – легко касаюсь указательным пальцем её плеча. Она тут же каменеет от моего прикосновения, словно я не рукой до неё дотронулся, а эрегированный член к попе приставил. Без смазки. Мысленно ругаюсь и убираю руку. Долго лежу, глядя на неё. Поясняю самому себе, что не на Марека же мне смотреть. Но положение её тела не меняется. Значит, не спит. Если бы уснула, то во сне перевернулась бы в более удобную позицию. Накрываю её ноги и попу предложенным мне пледом. В частном доме под утро станет холоднее, чем в городской квартире. А она так сильно напряжена, что ей, наверное, уже холодно. Плед не сбрасывает, но и не шевелится в ответ. Я всё ещё смотрю на неё, пока сам не засыпаю.

Просыпаюсь от чириканья птиц за окном. Но будят меня не они. Я выспался и отдохнул. В комнате полумрак. Шторы по-прежнему плотно задёрнуты, а окно приоткрыто. Помещение наполняет свежий воздух. Дом, как когда-то наш, стоит в глубине участка. Сюда почти не долетает шум и пыль улицы. Неторопливо потягиваюсь, разминая затёкшие мышцы и ещё минут десять лежу, изучая комнату. Вскакивать с постели не хочется. Не потому, что прекрасно помню всё, что наговорил Эле ночью и сегодня не знаю, как посмотреть ей в глаза. Мне хорошо и уютно. Этот дом очень похож на тот, где жили мы. Одна планировка. И дорогой ремонт не сделал его безликим. Во всём чувствуется нежность и хрупкость Эли. Витает чуть горьковатый запах вишни и роз. Наверное, дом обсажен ими и какие-то сорта уже во всю цветут. Только я не уверен, что хочу их видеть.

На спинке стула, что стоит возле небольшого столика, аккуратно висят мои брюки и две рубашки. Видимо, Марек не стал свою надевать. Я тоже решаю этого не делать. Будет тесно, жарко и неудобно. Мы же не на официальном приёме, и я вряд ли смущу Элю обнажённым торсом. Когда они с Евой находились у нас, я тоже не всегда был полностью одетым. Конечно, за последние годы я несколько изменился в габаритах, но точно не в худшую сторону. И татуировка на всё плечо добавилась. В Китае сделал. Мастер сам подбирал рисунок. Сказал, что подходит моей энергетике. Мне эскиз понравился и более детально зацикливаться на её обозначениях я не стал.

Но брюки, понятно, натянуть приходится.

Дверь в гостиную закрыта. Видимо, Комаров ещё тоже сладко спит. А в кухню прикрыта не полностью. Когда подхожу ближе, слышу негромкие и спокойные голоса Эли и Марка. Появляется соблазн постоять и послушать о чём они говорят. Но я этого не делаю. До подобного ещё не опустился. Друг сидит у холодильника, удобно вытянув ноги. На нём, как я и предполагал, только брюки. Влажные волосы аккуратно зачёсаны. Видимо, тоже совсем недавно встал и принял душ.

Элина стоит ко мне спиной, напротив полностью распахнутого окна. Оно выходит на участок, который, конечно же, засажен разными сортами роз. Солнце светит прямо в окно и в кухне очень жарко. Это ещё и потому, что работает газовая духовка. Застелив пергаментом широкий противень, девушка раскатывает и выкладывает на него творожные сырники. Мама часто их готовила. Затем Ева. Тоже запекала в духовке, чтобы накормить меня и Марека. А также себя и маму. Готовились они дольше, чем на сковороде, зато не пригорали, получались более пышными и вмещалось их значительно больше, чем в сковороду. Я уже и не помню, когда их ел в последний раз. Завтракал в кафе редко, а с доставкой заказывал в основном обед или ужин.

На девушке короткие, но не облегающие домашние шорты и свободная светлая майка. Босиком. Одной ногой стоит на ламинате, второй, согнув в колене, опирается о седушку стула. Длинные волосы собраны в простой хвост.

– Привет, – замечая меня, здоровается Марек. У него хорошее настроение. Значит, Элина на меня не жаловалась. Уверен, если бы друг знал о моём ночном красноречии по отношению к его…. Называть Элю любовницей мне не хочется. Не сочетается с ней это слово. К нашей общей подруге, так будет правильнее, то не улыбался бы мне, а разбудил ударом собственного кулака об мою челюсть.

– Привет, – здороваюсь я и, подавив дурацкий порыв прижаться к её спине сзади, добавляю. – Привет, Эля.

– Привет, Тур, – называет так, как привыкли звать все из нашей пятёрки. Иногда у нас в доме она тоже так ко мне обращалась. А в тот, наш месяц, никогда. Всегда звала Артуром. Ей так больше нравилось. На секунду оборачивается ко мне. Наверное, чтобы не вызвать подозрения у Марека. Её лицо оказывается слишком близко от меня. Она не накрашена, но я замечаю очень плотный слой дорогой тональной основы, особенно, под глазами. Из-за качественной косметики, лицо выглядит свежим и сияющим. Но я слишком близко нахожусь, чтобы заметить это искусственное сияние. Она вообще сегодня ночью спала? Хочу увидеть её глаза. И здесь меня ожидает очередной сюрприз. Они у неё такие же сияющие и зелёные! Подобное я уже видел не раз. Многие нимфы из высшего общества привлекают своими яркими глазами, потому что носят цветные линзы. Но зачем это ей? Да ещё дома? Судя по спокойному выражению лица Добровольского, их она носит постоянно. Может, у неё проблемы со зрением? Я не знаю, могут ли линзы, меняющие цвет глаз, быть ещё и корректирующими зрение. Никогда не задавался подобным вопросом.

– Пойдём, – Марек поднимается со стула. – Дам тебе полотенце и зубную щётку. Пока в душ сходишь, как раз завтрак будет готов. Может, к этому времени Костя очухается. Пусть выберет себе нескольких парней из охраны. Затем нужно связаться с фирмой, чтобы окно заменили.

Я киваю, со всем соглашаясь, но в душе продолжаю думать о глазах Элины. Свой природный цвет у них зелёно-карий. Даже зелёный ещё нужно постараться увидеть. На кладбище она точно была без линз. А в пиццерии… Освещение там было тусклым. У меня очень яркие зелёные глаза. А в её линзах цвет приглушённее, чтобы не оставался в памяти собеседника… Да. В пиццерии она тоже была в линзах. Шла, как сама призналась, с городского мероприятия.

Ладно, это вопрос не первостепенной важности. Как – нибудь узнаю. После душа чувствую себя значительно лучше. Осталось самое трудное – найти подходящий момент и извиниться перед Элиной. Не привык заниматься подобным делом. Да и не приходилось раньше, если честно.

Глава 28. Зелёные глаза

Когда возвращаюсь на кухню, стол уже прибран, а по центру дымится большое блюдо с ароматными сырниками и стоят кружки с кофе. Второй противень ещё готовится в духовке.

– Садись завтракать, – приглашает Эля. Ведёт себя, как обычно. Лишь улыбка натянутая. Но можно списать на бессонную ночь. Расставляет передо мной и Мареком чистые тарелки. Добровольский достаёт из холодильника сметану, джем и повидло.

– А ты? – спрашиваю у неё.

Она молчит, но, едва Марек вновь поворачивается к нам спиной, что-то ещё доставая из холодильника, тихо шепчет:

– Уверен, что сможешь сидеть с прелюбодейкой за одним столом?

Всё время думает о моих словах. Но своим вопросом лишь вызывает ответную агрессию. Резко хватаю её за запястье, которое сжимал ночью. Она приглушённо ойкает, а я только теперь замечаю, что оно аккуратно забинтовано широким бинтом.

– Дай, я всё же посмотрю, – настаивает Марек, глядя на её руку. Услышал её вскрик. Что я её сжимал он не видел, но теперь мы смотрим на неё вдвоём.

– Обожглась, когда духовку включала, – уже для меня повторяет Элина и переводит взгляд на Марека. – Не нужно. Там не сильно. Я приложила салфетку с мазью. Теперь забыла и задела об стол. Нечего мне сто раз руку дёргать.

Но я вижу, что ей больно. Ещё раз внимательно присматриваюсь к запястью. Мне кажется, или оно отекло. Чёрт! Я же не сломал ей руку?! А она мучается от боли и терпит? И сколько собирается терпеть? Пока Марек будет находиться рядом?

– Доброе утро, – в кухню просовывается изрядно помятое комаровское тело. Так как Элина всё ещё стоит возле стола, муж падает на колени, утыкаясь лицом в её бёдра. – Прости, пожалуйста. Элька, я больше не буду!

И хватается руками за её многострадальное запястье.

– Костя, мне больно! – не выдерживает она.

– Я понимаю, что больно. Эля, не знаю, что на меня нашло… Пожалуйста, не злись…

– Костя, отпусти руку, я её обожгла, – повторяет девушка.

Тот поспешно отпускает, но с колен не встаёт.

– Костя, помнишь – то всё? – уточняет Марек.

– Местами, – признаётся Комаров. – Давай камеры посмотрим.

– Сейчас позвоню, чтобы записи переслали, – кивает головой Добровольский. – Иди в душ. Приводи себя в порядок. Как себя чувствуешь?

– Плохо. Я много выпил, да?

– Иди, – махает рукой Марек и звонит кому-то в казино.

Запись приходит раньше, чем Костя возвращается. Элина, которая так и не села за стол, теперь быстро садится и берёт телефон Марека.

– Марк, я хочу посмотреть!

Он морщится и предупреждает:

– Эля, фильм так себе. На двоечку. А в конце – порнушка. Если только на Димона стоит взглянуть. Может, ты всё же где-то с ним встречалась?

– Я ни с кем не встречалась. До Кости! – отвечает Мареку и, осёкшись, вновь умолкает. Наверное, из-за моего присутствия.

– Ты неправильно меня поняла, – мягко поясняет Марек. – Я имел в виду то, что теперь он, может, наблюдал за тобой, обращал на себя твоё внимание. Не знаю, в очереди за тобой стоял. Сейчас я тебе его найду.

– Я хочу просмотреть всю запись, Марк! – твёрдо повторяет девушка. – Я имею право знать, как мной торговались?!

– Имеешь, – тихо скрипит зубами Добровольский и включает запись. – Только покушай, пока будешь смотреть.

Она не берёт в руки телефон. Он лежит на столе, между мной и ей. Я чувствую, что у меня тоже пропадает аппетит, когда игра заканчивается и Костя уединяется с двумя танцовщицами на диванчике. Смотрю на лицо Элины. Ничего. Пусто. Обмакивает очередной сырник в вишнёвый джем и откусывает кусочек. Медленно и тщательно прожёвывает и смотрит дальше. Значит, уже знает о том, как её муж периодически снимает стресс. Затем в поле зрения камеры появляется Алёна и тащит нас с Добровольским на второй диванчик. Начинает с меня. Расстёгивает ремень…

Элина берётся за второй сырник и продолжает внимательно смотреть дальше. Как бы мне не хотелось выключить телефон, я этого не делаю. Но не удерживаюсь от комментария:

– Может, тебе кино на компьютере посмотреть? Раз так понравилось. Лучше видно будет?

– Зачем? – издевательски хмыкает она, беря очередной сырник и, обмакнув в джем, неторопливо подносит к своим губам. Но не сразу откусывает, а сначала слизывает густое прозрачное варенье. – Мне же интересно, что ты в меня совать будешь. Почему бы за ранее не ознакомиться? В общих чертах…

Несмотря на абсурдность ситуации и её звенящий от напряжения голос, чувствую, что трахнул бы её прямо здесь. На кухонном столе. И совсем не нежно.

– Так, может, начнём прямо сейчас? Если тебе интересно? Не будем надолго откладывать? – вновь срывает меня. – Марк, свидетелем будешь?

– Тур, заткнись! Что ты несёшь, – рявкает тот и забирает телефон.

– Вы чего кричите? – удивляется Костя, садясь за стол. – Голова раскалывается. Нет, поесть не смогу. И кофе тоже не хочу. Эля, пожалуйста, сделай мне чая. Я пойду ещё полежу.

– Иди, – отвечает Элина и встаёт, чтобы набрать в чайник воды.

Комаров прихватывает телефон Добровольского, чтобы, удобно устроившись в кроватке, полюбоваться вечером, героем которого стал, но через минуту вновь возвращается:

– Ребята, а почему у нас окно разбито?

Теперь мне хочется смеяться. Костя вновь напоминает мне маленького мальчика, который пришёл в песочницу и увидел, что забытой им лопатки там уже нет. И теперь все, кто там играл, должны непременно знать, куда подевалась его лопатка.

– Эля, Артём мячом в окно попал? – сам же находит логичную причину. – Так нужно новое заказать? Как ты здесь с разбитым окном живёшь?

– Это тебе кто-то «привет» ночью камнем решил передать, – просвещает приятеля Марек. – Иди, приходи в себя и будем охрану тебе искать. С Молчановым сегодня же нужно переговорить. И пока вам лучше в Сити пожить.

– Вот, Эля, я же тебе говорил, что нечего тебе здесь делать! В этом клоповнике…

– Я выросла в этом клоповнике, Костя! – неожиданно рявкает та в ответ мужу. – И мне здесь нравится! И то, что ещё весь город не знает, до какого состояния ты ночью допился, тоже благодаря «этому клоповнику». В Сити тебя бы уже толпа журналистов с утра разбудила. А охранники ещё ночью занимательное видео в ютуб сбросили бы. Проснулся бы сегодня звездой интернета не только в нашем городе, но и в Совете Республики. Всё утро принимал бы поздравления с удачным дебютом! Только с постом мэра пришлось бы попрощаться.

– Ладно, Эль, ляпнул, не подумав. Ну, прости.

Костя опять уходит. Мы ещё молчим, когда входная дверь с шумом распахивается и на весь коридор раздаётся звонкий мальчишеский голос:

– Мама, ты дома? У нас папа Марек в гостях? Ты сырники готовила?

В следующее мгновение на пороге тесной кухни появляется рослый мальчишка. Что-то хочет сказать, но забывает об этом, удивлённо глядя на меня. Узнаёт. Ещё помнит. И я его помню. Внимательно и прямо смотрим с ним друг на друга одинаковыми зелёными глазами. Почти моя копия. С которой город сталкивает меня уже во второй раз. В месте, куда я никогда, ни по каким причинам, не планировал возвращаться. Но теперь я всё понимаю без объяснений. Даже знаю ответ на вопрос, почему Эля носит линзы, делающие её глаза зелёного цвета. Ведь у Кости, я десять минут назад посмотрел, они тоже карие.

Кружка падает из рук Эли и разбивается, пачкая пол остатками кофе.

– Мама, что случилось? – встревоженно спрашивает мальчик, прерывая наш затянувшийся зрительный контакт.

– Я руку о горячую духовку обожгла, – шелестит она. – Теперь всё падает. Артём…

– … иди мой руки и садись завтракать, – спокойно перебивает её Марек. – А мама пока всё уберет. А ты, кстати, как здесь оказался? Бабушка знает?

– Так сегодня же тренировка по футболу. Суббота, – удивляется мальчишка. – Я на такси приехал на тренировку, но порвал бутсы. А там Сашка Васильев был на велосипеде, который через три дома отсюда живёт. Ему четырнадцать, уже может на велике по городу рассекать. Вот он меня и подвёз. Мама, я не стал звонить, чтобы ты не переживала, что я на велике поеду. Видишь, мы хорошо доехали.

– Всё хорошо, сынок, – автоматом повторяет Эля.

– Иди, Тёма, в ванную. Мой руки. А лучше в душ сходи. Ты же после тренировки. Затем бабушке позвонишь, сообщишь, где ты, – командует Марек.

Следом за сыном уходит Эля.

– Ты знал? – я смотрю на друга.

– Что Артём не сын Комарова? Знал. Но не сначала. Когда с ним по поликлиникам ходили, увидел в карточке группу крови. У Элины и Кости первая группа крови. У Артёма – третья. Группы крови родителей не всегда совпадают с группой крови детей. Но третья группа у ребёнка, если у матери первая, может быть лишь в одном случае. Если третья у отца. Здесь без дополнительных вариантов. Но сразу спрашивать у Элины я не стал. Она была не в том состоянии. Заговорил об этом лишь через пару лет, – ответил Марек.

– Что она сказала? – ели слышно произношу я.

– Что влюбилась в мальчишку из колледжа. А тот бросил её, как узнал о ребёнке. Я предложил ей помочь его найти и поговорить ещё раз. Люди со временем меняются. Но она сказала, что он погиб вскоре после выпуска и говорить уже не с кем. Попросила больше никогда не поднимать эту тему. Я видел, что ей действительно очень больно говорить об этом. Даже подумал, что над ней банально кто-то мог надругаться.

– Когда день рождения Артёма?

– Тридцатого апреля ему исполнилось девять лет. Роды начались раньше на две недели установленного срока. Это я точно знаю, – уточняет Добровольский мои последние сомнения.

– То есть, зачатие произошло в августе?

– Ближе к концу августа, – кивает головой Марек. – Я даже предположить не мог, что у вас что-то было. Но теперь, когда ты и Артём рядом… У Евы ведь была третья группа крови…

– И у меня тоже. И ты предположи, что у нас с Элей было не что-то, а всё, – добиваю не только себя. Всех нас. – И не раз. Весь август. Даже в последнюю ночь перед моим отъездом.

Марек резко подаётся ко мне. Впервые вижу, как ярость выплёскивается из его глаз:

– А теперь слушай меня, Тур. Этот ребёнок рос на моих глазах. Он, фактически, мой сын. И ты ни слова ему не скажешь. Пока сам в себе не разберёшься. Артём очень умный, эмоциональный и подвижный мальчик. Просто так вывалить на него подобную информацию не получится. И Ей ты тоже ничего не скажешь. По крайней мере сегодня. Она и так на взводе. Сначала реши, что тебе самому нужно от этой ситуации. Лишь потом будем разбираться, как всё исправить. Если нужно что-то исправлять!

– Это мой сын, Марк!

– Это Её сын. И, если ты хоть чем-то умудришься им навредить, – Добровольский вновь приближает своё лицо к моему. – То я сделаю всё, чтобы слова Эли об его рано погибшем отце стали правдой!

Я не верю собственным ушам:

– Марк! Ты … мне… угрожаешь?

– Нет, Тур. Я их защищаю. И буду защищать. Даже от тебя.

Мы замолкаем, потому что возвращается Элина и начинает замывать пол. В какой-то момент повязка на её руке съезжает, и я вижу там один сплошной синяк. Даже в сексе никогда не оставлял на теле женщин отпечатков собственных пальцев. А ей, матери своего сына, едва не сломал руку.

«Матери своего сына», – прокручиваю в уме эти три нехитрых слова несколько раз. Пробую на вкус, привыкаю, осознаю. Мне даже тест ДНК не нужен. В нашем случае всё понятно без лишних объяснений. Теперь мы с Элей связаны не только Евой. И я уже не просто её первый, я – отец её сына.

«Дерьмовый отец», – припечатывает внутри меня то, что люди называют совестью. И я мысленно соглашаюсь. Отмазка, что я ничего не знал, на этот раз, не освобождает от ответственности.