Текст книги "Пятый угол"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

2

С наручниками на запястьях Томас сидел в лимузине вермахта рядом с седовласым полковником. Они ехали через центр Парижа, мало изменившийся по сравнению с довоенным временем. Казалось, что Франция игнорирует оккупацию. На улицах бурлила жизнь. Томас смотрел на элегантных женщин, спешащих мужчин и среди них – на удивление беспомощных, потерянных немецких пехотинцев.

Пока они не доехали до пригорода вилл Сен-Клу, полковник всю дорогу молчал, и только потом разжал губы:

– Слышал, что вы любите готовить, господин Ливен.

Услышав свое настоящее имя, Томас оцепенел. Издерганный и крайне недоверчивый из-за невзгод, выпавших на его долю в последние недели, он лихорадочно соображал: «Что все это значит? Новая ловушка?» Он покосился на офицера. Доброе лицо. Умное и скептическое. Кустистые брови. Орлиный нос. Нервный рот. Ну и что? «В моем фатерланде немало убийц, играющих Баха!»

– Не знаю, о чем вы говорите, – сказал Томас Ливен.

– Знаете, знаете, – сказал офицер. – Я – полковник Верте из военной контрразведки Парижа. Могу спасти вам жизнь, а могу и нет, все зависит от вас.

Машина остановилась перед высокой стеной, окружавшей большой участок. Водитель трижды прогудел. Тяжелые ворота раскрылись, при этом не было видно ни души. Автомобиль въехал на усыпанную гравием дорожку и снова остановился у желтой виллы с французскими окнами и зелеными ставнями.

– Поднимите руки, – сказал полковник, назвавший себя Верте.

– Зачем?

– Чтобы снять с вас наручники. С браслетами на руках вы же не сможете готовить. А мне хотелось бы съесть телячий шницель «Кордон блю». И блины «Сюзетта». Я провожу вас на кухню. Наша девушка Нанетта поможет вам.

– «Кордон блю», – слабым голосом произнес Томас. Вокруг него все снова закружилось, в то время как полковник освобождал его от наручников.

– Да, прошу.

«Я еще жив, – думал Томас, – я еще дышу». Что тут еще можно сделать? Он заговорил, в то время как его жизненные силы понемногу пробуждались:

– Ну, хорошо. Тогда добавим к ним фаршированные баклажаны.

Через полчаса Томас объяснял девице Нанетте, как готовят баклажаны. Нанетта была черноволосой, необыкновенно аппетитной девушкой, у которой поверх плотно облегающего ее черного шерстяного платья был повязан белый фартук. Томас сидел возле Нанетты за кухонным столом. Полковник Верте удалился. Кстати, окна на кухне были снабжены решетками…

Нанетта постоянно вплотную приближалась к Томасу. То ее обнаженная рука скользнет по его щеке, то ее крутое бедро коснется его руки. Нанетта была славной француженкой, она догадывалась, кто перед ней. А Томас, несмотря на перенесенные мучения и лишения, оставался все еще тем, кем он был: настоящим мужчиной.

– Ах, Нанетта, – наконец вздохнул он.

– Да, мсье?

– Я должен извиниться перед вами. Вы такая красавица. Вы так молоды, при иных обстоятельствах я бы, конечно, не сидел так. Но нет сил. Я сдох…

– Бедный мсье, – прошептала Нанетта. И затем очень быстро, едва касаясь, поцеловала его, покраснев при этом.

Обед проходил в большом помещении, отделанном темными панелями, сквозь окна которого открывался вид на парк. Полковник теперь был в штатском – в великолепно сшитом фланелевом костюме.

Накрывала Нанетта. Ее сострадательный взгляд постоянно скользил по мужчине в мятой и грязной одежде заключенного, который, однако, держался, как английский аристократ. Ему приходилось есть левой рукой: два пальца правой были перебинтованы…

Полковник Верте дождался, когда Нанетта подаст баклажаны, после чего заговорил:

– Изысканное блюдо, нет, в самом деле деликатес, господин Ливен. Могу ли я поинтересоваться, чем они посыпаны?

– Тертый сыр, господин полковник. Что вам от меня нужно?

Томас ел мало. Он чувствовал, что после проведенных недель голодовки ему нельзя перегружать свой желудок.

Полковник Верте ел с аппетитом.

– Вы, как я слышал, человек с принципами. Вы были готовы позволить забить себя до смерти, но только не выдать ничего СД и тем более уж не работать на эту дерь… организацию.

– Да.

– А на организацию Канариса?

– Как вам удалось забрать меня от Айхера? – тихо спросил Томас.

– А, очень просто. У нас в абвере есть хороший человек – капитан Бреннер. Он давно уже следит за вами. Вы многого добились, господин Ливен, – при этих словах Томас опустил голову. – Не скромничайте, пожалуйста! Когда Бреннер обнаружил, что СД арестовала и отправила вас в «Фрэн», мы придумали небольшой трюк.

– Небольшой трюк?

Верте показал на папку с надписью «Гекадос», лежавшую на столике у окна.

– Это наш метод отбивать заключенных у СД. Из старых дел о шпионаже мы фабрикуем новое, несуществующее, и добавляем в него несколько свежих свидетельских показаний – с подписями, множеством печатей и так далее. Это всегда впечатляет. В новых свидетельских показаниях некие люди утверждают, к примеру, что небезызвестный Пьер Юнебель имеет отношение к серии взрывов в районе Нанта.

Нанетта внесла «Кордон блю». Она бросила на Томаса нежный взгляд и молча порезала ему мясо на мелкие кусочки, затем снова удалилась. Полковник Верте улыбнулся:

– Поздравляю с победой. На чем я остановился? Ах, да – трюк. После того как вымышленное дело было готово, я отправился к Айхеру и спросил, не арестовала ли случайно СД некоего Пьера Юнебеля. При этом прикинулся простачком. Тот тут же подтвердил: да, есть такой, сидит у нас во «Фрэне». Тогда я показал ему секретные документы, к ним якобы проявляет интерес командование. С их помощью, да еще упомянув Канариса, Гиммлера и прочих – короче говоря, я превратил Айхера в носителя тайны и под конец дал ему прочесть документы. Остальное, то есть передача абверу важного для рейха шпиона Юнебеля, было делом пустяковым…

– Но зачем вам это, господин полковник? Чего вы от меня хотите?

– Вы нам нужны. У нас проблема, которую может решить лишь такой человек, как вы.

– Ненавижу секретные службы, – сказал Томас, вспомнив Шанталь, Бастиана и других далеких друзей; на сердце стало тяжело. – Ненавижу их все. И презираю.

– Сейчас половина второго, – сказал полковник Верте. – В четыре в отеле «Лютеция» меня ждет адмирал Канарис. Он хотел поговорить с вами. Вы можете поехать со мной. Если вы будете работать на нас, то с помощью «Гекадос» мы сможем вырвать вас из лап СД. Если же не захотите на нас работать, я ничего для вас сделать не смогу. Тогда я буду вынужден передать вас обратно Айхеру…

Томас смотрел на него не отрываясь. Прошло пять секунд.

– Итак? – спросил полковник Верте.

3

– Кувырок вперед! – орал фельдфебель Адольф Бизеланг в огромном гимнастическом зале. Кряхтя, Томас Ливен перекувырнулся вперед.

– Кувырок назад! – орал фельдфебель Адольф Бизеланг. Кряхтя, Томас Ливен перекувырнулся назад. Вместе с ним закряхтели еще одиннадцать мужчин: шесть немцев, один норвежец, один итальянец, один украинец и двое индусов.

Индусы совершали кульбиты, не снимая тюрбанов. Их обычаи были строгими.

Фельдфебель Бизеланг, сорока пяти лет, худой, бледный, облаченный в форму германской люфтваффе, был постоянно готов взорваться от ярости по любому поводу. Его широко разинутый рот с многочисленными пломбами приводил всех в ужас. А рот фельдфебеля Бизеланга практически никогда не закрывался: днем он орал, ночью храпел.

Деятельность фельдфебеля Бизеланга, уже два года как овдовевшего, отца зрелой и весьма симпатичной дочери, проходила в девяноста пяти километрах северо-западнее столицы рейха Берлина, неподалеку от местечка Витшток на реке Доссе.

Фельдфебель Бизеланг готовил парашютистов, причем, что его особенно злило, не тех, кто в военной форме, а тех, кто в штатском, а такие – хоть соотечественники, хоть иностранцы – публика в высшей степени сомнительная. Да и задание у них какое-то подозрительное. Отвратительная шваль. Одно слово – шпаки [13]13
  Презрительная кличка в отношении гражданских лиц. – Примеч. пер.


[Закрыть].

– Кувыро-о-о-к вперед!

Томас Ливен, он же Жан Леблан, он же Пьер Юнебель, он же Ойген Вельтерли перекатился вперед.

На календаре было 3 февраля 1943 года. Холод. Серое небо, как покрывало, накрыло маркграфство Бранденбург. Ко всему еще непрекращающийся гул низко летающих учебных самолетов.

Каким ветром, справедливо спросит благосклонный читатель, занесло сюда Томаса Ливена, некогда самого молодого, самого элегантного и успешного коммерческого банкира в Лондоне? Какой каприз судьбы забросил его в гимнастический зал учебного лагеря «Витшток» на реке Доссе?

Томас Ливен, пацифист и гурман, обожавший женщин и презиравший военных, человек, ненавидевший секретные службы, решил снова работать на одну из них. С полковником Верте он поехал в парижский отель «Лютеция». Там он встретился с адмиралом Канарисом, таинственным шефом германского абвера.

Томас Ливен знал: если его отдадут обратно в гестапо, то через месяц ему крышка. В его моче уже обнаружились следы крови. Томас считал: самая скверная жизнь все равно лучше самой геройской кончины.

Тем не менее он не стал скрывать свои принципы и от седовласого адмирала:

– Господин Канарис, я буду на вас работать, потому что иного выбора у меня нет. Но прошу принять во внимание: я никого не убиваю, никому не угрожаю, не запугиваю, не мучаю и не похищаю. Если вы намерены возложить на меня такие задачи, то лучше я отправлюсь обратно на авеню Фош.

Адмирал меланхолически покачал головой.

– Господин Ливен, миссия, которую я хотел бы вам поручить, преследует цель предотвратить кровопролитие и спасти человеческие жизни – насколько это вообще в наших силах, – Канарис возвысил голос. – Немецкие и французские. Это вам подходит?

– Спасать человеческие жизни – это мне всегда подходит. Национальность и вероисповедание мне при этом безразличны.

– Речь идет о борьбе с опасными французскими партизанскими соединениями. Наш человек сообщает, что одна недавно созданная и сильная группа Сопротивления ищет связь с Лондоном. Как известно, британское военное ведомство поддерживает французское Сопротивление и руководит многими отрядами. Группа, о которой идет речь, нуждается в радиопередатчике и коде. И то и другое вы передадите этим людям, господин Ливен.

– Ага, – сказал Томас.

– Вы свободно говорите по-английски и по-французски. Несколько лет жили в Англии. Под видом британского офицера вы спрыгнете на парашюте в районе действий маки [14]14
  Название французских партизан во Вторую мировую войну.


[Закрыть], имея при себе рацию. Особую рацию.

– Ага, – снова сказал Томас.

– Туда вас доставят на британском самолете. У нас есть несколько трофейных машин королевских ВВС, которые мы используем в подобных случаях. Разумеется, перед этим вам придется пройти курс подготовки парашютистов.

– Ага, – повторил Томас в третий раз.

4

– И-и-и кувыро-о-ок вперед! – орал Бизеланг. Двенадцать человек, стоявших перед ним в грязных тиковых тренировочных костюмах и катавшихся по грязному полу помещения, неистовый фельдфебель получил в свое подчинение всего четыре дня назад. Они жили на отшибе, отдельно от примерно тысячи солдат-срочников, которых в Витштоке на реке Доссе готовили в парашютисты.

– И кувыро-о-ок назад!

Томас Ливен, уже изрядно вспотевший, ощущая ломоту в костях, совершил кульбит назад. Рядом с ним у двух индусов тюрбаны съехали на глаза.

«Несчастные вы глупцы, – думал Томас. – Я вынужден, но вас-то кто заставляет? Вы, болваны, записались добровольно!» Итальянец был авантюристом. Норвежец, украинец и немцы – явными идеалистами, а оба индуса – родственниками политика Субаса Чандры Бозе, два года назад бежавшего с родины в Германию.

– Так, хватит кувыркаться! Теперь вскочили, марш, м-а-а-а-рш! Лезть на перекладины! Да побыстрее, ленивые тюфяки, живее!

Задыхаясь, с колотьем в боку двенадцать мужчин в тиковых костюмах бросились гурьбой к трапециям, закрепленным под куполом на пятиметровой высоте, и стали карабкаться наверх.

– А ну, раскачиваться! Не можете, что ли, как следует шевелиться, обожравшиеся симулянты!

Томас Ливен раскачивался. Все это ему было уже знакомо – часть так называемых наземных упражнений. Нужно научиться падать. Сам прыжок из самолета, очевидно, не бог весть что. Самое сложное, видимо, – приземлиться без переломов.

– Еще десять секунд – еще пять секунд – теперь падаем вниз! – орал фельдфебель Адольф Бизеланг.

Двенадцать мужчин выпустили из рук перекладины и повалились вниз. Расслабить колени, полностью расслабить, тело должно стать эластичным, как у кошки, в этом весь фокус. Если тело напряжено, переломаешь кости.

Томас Ливен, грохнувшись на пол, чуть было не получил перелом. Он тихо выругался и помассировал ноги. И тут же забушевал Бизеланг:

– Не хватает ума как следует спрыгнуть, а, номер седьмой? – Они все здесь ходили под номерами, имена не назывались. – Соображаете, вы, паралитик, что с вами будет, когда начнете спускаться на парашюте при шквалистом ветре? Здесь что, сборище сплошных идиотов?

– Понял, – проворчал Томас, с трудом поднимаясь. – Я еще научусь. Я очень хочу научиться.

Фельдфебель Бизеланг проорал:

– К брусьям, марш, марш! Они еще чего-то хотят, жалкие ленивые шпаки… Эй, номер два, быстрее, почетный круг по залу, но только на коленях!

– Я убью его, – прошептал норвежец Квислинг, карабкавшийся рядом с Томасом, – еще раз клянусь, я убью этого гнусного живодера!

В то время как Томас карабкался и раскачивался на перекладине, мрачные мысли неотступно сверлили голову: ни одной весточки из Марселя. Ни слова от Шанталь. Ни слова от Бастиана. У Томаса щемило сердце, когда он думал об этом. Что за времена. Неужели остаться в живых – действительно самое главное и единственное, чем стоит дорожить?

Немцы оккупировали Марсель. Что с Шанталь? Жива ли? Или ее депортировали, арестовали? Может быть, пытали, как его?

Очнувшись от таких кошмаров, Томас Ливен долго не мог заснуть, лежа в отвратительном казарменном отсеке, где вместе с ним храпели и стонали еще шесть человек. Шанталь – ах, а мы только-только собирались бежать в Швейцарию и мирно жить там – мирно, боже правый…

Несколько недель назад Томас уже пытался найти способ переправить письма Шанталь. Еще в Париже, в отеле «Лютеция», полковник Верте пообещал ему организовать доставку письма. Другое письмо Томас передал одному переводчику в школе иностранных языков, уезжавшему в Марсель. Однако в последние недели у Томаса постоянно менялся адрес. Как вообще до него могло дойти письмо от Шанталь? Неистовый фельдфебель Бизеланг продолжал безжалостно муштровать своих двенадцать подопечных. После упражнений в зале настала очередь тренировок в чистом поле, где покрытая инеем пашня смерзлась до бетонной твердости. Здесь учеников пристегнули к раскрывшимся парашютам. Был включен мотор самолета, установленный на подставке. Под действием мощных воздушных потоков купол надувался и безжалостно волок испытуемого по полю. А тот должен был научиться обгонять и падать на него, чтобы погасить купол.

Не обходилось без шрамов и ранений, ушибов коленей и вывихнутых суставов. Фельдфебель Бизеланг гонял своих двенадцать мужчин с шести утра до шести вечера. Затем он заставлял их прыгать из макета кабины самолета Ю-52, водруженной на большой высоте, на брезент, который удерживали четыре человека.

– Прямее колени, придурок, прямее! – орал он.

Если колени не выпрямить до конца, то упадешь лицом вниз или же произойдет разрыв связок. Фельдфебель Бизеланг обучал своих подопечных всему, что им полагалось знать, но очень уж жестоко.

Вечером, накануне первого настоящего прыжка с парашютом, он велел всем написать завещание и запечатать его в конверт. И свои вещи они должны были упаковать, прежде чем отправиться спать.

– Это чтобы мы могли переслать их вашим родственникам, на случай если вы завтра шмякнетесь на брюхо и отбросите коньки.

Бизеланг внушил себе, что это будет психологическая ловушка: посмотреть, кого из парней удастся скрутить в бараний рог. Оказалось, всех, кроме одного. Бизеланг разбушевался:

– Где ваше завещание, номер седьмой?

Кротко, как овечка, Томас ответил:

– Мне оно не нужно. Человек, имевший удовольствие пройти вашу школу, господин фельдфебель, без потерь совершит любой прыжок!

На следующий день фельдфебель Бизеланг окончательно распоясался, превысив свои полномочия. Около девяти утра с командой из двенадцати человек он погрузился в дряхлый дребезжащий Ю-52. На высоте двухсот метров машина пролетела над площадкой для прыжков. Все двенадцать стояли в салоне в затылок друг другу, у каждого фал вытяжного кольца был прикреплен к стальному тросу. Прозвучал сигнал из кабины пилота.

– Приготовиться к прыжку! – рявкнул Бизеланг, стоявший с подветренной стороны открытого люка. У всех на головах были стальные шлемы, индусы надели их под тюрбаны. У всех в руках были тяжелые автоматы.

Номером первым шел итальянец. Он выступил вперед. Бизеланг врезал ему по спине, тот широко растопырил руки и прыгнул в пустоту в сторону левого крыла. Трос, прикрепленный к стальной направляющей, натянулся и вырвал парашют из-под защитной оболочки. В воздухе итальянца тут же понесло назад и вниз.

Прыгнул второй номер. Прыгнул третий. Томас подумал: «Как пересохли у меня губы. А ну как я в воздухе потеряю сознание? Не разобьюсь ли насмерть? Странно: мне вдруг зверски захотелось гусиной печенки. Ах, почему я не остался у Шанталь? Мы ведь были так счастливы вдвоем…»

Настала очередь номера шесть – украинца. Тот вдруг отшатнулся от Бизеланга, налетел на Томаса и дико панически завизжал: «Нет… нет… нет…»

Приступ страха. Типичный приступ страха. Можно понять, мелькнуло в мозгу Томаса Ливена. Никого нельзя принуждать к прыжкам с парашютом, гласила инструкция. Если кто-то дважды откажется прыгать, его отчисляют.

Одному лишь фельдфебелю Адольфу Бизелангу было начихать на инструкции. Он заорал:

– Ты, скотина, трусливая свинья, ты будешь у меня… – с этими словами он схватил трясущегося, рванул его на себя и сапогом влепил ему такой мощный пинок в зад, что украинец с каким-то кудахтаньем вывалился наружу.

Не успел Томас еще прийти в себя от возмущения, как рванули его самого. Фельдфебельский сапог прошелся и по нему, и он почувствовал, что падает, падает и падает в пустоту.

5

Свой первый прыжок с парашютом Томас совершил благополучно. И все остальные приземлились без потерь. Только украинец сломал себе ногу. С переломом и нервным шоком он был доставлен в лазарет. В тот полдень, когда они в помещении ангара учились укладывать парашюты, в группе началось какое-то волнение, прошелестел шепоток.

Норвежец страстно призывал всех прикончить изверга. Бизеланг спал в отдельной комнате, в стороне от казарм. И спал крепко…

Немцы склонялись к подаче жалобы коменданту аэродрома и бойкоту занятий.

Итальянец и индусы выступали за то, чтобы избить Бизеланга, но не до смерти, а до потери сознания. Участвуют все до одного. Тогда нельзя будет никого наказать.

Во время диспута выяснилось, что лагерная жизнь, которую Томас так ненавидел, наложила свой отпечаток и на его лексику:

– У вас каша в мозгах, – сказал он заговорщикам во время перекура. – Знаете, что потом будет? Бизеланга повысят, а нас – в тюрягу. Всех до одного.

Норвежец заскрипел зубами от злости:

– Но этот скот… этот проклятый скот… Что нам с ним делать?

– Об этом я тоже думал, – мягко ответил Томас. – Пригласим его отужинать с нами.

Об этом ужине 26 февраля 1943 года по сей день идут разговоры в ресторане, принадлежащем Фридриху Онезорге в Витштоке. Эльфрида Бизеланг, красавица дочка фельдфебеля, работала официанткой у Онезорге.

В одной лавчонке Томас обнаружил различные мелочи, для него абсолютно необходимые: сушеные грибы, корицу, изюм, апельсиновые и лимонные цукаты.

Помогая Томасу готовить говяжье филе, светловолосая Эльфрида почем зря ругала своего родителя, ради которого все затевалось:

– Этот старый хрен совсем не заслуживает, чтобы ради него так уродовались! Тупой солдафон! Все время только и треплется о своих подвигах. Все у него трусы, а он один, конечно, всегда герой!

– Эльфрида, – допытывался Томас, при этом осторожно смачивая кусочки апельсиновых и лимонных цукатов, – скажите, моя прелесть, ведь ваша блаженной памяти матушка, конечно, с удовольствием слушала военные рассказы вашего господина папы?

Блондинка Эльфрида расхохоталась:

– Мама? Как же! Да она всякий раз удирала из комнаты, стоило ему только начать. Она всегда повторяла: «В своей Греции ты мог разоряться, но не дома».

– Да, да, – серьезно сказал Томас, – поэтому все так и вышло.

– Что вы имеете в виду, господин Ливен?

– Человек, моя прекрасная, молодая и белокурая Эльфрида, является продуктом своего окружения, если я позволю себе такой марксистский постулат в наши великолепные национал-социалистские времена.

– Понятия не имею, о чем вы болтаете, – сказала Эльфрида, вплотную приблизившись к Томасу, – но вы так милы, так вежливы, так образованны…

Томас на это не клюнул и продолжал:

– Потому ваш папа и стал таким злыднем.

– Почему?

– Никто его не слушал. Никто им не восхищался. Никто его не любил…

Эльфрида теперь стояла так близко от него, и ее губы были приоткрыты в таком ожидании, что Томасу не оставалось ничего другого, как поцеловать ее. Поцелуй получился долгим.

– Ты именно то, что мне нужно, – шептала она в его объятиях, в то время как рядом с ними в духовке шипело и прыскало филе «Кольбер», – мы оба… если бы мы соединились совсем-совсем… Ах, но ты для меня больно умный… Вот хотя бы с моим стариком: мне еще никто так не объяснял, как ты…

– Будь немножко поласковее с ним, – попросил Томас, – ведь ты сумеешь, да? Слушай его побольше. Многие в лагере будут тебе за это благодарны.

Эльфрида улыбнулась и снова поцеловала его. Однако несмотря на сладость поцелуя семнадцатилетней девушки Томас думал о Шанталь, он понял: «Если я вспоминаю ее, даже когда целую другую, то, боже, я люблю ее, я люблю Шанталь…»

Обед, на который все приглашенные явились весьма скептически настроенными, произвел фурор.

Томас произнес вступительное слово и, обращаясь к почетному гостю Адольфу Бизелангу, закончил ее словами: «…и мы благодарны вам, уважаемый господин фельдфебель, за то что вы с непреклонной суровостью, самопожертвованием и непрестанной заботой, да, а если нужно, то и пинками помогали нам задавить мерзавца, сидящего в каждом из нас».

За ним поднялся Бизеланг и со слезами на глазах произнес ответную речь, начинавшуюся словами: «Многоуважаемые господа, никогда не думал, что мне в жизни будут дарованы столь счастливые минуты»…

Дамба была прорвана. Наконец-то, наконец-то после многих лет фельдфебелю Адольфу Бизелангу было дозволено говорить! И он говорил: за мясным бульоном – о Норвегии, за говяжьим филе – о Греции, а за пудингом с изюмом – о Крите.

На следующий день перед группой предстал совершенно изменившийся Адольф Бизеланг и заговорил:

– Господа, благодарю вас за прекрасный вечер. Позвольте пригласить вас проследовать за мной к самолету. К сожалению, нам еще нужно немного потренироваться в прыжках.