Текст книги "Пятый угол"

Автор книги: Йоханнес Марио Зиммель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

6

– Никогда, – говорил Томас Ливен, – никогда я не забуду ее!

Вечерние сумерки, окрашенные в перламутровые тона, спускались на Лиссабон. Как разъяренный тигр, Томас Ливен метался по камере.

Он выложил Лазарю все как на духу. Теперь Лазарь знал и настоящее имя Томаса, и в чем его обвиняют, и что его ожидает, если он попадет в руки немецкой, британской или французской секретной службы.

С сигаретой в зубах горбун озабоченно смотрел на своего друга, потом заговорил:

– Такие истерички – чистый кошмар! Никогда не знаешь, что ей еще взбредет в голову.

– В том-то и дело! Возможно, завтра эта дама напишет письмо префекту полиции и повесит мне на шею какое-нибудь нераскрытое убийство!

– Или несколько.

– Извини, что?

– Или несколько нераскрытых убийств.

– Ах, вот что. Именно. Нет, нет, я оказался в жутком положении. Проклятый браслет она, конечно же, тоже захватила с собой! Его уже никогда не найдут! Я могу сидеть здесь, пока не сгнию.

– Да, – согласился Лазарь, – и потому тебе нужно поскорее выбраться отсюда.

– Выбраться? Отсюда?

– Прежде чем она тебе еще больше напакостит.

– Лазарь, это ведь тюрьма.

– Ну а если и так!

– С решетками и стенами, тяжелыми железными воротами. С судьями, охраной и свирепыми псами.

– Все верно. Именно поэтому выйти отсюда с такой же легкостью, с какой вошел, не рассчитывай

Томас присел на край кровати.

– Но выход есть?

– Есть один способ. Но нам придется немножко попотеть. Ты говорил, что научился подделывать документы?

– Еще как!

– Гм. В подвале есть типография. Все формуляры для судов печатают здесь. Подлинный штемпель мы раздобудем. Н-да, все теперь будет зависеть только от тебя, малыш.

– От меня? Как так?

– Тебе нужно будет измениться.

– В каком направлении?

Лазарь грустно улыбнулся.

– В моем направлении. Ты должен стать меньше ростом. Ты должен ковылять. Тебе нужно заиметь горб и щеки, как у хомяка. Твой рот должен конвульсивно подергиваться. И, конечно, твой череп должен быть абсолютно лысым. Я тебя напугал, малыш?

– Со-овсем нет, – мужественно солгал Томас Ливен. – Чего не сделаешь ради собственной свободы?

– Самое ценное, что есть в жизни, – согласился Лазарь. – А теперь внимательно слушай, что я тебе расскажу.

И он стал рассказывать, а Томас Ливен – со вниманием слушать.

– Разумеется, в тюрьму попасть всегда легче, чем выбраться из нее, – сказал горбун Лазарь Алькоба. – Но и не так уж это сложно – выйти отсюда.

– Это меня очень радует!

– Просто счастье, что мы сидим в Португалии, а не в твоем фатерланде. У тебя дома этот номер не прошел бы, там за порядком следят.

– Вот-вот. Немецкие тюрьмы – лучшие в мире, да?

– Сам дважды сидел в «Моабите»! – Лазарь стукнул себя по коленке. – Скажу тебе, португальцам до этого далеко. Они какие-то домашние, им не хватает прусского духа, основанного на понимании своего долга, немецкой дисциплины.

– Да, это верно.

Горбун постучал в дверь камеры. Тотчас же появился приветливый, щедро подкармливаемый Томасом надзиратель Жулиао, словно официант в хорошем отеле.

– Позови-ка сюда повара, старина, – сказал ему Лазарь. Жулиао исчез с поклонами. А Лазарь объяснил Томасу:

– Именно с кухни начинается твой побег…

Немного спустя горбун говорил толстяку повару Франческо:

– Послушай-ка, у нас там внизу, в подвале, находится типография, верно?

– Да, она печатает все формуляры, которые требуются для судопроизводства.

– В том числе и ордера на освобождение для прокуратуры?

– Наверняка.

– Ты знаешь кого-нибудь из заключенных, работающих там, внизу?

– Нет, а зачем?

– Нам нужен ордер на освобождение.

– Могу поспрашивать, – сказал повар.

– Ну так поспрашивай, – вклинился Томас Ливен. – Тому, кто выполнит нашу пустячную просьбу, гарантируется неделя приличной кормежки.

Два дня спустя повар доложил:

– Есть один, но он требует за это месяц приличной кормежки.

– Не может быть и речи, – холодно отозвался Лазарь. – Две недели. Не больше.

– Должен сперва спросить, – сказал повар.

Когда он удалился, Томас сказал горбуну:

– Не будь таким скупым! В конце концов это мои деньги.

– Дело принципа, – возразил горбун. – Ты не имеешь права сбивать цены. Да, кстати, ты мне рассказывал, что сумеешь подделать штемпель. Надеюсь, это правда.

– Штемпеля, которого я не сумел бы сфабриковать, не существует. Прошел курс у лучшего специалиста в этой области, – возразил Томас, и подумал: «Чудовищно, как глубоко может пасть человек – да еще и гордиться этим!»

На следующий день пришел повар и сообщил, что печатник согласен.

– Где формуляр?

– Печатник говорит, что сперва он хочет две недели жратвы.

– Доверие за доверие, – проворчал Лазарь, – или мы получим формуляр немедленно, или пусть он забудет это дело.

Час спустя формуляр был у них в руках.

С момента своего водворения Лазарь, занимавшийся регистрацией донесений и ведением деловой переписки, ежедневно являлся к главному тюремному вахмистру. Ежедневно на пишущей машинке он печатал десятки писем. Главный вахмистр читал газету, не обращая на него внимания. Горбун мог совершенно спокойно заполнить распоряжение о своем собственном освобождении. Он отстучал свое имя, свои личные данные и номер своего дела. На месте даты он проставил 15 ноября 1940 года, хотя на дворе было только 8 ноября. Целая неделя требовалась Лазарю и Томасу для исполнения своего намерения. Еще один день был нужен для прохождения письма по тюремным инстанциям. Таким образом, если все пройдет гладко, Томас мог быть отпущен 16 ноября. Это была суббота, а по субботам у дружелюбного надзирателя Жулиао всегда выходной и… Но – все по порядку!

Приказ об освобождении Лазарь под конец украсил подписью старшего прокурора, которую он легко сумел скопировать с письма, приколотого в бюро.

По возвращении в камеру он спросил Томаса:

– Надеюсь, ты тоже не бил баклуши?

– С обеда только и делал, что упражнялся.

Они условились, что как только подложный приказ об освобождении поступит в тюремную канцелярию и будет вызван заключенный Алькоба, вместо него явится Томас. Поэтому надо было, чтобы он внешне, насколько это возможно, превратился в Лазаря – тяжелая задача, если принять во внимание, что Алькоба имел горб и почти никаких волос на черепе, что щеки его были, как у хомяка, что он был ниже Томаса и страдал нервным тиком. Поэтому горбун требовал, чтобы Томас ежедневно тренировался…

Томас запихнул себе за щеки хлебные шарики, отчего они стали действительно, как у хомяка. Затем он стал нервно подрагивать ртом. Он пытался подражать голосу горбуна, хотя мешал хлеб.

– Ты не так гнусишь, малыш! И что это за тик? У тебя подрагивание идет слишком далеко вверх! – Лазарь схватился за рот. – У меня тик идет вниз. Пониже, мальчик, пониже!

– Ниже не получается! – Томас изобразил тик, как только мог. – Мешают проклятые хлебные катыши.

– Без хлеба не будет хомячьих щек! Поднапрягись, у тебя уже получается почти как надо!

Томас вытер пот со лба.

– Ну и не повезло тебе с твоей физиономией.

– Не каждому же быть таким красавчиком вроде тебя. И учти: это еще только начало. Подожди, когда я примусь опаливать тебе голову.

– Опаливать?

– Ясное дело! Не воображаешь ли ты, что они дадут нам сюда бритву и ножницы?

– Этого я не выдержу, – простонал Томас.

– Не городи чушь, а лучше упражняйся. Сделайся пониже ростом. Надень мое пальто, чтобы увидеть, насколько тебе нужно согнуть колени. Возьми подушку. Сделай себе с ее помощью приличный горб! И не мешай, мне нужно еще кое-кого поспрошать.

– О чем?

– У кого есть письмо от старшего прокурора. Со штемпелем. Чтобы ты смог его скопировать.

В то время как Томас Ливен, надев пальто горбуна и согнув ноги в коленях, ковылял по камере, Лазарь принялся колотить ботинком по стене. При этом он пользовался простейшим из всех алфавитных перестуков: а – три раза, б – два удара, с – один; далее: д – шесть раз, е – пять, ф – четыре; далее: г – девять раз, х – восемь, и – семь. И так далее.

Лазарь отстукал свой запрос, стал ждать ответа, наблюдая за Томасом, который подергивал лицом, гнусил и разучивал ходьбу на полусогнутых.

Через час начали стучать из соседней камеры. Лазарь слушал и кивал. Потом сказал:

– На четвертом этаже сидит заключенный по имени Маравила. Он сохранил отказ старшего прокурора на свое заявление об освобождении. На память. На нем есть штемпель.

– Ну, вот видишь: предложи ему за это неделю хорошей еды, – прогнусил Томас, энергично подергивая ртом.

7

В ноябре 1940 года в Лиссабоне стояла жара. Можно было купаться в Атлантике или загорать на пляже Эсторила, правда, будучи одетым в соответствии с существовавшими в Португалии предписаниями. От господ полиция требовала полного купального костюма, в отношении дам действовали еще более строгие правила.

9 ноября около 12 часов дня некий господин с кислым лицом и кривыми ногами в коричневом купальном костюме взял напрокат «Гайволу», старомодный водный велосипед, состоявший из двух деревянных полозьев, между ними – нечто вроде лежанки с педалями и лопастное колесо. Нажимая на педали, он направился в открытое море.

Господин выглядел примерно на пятьдесят, на нем были коричневый купальный костюм и соломенная шляпа. Через четверть часа он обнаружил вторую «Гайволу», болтавшуюся в полнейшем одиночестве довольно далеко от берега на легкой атлантической волне. На нее он и держал теперь курс. Спустя еще четверть часа он подгреб достаточно близко, чтобы разглядеть господина, также сидевшего на стуле водного велосипеда. Он мог сойти за его родственника: такой же огорченный и умученный. Второй господин в черном купальном костюме крикнул:

– Слава богу, а я уже боялся, что вы не приедете.

– Вы намекнули по телефону, что речь идет о моем существовании, и, конечно, я откликнулся на приглашение, – ответил коричневый, проскользнув с левой стороны.

– Не беспокойтесь, майор Лооз, здесь нас точно никто не услышит. Микрофонов нет. Моя идея просто гениальна, ведь правда? – спросил черный.

– Да, гениальна, – неприветливо буркнул коричневый, окинув его взглядом. – Что вам от меня нужно, мистер Лавджой?

– Хочу сделать предложение к нашей обоюдной выгоде, майор, – британский агент вздохнул. – Речь идет об этом Томасе Ливене…

– Я так и думал! – офицер германского абвера мрачно кивнул.

– Вы за ним гоняетесь, – с горечью сказал Лавджой, – а он вас надул. Меня тоже… Мы с вами враги, согласен. Обязаны ненавидеть друг друга. И тем не менее, майор, конкретно в этом деле предлагаю сотрудничество.

– Сотрудничество?

– Майор, у нас с вами одна профессия. Взываю к вашему чувству коллегиальности. Вы не находите, что дело зашло слишком далеко? Что в нашу сферу вторгается какой-то жуткий дилетант, наглый чужак, который портит все, выставляет нас на посмешище, как идиотов?

– Из-за этого парня я уже на грани вылета, – глухо сказал майор из Кельна.

– А я? – загремел Лавджой. – Или я доставлю его в Лондон, или они понизят меня и сошлют в охрану побережья! Вам известно, что это значит? У меня жена и двое детей, майор. У вас, вероятно, тоже.

– Моя жена развелась со мной.

– Мы и так работаем за гроши, неужели еще позволим этому парню подрывать основы нашего существования?

– Эх, если бы я тогда в Кельне вернул его в гестапо! А теперь он исчез.

– Не исчез.

– Что?

– Он в тюрьме.

– Но…

– Я вам все объясню. Всю жизнь ему там не отсидеться. Я подкупил кое-кого из администрации, мне немедленно дадут знать, как только он выйдет на волю, – Лавджой воздел руки. – Но что будет потом? Очередное представление с вашим и моим участием, с яхтами и подлодками, хлороформом и револьверами! Майор, майор, скажу совершенно откровенно: я этого больше просто не вынесу!

– Думаете, для моего желчного пузыря это бальзам?

– Поэтому я и предлагаю: давайте объединим усилия. Когда он выйдет, с ним непременно что-нибудь приключится. У меня есть человек на примете, ну знаете, из тех, кто для грязной работы. И тогда я смогу сообщить на родину: это вы, немцы, его укокошили, а вы можете рассказать своему адмиралу, что это сделали англичане. Вам не придется отправляться на фронт, а мне – охранять побережье. Ну, чем плохое предложение?

– Слишком хорошее, дело за малым – осуществлением… – из груди майора вырвался глубокий вздох. Внезапно он сказал бесцветным голосом: – Акулы!

– Нет!!!

– Там, впереди, – Лооз закоченел. Рассекая голубую воду, прямо на них плыли два плавника. Потом их стало три. Потом пять.

– Нам крышка, – сказал Лавджой.

– Спокойствие. Изображаем из себя мертвецов, – приказал майор. Первое животное достигло их, скользнуло под оба водных велосипеда и играючи приподняло их. «Гайволы» вознеслись на воздух, шлепнулись обратно и беспорядочно закачались. Затем подлетело второе животное и вновь подбросило их.

Майор вылетел из седла. Он пошел вниз, всплыл и немедленно в полной неподвижности улегся на спину. Гигантское существо с широко раскрытой пастью проплыло мимо, не обращая на него внимания. Майор, знакомый с зоологией, сделал успокаивающий жест.

Затем он услышал душераздирающий крик и увидел, как его британский коллега затрепыхался в воздухе и шлепнулся рядом с ним.

– Лавджой, послушайте же, никакие это не акулы – это дельфины.

– Де-де-де…

– Да, мы оказались в их стае… Дельфины не причиняют людям вреда, они лишь играют с ними.

Они и вправду играли. Все время кружили и проплывали мимо двух мужчин, иногда перепрыгивали через них, высоко выпуская фонтанчики воды.

Агенты-враги, цепляясь за полозья опрокинутой «Гайволы» Лавджоя, толкали ее к побережью. Лавджой кашлял:

– Я задыхаюсь… Что вы только что сказали, Лооз?

Гигантский дельфин в этот момент встал свечой позади майора, элегантно перепрыгнул через него, накрыв его небольшой волной. Майор выплюнул изрядное количество морской воды, потом прокричал в ухо Лавджою:

– Я сказал: охотнее всего я собственноручно пристрелил бы негодяя, как только он окажется на свободе.

8

Картофель – нечастый гость на столах португальцев. Тем не менее главный тюремный повар Франческо раздобыл отменный сорт, после того как состоятельные заключенные Леблан и Алькоба 15 ноября заказали себе на обед картофель в мундире.

Согласно полученному указанию, Франческо доставил неочищенные и недоваренные клубни еще горячими на шестой этаж, где и сервировал вместе с португальскими сардинами в уксусе и масле. По желанию денежных заключенных надзиратель Жулиао разрезал недоваренные картофелины своим острым ножом на две половинки.

Оставшись одни, оба господина не притронулись к еде. Томас был занят. На столике возле окна он разложил рядком приказ об освобождении, заполненный Лазарем на машинке, и письмо, в котором прокуратура отклонила заявление заключенного Маравилы об освобождении. На этом письме был штемпель прокуратуры.

Вспоминая ценные уроки художника – фальсификатора паспортов Рейнальдо Перейры, Томас приступил к работе. Горбатый Лазарь с интересом следил за происходящим.

Томас взял половинку все еще теплого картофеля и прижал разрезанной стороной к штемпелю прокуратуры. Спустя четверть часа он поднял картофелину. На разрезе четко отпечаталось зеркальное изображение штемпеля прокуратуры.

– Теперь самый главный трюк, – сказал Томас. По укоренившейся у него привычке он произнес это гнусаво. При этом он немного подергивал уголками губ. Два последних дня это происходило уже самопроизвольно. Неделя упражнений с тиком и гнусавым голосом с утра до вечера не прошла бесследно.

– Передай-ка мне свечу, Лазарь.

Горбун достал из своего матраса свечу и спички, украденные им в бюро главного вахмистра. И то и другое он намеревался употребить при удалении шевелюры Томаса.

Лазарь зажег свечу. Томас осторожно откусил от нижней половинки картофеля. После этого он поднес надкушенную часть к пламени, чтобы снова разогреть картофелину.

– Специалист называет это: сделать колокол, – разъяснил он почтительно внимающему Лазарю (Боже праведный, смогу ли я когда-нибудь рассказать обо всем этом в моем клубе?). – Картофель разогревается. Ты видишь, как снова увлажняется отпечаток. Говорят: он оживает. Еще несколько секунд, и теперь…

Элегантным движением Томас приложил «колокол» с влажным и горячим отпечатком штемпеля к приказу об освобождении, в то место, где ему надлежало быть. Легко нажимая на картофель, он держал его четверть часа, пока тот не остыл. После этого он убрал его. На приказе об освобождении красовался точный отпечаток настоящего штемпеля.

– Фантастика! – сказал Лазарь.

– А теперь давай-ка быстренько поедим, – сказал Томас. – Остальное можем доделать после.

Остальное выглядело так: после обеда Лазарь распечатал в бюро главного вахмистра множество писем, поступивших из прокуратуры. Подобные конверты он вскрывал ежедневно. Но в этот день он приложил максимум стараний, чтобы с особой предосторожностью распечатать плохо заклеенный конверт. Это ему удалось. Конверт, как и тюбик с клеем, он прихватил с собой.

После обеда Томас аккуратно сложил полноценный приказ об освобождении Лазаря Алькобы, засунул в зеленый конверт со вчерашним почтовым штемпелем и тщательно заклеил. А после обеда Лазарь подложил конверт под низ дневной почты, поступившей главному вахмистру…

– Ну, теперь или пан, или пропал, – говорил горбун этим вечером Томасу Ливену. – Главный вахмистр уже направил приказ о моем освобождении из административного бюро в отдел по освобождению. Завтра утром они по инструкции выпишут ордер на освобождение, а потом, как подсказывает мой опыт, придут за мной в камеру часам к одиннадцати. Это значит: сегодня ночью тебя придется оболванить.

Процесс опаливания продолжался около получаса – это были самые мучительные минуты в жизни Томаса Ливена. Со склоненной головой он сидел напротив Лазаря, который совершал над ним то, что делают, опаливая птицу. В правой руке он держал свечу, пламя которой пожирало пряди волос Томаса почти у самых корней. В левой руке Лазарь держал влажную тряпку. Ею он все время молниеносно протирал череп, чтобы предохранить кожу. Иногда, правда, он несколько опаздывал…

Томас стонал от боли.

– Осторожнее, идиот проклятый!

На это Лазарь отвечал выдержкой из португальского фольклора:

– Коль свободным хочешь стать, то придется пострадать. Так плетется жизни нить, этого не изменить!

Наконец мучения закончились.

– Как я выгляжу, – обессилено спросил Томас.

– Если засунешь хлеб за щеки и как следует изобразишь тик, то вылитый я, – гордо ответил Лазарь.

Оба в эту ночь спали беспокойно.

На следующее утро незнакомый надзиратель принес завтрак, ибо это была суббота, шестнадцатое, а по субботам, как уже говорилось, у дружелюбного Жулиао всегда был выходной. Лазарю об этом, конечно, было прекрасно известно, когда он проставлял дату на приказе об освобождении. Горбун забрал завтрак у чужого надзирателя еще в дверях. Томас Ливен храпел на своих нарах, укрывшись с головой одеялом.

После завтрака Лазарь проглотил три белые таблетки и улегся на нары Томаса. Томас натянул короткое пальто горбуна и между восьмью и десятью еще раз, уже в одиночку, провел генеральную репетицию. После этого он окончательно заложил за щеки хлебные шарики, а за рубашку на спине – толстую подушку. Он привязал ее, чтобы не соскальзывала. И начал изображать тик, отдавшись во власть Всевышнего…

В одиннадцать снова явился незнакомый надзиратель. Лазарь спал, укрывшись с головой. Незнакомый надзиратель держал в руке ордер на освобождение: «Лазарь Алькоба!»

Томас поднялся на полусогнутых и с дергающимся ртом подмигнул надзирателю:

– Вот он я! – прогнусил он.

– Вы Лазарь Алькоба?

– Так точно!

– А что это со вторым – все дрыхнет и дрыхнет!

– Провел беспокойную ночь, – неотчетливо объяснил Томас. – Что вам от меня нужно, господин вахмистр?

– Вас освобождают.

Томас схватился за сердце, застонал и опустился на постель. Он разыгрывал потрясение.

– Всегда знал, что справедливость возьмет верх, – прогнусил он.

– Не болтать, двигайте за мной! Быстрее! – надзиратель сдернул его с нар – чуть было не распрямив. Томас снова присел на колени. (Проклятье, как больно! Ну, ничего, недолго.) Он следовал за чужим надзирателем через длинные коридоры к административному управлению тюрьмы. Тяжелая железная решетка поднялась перед ним и снова опустилась, когда он вышел. Дергать ртом не так тяжело, теперь это происходит почти самопроизвольно. Но вот эти согнутые в коленях ноги… Только бы не свело судорогой, только бы не упасть…

Лестница вверх, лестница вниз – не выдержу. Ни за что!

Опять коридоры. Незнакомый надзиратель смотрит изучающее:

– Вам жарко, Алькоба? Вы так вспотели. Снимите пальто.

– Нет, нет, спасибо. Это… это все от волнения… Напротив… я… мне холодно…

Затем они приходят в отдел по освобождению. Деревянный барьер разделяет комнату. За барьером трудятся три чиновника. Перед барьером стоят еще двое заключенных, которые должны быть освобождены. Внимание Томаса раздвоилось: он одновременно отметил бездельников-чинуш и отсутствие кресла возле барьера. Все это может быть к лучшему, мелькнуло в его голове. Часы на стене показывали десять минут двенадцатого.

Без пяти двенадцать чиновники все еще возились с двумя заключенными. Перед глазами Томаса Ливена уже мелькали огненные круги; ему казалось, что вот-вот он потеряет сознание, так безумно болели колени, и не только колени, но и икры, ляжки, кости, ягодицы. Одним локтем он незаметно оперся о барьер, потом вторым. О, небо, какое облегчение, какое упоительное наслаждение…

– Эй вы, там! – пролаял самый маленький чиновник. – Уберите хотя бы руки с барьера! Что, не можете несколько минут постоять, как положено? Ленивое отребье!

Униженно дергая ртом, Томас произнес:

– Извините, господа, – и убрал руки с барьера. И в следующий момент он просто упал. Он уже не выдерживал. Отчаянная мысль: «Только не потерять сознание! Только не потерять сознание! Иначе они снимут с меня пальто. И все увидят. И мои ноги, и мой горб…»

Сознание он не потерял, и теперь, когда выяснилось, что с беднягой заключенным от переживаний случился приступ слабости, ему принесли даже стул. Едва усевшись, он подумал: «Мог бы получить и раньше, эх, я идиот!»

В половине первого два чиновника ушли на обед. Третий наконец занялся Томасом. Он заложил формуляр в пишущую машинку. И мягко заговорил:

– Чистая формальность. Мне нужно еще раз занести ваши личные данные. С тем чтобы не было ошибки.

«Да, вам нужно быть чертовски бдительными», – подумал Томас. Получив возможность сидеть, он снова почувствовал себя великолепно. Он без запинки отбарабанил данные своего друга, которые выучил наизусть.

– Алькоба Лазарь, холост, римско-католического вероисповедания, родился в Лиссабоне 12 апреля 1905 года…

– Последнее место жительства?

– Улица Пампула, 51.

Чиновник сравнил данные с данными второго формуляра и продолжил стучать дальше:

– Волосы поседевшие, редкие – а вы ведь рано облысели!

– Судьба у меня нелегкая.

– Гм. Глаза темные. Рост? Встаньте!

Томас приподнялся, согнув колени. Чиновник изучающе посмотрел на него:

– Особые приметы?

– Горб и потом еще на лице…

– Ладно, хорошо. Гм! Садитесь.

Чиновник стучал на машинке и писал. Затем он отвел Томаса в соседнюю комнату и передал служащему вещевой камеры хранения. Находясь под следствием, он пользовался правом иметь при себе в камере костюм, белье и любимые золотые часы. Теперь ему вручили паспорт и личные документы его друга, его деньги, перочинный нож и чемоданчик с бельем.

– Получение подтвердить подписью, – сказал кладовщик. Томас вывел неразборчиво: Алькоба Лазарь.

«Мои деньги, мой прекрасный поддельный французский паспорт, выданный секретной службой на имя Жана Леблана, – все к черту, скорбно размышлял он. – Мой друг художник наверняка быстро изготовит мне новый».

Надеждам Томаса, что его ужасным мукам придет конец в 14.15, не суждено было сбыться. Его повели бесконечными коридорами к тюремному духовнику. Этот пожилой господин очень задушевно заговорил с Томасом и был глубоко тронут, когда отпущенный вдруг – очевидно, от внутреннего потрясения – попросил разрешения выслушать напутствия духовника на коленях.

Больше качаясь и пошатываясь, чем шагая, Томас Ливен без десяти три португальского времени 16 ноября 1940 года добрел наконец до ворот через тюремный двор, пропахший дубильными веществами из соседнего кожевенного предприятия. Там в последний раз ему пришлось предъявить бумаги на освобождение. Ртом он произвел тик, способный повергнуть в страх, а его горб криво торчал сквозь тонкое пальтецо.

– Всего хорошего, старина, – сказал мужчина, открывший тяжелые железные ворота. Через них Томас Ливен проковылял на свободу, полную неизвестности. У него еще хватило сил добраться до ближайшего угла улицы. Затем он еще раз упал и пополз на четвереньках к подворотне, уселся на лестнице и начал реветь от бешенства и усталости. У него не было паспорта. У него не было денег. Исчезло все его состояние. И корабль его тоже уплыл.